Глава XV
Нежданная встреча
Клык и Студент помогли Гусеву подняться, отвели в сторону, подальше от блатных. Перед тем как его усадить, собрали в кучу какое-то тряпье, аккуратно устроили раненого, уселись рядом сами.
– Ты как, взводный? – спросил Клык.
– Нормально. Голова кружится, – стиснув зубы, выдавил Гусев.
– Терпи, казак, атаманом будешь, – бодро сказал Лемешко.
– Я и так уже атаман шайки, – через силу улыбнулся Павел.
– Скажешь тоже, – возразил Чечелев.
– А что, разве нет? – спросил Павел, морщась от боли. – Друг с другом счеты, словно блатные, сводим. По зоновским законам живем. И сам тоже хорош, офицер недоделанный. Перо своему же бойцу засадил, а он мне…
– Знаешь, в чем твои проблемы, взводный? – спросил Клык.
– Просвети.
– Слишком много думаешь. Относись ко всему проще. Тогда и жить легче будет.
– Ага, и люди потянутся.
– Само собой.
– Разве это жизнь? – не согласился Гусев.
– Во, я ж говорю, – усмехнулся Клык. – Философ, одно слово. А блатные не простят тебе Фантика. Завалить вора – это не хухры-мухры.
– Да какие они воры! Шушера наблатыканная. Имеют, конечно, кое-какой авторитет, но никто из них не коронован, не их это уровень. Я тебе даже больше скажу. По их же закону они – суки. Потому что ссучились, предали воровскую идею, пошли на сговор с властью. Так-то.
– Все равно, надо быть начеку, – посоветовал Лемешко. – Воры не воры, суки не суки, а в спину пальнут запросто. Тем более на войне возможностей вагон и маленькая тележка.
Лютый кивнул.
Появился Чеснок с рацией. Присел, с любопытством глядя на окровавленную куртку Гусева.
– Чего засмотрелся, не театр, – рыкнул на него Клык.
Чеснок протянул Гусеву гарнитуру:
– Связист убит. Я рацию у него забрал. Ротный вызывает.
– На связи, – ответил Павел.
– Гусев, мать твою, что за поножовщина?! В рот тебя мама целовала! – рявкнул Никулишин.
– Доложили уже?
– А ты думал! Тут стукачей – каждый третий,… их мать. Все хотят зарекомендовать себя, чтобы побыстрее свалить из штрафников. Ну, так говори, что стряслось… Не тяни кота за яйца.
– Проводил воспитательную работу среди блатных. Решил, что лучше показательно подрезать одного, чем расстрелять всех.
– Напрасно. Лучше б ты всю кодлу положил.
– И с кем я тогда воевать буду? У меня теперь не взвод, а усиленное отделение. Ты ж мне пополнение не подгонишь.
– Кто б мне подогнал! – хмыкнул ротный. – Ладно, уркагана твоего на боевые потери спишем. Одним больше, одним меньше – бумага стерпит. Только ты в следующий раз по-другому попробуй.
– Нельзя было по-другому, сам знаешь. С блатными иначе не получится: или я их, или они меня.
– Ты смотри там, аккуратнее, чтоб в спину не шмальнули. Говорят, тебе тоже досталось. Серьезно?
– Терпимо. Под ключицу штык-нож загнали. Все б ничего, но рука не шевелится. Может, куда следует, сообщишь, типа искупил кровью, – вяло пошутил Гусев.
– Ведро наберется – сообщу. Медичку пришлю, как освободится – ей тут пока работы через край. И сам загляну скоро. О потерях доложи.
– Потери? – Гусев взглянул на своего заместителя.
Клык на пальцах показал, сопровождая шепотом.
Лютый повторил все в гарнитуру.
Никулишин смачно выругался и добавил:
– Почти весь взвод.
– Я ж говорил – усиленное отделение получилось.
– У других не лучше. Еще одна такая атака, и роты не будет. А атака намечается, нутром чую. У опóзеров мы сейчас, как чирей на заднице. Ладно, будь на связи. Отбой.
– Отбой, – отозвался Павел, снимая гарнитуру.
Ротный, как и обещал, прислал в сопровождении двух загрядотрядовцев медика – девушку лет двадцати пяти, хрупкую, невысокую. Растрепанные светлые волосы выбивались из-под форменной кепки. Пыльный мешковатый камуфляж спереди и на рукавах заляпан пятнами чужой крови. Белую, «не родную», шнуровку на левой высокой берце залила чья-то кровь, отчего шнуровка побурела и потемнела от пыли.
