Четверг, 14 марта

В наши дни новости распространяются быстро. Первые смутные разговоры начались еще в середине дня. Где-то к трем часам по московскому времени в сотнях офисов начали крутить ручки настройки радиоприемников, разыскивая новостные передачи. К четырем люди начали останавливаться у работающих телевизоров — у стойки дежурного охранника, у вахтерской будки с ключами, в кабинетах учрежденческих «служб связи». К половине пятого некоторые начали отпрашиваться с работы, чтобы смотреть телевизоры дома. Эта конкретная группа состояла из людей очень разного сорта, но их отличало одно — блестящие глаза. Они желали видеть.

Дикторы произносили слова, называли имена, что-то разъясняли фоном к примитивной, на скорую руку сделанной анимации. Но на всех каналах было примерно то же самое: карты русского Севера, мрачные офицеры в черном или жизнерадостные дикторы в серых костюмах, короткие видеоролики. «Саратов», «Саратов», «Саратов»…

— Заявление пресс-службы командования Северного флота о том, что в районе полигона было последовательно обнаружено сразу три субмарины неизвестной государственной принадлежности, было с высокой степенью озабоченности воспринято членами Государственной Думы, собравшимися на внеочередное заседание… Как уже отмечалось ранее, это заявление было выдержано в тоне, который председатель демократической партии «Яблоко» уже назвал в своем комментарии корреспонденту нашего канала «недопустимым». По его словам, никакие отговорки не позволят военным переложить с себя ответственность за гибель подводной лодки и экипажа. В комментарии также говорилось, что «в глазах общественности ссылка моряков на какие-то мифические чужие субмарины выглядит в этих обстоятельствах просто бессовестной и циничной»…

На другом канале шла реклама: шикарная женщина размахивала свежевымытыми волосами так, что «наночастицы бриллиантов» вспыхивали в них тысячами ярких огоньков. Однако потом нежный голос заканчивал рассказывать о шампуне, и интерес многих зрителей пропадал, — после паузы снова начиналось занудное: «115 человек», «В территориальных водах Российской Федерации», «По словам капитана 1-го ранга, фамилия которого не сообщается…», «Саратов», «Саратов», «„Курск“ в 2000 году», «Подводная лодка „Комсомолец“ в Норвежском море…» И снова: «Саратов», «Саратов»…

Комментарии были разными. Отличился ведущий программы «Времечко» — весьма умный вообще-то человек, скрывающий на редкость хорошую наблюдательность и острый аналитический ум под антуражем скучающего флегматика. Он отметил, что «тон комментариев идет почти по правильной синусоиде», и это запомнилось многим. Действительно, это было похоже на правду. В определенные часы три четверти «политического» экранного времени (то есть посвященного именно разговорам о происходящем в стране и мире, а не рекламе, комедийным или драматическим телесериалам и шоу разного типа) по отечественным телеканалам в целом вдруг сливались в пользу военных и «ура-патриотов». Тогда можно было видеть, как дергающий щекой капитан 3-го ранга тычет тупым концом карандаша в карту и что-то говорит и говорит о чужих подлодках в нашем, русском море, в какой-то неполной сотне миль от города с 300-тысячным населением. Глупо это выглядело — камера качалась, и то, что в нее то и дело летели брызги, красоты и мужественности низкорослому капитану не добавляло.

— Полученные нами акустические характеристики контакта № 2 абсолютно точно соответствуют известным акустическим характеристикам атомной субмарины типа «Лос-Анджелес», точнее, «Улучшенный 688». Этот контакт наблюдался в течение 22 минут. На 19-й минуте наблюдения контакта № 2 было установлено присутствие в районе еще одной подводной лодки, контакта № 3. Наблюдение за ней…

— То есть вы хотите сказать…

Вопрос корреспондента сбил капитана 3-го ранга с его монолога, и тот зашевелил губами, пытаясь вернуть себе нить мысли. Выглядел он, как полный идиот; очень немалая доля телезрителей, и особенно женщин, в этот момент испытала настоящую брезгливость: холеным героям телесериалов, выглядящих мужественно даже под слоем крови в палец толщиной, этот офицерик уступал на все сто.

