Распоряжение о создании Комитета государственной безопасности Романов подписал ближе к полудню 19 августа.

В этот момент он был более чем когда бы то ни было с начала эпопеи со спасением мира отвратителен самому себе. И к КГБ это не имело ни малейшего отношения. Спецслужба оказалась просто-напросто необходимой, хотя пока что не имела главы, только что-то вроде коллегиального совета. Кого можно назначить руководить этой организаций, Романов пока что не знал и не представлял. Впору было ставить Женьку. «Спасеныш» имел, пожалуй, самую обширную агентурную сеть в округе – достаточно вспомнить не такую уж давнюю встречу с юными «делегатами», после которой границы контролируемой Большим Кругом территории резко расширились. Разноплановая информация, которую поставляли мальчишки, оказалась просто бесценной.

Но о назначении Белосельского Романов подумал, просто чтобы немного развеселиться. Утром первым посетителем, которого он принял после планового совещания, стал врач по фамилии Лабунько. Заведующий загородной лечебницей, где находилось двести детей с синдромом Дауна. Лечебница осталась цела чудом, просто потому, что никому не была интересна, хотя почти всю еду и кучу препаратов разграбили бандиты. Да и персонал на три четверти разбежался.

Лабунько все это изложил Романову быстро, сбивчиво, но в целом ясно. И удивленно моргнул в ответ на вопрос собеседника:

– Чего вы от меня хотите?

– Помощи. Конечно же, помощи! – Кажется, врач был рассержен непонятливостью Романова. – Хотя бы какой-нибудь. Лекарства, продукты… сколько можно. Я понимаю…

– Нет, вы совершенно очевидно не понимаете… – Романов постучал карандашом по столу, опустил глаза. Потом заставил себя их поднять и смотреть в лицо собеседнику: – Вы не получите ничего.

У Лабунько сделалось на самом деле непонимающее лицо. Он словно бы пытался разобраться, не ослышался ли. Романов повторил терпеливо, не дожидаясь вопроса:

– Вы не получите ничего.

– Там дети! Больные дети! – Лабунько потряс перед грудью руками.

– А здесь у меня почти десять тысяч здоровых сирот, – пояснил Романов. – И их с каждым днем все больше. И ничего с этим не поделаешь, хотя мы обязали семьи брать детей к себе. И я ни кусочка плесневелого сухаря у них не отниму для прокорма ваших больных. И еще тут несколько сотен детей, которые умирают от лучевой болезни. На наших глазах, на руках родителей зачастую. Еще недавно они тоже были здоровы. А теперь мы вынуждены делать им уколы морбитала, потому что даже на них мы не можем тратить ресурсы. А есть еще дети с сердечно-сосудистыми заболеваниями, с сахарным диабетом и прочим милым букетом подарков от гуманной цивилизации – и они умирают тоже, а кто не умер – умрет позже, потому что тупо кончатся лекарства, большинство из которых мы даже в перспективе не можем производить. И поэтому даже морбитала вы от меня не получите. Ваши пациенты, простите, – генетические отбросы. А у нас есть еще и дети, которые могут выздороветь. Несмотря ни на что. И мы думаем о них. И о зиме, которая уже на носу.

– Послушайте, вы… сверхчеловек! – Лабунько медленно встал, меряя Романова гневным взглядом. – Эти дети не виноваты…

– Виноваты их родители – алкаши и наркоманы, – перебил врача Романов. – Виновато покойное государство, правой рукой имитировавшее борьбу с этим, а левой – поощрявшее эти мерзости. Виновато человечество в целом, расплодившее наследственные уродства во имя выдуманного с пережора «природного права на жизнь», которое очень ловко скрещивалось с уничтожением экологии ради барышей. Ваши больные – да! – они не виноваты, и я их ни в чем не обвиняю. Они мне просто неинтересны. А вот вы и ваш персонал – интересны как врачи. Хотя бы как педиатры. Хороших врачей у нас нехватка, тоже спасибо покойному миру.

