Глава 4
Во попал! Пули тоненько посвистывали, пролетая над Михаилом. Он отполз правее, чтобы укрыться за подбитым бронетранспортером хотя бы от немецкого огня. Но как только стрельба стихала, он полз дальше. В какой-то момент ему повезло — впереди оказалась воронка от снаряда или бомбы, и Михаил сполз в нее: хоть какое-то укрытие.
Потеряв его из виду, стрельбу с обеих сторон прекратили.,
Воронка с лежащим в ней Михаилом оказалась как раз посредине нейтральной полосы. Михаил снял и отшвырнул в сторону ставшую ненужной немецкую каску. При дневном свете ползти дальше было рискованно. И немцы, и наши настороже — убьют.
Михаил решил досидеть до темноты, а потом под ее прикрытием выбираться из воронки и ползти к своим. Комбинезон и унты не позволят замерзнуть — кисти рук только зябнут.
Начало смеркаться: все-таки первые числа ноября, день совсем короткий. «Еще с полчасика — и пойду к своим», — решил Михаил.
Как же он просчитался! Когда окончательно стемнело, фашисты стали пускать осветительные ракеты. Хлопок — и в небе на парашютике повисает яркий, ослепительно-белый шар, заливающий местность мертвенным светом. Между пусками осветительных ракет промежутков почти не было. Да сколько же они добра впустую переводят!
Выбрав момент, когда ракета, выгорев, стала меркнуть, Михаил рванулся вперед. Он бежал изо всех сил. С немецкой стороны раздался ненавистный хлопок ракетницы. В ту же секунду Михаил упал на землю и замер. И такую уловку он повторил не один раз. Когда уже подобрался поближе к русским позициям, то, задыхаясь от бега, отчаянно закричал:
— Товарищи, не стреляйте — я свой!
— Ползи, мы стрелять не будем, — послышалось в ответ.
Приободренный Михаил с нетерпением стал ждать удобного момента. Вот свет очередной ракеты стал тускнеть. Михаил вскочил и бросился бежать. Хлопок! До траншеи — метров семь-десять, и он не остановился, чтобы переждать эту ракету. Уже падая в траншею, услышал пулеметную очередь вдогон и свист пуль над головой, ударился грудью о скат траншеи — да так, что дыхание перехватило.
Едва он оказался на дне траншеи, как рядом возникла тень.
— Что, немчура, заблудился?
— Я летчик, — наш, советский! Сбит был — вот, выбрался.
— Сказки-то не рассказывай. Я ведь видел, как ты на бронетранспортере от немцев пер. Оружие есть?
— Есть — штатный ТТ.
— Отдай, от греха подальше.
Михаил нехотя вытащил из кобуры пистолет и протянул солдату.
В траншее послышались голоса, из-за ее перегиба вышли трое.
Солдат, разоруживший Михаила, встал по стойке «смирно» и поднес руку к виску:
— Разрешите доложить, товарищ лейтенант?
— Докладывай. — Один из идущих остановился.
— Вот, товарищ лейтенант, с той стороны приполз. Говорит — летчик наш, из сбитых. Оружие я у него изъял.
Солдат протянул командиру пистолет Михаила.
— Видел я всю эпопею, сейчас разберемся. Пошли! Сахно, иди впереди, поглядывай на всякий случай.
Командир пошел впереди, за ним — Михаил, замыкал шествие Сахно, державший на изготовку винтовку Мосина с примкнутым штыком. Случись побег — да он просто развернуться не сможет в узкой траншее: трехлинейка со штыком метра полтора будет.
Траншея сделал поворот, еще один… Лейтенант откинул в сторону брезентовый полог:
— Заходи.
Михаил шагнул в темноту, ударился обо что-то.
— Осторожнее, «буржуйку» завалишь! Лейтенант протиснулся за Михаилом, зажег спичку, от нее — светильник. Такой Михаил видел впервые. На составленных вместе пустых снарядных ящиках стояла сплющенная вверху снарядная гильза, в которую был заправлен фитиль, горевший неверным, колеблющимся чадящим пламенем.
Землянка была очень тесной — два на полтора метра.
Лейтенант протянул руку:
— Документы!
Михаил достал из нагрудного кармана документы и протянул их лейтенанту. Командир зажег фонарик, прочитал удостоверение, направил свет в лицо Михаилу. Тот зажмурил глаза.
— Вроде похож. Держи! Лейтенант вернул документы.
— И пистолет верни, — напомнил ему Михаил. Лейтенант достал из кармана и протянул Михаилу отнятый при задержании пистолет — тот сунул его в кобуру.
— Да ты садись, летун, ящики сзади. Михаил уселся на пустой снарядный ящик.
— Пить будешь?
Не дожидаясь ответа, лейтенант достал из ящика бутылку водки, две алюминиевые кружки, разлил.
— Давай — за возвращение. — Он поднес кружку к губам.
За такой тост грех не выпить. Михаил сделал большой глоток. Горло обожгло. Водка теплом разлилась по желудку, ударила в голову. Закуски не было.
— Ты как у немцев транспортом разжился? — спросил лейтенант, затягиваясь «Беломором».
— Сбили, шел к своим. А тут колонна немецкая транспортная, позади нее — бронетранспортер. Я за деревом залег. Водитель с пулеметчиком облегчиться захотели. Остановились совсем рядом — даже двигатель не выключили. Ну я их и застрелил. Хотел сначала пешим, да соблазнился — броня все-таки, да и быстрее, чем ногами.
Лейтенант засмеялся:
— Ага, летчики ножками не привыкли. Им или летать, или ездить. Жалко, что у немцев «Опель-капитана» не оказалось.
— Это что еще такое?
— Машина легковая.
— За броней спокойнее.
— Аэродром твой где, летун?
— Пятидесятый ближнебомбардировочный авиаполк, командир — Иванов. Базируется под Тулой, недалеко от Болохова.
— Далековато!
— У тебя связь с полком есть?
— Откуда? Только через посыльного. Я взводом командовал, да командира роты три дня назад снарядом убило. Я теперь — ротный, а в роте всего сорок человек осталось. Связиста нет уже три недели.
— Хреново.
— Еще как хреново, Сергей. Комполка говорил, что приказ есть — летчиков, вышедших из немецких тылов, сразу в свои полки отправлять. Правда, сам я этого приказа не видел и тебя до утра бы оставил, да только днем немец головы поднять не дает. Где шевеление заметят, сразу бьют из пулеметов да из минометов. Так что дам я тебе сопровождающего — и иди в штаб полка. Сахно!
Откинулся брезентовый полог, показалась голова солдата:
— Я!
— Отведи летчика в штаб полка.
— Слушаюсь.
— Ну давай, летчик, иди. Летай, бомби этих гадов. Сильно давят, продыху нет.
— Спасибо, лейтенант.
Михаил вышел из тесной землянки и направился вслед за солдатом.
— Закурить не будет, товарищ летчик?
— Извини, не курю.
— Жалко.
Дальше шли молча. Выбрались из траншеи, затем — перелеском, потом — полем. За ним показались избенки какой-то деревушки. Сахно направился к одной избе, стоявшей в центре.