Кисти рук с тонкими пальцами тоже измазаны уже подсохшей кровью, которую молодая медичка стерла не очень тщательно.
Бойцы глядели на нее с нескрываемым любопытством.
Девушка выглядела уставшей. Не обращала внимания на откровенные взгляды изголодавшихся мужиков, что даже в такой критической ситуации не прочь были побалагурить, ни на что, впрочем, не рассчитывая.
На вопрос, где прежний санитар, девушка, назвавшаяся Олесей, ответила односложно: убит.
Для всех это прозвучало настолько буднично, словно человек на время вышел в ларек за хлебом или сигаретами. Что поделаешь, война.
Говорят, к смерти привыкнуть нельзя. Это верно лишь отчасти. На войне люди перестают реагировать на чужую смерть слишком эмоционально. Насильственная смерть становится постоянным спутником живущих, щерясь страшной пастью, держа наготове отточенную косу. Стоит только зазеваться – р-раз! И все, покатилась буйная головушка, полетела похоронка родным, ждущим близкого им человека целым и невредимым, молящим бога об этом. Но, видимо, Господь занят другими делами, тогда как костлявая с литовкой свою работу выполняет с безукоризненной точностью, и только ей известен последний час каждого живущего. Она придет вовремя. Она никогда не опаздывает и не ошибается. И если кто-то говорит, что смерть прошла мимо, он не прав. Просто его час еще не настал…
Гусев сумел приподняться и подойти.
Девушка в этот момент была занята – осматривала раненых, ей помогал один из загрядотрядовцев, уставший, с посеревшим лицом. Павел знал, что заградотрядам тоже достается и потери у них ничуть не меньше, чем в штрафбате.
Санитарка время от времени говорила:
– Потерпи, миленький, потерпи. Тебе в медсанбат нужно. Там помогут, на ноги поставят.
кто-то вздыхал:
– Какой медсанбат, сестричка? Кому до нас дело есть?
– Что ты, родной! Видишь, я тут. Значит, есть, кому о тебе позаботиться. Не говори больше так, пожалуйста.
Почувствовав за спиной чужое присутствие, она обернулась, спросила у Гусева:
– Что тебе, солдатик? Тоже ранен? Потерпи, я сейчас.
Лютый посмотрел на девушку, и сердце его тревожно и сладостно забилось.
С Олесей Анциферовой они когда-то учились в одном классе, даже были влюблены. Потом Павел поступил в военное училище, а Олеська – в медуху. Какое-то время они переписывались, перезванивались, но потом… все изменилось: после училища в жизнь Гусева вошла другая женщина, и он, как думал, совсем забыл старые чувства.
И вот – на тебе! Олеська! И ее судьба занесла сюда!
– Пашка?! Гусев?! Ты?! – Удивлению девушки не было предела.
– Я, Олесь. Вот уж не ожидал, так не ожидал!
– И я не ожидала! – радостно ответила девушка и тут же смутилась. – Но… как же ты… в штрафниках?
– Жизнь такая, Олеся. Всякое бывает.
– Ой, что это я? – спохватилась девушка. – Давай, осмотрю. Что там у тебя? Пулевое? Осколочное?
– Не, колото-резаное под ключицу. Меня уж перебинтовали.
– Снимай-снимай, – потребовала Олеся. – Я сама решу, что мне с тобой делать.
– Ты сначала бойцами моими займись, а я потерплю. Ты ж знаешь, на мне, как на собаке, все заживает.
– Твоими бойцами? Так ты все же не штрафник? – обрадованно произнесла она.
– Штрафник. Командовать некому, поставили меня.
– Вот и командуй своими, а я сама буду решать, что мне делать. Снимай куртку без разговоров.
– Не могу я, – поморщился Гусев.
– Ничего, я тебе помогу. А что глаза такие красные? Обкуренный, что ли?
Гусев промолчал, а девушка осуждающе покачала головой.
Откуда ей было знать, что он не спит уже которые сутки.
Бабах! На разрушенных верхних этажах один за другим, почти сливаясь, грохнули три взрыва. Вниз полетели куски размолоченного бетона, посыпалась лавина мусора, осела тяжелая туча пыли, повалил дым, а с улицы донеслась бешеная стрельба.
– опóзеры в атаку пошли! – крикнул Клык.