– Вы предлагаете нам оставить наших пациентов? – Казалось, Лабунько не верит своим ушам. Он даже глупо приоткрыл рот.

– Не предлагаю – приказываю, – жестко отчеканил Романов. – И не пациентов – пациенты есть те, кто еще может вылечиться или хотя бы погибает, пострадав на службе при выполнении своего долга.

Лабунько покраснел. Тяжело задышал, раздувая ноздри. Романов с интересом следил за ним, пока врач не выпалил:

– Вы просто фашист!!

Началось! – тихо вздохнул Романов. Начались заклинания. Начались громы и молнии. Вон даже ростом стал повыше и принял соответствующую позу для пламенного обвинения. И ведь не рисуется он ничуть. Не выпендривается. У человека так устроен мозг…

На миг Романов себе представил, как летом 1942 года в штабе Чуйкова кто-нибудь в споре о положении на фронте бросает собеседнику обвинительным тоном: «Мерзкий перс, осквернитель святынь!» Да еще на древнегреческом бы ляпнул это… Наверное, было бы много хохоту. А буде обвинитель стал упорствовать – позвали бы военврача, лечить спятившего…

Видимо, внимательный и почти сочувственный взгляд Романова слегка смутил врача. Он нервно кашлянул, одернул пиджак. Кашлянул опять. Агрессивно спросил:

– Что вы на меня так смотрите?!

– Жду, – снова вздохнул Романов. – Жду, когда на мою голову прольется кипящая смола. Или пол провалится. Или хотя бы все станет, как прежде. Непременно должно что-то случиться. Разве нет? Вы так грозно произнесли эту бессмыслицу…

Врач сник. Сник сразу и прочно. Но все-таки тихо сказал, покачав головой:

– Мир, который построите вы, будет ужасен.

– Возможно, – не стал спорить Романов. – Но проблема в том, что вы не можете построить вообще никакого мира. Можете только умереть. А полтораста тысяч человек в этом городе умирать не хотят. И тем не менее многие из них все-таки умрут. И я им тоже ничем не смогу помочь… – Он чуть откинулся назад и крикнул (Лабунько вздрогнул): – Дежурный!

Вошел лейтенант Белюков, отсалютовал на новый манер – новый салют все больше и больше приживался даже среди военных, особенно молодых. Романов кивнул ему на бессильно опустившегося на стул врача:

– Устройте гражданину получасовую экскурсию по палатам, где лежат дети, больные лучевкой. После чего отправляйтесь по адресу, который он назовет. Осмотрите там все и сделайте заключение о пригодности использования здания, численности персонала, лекарствах… обо всем. Через шесть часов жду с докладом.

– Есть! – Белюков снова отсалютовал. Положил руку на плечо Лабунько – тот поднял ненормальные глаза. – Пойдемте.

Врач вдруг взвизгнул – так, что лейтенант отскочил, мгновенно выхватив пистолет. Метнулся прямо со стула к открытому окну, за которым шуршала листва и…

– Черт! – Белюков рванулся следом, сам чуть не вылетел наружу.

Снизу послышались крики, неясный шум, и Романов, медленно вставая, подумал, что к вечеру по городу поползут слухи: он выбрасывает посетителей из окон.

– Готов! Черт, Коль, – Белюков повернул к бывшему сослуживцу, а ныне командиру перекошенное отчаяньем лицо, – мозги на весь тротуар… Черт! Он же врач был?! Ччеррр…

– Как мило… – прошептал Романов. – Какой легкий и удобный путь остаться правым и чистым… – Тряхнул головой и кивнул Белюкову: – ерунда. Запиши адрес, отправляйся, сделай, что я сказал…

С тех пор как Женька стал заниматься юной агентурой, причем всерьез, обедать Романову пришлось начать в общей столовой. Она была на первом этаже, а его кабинет – на шестом, лифты же, кроме экстренного, были обесточены. Не то чтобы эта беготня оказалась тяжелой и не то чтобы он не мог приказать – с полным основанием – подавать себе еду в кабинет… но Романов неожиданно обнаружил, что эти три раза в день, когда он спускается и поднимается на десять пролетов по лестнице черного хода, в сущности, единственное время в его рабочем дне, кроме сна, когда он может ничего не делать. Просто идти.