— Стой, кто идет?
От забора отделилась тень часового.
— Так то ж я, Сахно. Ты чего, Алексей, не узнал?
— А как я тебя узнаю, когда темно?
— Хватит болтать, я вот товарища летчика привел к командиру полка — командир роты приказал.
— Так комполка спать уже лег — время-то позднее.
— Буди. Я его с рук на руки сдать должен.
— Он двое суток на ногах — пожалеть мужика надо.
— Тогда к начальнику штаба.
— Это можно. — Часовой прошел в избу. Отсутствовал он минут пять, а когда вышел, махнул рукой: — Заходите, товарищ летчик!
Михаил зашел в штаб. Часовой провел его к одной из дверей, постучал. Услышав разрешение войти, распахнул дверь, и Михаил перешагнул порог.
За столом сидел худой, смертельно усталого вида капитан с темными кругами под глазами.
— Здравия желаю, товарищ капитан! Разрешите представиться — младший лейтенант Борисов. Был сбит вчера при выполнении боевого задания, вот — вышел из вражеского тыла.
— Вышел — это хорошо, это ты молодец. Документы. Михаил протянул документы. Капитан внимательно их изучил, кивнул удовлетворенно и вышел из комнаты. Вернулся через четверть часа.
— Телеграфировал в штаб дивизии, сказали — есть такой полк, только связи с ним нет. Завтра утром полковой комиссар в политотдел дивизии едет, вот с ним и отправишься.
Он протянул Михаилу документы:
— Располагайся. Вздремнуть бы надо, устал я.
С этими словами капитан стянул сапоги, улегся на деревянную кровать и почти сразу захрапел. Михаил прилег на широкую лавку, подложив под голову ватник. Сон пришел быстро.
Утром его растолкал солдат:
— Товарищ летчик, подъем. Товарищ полковой комиссар ехать в дивизию собирается, за вами послал.
Михаил протер глаза, отгоняя остатки сна. Он поднялся, до хруста в суставах потянулся. Вещей не было — собирать было нечего.
На сельской улице, перед избой, где располагался штаб полка, стоял грузовичок-полуторка. В кабине уже сидел водитель и полковой комиссар. Михаил подошел, козырнул.
— Товарищ…
Но комиссар его перебил:
— Лезь в кузов, летчик, время не терпит. Михаил, опершись ногой о колесо, перевалился через борт полуторки. Легко подняться не получилось — движения стеснял меховой комбинезон. Водитель сразу дал газу.
Машину нещадно трясло на колдобинах, мотор подвывал на подъемах. Михаил лежал в кузове на спине — сидеть было не на чем.
Через полчаса езды он заметил вдали, высоко в небе, черную точку. Она быстро увеличивалась в размерах.
— Воздух! — заорал Михаил и забарабанил кулаками по кабине.
Водитель резко затормозил, обе дверцы полуторки распахнулись, он и комиссар бросились вон из кабины.
Михаил выпрыгнул из кузова и, не удержавшись на ногах, упал.
Послышались звуки пулеметной очереди. По дороге к машине потянулись фонтанчики поднятой пулями земли. На миг оглушил рев низко пронесшегося над машиной истребителя. В то же мгновение полуторка вспыхнула — по-видимому, пулей повредило бензобак или бензопровод.
Михаил, опасаясь взрыва, на четвереньках быстро отполз от машины. Только поднялся, как сзади жарко ахнуло. Горячей волной воздуха его сбило с ног, чем-то ударило в спину, но меховой комбинезон смягчил удар.
Когда в ушах прошел звон и шум от близкого взрыва, Михаил поднялся, отряхнул комбинезон. На дорогу вышли водитель и комиссар.
— Жалко, всего пяток километров не доехали, — сказал полковой комиссар. — Это ты молодец, что истребитель уследил.
— Так я в кузове сидел, мне виднее было.
— Такая машина была! — вздохнул водитель. — Почти новая.
— Не жалей. Кончится война — новых машин заводы понаделают, — сказал комиссар.
Уже чисто инстинктивно скользнув взглядом поверх верхушек деревьев, Михаил не поверил своим глазам: вдали опять явственно виднелась черная точка. Водитель и комиссар стояли к ней спиной и не видели надвигающейся опасности.
— Воздух! — Вновь совершенно неожиданно для спутников прозвучало его предупреждение.
Михаил первым бросился в канаву. Водитель тоже среагировал мгновенно, а вот комиссар повернулся посмотреть, откуда исходит угроза. И поплатился за это. То ли прежний «мессер» решил вернуться, то ли это другой был, но он дал очередь. Комиссара швырнуло на землю.
Когда истребитель, оглушив Михаила и водителя ревом, пронесся дальше, они подбежали к политработнику. Комиссар уже не дышал. Три крупнокалиберные пули, попавшие в грудь и живот, не оставили ему никаких шансов на жизнь.
Водитель удивленно уставился на Михаила:
— Какая нелепая смерть! Он же только что живым был, с нами разговаривал!
— А на войне разве по-другому бывает? Чуть зазевался-и готов. Урок усвоил?
— Усвоил.
— Документы у него забери — отдашь в штабе дивизии да расскажешь, как он погиб.
— А тело куда же?
— Чем ты могилу рыть будешь? Руками? В политотделе помогут, машину пришлют с бойцами — похороните по-человечески.
— Верно. Видать, приходилось уже боевых товарищей хоронить?
— У многих летчиков могил не бывает. Сгорел в самолете, и все.
Водитель недоуменно покачал головой. Около часа они добирались до штаба дивизии. Водитель подвел Михаила к избе.
— Вот тут штаб. Вам туда, товарищ летчик. А я — в политотдел.
В штабе царила суета. Выходили и заходили командиры, бегали солдаты-порученцы. Из-за приоткрытых дверей одной из комнат доносился треск и писк радиостанции. Из комнаты выбежал майор, Михаил шагнул к нему:
— Разрешите обратиться, товарищ майор!
— Разрешаю, только по-быстрому.
— Младший лейтенант Борисов, пятидесятый бомбардировочный полк. Сбит при выполнении боевого задания. Вот, до штаба добрался.
— Что добрался — хорошо. Только у меня не авиадивизия, самолетов нет. И с твоим полком связаться не могу — нет связи.
Майор поманил Михаила пальцем и, когда тот сделал два шага вперед, наклонился к его уху:
— Немцы прорвались. В дивизии едва батальон людей остался. Выбирайся сам и не тяни, коли в окружение попасть не хочешь. Ведь твое место в небе.
Михаил понял, что он может рассчитывать только на самого себя.
— Спасибо, товарищ майор.
Но майор его уже не слышал — он повернулся и ушел.
Вышел из избы и Михаил. Хорошо бы поесть, тем более что он вчера не ужинал, а времени уже одиннадцать часов, и в животе пусто. Он остановил пробегавшего мимо бойца с ящиком на плече:
— Кухня где?
— На задах.
Боец махнул рукой влево. Туда Михаил и пошел. Ага, направление точное — съестным запахло.