— Я хочу сказать, что мы последовательно вели три чужих подводных лодки в юго-восточной части Баренцева моря. Две из трех были достоверно опознаны как тип «Лос-Анджелес»…

— «Достоверно», надо же! — фыркала телезрительница, всего минуту назад напряженно вслушивающаяся в происходящее на экране. Сыну было уже 16 лет, и отпускать его в эти гнусные, не нужные никому «вооруженные силы», где детей убивают, она не собиралась. Мысль, что ее мальчика могут погубить такие люди, как этот косноязычный, неспособный даже просто громко говорить что-то заученное тип с серым лицом, была непереносимой.

— Два из трех контактов, а именно контакты № 2 и № 3, были также обнаружены другим малым противолодочным кораблем бригады и велись в период…

— Каким именно кораблем? — снова перебил офицера корреспондент.

— Извините, я не буду отвечать на этот вопрос…

На этих словах почти четверть зрителей переключили канал. Но осцилляция была на своем «военном» пике, и на другом, на других, оказывалось почти то же самое. Карта Баренцева моря, пухлые руки мордатого вице-адмирала с несвежим лицом, какие-то бессмысленные попытки убедить людей в том, что в гибели очередной российской субмарины с 115 моряками на борту опять виноват кто-то другой.

В отношении кого-то все это срабатывало. За последние 10–15 лет в России появилась довольно заметная прослойка людей, которая с выраженным энтузиазмом поддерживает любую идею о том, что в той или иной проблеме виноваты не они сами, не соотечественники в целом, а американцы. Часть — это существовавшие всегда типажи: именно такие люди в течение многих веков подряд обвиняли в эпидемиях чумы и засухах евреев и затем радостно участвовали в погромах. Представители другой группы просто подсознательно слишком любят все «конспирологическое»: тиражи газет, вещающих о «летающих тарелках над Выборгом», «Большой Крысе московского метрополитена» и «Заворотнюк опять увеличила грудь!», рассчитаны именно на них. И если клиентура «потомственных колдуний» и «народных ведунов» все же несколько сократилась, то людей, уверенных в том, что пройтись грязными сапогами по Красной площади есть мечта любого американца, стало за последние годы заметно больше. В смутные времена всегда много людей со сниженным уровнем адекватности. А в России, с характерной для нее пещерной ксенофобией, это вообще неудивительно. По крайней мере, так считалось.

Президентские выборы, новогодние праздники и крупные чемпионаты были позади, поэтому сетка вещания была почти свободна. Для того чтобы военные и «пропутинские» комментаторы с озабоченными лицами на большинстве телеэкранов сменились на подвывающих апологетов демократии и прав человека, хватало неполного часа. «Возмутительная безответственность», «Так называемая „реформа армии“, выражающаяся исключительно в увеличении числа генеральских должностей», «невероятная по своему цинизму попытка взвалить ответственность за очередную трагедию на какого-то зарубежного дядю» — эти и другие заявления сыпались как из рога изобилия. Страшная гибель 115 моряков, входящих в состав экипажа «Саратова», была к этому времени подтверждена штабом Северного флота. Это служило не просто весомым свидетельством в пользу всего сказанного. Это являлось фактором, который было не просто очень сложно — невозможно перевесить.

— У меня создается такое ощущение, что нас с вами принимают за полностью… неумных людей, скажем так. За идиотов, — если прямо. И в любом случае — за людей, которым можно скормить любую утку. Любую!

Совесть русского народа, скалящуюся с экрана в лица людей, явно трясло. То, как она стучит ногами под столом студии, ни слышно, ни видно не было, — но, глядя на ее лицо, это подразумевалось. Монолог великой правозащитницы длился уже минут десять — ведущему пока не удалось вставить в него ни слова.