И очень дорожил этими прогулками…

Меню он утверждал сам. Требование было простым – чтобы оно не было лучше, чем в десяти городских детских домах. Однажды требование нарушили, и пожелавшего «угодить начальству» старшего повара смены повесили на подъездной аллее. Кстати, там же был повешен и предыдущий директор детского дома № 4: казавшийся сначала абсолютно надежным, он был уличен одним из мальчишек Жарко в том, что «прикармливал» уворованным свою семью. Короткое расследование показало справедливость обвинения. Вместе с директором повесили его жену и старшего – пятнадцатилетнего – сына, так как было выяснено, что они оба знали о действиях мужа и отца. Одиннадцатилетнюю дочь передали без огласки в детдом № 7.

Хегай Ли Дэ на каждом совещании уверял, что при тщательном нормировании запасов продуктов хватит до следующего лета, даже если население вырастет еще вдвое и если не учитывать продукцию подсобных хозяйств и всякие буквально расцветшие «огородики на подоконниках». В ответ на замечание, что лета может и не быть, кореец спокойно отвечал, что к тому времени будут запущены комплексы теплиц – это раз. А два – можно вскрыть нетронутые склады мобрезерва Приморья. Там запасы продуктов на три миллиона человек на пять лет. И тут же добавлял, что никаких «но» не будет, и теплицы, и фермы с искусственным освещением заработают в срок…

В столовой играла музыка. По внутренней сети, через репродукторы на углах улиц и площадях, музыку передавали постоянно – в основном вперемежку классику и марши с небольшими добавлениями бардовских песен, романсов и старой эстрады. Романов не знал, что играет сейчас, какие-то скрипки и флейты, но музыка была приятной. Вспомнилось, что вчера приходили трое молодых парней, которые брались осенью – к празднику Таусень (Романов не слышал даже о таком) – организовать большой музыкальный фестиваль. «С нормальной, понимаете, музыкой», – не очень вразумительно, но в то же время совершенно ясно пообещал один из них.

Романов подумал – и разрешил. И сейчас, садясь на место и вслушиваясь в гул голосов, фоном которому служила музыка, неожиданно понял, что в разговорах нет безнадежности. В основном они были деловитыми. А некоторые – еще и веселыми.

Обед принес Алька, брат Ольги, бывшей секретарши мэра. Десятилетний мальчишка забегал сюда помочь сестре, которая как раз на самом деле работала на раздаче, а вообще он с еще несколькими мальчишками занимался тем, что на велосипедах доставлял на спецпункт всякую-разную бытовую технику из брошенных квартир и домов. Таких групп было около десятка, и они были источником немалого беспокойства – мальчишки часто тянули разные вещи «в карман», хотя за это была положена порка, увильнуть от которой невозможно. Впрочем… в последнее время инциденты с этим как-то незаметно пошли на спад. А три дня назад четверо пацанов вступили в настоящий бой с двумя взрослыми тварями, шустрившими по старой привычке по брошенным зданиям в поисках золотишка и драгоценностей. Крупные и активные банды были выбиты или вытеснены далеко от города, а вот такие мерзавчики еще встречались. Один из мальчишек был тяжело ранен ножом в живот и грудь и сейчас лежал в госпитале бригады между жизнью и смертью, но трое его приятелей припасенными самодельными дубинками буквально размазали мародерчиков по тротуару – перед тем как повесить, их требовалось серьезно лечить…