Возле походной кухни стояло несколько бойцов. Повар здоровенным черпаком щедро — с горкой — накладывал в подставленные солдатские котелки пшенную кашу.
— Ешьте, хлопцы, не пропадать же добру, — приговаривал он.
— Боец, меня не накормишь? — осведомился Михаил.
— Запросто. Давайте котелок, товарищ командир. Но Михаил развел руками:
— А вот котелка и ложки-то у меня и нет!
Повар соскочил с походной кухни, открыл ящик, достал алюминиевую миску и такую же ложку, щедро положил каши.
— Угощайтесь!
Каша с тушенкой была хороша. Или Михаил так оголодал, что немудреная еда показалась царской? Он быстро съел кашу, подумал и протянул повару миску:
— Еще!
— Понравилось?
Михаил поднял большой палец. Довольный повар положил еще черпак.
— На полк готовил, а кормить некого. И лошадь взрывом убило — как кухню везти? — сокрушался он.
Ничего посоветовать Михаил ему не мог. Он сел на лавку и поел уже не спеша. «Пять минут не решат ничего, так хоть наемся, — решил он. — Еще неизвестно, когда следующий раз поесть придется».
Он вышел из деревни, где располагался штаб дивизии, и отправился по грунтовке на восток. Туда же тянулась редкая цепочка жителей, неся узлы со скарбом; за руку держали детей. Иногда встречались тяжело осевшие, груженные сверх всякой меры подводы — в них на чемоданах и баулах сидели старики и дети.
Одна из старух погрозила Михаилу крючковатым пальцем:
— С бабами и детьми бежишь? А еще сталинский сокол! А кто же воевать будет?! И не стыдно тебе драпать без оглядки?!
Михаил не знал, куда деваться от стыда. Не будешь же всем объяснять, что он был сбит в воздушном бою, уничтожив противника, а теперь вот возвращается к себе в полк. У каждого солдата на войне свое место. У пехотинца-в окопе, у танкиста — в боевой бронированной машине, а у него, летчика, — за штурвалом самолета. Вот туда — к самолету, на аэродром — он и добирается.
Стараясь быстрее миновать укоризненный взгляд незнакомой ему старухи, Михаил, опустив голову, ускорил шаг. Хоть вины за собой лично не чувствовал, но сейчас, здесь, на дороге, он был полномочным представителем Красной армии. И упреки принимал как должное. Еще так недавно на парадах красивым строем ходили, над Красной площадью пролетали, а как до войны дошло — только отступаем!
Михаил понимал, что разрозненная армия население защитить не может, знал, что враг скоро к Москве подойдет, но знал он, однако, и то, что немцы Москву не возьмут, что под Сталинградом и Курском битвы великие прогремят. И что победный май сорок пятого тоже будет. Но сказать этого он не мог. Да если бы и сказал — кто поверит, глядя на бегущую армию?
Слева, у развилки дорог, сидели на обочине солдаты. Судя по петлицам — из разных родов войск. И оружие у них разное было: у кого — трехлинейка, а у кого — и ППД. Правда, Михаил заметил, что некоторые без оружия. А у сержанта — так даже немецкий автомат.
На самом перекрестке, седой от пыли, стоял политрук с забинтованной рукой. Увидев Михаила, он указал ему:
— На обочину!
Михаил подошел к политруку, представился:
— Младший лейтенант Борисов, следую в свой полк.
— Да мне все равно, куда ты следуешь, Борисов. Мною получен приказ — собрать бойцов и здесь, вот на этом перекрестке, задержать немцев. Хотя бы на сутки. И ты будешь здесь.
— Я же летчик, от меня пользы больше в небе будет.
— Приказы не обсуждаются, товарищ младший лейтенант. Или вы Устав не читали?
— Слушаюсь, товарищ батальонный комиссар. Михаил усмотрел на петличках и нашивках на рукаве его звание.
— Только у меня, кроме пистолета, другого оружия нет, — предупредил он.
— Подвезут.
Михаил пожал плечами и пошел на обочину — к солдатам.
— Закурить не найдется, товарищ летчик? — обратился к нему один из сидящих.
— Не курю, боец.
Часа через два подошла полуторка. Из кузова выпрыгнули два бойца — сняли пулемет «максим». До этого дня Михаилу приходилось видеть «максим» лишь в музее.
— Летчик, ко мне! — подозвал политрук Михаила.
— Стрелять умеешь, Борисов?
— Доводилось.
— Тогда бери — царский подарок.
Политрук вытащил из кабины полуторки автомат ППД и подсумок с двумя дисковыми магазинами.
— Даю пулемет с расчетом и еще двух бойцов. Займешь вон тот холмик — слева. Сержант с пятком бойцов — справа. Ну а здесь, на самом перекрестке, я буду с остальными. Все ясно?
— Так точно.
— Занимай позицию.
Оглядев собравшихся солдат, политрук спросил:
— Бойцы, кто противотанковое ружье знает?
К Михаилу подошли пулеметчики. Один тянул за собой «максим» на колесном станке, другой держал в обеих руках по коробке с пулеметными лентами.
— Прибыли по приказанию товарища батальонного комиссара. Где позиция будет?
— Пока — вон туда, на холм. Обустраивайте позицию.
Михаил подошел к солдатам — они набивали патронами подсумки и заряжали обоймы.
— Ты и ты, — он указал пальцами на двух бойцов, — со мной!
Михаил не церемонился — повернулся и, не оглядываясь, пошел к холму. Двое бойцов пристроились сзади.
Пулеметчики уже устанавливали на небольшом холме пулемет. Поставив коробки с боезапасом, они откинули крышку пулемета и заправили ленту с патронами.
Михаил и бойцы остановились рядом.
— Вы бы не демонстрировали позицию врагу, товарищ летчик, — посоветовал один из бойцов, видимо, у него имелся фронтовой опыт.
Михаил потоптался, подбирая подходящую позицию, да и улегся на верхушке холма.
— Э, нет, так не пойдет, — вновь запротестовал пулеметчик. — Вы все ложитесь на обратной стороне холмика, чтобы вас сразу пулями не задело. Только голова и оружие над холмом быть должны.
Михаил послушно сполз назад. Стыдно, конечно, что простые бойцы советы дают, да ведь Михаил не обучался в офицерской школе — даже на сержантских курсах не был. Самолет — да, знал, а тактику пехоты — увы…
На перекрестке дорог бойцов тоже не было видно — все замаскировались за мало-мальскими укрытиями. Холодно вот только, ветерок понизу тянет. Михаилу еще ничего — в меховом комбинезоне, а вот каково солдатам в шинелях и ботинках с обмотками?
Прошел час, другой… И без того редкое движение населения по дороге совсем прекратилось. А военных не было видно и вовсе. «Что они, по другой дороге ушли или на позициях сидят?» — недоумевал Михаил.
Не видя немцев, замерзшие солдаты, пытаясь хоть как-то согреться, встали. Притопывая ногами, они охлопывали себя по бокам, растирали посиневшие кисти рук. Холод, исходящий от промерзшей земли, пробирал людей через шинельки, не позволяя долго лежать на одном месте.