— То, почему нам сначала начали рассказывать о «неопознанных» подводных лодках, мне, например, совершенно ясно! Нам об этом рассказывали, и когда погибла подлодка «Курск», — хотя всем прекрасно известно, отчего она погибла на самом деле! Но потом они перестают быть «неопознанными», и вообще вдруг объявляется, что там были якобы американцы! И это якобы неопровержимо! Но кто это нам доказывает? Те самые люди, которые врали нам, что с экипажем «Курска» поддерживают связь, что уцелевших вот-вот спасут? Те же, другие уже? Для нас на самом деле это не имеет никакого значения: они в любом случае не имеют никакого, ни малейшего права нам что-то объяснять и доказывать. Они должны немедленно, тут же подать в отставку, застрелиться в идеале, так я считаю! Погибло 115 человек: кто за это отвечает? Мифические американцы? О да, конечно, это бы наших адмиралов устроило! Это устроило бы президента, фактически укравшего этот пост у народа и с тех пор его занимающего с беззастенчивостью…

Она укусила себя за трясущуюся губу, подбирая слово. Судя по всему, тысячи людей, наблюдающие «прямой эфир», застыли в этот момент в ожидании.

— С беззастенчивостью, вообще присущей выходцам из кормушек КГБ! И премьера это тоже бы устроило. Но его устроит вообще любое развитие ситуации: я не удивлюсь, если потом выяснится, что все это с самого начала и было спланировано как одна большая провокация. Но ведь всем же ясно, что произошло на самом деле! Всем, даже самым тупым!!!

Последние слова были произнесены Валерией Ильиничной с настоящим надрывом, с болью в голосе. Она не собиралась играть голосовыми связками и лицом: она действительно говорила именно то, что думает, и это ощущалось отлично.

— Давно пора признать, что Россия потеряла право владеть сложной, смертоносной техникой. Ну не дают дикарю в руки атомную бомбу! Не дают! Дубины ему для обороны вполне достаточно — и пусть ее носит, если она так утверждает его мужское достоинство! Но этот дикарь не может плавать на подводной лодке, на которой стоит атомный реактор, которая несет атомные ракеты, атомные торпеды и бог знает что еще страшное! Пьяный матрос нажимает не ту кнопку, и все — половина Европы проваливается сквозь землю! Прямо вниз проваливается, представьте себе!.. И хорошо еще, что этого не случилось, что все закончилось достаточно небольшим количеством жертв!

— Вы хотите сказать, что то, что «Саратов» погиб — это хорошо?

Это были первые слова, которые ведущий сумел произнести после вводных фраз в начале передачи. Правозащитницу они подбросили как электрический разряд.

— Я скорблю о каждом о них! Я плачу о каждом вместе с их матерями! Но при этом я должна, вынуждена сказать: да, то, что «Саратова» не стало, — это хорошо! Это хорошо для всех нас! Это пусть немного, но уже уменьшило угрозу миру. Ту угрозу, которую каждый день несут в себе наши ржавые, текущие по швам подводные лодки, которые горе-адмиралы буквально силой выпихивают в море, чтобы…

— Уважаемые телезрители…

Камера отодвинула экзальтированное жабье лицо на периферию картинки. Ведущий передачу журналист на мгновение закрыл глаза; стало видно, как на его скулах набухли два тугих желвака.

— Мы с вами выслушали мнение нашей гостьи. Я не… я полагаю…

Жаба в человеческом обличье продолжала декламировать, но ее было плохо слышно.

— Знаете, — сказал ведущий после паузы, — сейчас я сделаю что-то такое, что пойдет вразрез с принципами толерантности, свободы слова…

В углу экрана Новодворская перешла на крик, но он шел как-то фоном, не мешая слышать тихие, почти шипящие слова журналиста. Как-то это просто было сделано, за секунду: понимающие в звукооператорской работе люди наверняка знают как, но все остальные видят только результат.

— Я считаю, что на этом наша передача должна быть окончена. Я не знаю, что… Я ее просто останавливаю. Что? Да, время осталось. Я объявляю минуту молчания в память о погибших на борту «Саратова» моряках…

Журналист начал срывать с себя микрофон, и в последнюю секунду перед тем, как на экране появилась «слепая» заставка, миллионы оцепеневших перед экранами людей услышали его шипящий, напряженный голос, перебивающий приглушенные крики правозащитницы в метре справа:

— И ты тоже замолчи…

Двухминутный ролик конца оборванной передачи был выложен в Сеть через полтора часа после ее окончания. На нем было явственно слышно, что замкнувшая «злободневный политический комментарий» фраза мгновенно ставшего известным журналиста звучала как «И ты тоже замолчи, сука». Однако тембр искаженного голоса менялся на последнем слове довольно заметно, и концу второго часа обсуждения (с общим числом комментариев перевалившим за полтысячи) большинство его участников согласились с тем, что это фальшивка. Судя по всему, кто-то просто врезал в оригинальную запись более-менее напрашивающееся слово.