На обед были щи из молодой крапивы, пшенная каша с прожилками консервированного мяса, компот из сухофруктов, два кусочка свежего хлеба и толстая пресная галета. Алька немного посидел на свободном стуле, что-то щебеча – у него был на самом деле какой-то скворчиный голос, смешной, – про их дела, про разные находки… Мальчишка тянулся к Романову, и тот несколько раз думал: а что, если с Ольгой… но оставлял эти мысли. Потом Алька спохватился – убежал, на ходу в прыжке схватив с вешалки у дверей (и чуть не своротив ее) камуфляжную куртку. В дверь как раз входил капитан Севергин, бывший сослуживец Романова, сейчас занимавшийся «зверями», как с показным отвращением сообщал он собеседникам, то есть спасением животных и подготовкой к их будущему. Самых разных. Работа была буквально вечной, о чем Севергин тоже никогда не упускал возможности оповестить каждого собеседника. При этом на самом деле это занятие ему нравилось.

– Чтоб тебя! – рявкнул капитан вслед Альке, постоял пару секунд на пороге и устремился к столику Романова.

Но получилось так, что Романову так и не довелось узнать, что именно срочного и важного собирался ему сообщить Севергин. В двери столовой быстро вошел – а было видно, что до этого бежал – мальчишка лет тринадцати-пятнадцати, в полувоенном, один из вестовых, которыми часто пользовалось для связи ополчение, да и регулярные части тоже нередко. Поперек спины у вестового висела «Сайга-410К» (наверняка с удаленным блокиратором приклада), ярким пятном на рукаве выделялась самодельная черно-желто-белая нашивка-угольник. Не сводя глаз с Романова, мальчишка ловко обогнул Севергина, быстрым шагом подошел к столику Романова, нагнулся и прошептал в самое ухо:

– Я от каперанга Юрзина. К базе по загородной дороге приближаются… – мальчишка шумно сглотнул, – несколько неизвестных машин. Вооруженные. Сейчас, наверное, они уже на КПП. Я спешил, но все равно долго…

– Все нормально. – Романов поднялся. Вздрогнул – из невидимых колонок поплыла музыка, плавная и печальная…

– Встали за поворотом и стоят. – Юрзин был на КПП сам, видимо, откуда-то с работ – в нелепом на каперанге хэбэ, поверх которого бронежилет, в руках – «СКС». Два пулемета с «ЗУ-23» из надежных бетонных капониров держали под прицелом пустынную дорогу между двух рядов деревьев, и Романов отметил, что в зеленой листве тут и там уже желтеют приметы осени.

Ему стало очень страшно. Он вздрогнул. Юрзин чуть подался назад, недоуменно смерив Романова взглядом. Повторил, как видно, уже сказанное:

– А этот подошел и х…ню какую-то делает. Сам посмотри.

Романов уже видел то, о чем говорил Юрзин, – стоящего в полусотне метров от поспешно перекрывшего дорогу шлагбаума из двойного рельса человека, казавшегося обманчиво грузным в хорошо подогнанном снаряжении-«самокупке». Человек был вооружен, но не касался ни висящего на боку автомата, ни пистолета в набедренной кобуре. Держа в правой руке легкий тактический шлем, он хлопал левой ладонью по его лбу. Снова и снова. Размеренно, с очень серьезным лицом. Словно исполнял какой-то обряд.

– Может быть, сумасшедший? – предположил молодой мичман, старший на посту.

– Угу, – буркнул Юрзин. – С тремя машинами и кучей народу при стволах… Так ты-то что думаешь? Стрелять, нет? Кто такие-то?

Вопрос был обращен к Романову. Но он не слышал этого вопроса. Приникнув к биноклю и почти распластавшись на бруствере из мешков, он рассматривал в упор шлем, по которому била ладонь. По рисунку на шлеме, точнее.

Черный кельтский крест с перекрещенными за ним «СВД» и рогатиной.

Романов почувствовал, что обмирает. От неверия и почти детского восторга.

Он узнал аватарку.

Да.

Аватарку юзера Велимира.

Привстав на руках, Романов крикнул срывающимся голосом:

– А у меня что?!

Человек на дороге прекратил хлопать по шлему. Послышался резкий, четкий баритон:

– А просто шеврон. Черное-золотое-белое. И все.