Было уже около трех часов дня, когда появились немцы.
Сначала услышали звук приближающихся моторов, потом показались мотоциклисты. Ехали они медленно, пулеметчики в колясках хищно водили стволами пулеметов по сторонам, готовясь к немедленному отражению любой атаки.
Лязгая гусеницами, за мотоциклистами полз танк Т-III, а уже за ним — три бронетранспортера. По численности — около роты живой силы.
Михаил ждал, когда по команде политрука откроют огонь с перекрестка. Открыть огонь раньше времени — значит обнаружить себя.
Колонна приближалась. Мотоциклисты уже были не более чем в ста пятидесяти метрах от позиции группы политрука.
Огонь с позиций ударил неожиданно. Стреляли из автоматов и винтовок.
Мотоциклисты пытались развернуться, но огонь был жестоким — почти в упор. Уйти удалось только одному мотоциклисту. На дороге лежали перевернутые мотоциклы и трупы немцев.
Главную опасность представлял танк. Он полз, не снижая скорости. Вот он сделал короткую остановку — выстрел! Раздался взрыв, на перекрестке взметнулись комья земли. Танк двинулся вперед. «Чего же из противотанкового ружья не стреляют?» — волновался Михаил.
С наших позиций ударил выстрел. Стреляли именно из ПТР — уж слишком громким он был, ни с каким другим стрелковым оружием не спутаешь. Однако танк упорно продолжал двигаться вперед.
Вот он сделал короткую остановку и опять выстрелил. И почти тут же прозвучал еще один выстрел из ПТР. С танка сорвало гусеницу.
— Молодцы, хлопцы! Теперь добивайте!
Слева и справа лишенный хода танк обошли немецкие бронетранспортеры, остановились. Под прикрытием пулеметного огня из них стали спешиваться пехотинцы, укрываясь за бронею корпусов.
Наступила решающая для Михаила минута. Сбоку, с холма, бронетранспортеры были отлично видны.
— Огонь! — внезапно осипшим голосом крикнул он. Пулеметчики только того и ждали. Первый номер уже держал на прицеле пехоту. Фланговый неожиданный огонь как железной метлой прошелся по вражеским солдатам. Группа из ближнего к холму бронетранспортера была почти полностью уничтожена.
Михаил тоже дал несколько очередей из автомата. Рядом хлопали винтовочные выстрелы двух бойцов. Немцы, оказавшись с двух сторон под перекрестным огнем, залегли.
Михаил заметил, как начала поворачиваться в их сторону башня танка.
— Берегись, танк! — крикнул он.
Пулеметчики тоже заметили грозящую опасность. Они сползли с холма вниз, на противоположную сторону холма, таща за собой «максим». Через несколько секунд на месте бывшей пулеметной точки грохнул взрыв. «Вот сволочь, теперь головы поднять не даст!» — возмутился про себя Михаил.
— Сменить позицию! — скомандовал он. Пулеметчики поползли влево, бойцы — за ними.
С перекрестка раздался очередной выстрел ПТР, и один из бронетранспортеров вспыхнул, а второй стал пятиться назад, укрылся за танком, под прикрытием его брони. Хоть Т-III и не из тяжелых танков, однако и противотанковое ружье — не пушка, не могло оно пробить башню и корпус танка в лоб.
В башне откинули боковой люк, и из танка попытался выбраться танкист. Наш пулеметчик из группы Михаила поймал его в прицел и срезал короткой очередью. Тот так и повис, наполовину высунувшись из башни. Двигаться танк не мог из-за сорванной гусеницы, но зато он превратился в бронированный дот. Танкисты выбраться из него не могли, будучи под прицелом наших бойцов.
Ситуация складывалась патовая. Немцы и наши перестали стрелять. Наши бойцы экономили боеприпасы — что толку стрелять по броне? А немцы явно что-то замышляли — не зря же на башне танка красовалась антенна.
И точно. Не прошло и четверти часа, как послышался заунывный вой моторов, и в небе показались немецкие пикировщики Ю-87. Они с ходу стали бомбить перекресток дорог. Взрывы бомб следовали один за другим. Перекресток затянуло пылью и тротиловым дымом.
— Амбец ребятам, — стянул с себя пилотку пулеметчик.
Михаил думал так же. Видно, по наводке танкистов один из бомбардировщиков зашел в пикировании на холм.
— Разбегайтесь! — закричал Михаил.
И первым бросился в лес. Он-то хорошо знал, как точно может бомбить пикировщик.
Едва он упал между деревьями, как последовали один за другим два взрыва. Пикировщик взревел на форсаже мотором, ушел вверх и в сторону.
Все бомбардировщики, израсходовав боезапас, покинули поле боя.
Михаил вернулся к холму. На вершине его курилась дымом огромная воронка, у подножия — вторая. Недалеко от нее валялся перевернутый пулемет. Из-за деревьев, покачиваясь, шел пулеметчик. Он держался за голову.
— А где остальные?
— Чего? — прокричал в ответ пулеметчик. Из ушей его текла кровь. «Контужен», — сообразил Михаил.
Пулеметчик упал перед пулеметом на колени, перевернул его на колеса и стал приводить в порядок. Михаил же повернулся и стал осматривать подножие холма.
— Эй, есть кто живой?
В ответ — ни звука, никто не вышел из-за деревьев. Похоже, их осталось двое.
Найдя удобную позицию, Михаил, стараясь быть незаметным, осторожно осмотрел окрестности холма. Он увидел, что немцы выстроились цепью возле танка и медленно двинулись в сторону перекрестка. Михаил бросился к пулеметчику, показал рукой:
— Немцы!
— Не слышу! — прокричал в ответ тот, хотя Михаил стоял рядом. Но жест Михаила он понял. Ухватившись за станок и пригибаясь, пулеметчик побежал по холму.
Упав на краю воронки, он развернул пулемет в сторону наступающей цепи гитлеровцев. Михаил подхватил коробку с лентой и пристроился рядом с ним.
Первый номер поднял рамку прицела, повел стволом и нажал гашетку. Очередь была длинной и результативной — немцы находились в открытом пространстве.
Мотыль затвора дернулся и встал. Лента закончилась. Михаил открыл коробку, достал следующую. Пулеметчик заправил ее в лентоприемник.
Однако стрелять больше не пришлось. Все, кто принимал участие в атаке, были или убиты, или ранены — никакого шевеления на поле. Но и со стороны перекрестка огня никто не открывал. «Живы ли они? — подумал Михаил. — Надо бы сходить узнать…»
Танк — самая главная угроза — стоял, не поворачивая башни.
Михаил выждал немного, потом показал жестом пулеметчику: «Будь здесь, а я — туда». Тот понял, кивнул.
Михаил сменил в автомате пустой диск на полный и, пригнувшись, побежал к перекрестку. В его сторону не прозвучал ни один выстрел.
Добежав, он увидел безрадостную картину. Перекресток был буквально испахан воронками — одна рядом с другой. И везде — только убитые, причем изуродованные взрывом: без руки, без ноги, один из убитых был даже разорван пополам.