Он прильнул к углу оконного проема и, умело отсекая по два выстрела, открыл огонь из автомата. Двигающийся затвор выбрасывал в сторону вращающиеся гильзы. Они падали на пол, замирая в пыли и мусоре.
В ответ с улицы залетали редкие стремительные трассеры, впиваясь в потолок, стены, выбивая мелкую крошку и пыль, попадая в металлические каркасы колонн, высекая искры и рикошетя.
По первому этажу работал пулемет БТРа.
Лютый, стиснув зубы от боли, пополз на четвереньках к оконному проему.
Грохнул разрыв гранаты, выпущенной из подствольника. кто-то из штрафников, нашпигованный осколками, истошно заорал, катаясь по полу.
Олеся, пригнувшись, поспешила к нему, на ходу расстегивая медицинскую сумку.
Грешок надрывно заорал, непонятно кому и зачем:
– Пулемет стреляет!!! Пулемет стреляет!!!
Гусев дополз до разбитого оконного проема, встал на колени, чуть высунув голову, быстро сориентировался.
опóзеры, числом с роту, пошли на штурм ЦУМа.
Фигурки солдат, прячась за всевозможными укрытиями, упорно продвигались вперед, ведя интенсивный огонь.
Оборону держала изрядно поредевшая рота Никулишина, стянувшего основные силы на первый этаж. Все понимали: стоит только опóзерам прорваться в здание – песенка штрафников спета. В плен никого не возьмут, особенно после недавнего боя и проведенной зачистки. опóзерам есть, что припомнить.
Лютый, стараясь не тревожить ноющую левую часть грудной клетки и руку, перевел автомат на одиночный огонь, пристроил «калаш» таким образом, чтобы вести прицельный огонь.
В прорезь прицела попал какой-то опóзер. Укрывшись в неглубокой воронке с торчащим из нее куском ржавой трубы, он в горячке боя вел злую стрельбу по первому этажу универмага.
Враг был как на ладони. Их разделяли какие-то сто метров.
В подобные моменты Гусев всегда испытывал странное ощущение, которое не мог внятно объяснить. С одной стороны, чувствовал себя вершителем судьбы попавшего на мушку, с другой – понимал, его мишень еще не догадывается о том, что костлявая замахнулась своей косой. Еще секунда – и жизнь оборвется. Грань, отделяющая жизнь от смерти, и вызывала то самое странное ощущение.
Привычно дернулся автомат, звук выстрела потонул в общем грохоте и трескотне. Голова опóзера взорвалась красным, тело сползло на дно воронки.
«Мой», – со злым удовлетворением подумал Лютый.
Быстро поймал в прицел следующего. Тот, низко пригнувшись, бежал к укрытию.
Автомат дернулся, затвор выбросил гильзу. Словно с размаху наткнувшись на невидимую преграду, опóзер нелепо взмахнул руками, роняя автомат, сел на задницу, медленно завалился на бок, скрючился, болезненно засучил ногами.
«Обратно мой», – подумал Лютый, зло стиснув челюсти.
Следующая цель.
Этот, стоя на коленях, менял магазин. Пуля попала ему в грудь, выбила неизменную тучку пыли из одежды. Удар опрокинул опóзера на спину; он так и затих с поджатыми под себя ногами.
«Третий», – мысленно вел свой счет бывший старлей.
Поймав в прицел следующего, Павел нажал на спусковой крючок. Пуля, взметнув мусор под ногами опóзера, ушла в землю. Боец торопливо откатился в сторону. Павел опять нажал на спуск. Снова мимо.
– Везет! – со злым удивлением пробормотал Лютый, ловя в прицел живучего врага.
Минометы продолжали обрабатывать этот участок улицы. Взрывы то и дело взметали вверх многострадальную землю.
Мина угодила прямиком в «везунчика». Исковерканное тело подбросило взрывом, на миг скрыв вставшей на дыбы почвой, вперемешку с кусками асфальта. То, что осталось от еще секунду назад живого человека, упало в дымящуюся воронку.
Гусев удовлетворенно сплюнул вязкую скупую слюну.
Бой продолжался.
В поле зрения попал Клык – сосредоточенный, спокойный, хладнокровно жмущий на спусковой крючок. Неподалеку от него пристроился Наумыч, в его глазах застыла отчаянная решимость. И рядом, живой тенью, вел огонь Грешок. На лице парня лежала печать страха, но пока Огрешков перебарывал свою боязнь.
Внезапно он почувствовал взгляд Гусева и обернулся.