– Так, – сказал Романов. И одним прыжком вымахнул из капонира…

У стоящего на дороге со шлемом под мышкой мужчины – действительно, вовсе не грузного, да еще и молодого, не старше тридцати – было обычное русское лицо. Про такие говорят «русское», а в чем эта русскость заключается – объяснить не могут, просто слово первым приходит на ум при виде человека. Романов на ходу запомнил – запомнил на всю жизнь, – что у ног стоящего крутился в каком-то невидимом крохотном вихорьке, что ли, желтый березовый листок, яркий, маленький, он танцевал в бесконечном вальсе…

– Велимир, – представился мужчина. И улыбнулся: – Мы знакомы. Я из РА. Заставил ты меня тут постоять… Я уж думал ошибся или слухи ерунда…

Романов изумленно и молча смотрел на человека. Впервые в жизни он в «реале» видел кого-то из своей Системы, реальность которой уже ушла в прошлое вместе со всем миром. А она… оказывается, она – работала.

Заработала именно сейчас, похоже. В дни, на которые и была рассчитана.

Романов почувствовал, как у него не в шутку начинает щипать глаза.

– Романов… Николай, – он протянул руку.

Велимир пожал ему предплечье, Романов помедлил с этим не очень привычным приветствием. Потом полуобернулся и крикнул зашевелившемуся посту:

– Все нормально! Это свои! Свои!..

С Велимиром было двенадцать человек – на двух «Нивах-Шевроле» и одном «гусаре» с установленным «ДШК». Машины были органично прикрыты добавочными корпусами из пакетов кевларовой брони и раскрашены в маскировочную неразбериху. Вокруг стояли молодые крепкие мужики по двадцать пять – тридцать пять лет, отлично, хотя и по-разному, снаряженные, хорошо одетые, с любовно ухоженными стволами, в основном тюнигованными охотничьими «калашниковыми» под патрон 7,62 х 39. Всех прочно объединяло одно: на правом рукаве был нашит большой черно-желто-белый шеврон-угольник, на левом – все та же эмблема: черный кельтский крест с перекрещенными за ним «СВД» и рогатиной. Такая же была на желтом флажке, украшавшем передки машин.

– Тут не все. – Велимир был спокоен, даже почти весел. – Это мы так… приехали контакт устанавливать. В поселке основная дружина осталась, семьи, ну и лагерь беженцев небольшой… тысячи три… – Он испытующе посмотрел на Романова и вдруг признался: – А я боялся. Честное слово, боялся. Вдруг ты дрищом таким компьютерным окажешься или вообще… нет тебя.

– Ну и как я? – уточнил Романов.

Велимир пожал плечами с выпуклыми валиками жилета:

– В императоры годишься.

– Шутишь, – хмыкнул Романов. – Не до этих глупостей.

– Пока, может, и да, – кивнул Велимир. И добавил обыденно: – Хорошо, что валить тебя не придется. Обидно было бы. Идеи у тебя хорошие в любом случае…

– Кто-нибудь еще из наших?! – выпалил Романов. Но не договорил – Велимир кивнул:

– Норне-Гест. Он на самом деле Антон Шумилов, кстати. Из Комсомольска-на-Амуре. Кстати, город почти разрушен.

– Норне-Гест?! – Романов закусил губу. – Он в жизни…

– Такой же, как в Интернете, – кивнул снова Велимир. – С коррективами, конечно, как говорится. Но такой же.

– Надо встретиться. Позарез. У меня для него – как по заказу – служба образовалась, а главы пока нет.

– Обратным ходом его к тебе пришлю, – пообещал Велимир. И добавил: – Да и еще наши найдутся. Мы же нашлись. И ты нашелся… Кстати, у меня в поселке – целый коллектив физиков-химиков. Московские, отборные, тридцать штук. Вроде бы деловые, не фуфлогоны.

– Откуда?!