Михаила едва не стошнило. Но он помнил, что, организовывая оборону, комиссар сформировал еще одну небольшую группу.
Их позицию он тоже нашел. Воронка на ее месте была совсем небольшая — от пушечного снаряда. По-видимому, немецкие танкисты постарались.
Держа автомат наготове, Михаил пошел на немецкие позиции. На поле — только убитые. А вот в танке явно был кто-то живой. Хотя люк в башне и был закрыт, но Михаил явственно слышал тихие голоса.
Стоя рядом с танком, он понял, почему башня его была неподвижна. Пулей из противотанкового ружья ее заклинило — на замке башни была видна вмятина. Стало быть, надо держаться осторожнее, чтобы не попасть в сектор обстрела лобового пулемета. Поджечь бы этого гада! А может, сдадутся? Михаил постучал прикладом по броне:
— Гитлер капут! Сдавайтесь!
В ответ — только ругательства. Языка Михаил не знал, но по тону понял. Ага, не хотят, значит… А ведь его можно поджечь! Рядом же бронетранспортер стоит, у него почти полный бак бензина. И дверцы с обеих сторон нараспашку. Знать бы только, где у него этот бензобак.
Михаил опустился рядом с бронетранспортером на колени и заглянул под днище. А, вот и бензобак! Поглядывая на танк, чтобы нечаянно не нарваться на автоматную очередь пожелавших выбраться на белый свет танкистов, Михаил стащил с убитых пехотинцев две каски и вытащил из ножен гитлеровца штык. Затем залез под бронетранспортер, пробил штыком дыру в броне и подставил под струю бензина каски. Осторожно, боясь расплескать горючее, выбрался из-под днища. И впервые пожалел, что не курит. Зажигалки или спичек не было. Придется убитых обыскивать. Противно, конечно, — он не мародер, но другого выхода не было.
Михаил обшарил карманы одного убитого, другого — и нашел наконец бензиновую зажигалку. Подняв обе каски за ремешки, он поднес их к танку, поставил на броню моторного отсека и забрался на танк сам. Совершенно не заботясь о том, что сидящие в башне танкисты по национальности — немцы и, следовательно, по-русски не понимают ни слова, Михаил закричал:
— Эй, фрицы, в последний раз предлагаю — сдавайтесь!
В ответ — лишь знакомая уже ругань.
— Ну и… — Михаил выругался.
Через жалюзи сверху моторного отсека он вылил бензин внутрь, на несколько мгновений ощутив его острый характерный запах. Чиркнул зажигалкой и поднес ее к жалюзи, желая сбросить вниз, однако не успел. Пары бензина вспыхнули, опалив Михаилу брови и ресницы. Он отшатнулся и кубарем скатился с брони на землю. Вскочив, отбежал за бронетранспортер и направил на башню автомат.
Пламя уже вовсю разгоралось на корме танка. «Вот ведь штука какая, — удивился Михаил, — все железное, вроде и гореть нечему, а пылает, как свечка».
В танке наконец осознали весь ужас своего положения. Остаться внутри — сгореть, выбраться наружу — быть убитым или попасть в плен. И все-таки танкисты выбор свой сделали — они побоялись сгореть живьем.
Откинулся люк башни, и из него показался танкист в черной униформе. Он поднял руки. За ним из башни стал выбираться второй танкист. Оба спрыгнули на землю и побежали прочь от танка — в поле. Лежащий на холме пулеметчик дал короткую очередь, и танкисты, как подкошенные, рухнули на бегу. «Да ведь они от танка убегали, он рванет сейчас!» — сообразил Михаил и точно так же кинулся бежать прочь.
Через несколько секунд раздался взрыв.
Михаил остановился, обернулся. Башню отбросило взрывом на два десятка метров. Пламя внутри танка гудело, напоминая звук паяльной лампы, столб его поднимался вверх на десяток метров. Разлетающиеся во все стороны искры попали на стоящий рядом бронетранспортер на разлитый под ним бензин, — и бронетранспортер тоже вспыхнул.
Теперь ему здесь делать нечего. Михаил вышел на поле, махнул рукой. От холма отделилась фигура пулеметчика. Надо бы посоветоваться, что делать дальше, — только как? Пулеметчик от контузии оглох.
Когда пулеметчик подошел, он показал рукой на танк и поднял вверх большой палец — одобрял, стало быть. В свою очередь Михаил указал на перекресток. Они направились туда.
Пулеметчик осмотрел развороченную взрывом землю, вздохнул. Потом подошел к противотанковому ружью, поднял его. Михаил подбежал, взялся за ствол. Тяжеленная штука. Они понесли ПТР на холм.
Вот все само и решилось. Нового приказа — оставить позицию — не поступало, стало быть, надо выполнять прежний и стоять здесь, стоять насмерть! Ради этого погибли политрук и два десятка собранных им бойцов. Отдали они жизни не зря. Фашистов вот — человек шестьдесят лежат, два бронетранспортера уничтожены и танк. И не прошли гитлеровцы по затерянной дороге. В сравнении с защитниками — силища была, танк, а не прошли.
Двое их осталось, но оставшиеся будут исполнять воинский долг до конца.
Михаил подивился. Как он мог думать о том, чтобы советоваться с пулеметчиком, когда простой солдат и сам понимал свой воинский долг согласно данной присяге?! Ему стало стыдно. Хорошо, что пулеметчик не мог прочесть его мыслей.
Они поставили противотанковое ружье на холмике у воронки и вновь направились к перекрестку. Михаил собрал патроны к ПТР, больше похожие на небольшие снаряды. Пулеметчик собирал винтовочные патроны — они подходили и к пулемету.
Вернувшись на холм, пулеметчик принялся набивать патронами пустую пулеметную ленту, а Михаил разложил патроны к ПТР у ружья. Он правильно понял, что стрелять из ПТР придется ему — пулеметчик будет у «максима». Это подразумевалось само собой.
Начало смеркаться. Похоже, атаки немцев сегодня не будет: не любят они воевать по темноте.
Пулеметчик тронул Михаила за рукав, потом ткнул пальцем себя в грудь и показал на поле. Михаил кивнул, и пулеметчик пошел.
В сумерках не было видно, что он там делает.
Пулеметчик вернулся, прижимая к груди трофеи — немецкие галеты в бумажной обертке и консервы. Они вскрыли немецким же штыком консервные банки. Штык был плоский, как нож. Наш, от трехлинейки, не подходил для этих целей, потому как был четырехгранный. Им только колоть хорошо, а резать невозможно.
Пользуясь штыком, как ложкой, они закусили бельгийской тушенкой, заедая ее галетами. Напиться бы, но воды не было. Однако пулеметчик вытащил из кармана фляжку и протянул ее Михаилу. Тот припал к горлышку и поперхнулся. Думал — вода, но во фляжке оказался шнапс, дерьмовая немецкая водка, слабая и отдающая самогоном. Однако несколько глотков он все же сделал. По телу разлилось тепло.
Пулеметчик тоже глотнул, причем изрядно, почти опустошив фляжку. Ну да, Михаилу тепло в комбинезоне, а солдат небось замерз, лежа в легкой шинелишке на голой земле.
