Аэропорт Шереметьево. Российская Конфедерация Независимых Народов

В салоне правительственного самолета, сделанного на заказ «Боинга», только что взлетевшего из аэропорта Шереметьево, царило молчаливое уныние, наполнявшее роскошный салон, как протухшая вода старую бочку.

…Глава правительства Подлинский тоскливо думал о том, что ему жилось намного лучше, пока он был оппозиционером. Можно было галдеть о проблемах и критиковать власти, ни за что не отвечая и ничего не предпринимая. Черт его дернул схватиться за предложение ооновской комиссии!!! Соизволь теперь «управлять» – а как тут управлять, если все на глазах разваливается и разворовывается, со многими регионами просто-напросто нет связи?! «Эх, жаль, – размышлял Подлинский, – жаль, надо было, как все умные люди, вовремя за бугор смыться! До чего же доводит жадность, прости господи», – вдруг с тоскливым искреним раскаяньем подумал он…

…Руководитель министерства промышленности (промышляйского министерства, как поговаривали в коридорах власти) Елдайс страдал по поводу того, что энергетическую систему страны, на которой он, как кот, свернувшийся клубком вокруг крынки со сметаной, лежал двадцать лет, «прихватизировали» зарубежные ловкачи. М-даааа, а ведь на саммитах казались такими милыми людьми. Кто мог подумать, что это у них не улыбка, а такой оскал?! Себе – гигантские доходы, к которым Елдайс привык, как к своему бездонному кошельку, а ему – декоративный пост, на котором шагу нельзя ступить без согласования с главой миссии комитета ООН по природопользованию в России. Елдайс вздохнул и твердо решил возглавить оппозицию. Как только она найдется… Мелькнула даже мысль – податься к восставшим, которые сражались уже сразу в нескольких центральных областях, на юге, в Сибири. Мелькнула – и пропала…

…Глава министерства финансов Голышов ни о чем особенном не думал, кроме своего сегодняшнего сна. Ему приснился дед – герой Гражданской и Великой Отечественной войн, писатель Петр Аркадьевич Хульдар-Голышов. Писатель мрачно точил жикающим бруском зловеще посверкивавшую звездным светом шашку и многообещающе поглядывал на внука. Голышов проснулся в холодном поту, с икотой, прогнал из постели десятилетних мальчика и девочку, с которыми перед сном развлекался (а точнее – они его развлекали, потому что Голышов был несостоятелен в половом отношении), и до утра молился перед иконами. Под утро ему показалось, что на одной из икон святой Николай Угодник показал ему фигу. Голышов списал это на недосып, но сон вспоминался снова и снова…

…Министр обороны Стульчаков, спокойно и естественно перешедший в новое правительство из прежнего, раздумывал, как бы повыгодней загнать остатки армейского имущества – все равно армии больше нету и не будет. Глядя в пол, он размышлял о том, что «остатки сладки» и что сразу после этой операции надо будет подавать в отставку и валить на северный берег южного моря, поближе к собственной вилле и счетам. Из-за непроходимой тупости постепенно начинавшую полыхать «заграницу» Стульчаков представлял себе по-прежнему в виде тихого и обильного на развлечения и услуги буржуинского рая…

…Глава министерства по связям с общественностью Гаспаров, сложив руки на животе, крутил большими пальцами и тяжело вздыхал снова и снова. Общественность ему не нравилась никогда, но он всегда умело пользовался ее настроениями для достижения своих целей. Но это осталось в прошлом. Неожиданно выяснилось, что работать с Подлинским просто невозможно, а общественность протестующая намного приятней просто общественности. Позавчера глава миссии UNFRF, вызвав Гаспарова «на ковер», полчаса вежливо объяснял ему, какой он, Гаспаров, идиот, бездарь и сволочь. Гаспаров знал это сам, но вслух услышал это впервые – тем более от человека, с которым было прочно связано его, Гаспарова, чисто физическое благополучие. Вздохнув еще раз, Гаспаров решился «валить» Подлинского. Лучше уж быть главой правительства – ответственности меньше…

…Министр культуры Прытко́й общему унынию не поддался. Он писал, морща квадратный лобик, на ноутбуке новую, как он изысканно выражался, пиесу под названием: «Лицо русского фашизма и народное покаяние как путь к процветанию»…

…Подлинский отдернул оконную занавеску – посмотреть, закончился ли взлет? Бельгийские истребители «F-16», сопровождавшие правительственную машину, почему-то резко отвернули в стороны – на секунду Подлинскому показалось, что они испугались его взгляда.