– Откуда… оттуда. Природа такие штучки любит. Представляешь, они уцелели… из-за аварии. Летели с какого-то симпозиума из Москвы на выездную сессию в Хабаровск. Самолет совершил аварийную посадку в ста двадцати километрах от аэропорта Хабаровска. Все уцелели, хотя побились-покалечились. А если бы прилетели вовремя – угодили бы точнехонько под боеголовку. Ну, посидели, пошли вместе с остальными к людям выходить… Тут мой патруль их и сцапал. Надо будет их к тебе перебросить, что им у меня-то делать? Ни базы, ничего… У тебя город-то цел?

– Почти, – кивнул Романов. – Сам посмотришь… Ты не сразу обратно-то?

– Не сразу, гляну, конечно. – Велимир вдруг глянул остро. Нейтральным тоном спросил: – Оружие сдавать?

– Нет, – коротко ответил Романов.

Они засиделись в кабинете надолго. Поговорить было о чем – именно один на один. Людей Романова разместили в здании гостиницы, где был «на всякий случай» зарезервирован весь первый этаж.

Велимиру Русакову повезло. Точней, он вовремя сориентировался. Почти три года назад разговоры в Интернете, в том числе контакты по линии созданной Романовым сетевой организации, натолкнули его на мысль о создании базы. Большой и солидной. О ядерной войне он, по собственному признанию, не думал, предполагал только сильные перебои с продуктами после того, как будет «сменен режим».

Посему он, будучи в жизни человеком решительным и оборотистым, начал с получения земли под «семейное поселение» в удобной местности, куда и перебрался вместе с матерью, отцом, женой и двумя маленькими детьми. Уже оттуда он развернул пропаганду, и через год поселений было уже около десятка. Потом пришлось отбить натиск кедросажателей – то есть сначала-то Русаков их как раз хотел принять, но, познакомившись ближе, убедился, что это просто секта, да еще и состоящая из «контуженных», как он определил, которые готовы были жить в полуземлянках, при этом сосредоточившись на «духовных практиках». Русакову нужны были работящие, смелые, желательно семейные люди, а не «кришнаиты а ля рюсс» (Романов посмеялся).

А потом началась война. Совсем не так и не такая, как Русаков ждал…

– И ты готов мне подчиниться? – Романов налил себе ароматно пахнущего несладкого иван-чая. Русаков, сидевший напротив у карты, устроился удобней и негромко сказал:

– До определенного предела.

– Да? – Романов насторожился. – Поясни…

– В общем, у тебя неплохо тут получается. Очень неплохо… а если честно – я поразился, уже когда увидел вашу стройку на холмах. И, конечно, ты меня с известиями об этой… зиме – сильно подбил. Я на такое не рассчитывал.

– Я сам не очень-то доволен. Это Лютовой…

– Резкий дед, кстати. Мне понравился… Так вот. Сильно тут у тебя все. Так сильно, что прямо в уши шепчет: «Богоподобный, бери меня, я власссть…» – Велимир юморил, но глаза были серьезные и тревожные.

– Не шепчет, – тихо ответил Романов. – Не шепчет, веришь, нет? Я недаром наше управление Большим Кругом назвал. Не хочу я такой власти. Я людей спасти хочу. Россию.

– А твои наследники? – спросил Русаков, не сводя глаз с Романова.

– Какие? И при чем тут они? – отмахнулся Романов.

Русаков покачал головой:

– Нет. Не дури. Ты не понял, что ты император? Не кривись, не кривись. Это просто так и есть. Начнем разводить «димахратию» – развалимся в самом начале. Но если ты… если ты сядешь не только на трон, но и всем на шею, – это тоже будет не дело. Ты сядешь с добра, а твой сын уже решит, что он тут самый главный уже потому, что у него отец – император. Потому нам нужен первый среди равных, а не богоподобный.