Поев, они улеглись в воронке от авиабомбы. Там хоть снега не было, и в углубление не так задувал ветер. Прижавшись друг к другу спинами и угревшись, они уснули.
Спали крепко, как будто не было ни немцев, ни войны. Чего выставлять караул, когда их всего двое и ночью немцы не воюют. Если только разведгруппы — так это на передовой.
Первым проснулся пулеметчик, потому что замерз. Едва начинало светать, мела поземка из мелкого снега. Его почти и видно-то не было, но на лице он таял.
— Какое сегодня число? — прокричал пулеметчик.
Михаил пожал плечами, но потом начал считать. Выходило — седьмое ноября, праздник. Он показал растопыренные пальцы: семь. Пулеметчик ухмыльнулся и протянул Михаилу фляжку — там еще что-то болталось. Михаил сделал пару глотков и вернул фляжку солдату. Тот вылил в рот оставшийся шнапс и вытер губы рукавом шинели.
— Хороший ты мужик, летчик! — прокричал он. — С праздником тебя!
Михаил кивнул. Они разостлали плащ-палатку и выложили на нее свои немудрящие запасы — трофейные консервы и галеты. Открыли консервы, позавтракали — все-таки сытым воевать лучше, чем на пустое брюхо. Неизвестно, придется ли еще поесть, так не пропадать же трофеям!
Через час послышался звук моторов. Михаил дернул пулеметчика за рукав, показал на уши и рукой — на дорогу. Солдат, поняв, что, скорее всего, это его последний бой, обнял Михаила, потом улегся за пулемет. Лицо его стало суровым, глаза сузились. «Наверное, прощается», — понял Михаил.
Он подтянул к себе ПТР, вложил патрон в патронник — ружье было однозарядным, простым, как охотничья одностволка, — и закрыл затвор. Прикинул расстояние до дороги, выставил планку прицела. Все, он готов.
На дороге появился бронетранспортер, за ним — две грузовые машины, крытые брезентом. Михаил и пулеметчик напряженно следили за приближающейся колонной.
Немцы подходили все ближе. Вот от них до сгоревшего танка и бронетранспортера осталось полсотни метров.
Михаил повел стволом, вынес упреждение и, целясь в передний край капота, мягко надавил на спуск. Выстрел. В плечо долбануло так, что Михаил просто отлетел от противотанкового ружья. Плечо сразу заныло.
Бронетранспортер остановился. Дыма и огня не было, но и шум его мотора стих. «Наверное, в мотор пуля ударила», — предположил Михаил.
Тут же длинной очередью слева ударил пулемет, пройдясь по кузовам грузовиков. Из кузовов машин стали выпрыгивать пехотинцы, прячась за грузовиками.
Михаил еще раз зарядил ПТР, поймал в прицел задний грузовик и выстрелил. Грузовик сразу вспыхнул, а потом взорвался. «Не иначе — в бензобак или в бензопровод попал», — обрадовался Михаил.
Плечо теперь не просто болело, а занемело. «Да как же из этой штукенции стреляют, когда после двух выстрелов правая рука не чувствуется?» — удивился он.
Тем временем немцы организовались и открыли огонь из автоматов и ручных пулеметов по холму. Пули изрыли весь склон, визжали над головой. Однако пока пулеметчики были недосягаемы: для прицельной стрельбы из автомата далеко, только патроны зря жечь.
Михаил засек вспышки выстрелов из-за колеса грузовика, зарядил ПТР. Стрелять из-за зверской отдачи ой как не хотелось, однако надо.
Михаил прицелился и выстрелил. Один пулеметчик сразу замолчал, но второй не унимался. Он успел перебраться к сгоревшему танку, используя его как укрытие. О-хо-хо, придется еще раз браться за ПТР.
Михаил поморщился. «Все, выстрелю еще раз — и больше не буду», — решил он. Он терпеливо выжидал, когда пулеметчик откроет огонь, высунув голову и половину туловища из-за корпуса танка. Прицелился, задержал дыхание и выстрелил. Плечо взорвалось болью.
Михаил матерился сквозь стиснутые зубы, но цель была достигнута: немецкий пулеметчик лежал неподвижно. Конечно, при попадании такой пули, как у ПТР — даже в руку, — ее просто оторвет, и болевой шок обеспечен.
Однако радоваться было рано. Что-то насторожило Михаила. «Максима» не слышно!
Михаил повернул голову. Пулеметчик лежал, уронив голову на рукоять пулемета. Пилот подполз к нему, перевернул на спину. Вот оно! Пулевое ранение в основание шеи — сразу наповал. Михаилу стало тоскливо: один ведь остался!
Пилот расстегнул шинель, вытащил из нагрудного кармана гимнастерки документы убитого и раскрыл красноармейскую книжку. Вчера вот не познакомились, а сегодня общаться было уже бессмысленно: пулеметчик после контузии не слышал ничего. Так, Светлов Дмитрий Савельевич, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, уроженец Ленинграда… Надо запомнить.
Михаил сунул документы в свой карман. Выйдет к своим — надо будет сообщить о гибели пулеметчика. Погиб как герой, если бы все так воевали. Пусть он не останется одним из многих пропавших без вести. Солдат этого заслужил.
Пилот застегнул карман и поднял голову. Видя, что огонь с холма стих, немецкие пехотинцы двинулись вперед редкой цепью. Плотной уже не получалось — их осталось не больше десятка.
Михаил оттащил тело пулеметчика в сторону и лег за пулемет сам. Поймав в прорезь прицела силуэт, нажал гашетку и повел стволом вдоль цепи. Атакующие немцы попадали, а может, и залегли.
Михаил немного опустил ствол и длинной пулеметной очередью прошелся по фигурам, хорошо видимым на фоне заснеженной земли. Крайний в цепи солдат не выдержал — вскочил и бросился бежать. Михаил достал очередью и его.
Ствол пулемета шипел, из-под пробки пробивалась струйка пара. «Все, закипел… Охлаждение у «максима» водяное, а воды у меня нет. Да я и сам бы от глотка не отказался», — подумал Михаил.
На поле никто не шевелился.
Михаил посмотрел на последние четыре патрона в ленте и дал еще очередь. Чего уж теперь…
Над полем посвистывал ветер, и никаких других звуков — стонов, криков, обрывков человеческой речи — Михаил не слышал, как ни прислушивался. Поле, усеянное мертвыми…
Пилот посмотрел на часы. Уже двенадцать! Прошли почти сутки, как он здесь. Стало быть, выстояли, задержали немца, дали основным силам время перегруппироваться и организовать оборону. У него самого из основного оружия — лишь ПТР с двумя патронами, личный ТТ с целой обоймой и ППД с полным диском, данный политруком.
Надо уходить. Если фашисты прорвались в других местах, то он запросто может оказаться в петле, в окружении. ПТР придется бросить: длиной два метра, весит много — куда с ним тащиться?
Михаил уже привычно отполз за холм, встал, отряхнул комбинезон. Выглядел он сейчас замухрышкой: комбинезон в грязи, унты — тоже. Да черт с ними — самому бы в живых остаться и к своим выйти.