Ролик мелькнул на «Ю-Тьюбе», но ни здесь, ни в нескольких других международных системах распространения видеофайлов он не привлек сколько-нибудь значительного внимания посетителей. Прежде всего никого, разумеется, не волновало, обозвали на самом деле жуткую тетку сукой в прямом эфире или нет. Из России сейчас шли десятки неоткомментированных, не переведенных на английский язык роликов, сотни новостных абзацев. Исходящие из русских доменов блоги нескольких популярных систем и отдельные персональные сетевые страницы качали во всемирную Сеть тысячи и тысячи слов. Разнящиеся как в деталях, так и в принципе, они показывали главное: восприятие произошедшего в самой России и на территории бывшего Советского Союза было весьма неоднозначным.

В Европе, в мире все было ясным. Утонула еще одна русская подводная лодка. Просто еще одна. Атомная, что было опасным. Способная нести атомное оружие и скорее всего его несшая, что было опасным чрезвычайно. Первые упоминания о том, что затонувшая русская подлодка может стать источником атомных боеголовок для террористов любого рода, были «выражением частного мнения». Конечно. Но довольно скоро появилось и первое официальное заявление, коснувшееся этой конкретной темы. Оно исходило из британского кабинета и чуть позже было поддержано несколькими другими. Уже не просто «выражающими озабоченность относительно дальнейшей судьбы расщепляющихся материалов, находящихся на борту затонувшей в Баренцевом море подводной лодки», а требующих от России «незамедлительно пресечь порочную практику». Практику, раз за разом наиболее трагичным, разумеется, для них самих образом компрометирующую сложившуюся систему контроля за нераспространением ядерного оружия и радиоактивных материалов в целом. На этом фоне несколько продемонстрированных Си-эн-эн и Евровидением «блиц-опросов» тех же частных мнений обывателей западных стран в отношении горячей новости выглядели просто глупо. Возможно, что бессмысленные замечания каких-то случайных прохожих о том, что русским нужно запретить иметь подводные лодки, пришлись бы к месту в другом случае: таковых за последний день было много. Но здесь они были поданы фоном к новостям, имевшим скорее трагически-сочувствующий, чем обличающий тон, и оказались «не в лад». Впрочем, эту ошибку редакции не повторили. Во всех последующих видеоэпизодах результаты опросов населения цивилизованных стран о той реакции их правительств на произошедшее, которую они одобрили бы, выдавались уже в обезличенном виде. Как доли процента в столбике «полагаю необходимым предпринять еще более решительные меры» или просевшем «считаю возможным ограничиться политическими заявлениями и/или экономическими санкциями», как пикселы в соответствующем ломте секторной диаграммы. Проекция же русского общественного мнения оказывалась весьма смазанной, и это само по себе явилось фактором, подогревающим стремление в жизни не державших в руках оружия и страдающих избыточной массой тела «ястребов на выходные» требовать от своих правительств принятия жестких мер. Все знали, что русские ни в грош не ставят мировую экологию, мировую безопасность, что их подводные лодки и ядерные ракеты — прямой вызов для хрупкого мира на тонком слое поверх земной коры. Случившееся было бы просто «еще раз», не продемонстрируй десятки аналитических программ то, что весьма заметная доля русских посмела обвинить в произошедшем не себя, а кого-то другого. Этого им прощать не собирались.

К 9 часам пополудни по «восточному стандартному времени», используемому сеткой вещания Си-эн-эн, в эфире впервые прозвучала вводная нового типа. Или та же, но на новом уровне. Это было облеченное в приличествующие случаю выражения заявление известного политического прогнозиста. Оно, в частности, содержало слова о том, что правительства США и Великобритании могли бы проявить и большее внимание к мнению своих избирателей. Формулировки звучали довольно обтекаемо, и не каждый зритель понял на первой же минуте комментария, а что же, собственно, имеется в виду.