– Лютовой, опять же, что-то подобное говорил… – пробормотал Романов. – Понимаешь… вокруг люди, с которыми о таком не заговоришь. Не поймут просто. Разве что Жарко… ну, он с детьми работает, ты его видел, – Русаков кивнул, – а остальные… нет. Это – не их. Я даже заводить разговор о таком боюсь… черт-те что подумают… А Лютовой только советует. Мне иногда кажется, что – издевается! – в сердцах сорвался Романов и стукнул кулаком по столу.

– И Русскую армию, и Большой Круг – это ты хорошо придумал. – Русаков почесал нос, глянул хитро: – Помнишь, была у нас тема, потом заморозили… про устройство общества? Так почему ты ее не воплощаешь?

– С дворянами? – невольно усмехнулся Романов. – Да ну… я тогда-то посмеялся…

– Слова потеряли свой первоначальный смысл, – наставительно сказал Русаков. – А ты про это забываешь. Смотри. Пусть будет Большой Круг. Все твои люди, которые тебе нужны в повседневном управлении, просто необходимы. Больше, меньше, те, что сейчас, потом еще кто-то добавится… – Он прочертил обеими ладонями по воздуху окружность. С хлопком их сомкнул, потряс. Романов следил за ним внимательно. – Дальше – Русская армия. Это не армия, как ты привык понимать…

– Витязи с дружинами? – Романов прищурился. – Так там писалось?

– Именно. Тоже подчиняющиеся только тебе, может, кто-то одновременно будет входить в Большой Круг, но – не принципиально. Это элита.

– Самим себе присвоим звание элиты? – сердито спросил Романов.

Русаков пожал плечами:

– Во-первых – что такого? Мы же для дела. А во-вторых – у тебя остается инструмент. За трусость, за подлость, за всякое такое «витязя» лишают его звания и тут же ликвидируют. Беспощадно. Дети у них воспитываются отдельно от родителей…

– Своих отдашь? – как в упор выстрелил Романов.

Русаков посмотрел упрямо и зло:

– Отдам. Потому что если все, как твои умники говорят, – гроб у нас еще впереди. Не хочу, чтобы меня туда в обнимку с моими нежно любимыми детьми заколотили… Если дети «витязя» растут не на казенном, то они «витязями» не станут. Ну и смену себе из сирот готовить будем. И еще из добровольцев, у кого родители согласятся.

– Да, Жарко это понравится… – Романов встал, подошел к карте. – А остальные? Быдло? Рабы? Крепостные?

– Не понимаешь или испытываешь? – усмехнулся Русаков. – Остальные – свободные люди. Рабочие, бойцы по необходимости… свободный, на самом деле свободный народ. А уже в следующем поколении – и осознанно свободный, с воспитанным и культивируемым с детства чувством долга. Основа общества. Не правители по доверенности, как твой Круг. Не вожди, как «витязи». А именно Основа. С теми же, в сущности, правами, что и у нас. Хочешь быть, как мы, – будь. Никаких запретов. Только старайся.

– Неужели получится… – Романов два раза стукнулся лбом о карту. – Черт, как я рад, что ты появился…

– Не хвастайся – я твоему появлению рад больше, – Русаков вздохнул. – Вон один из моих ученых лбов мне развернул неделю назад какие-то чертежи, я даже понял кое-что, а опытный образец… – Русаков издал губами неприличный звук, – собрать-то и негде. Не в моих же сельхозмастерских… Да и не из чего. Мужик чуть не плакал, да и я тоже…

– Что за чертежи? – заинтересовался Романов. Русаков спокойно ответил:

– Энергия искусственного вихря. Вечный двигатель.

– Иди ты!

– Солнцем клянусь, – странно сказал Русаков. – Не факт, что будет работать, вообще ничего не факт, но чертежи именно на эту тему. Он их раньше и показывать боялся – убили бы сразу.

– Да, могли… – Романов провел пальцем по карте. – Значит, «витязи»… такое дело… Слушай, а что, если нам взять да и запустить между Владиком и твоим поместьем автобус? Рейсовый? Пару раз в неделю и с хорошей охраной? И черт с ним, с горючим, – пусть люди ездят! А?!