Михаил прикинул направление и пошел через лес. Он инстинктивно чувствовал, что от дорог надо держаться подальше: немцы дороги любят, и потому велики шансы нарваться на неприятеля.
Шел он довольно долго — часа два, пока впереди не посветлело. Лес кончился. Михаил остановился — надо было осмотреться.
Перед ним — поле, в километре — деревенька, дым из труб идет: прямо идиллическая картинка мирной жизни. Ни фашистов, ни наших не видно.
И тут совершенно неожиданно сзади раздался щелчок взводимого курка, и молодой голос на чистейшем русском языке приказал:
— Руки вверх!
Михаил поднял руки. «Наверное, молодой красноармеец, как бы с испугу не выстрелил», — подумал он и медленно повернулся. От увиденного глаза полезли из орбит: перед ним стояла девушка лет шестнадцати в длинной, не по росту, шинели. Прямо перед собой обеими руками она держала наган, ствол которого теперь смотрел Михаилу в грудь. Руки, вцепившиеся в рукоять оружия, тряслись от волнения.
Михаил перевел дыхание:
— Да свой я, русский — неужели не видишь? Опусти наган, мне еще жить охота.
Девушка шумно выдохнула и опустила оружие.
Михаил подошел, мягко взял из ее рук наган и снял курок с боевого взвода. Вложив наган ей в кобуру, впервые пристально взглянул ей в глаза. Детское лицо в конопушках, из-под пилотки — две косички. На петлицах шинели — змея над чашей. Медичка! А сапоги-то! Такие только мужику впору носить, не иначе — сорок второго размера.
— Ты кто? — спросил девчушку Михаил.
— Младший сержант медицинской службы Сорокина. — Девушка помолчала и добавила: — Галя.
— Младший лейтенант Борисов, летчик. К своим пробираюсь, потому как сбили немцы, — в тон ей в свою очередь отрекомендовался Михаил.
— Вы с парашютом прыгали? — округлила глаза девчонка.
— Пришлось. Тебе сколько лет?
— Семнад… Ой, восемнадцать, — спешно поправилась она.
— Врешь, наверное. Не иначе — годик в военкомате добавила, чтобы в армию взяли.
Девчонка покраснела.
— Я медсестра, на курсы ходила! — с вызовом в голосе произнесла.
— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Скажи лучше, ты немцев здесь не видела?
— Не-а, — по-детски ответила она.
— Тогда пойдем.
— Не могу я.
— Что значит «не могу?» Я старше по званию — я тебе приказываю.
— Раненого бросить не могу — он там.
Михаил сглотнул комок в горле. Пигалица, ребенок совсем, а туда же — не могу… Не каждый взрослый скажет так, оставшись в лесу с раненым на руках, без еды, питья и почти без шансов выжить. Немцы найдут — на-изгаляются вдоволь и пристрелят.
— Веди к раненому.
Девчонка пошла в глубь леса, Михаил — за ней.
Рядом с лесной дорогой — скорее, тропинкой — стояла пушка-сорокапятка — низкая, маленькая, прозванная на фронте «Прощай, Родина!». Рядом с ней на расстеленной шинели лежал укрытый второй шинелью боец.
Михаил приподнял шинель. Поперек живота раненого шел ряд бинтов, пропитанных подсохшей кровью. Пилот знал, что ранения в живот должны оперироваться сразу, иначе — смерть.
— Давно его? — обратился он к девчушке.
— Второй день.
Заметив на поясе раненого финку в ножнах, Михаил вытянул ее.
— Ты что удумал? — кинулась к нему медсестра. Неужели подумать могла, что он раненого добить решил?
Михаил ухватил ее за рукав шинели:
— Погодь-ка.
Ловко орудуя ножом, он быстро укоротил длинные полы шинели, в которую была одета девушка. Получилось два суконных лоскута. Ими он обернул голени раненого.
— Так ему теплее будет, а тебе ловчей ходить — больно шинель у тебя длинна.
— И правда. А старшина не заругает? Все-таки казенное имущество. — Она посмотрела на себя: — Ой, какая шинель кургузая стала! — и засмеялась.
Ну — ребенок, право слово.
— Сегодня — седьмое ноября, праздник. В Москве парад на Красной площади, — сказал Михаил.
— Правда? — не поверила девушка. — А откуда знаешь?
— По рации слышал, в подбитом немецком танке, — соврал Михаил.
— Не врешь? — сиплым голосом вдруг сказал пришедший в себя раненый.
— Как можно? Честное слово!
— Пить! — прошептал раненый.
— Нельзя тебе, миленький, — наклонилась к нему медсестра.
— Выбираться нам отсюда надо, — решил Михаил.
— Надо, сама знаю, — грустным эхом отозвалась девушка. — Только не утяну я его одна. — На глазах ее выступили слезы.
— В деревню надо — может, подвода у них есть?
— Я схожу, — вызвалась девушка.
— Поосторожнее только там. Если заметишь хоть что-то подозрительное — бегом назад.
Михаил проводил девушку до опушки и залег там, глядя, как постепенно удаляется ее хрупкая фигурка. Идти ей мешали большие — не по ноге — сапоги, так и норовившие соскочить.
Фигура девушки исчезла среди изб, а через какое-то время из-за домов выехала подвода, на которой сидели двое. Когда она приблизилась, Михаил различил медсестру и деда в фуфайке и с окладистой бородой.
Подвода въехала на тропу. Михаил встал перед лошадью. Испуганный возница повернулся к девушке:
— Ты же говорила — раненый, а он здоровее меня будет!
— Дальше раненый. Езжайте, прошу вас, — взмолилась девушка, — плохо ему.
Дед дернул вожжи, прикрикнул:
— Н-но, пошла, родимая!
У пушки остановился, спрыгнул с подводы и подошел к раненому. Тот снова впал в забытье. Дед откинул шинель, вгляделся:
— Да-а, не жилец он. Я таких еще в Первую мировую навидался. Должно — к вечеру отойдет.
— Да что вы такое говорите, деда! — со слезами в голосе воскликнула девушка.
— А то! Ладно, давайте грузить.
Втроем, взявшись за подстеленную шинель, они подняли раненого и погрузили его на подводу. Дед принялся ее разворачивать.
— Ой, а пушка как же? — вдруг всполошилась девушка.
— Сказилась, что ли? — осек ее дед. — У меня не битюг-першерон. Да и зачем в деревне пушка? Коли немцы придут, постреляют из-за нее. Ты лучше на подводу садись: сапоги-то у тебя — того.
Чего «того», он не уточнил, но и так ясно было. Они добрались до деревни, занесли раненого в избу и уложили на широкую лавку.
— Матрена, дай чистое исподнее. А ты, медичка, сыми с него все казенное. Выкинуть надо либо притопить где.
— Зачем?
— Делай, что сказано.
Девушка обиженно засопела, однако одежду с раненого сняла.
— Документы его себе забери — отдашь кому следует. Уходить вам надо. Немцы придут — несдобровать вам. Матрена, дай ей туфли какие-нито, размером поменьше.