— Мы живем в государстве, являющемся признанным примером строгого следования демократическим принципам. Нет большей свободы, чем свобода выражения своих мыслей. За четкое понимание этого простейшего, но такого важного факта была заплачена высокая цена. Мы платим эту цену до сих пор, и мы готовы платить ее и дальше — именно это отличает нас от других. И менять это бесценное моральное отличие на сиюминутное удобство, на выгоду сегодняшнего дня — это недопустимо.

Политический прогнозист был седым, благородным человеком. Говоря, он кивал через каждые несколько слогов, и в унисон ему начала кивать ведущая передачу журналистка: немолодая, но на редкость красивая, чернокожая, с тем оттенком желтизны, который встречается у жителей Полинезии.

— Я позволю себе процитировать слова человека, разумность которого стало хорошим тоном ставить под сомнение. Ведущие себя таким образом люди полагают, что это делает их едва ли не аристократами. Однако послушайте и постарайтесь понять, что именно я имею в виду, приводя эту цитату: «Американцы желают мира во всем мире. Мы мирная нация. Война — это самый крайний ответ на угрозу. Однако временный мир как результат отрицания угрозы, игнорирования ее может быть только прелюдией к более широкомасштабной войне, к большему ужасу. Америка встретит надвигающуюся угрозу рано — еще до того, как доступные нам формы ответа станут ограниченными и отчаянными. Демонстрируя нашу уверенность сегодня, мы строим мирное будущее».

— Да?

Это короткое вводное слово заставило прогнозиста улыбнуться.

— Да. Кто-то вспомнил, кто-то наверняка догадался: стиль этого высказывания вполне узнаваем. Это слова, которые президент Джордж Буш произнес в своем обращении к народу 7 декабря 2002 года. Простые слова, правда? Если бы я искал дешевой популярности, я бы над ними посмеялся. Я знаю, кто-то смеется и сейчас. Но мне не смешно — и не потому, что я большой поклонник интеллектуальных достижений нашего бывшего президента. Наоборот, я был весьма последователен в его критике. Не станет исключением и этот раз, но давайте признаем: процитированные мной слова шли от чистого сердца. Они являются проявлением убежденности не самого плохого человека из всех нас. Не самого большого циника, — вот под этим я готов подписаться хоть сейчас.

Он немного помолчал. Журналистка в этот раз рот не раскрыла, только продолжала наклонять голову, как фарфоровый болванчик.

— Уже несколько лет назад президент полагал, что верность принципам важнее, чем сиюминутный комфорт. Однако у меня создалось впечатление, что с тех пор его позиция и позиция президента, сменившего его на этом посту, несколько поколебалась. Мы живем в интересное время. Время, в которое переоценка ценностей приобретает размах поистине глобального характера. Президент встретился с Владимиром Путиным — и вся его риторика о нерушимости нашего курса на поддержку демократических преобразований в России вдруг угасла. Он встретился с ним второй раз — помните те дни? — и вдруг выяснилось, что преследование политического инакомыслия и убийства прогрессивных лидеров в России имеют гораздо меньшее значение, чем услуги, которые русские готовы нам предоставить в обмен на наше молчание. Совместная борьба с терроризмом — или просто разговоры об этой борьбе. Ведение совместных научных и культурных программ, снижающих напряженность в пульсирующих уже сотню лет «горячих точках» планеты. То, что эти культурные программы, как выясняется, служат лишь прикрытием для массированной атаки на нашу экономику: пусть и в формате почти легитимного в наши дни промышленного шпионажа… Это выясняется позже. Много позже, когда все уже привыкают к сложившемуся состоянию дел. И так происходит раз за разом… А ведь если подойти к происходящему критично, если посмотреть на отдельные эпизоды со стороны, то становится просто непонятно: почему президент столь некритичен? Что знает он, что убеждает его быть некритичным?

— Вы имеете в виду то, что произошло вчера?