И только потом он увидел приближающиеся с земли три стремительных ярких звездочки на бело-серых пружинных струях.

– Что такое? – пробормотал он удивленно…

…Через одиннадцать секунд правительство Российской Конфедерации Независимых Народов перестало существовать.

В полном составе…

– …Пиж…ш, – удовлетворенно прошамкал в двух километрах от Шереметьева стоящий на крыше старого ангара тощий неопрятный старик в расстегнутом клочковатом ватнике, мешковатом пиджаке и мятых брюках. Перекрестился, пробормотал: – Шлава тебе, Шталин… – Глаза у старика были ненормальные, ликующие и сочащиеся огненным безумием.

На крыше были еще три человека – могучий бородач лет сорока и двое молодых парней за двадцать. Одетые в немецкие зимние камуфляжи, они держали на плечах пусковые блоки «стрел» с пустыми трубами и, словно не веря сами себе, смотрели на горящий вдали керосиновый костер, мелькание машин и людей под вой сирен… Они бы стояли так вечность, наверное, но дед развил бурную деятельность:

– А ну, ну, шынки, – зашепелявил он, выкатывая из-под вороха строительного мусора за каким-то баком, измазанным солидолом, покрашенный масляной краской «максим» и вытаскивая патронную коробку, – давайте отшюда, вам ешо шить и шить, а мне вон ш теми, – он кивнул вниз, где в каком-то километре мчались несколько броневичков охраны, – поговорить нушно…

И припал к пулемету…

…Когда он оглянулся – проверить, ушли ли молодые дурни, не вздумали ли погеройствовать не вовремя, то понял, что все-таки не один. Его второй номер – Васька Бряндин, такой же, каким он в последний раз видел Ваську живым на будапештской улице, в расстегнутом зеленом ватнике с вылезшим на плече клоком серой ваты, в сбитой на затылок ушанке, с белозубой улыбкой здорового и веселого двадцатилетнего парня – уже полулежал рядом и подмигнул старику.

Дед не удивился. Все было правильно…

– Шего вштал? – подмигнул ему в ответ дед, устраиваясь поудобней за привычным орудием. – Подавай, Вашена, вон они полжут, фашишты херовы! Йиих, рррруби дррррровааааа!!!

И, нажав гашетку, дед ощутил, как послушно поползла в приемник взревевшего «максимки» подаваемая ловкими руками второго номера звенчатая лента…

…Снайпер смог уложить сумасшедшего пулеметчика через двадцать минут, пробив щиток пулемета «лапуа магнум». Старик упал на кожух «максима» мертвым – со страшной беззубой улыбкой, полной нездешнего свирепого ликования.

А пулемет продолжал стрелять, пока не кончилась лента…

…Снайпер не рассказал никому то, в чем был практически уверен. В прицел на крыше он видел за пулеметом двух человек.

Но это, конечно, была галлюцинация…

…Когда в морге удалось разжать намертво сведенный правый кулак тощего старика – патологоанатом отшатнулся.

В кулаке, навечно впечатанная в сухую бескровную плоть страшным предсмертным усилием, багряно-золотым огнем горела золотая звезда.

Врач долго стоял около лотка в раздумье. Потом – бережно, почти нежно сложил кулак обратно. И прошептал:

– Прости, дед…

…А три человека в камуфляжах уходили подмосковным снежным лесом на северо-запад. Они шли быстро и молча – к одним им известной цели.

К полулегендарному Княжеству, куда до сих пор им не давал уйти Долг Ненависти.