Жена деда — лет на двадцать моложе хозяина — принесла туфли.
— Ну-ка, попробуй надеть.
Медсестричка скинула сапоги, портянки и примерила туфли — далеко не новые, на низких каблуках.
— Чуточку великоваты, но в них хоть ходить можно.
— Зато мозоли не набьешь, — пошутил дед. — Ну чего стоишь, Матрена! — вновь повысил голос дед. — Носки дай девчонке. Не босиком же ей в туфлях-то! И узелок поесть собери, картошка теплая еще.
Матрена принесла шерстяные носки. С ними туфли совсем впору оказались. Повозившись по избе, собрала узелок с едой и вручила его девушке.
— Переночевать бы вам в тепле, да опасаюсь я. Сейчас в лесу куда как надежнее. Идите с Богом. За раненого не переживайте, что смогу — сделаю. А не даст Господь ему сил выжить — схороню по-человечески.
Михаил с Галиной поблагодарили деда и вышли. Девушка несла узелок с провизией, а Михаил — узел с вещами раненого. Когда они отошли подальше от деревни, Михаил забросил его в кусты.
Зашли в лес, положили узелок на пень.
— Развязывай скорей, есть охота, — поторопил Михаил девушку.
— Еще как охота! Я три дня не ела. Как вспомню — дома от ватрушек маминых отказывалась, все потолстеть боялась. А сейчас бы все съела — вот честное слово, не вру.
— Лопнула бы, — не удержался Михаил.
Михаил развязал узелок. На чистом платке лежало с десяток крупных вареных картофелин, два вареных яйца, две нечищеные луковицы и полкаравая серого хлеба.
— По нынешним временам и нашему положению — прямо царское угощение. Налетай!
Они быстро съели все, кроме хлеба. Михаил предусмотрительно отрезал финкой половину каравая:
— Это на вечер.
После еды он завернул хлеб в тряпицу и спрятал за пазуху.
— Ну что, идем?
— Идем, — кивнула девушка.
Они шли, стараясь прятаться, укрываясь в перелесках, лесополосах и оврагах. То слева, то справа, то впереди погромыхивало.
— Пушки бьют, их далеко слыхать, — заявила медсестричка.
Стемнело, но Михаил с девушкой продолжали движение. На земле лежал тонкий слой снега, и было видно, куда ступать. Да и вероятность наткнуться на врага была куда меньше.
Но они уже выдохлись. Даже Михаил устал, а Галина вообще дышала тяжело: великовата для нее шинель — сама ведь ростиком полтора метра, Михаилу только до подмышек достает.
Неожиданно Михаил остановился и придержал уже сделавшую шаг вперед Галину — в центре внезапно открывшегося в полумраке луга темнели большие овальные пятна. Однако, присмотревшись повнимательнее, Михаил понял, что перед ними — копны сена.
— Здесь и заночуем, — привал, — распорядился пилот. Он выбрал сено в стогу, сделав подобие пещерки, и ногами вперед забрался в углубление.
— Лезь сюда, — пригласил он девушку.
— Только не лапать, — решительно предупредила медсестричка, — а то знаю я вас, мужиков. Сам раненый, стонет, а как перевязывать начнешь, облапать норовит.
— Ну я пока не ранен, — отшутился Михаил.
— Тем более, — отрезала девушка, но в сено забралась. Попыталась отодвинуться от Михаила, однако нора была тесная — далеко не отодвинешься.
Постепенно согревшись, Михаил уже стал придремывать, как вдруг проснулся от толчка.
— Ты чего?
— Кто это в сене лазит? Слышишь шуршание?
— Спи, мыши это, — сонно пробормотал Михаил.
— Мыши?! — В голосе Галины чувствовался ужас. — Я так не могу, я мышей боюсь. А вдруг они по мне бегать начнут?
— У тебя наган есть, отстреливаться будешь, — пошутил Михаил.
Галина придвинулась к Михаилу вплотную — все-таки мышей она боялась больше, чем пилота.
К утру они основательно замерзли. Хоть и в стогу спали, а все равно на земле.
Михаил выполз из стога первым. Осмотрелся. Вокруг — ни одной живой души. Он достал из-за пазухи тряпицу с хлебом, разломил пополам и одну половинку протянул Гале:
— Ешь.
Оба быстро съели хлеб. «Колбасы бы к нему», — подумалось Михаилу. Но чего нет, того нет.
Они стряхнули с одежды сено, Михаил отцепил с шинели Галины репейник. К сукну липла всякая дрянь — не то что к комбинезону.
Они опять двинулись в путь.
Сегодня громыхало не впереди, а по сторонам.
На пути вновь встала стена леса. Немного подумав, Михаил решил идти по его опушке — так легче, потому что в случае опасности сразу вглубь нырнуть можно. Хотя и чащей лес назвать сейчас нельзя было, так как листва уже опала и пространство между деревьями просматривалось довольно далеко.
Через час-полтора ходьбы они согрелись, и Михаилу даже жарко стало.
— Галя, а ты откуда сама?
— Из Москвы, на Якиманке жила. — Девушка вздохнула.
— Интересно — где наши, где немцы? Идем, не зная куда.
Неожиданно для обоих из-за дерева впереди вышел боец в телогрейке и с винтовкой СВТ в руках.
— Стой, кто идет!
— Свои.
— Пароль!
— Какой, к черту, пароль! Не видишь, к своим пробираемся.
Боец отступил на шаг назад, обернулся и крикнул куда-то в глубину леса:
— Товарищ сержант, тут еще двое подошли.
Из-за деревьев вышел сержант — уже немолодой, примерно за сорок, и тоже в телогрейке.
— Предъявите документы.
Михаил и Галина достали свои документы и протянули сержанту. Тот их внимательно изучил и вернул.
— Как вы сюда попали?
— Пешком, — разозлился Михаил. Сержант невозмутимо продолжил:
— Немцев не видели?
— Не видел.
— Почему не со своими частями?
— Был сбит при выполнении боевого задания, иду в свой полк. Девушку — медсестричку — по дороге встретил, с раненым она была.
— Бессарабов, проводи людей к командиру. Задержавший их часовой закинул СВТ за спину.
— Так точно! Идите вперед.
Метров через триста лес кончился, и впереди открылось поле. Почти посредине его пересекала лощина, на противоположной стороне которой виднелись свежеотрытые окопы, траншея.
Командир, к которому подвел их часовой, оказался молодым коренастым человеком. Судя по выражению его измученного лица и смертельно уставшим глазам, лейтенант давно уже забыл, когда спал ночью последний раз.
— Здравия желаю, товарищ лейтенант! Вот, задержал двоих — сержант приказал к вам доставить.
И снова — проверка документов и уже традиционный вопрос, не видели ли они немцев, потом обоих повели в штаб батальона, а оттуда машиной отправили в штаб полка. Медсестричку оставили там, а Михаилу предоставили трофейный мотоцикл с коляской.
— Ну что, Борисов? Наш водитель довезет тебя до Горелок — это рядом с Тулой, где аэродром твой, а дальше уж сам как-нибудь.