— Именно это, Шерил, именно. Давайте вспомним: с момента начала атомной эры во всем мире погибло девять атомных субмарин. Да, труд подводников не просто опасен, он полон риска даже в мирное время: доказательством тому являются гибель «Трешера» в 1963 и «Скорпиона» в 1968 годах. Но русские за это время потеряли К-8, К-219, К-429, К-278 «Комсомолец», К-141, известную как «Курск». И, наконец, вчерашняя потеря, которая у всех на слуху. Причем заметьте, я даже не говорю здесь о случаях гибели подводных лодок от понятных, логичных причин: как принято говорить, «неизбежных на море случайностей», — именно так погибла атомная К-56 русского Тихоокеанского флота. Море есть море! Но шесть остальных… Можно заключить вслед едва ли не за самим Наполеоном Бонапартом: да, русские не морская нация, а континентальная. Но этого недостаточно, чтобы объяснить произошедшее. И совершенно недостаточно, чтобы это оправдать. Если нация не способна контролировать себя, значит, она должна быть поставлена под контроль внешней силой. Силой убеждения — если ее возглавляют достаточно адекватные люди. Любой другой силой — если неадекватные. То, что русские продолжают цепляться за давно угасшую иллюзию, за внешние формы давно снятого с них статуса сверхдержавы…

— Я перебью вас, простите, Джералд, — подалась вперед ведущая. — Вы сказали «снятого с них». Снятого, простите, кем?

— Да это же ясно! Так ясно!

Прогнозист откинулся в удобном кресле и развел руками. Его благородное лицо уже не казалось живой рекламой «Клуба 110», объединяющего людей с интеллектом заметно выше средненационального. Теперь оно стало одухотворенно-жестоким, как у рыцаря-крестоносца.

— Они сами сняли с себя право называться сверхдержавой. Их победили не мы, как бы ни льстило нам устоявшееся уже словосочетание «Победа в холодной войне». Они победили сами себя, и победили безоговорочно. Фактически Советский Союз сам себя разгромил. Россия объявила себя его наследником, но она не справилась с этой ролью. Знаете, как говорят в таких случаях в футболе? «Вон с площадки!»

— Вы считаете, надеяться на то, что русские откажутся от оставшихся у них подводных лодок, — это подход реалиста?

— Нет. Это был бы подход идиота. Идеалиста, если вам больше нравится это слово. «Надеяться на что-то» — это удел именно идеалистов.

— А вы реалист.

— А я реалист. И поэтому считаю, что та синяя полоска, которая лезет вверх в правом углу установленного в этой студии монитора — это недвусмысленный сигнал наших граждан президенту: надо перестать «испытывать надежду» или «испытывать стремление» сделать мир лучше. Безопаснее. Сделать его более предсказуемым. Надо, наконец, делать дело. Не просить, не уговаривать, не надеяться на перемены к лучшему. Делать. Иначе мы рискуем увидеть завтра или послезавтра, что какая-нибудь устаревшая русская субмарина, ставшая для Путина и Медведева глупым фетишем имперской власти, утонет в полусотне миль от Гудзонова залива. Полагаю, цены на недвижимость в Делаваре наконец-то радикально вырастут.

— Делать.

— Да, Шерил. Делать дело. Перестать просить и начать наконец требовать. Мы имеем на это право. Мы заслужили его.

Вице-президент выключил звук, и огромный плоский экран на стене онемел. В его кабинете находились десять человек, включая двух помощников и его собственного секретаря. Из шести лично приглашенных им гостей четверо были в форме: летчик, двое армейцев, моряк. Двое оставшихся ни дня не прослужили в вооруженных силах, но с остальными их роднило не только выражение глаз — что-то несомненно общее было во всей их манере держаться.

— Итак, джентльмены, я объявляю ставки. Сколько, по-вашему, могло стоить правительству США это блестящее выступление?

Никто не ответил, вопрос был, без всяких сомнений, риторическим.

— Вы догадались. Впрочем, это было несложно. Ноль долларов, ноль центов, и не больше. Напоминаю, что это профессиональный прогнозист, последовательный и убежденный критик политического и экономического курса прошлого и действующего президентов. Способный аргументировать свои доводы. Обладающий весьма богатым словарным запасом. Уверен, каждый из вас знает, откуда он взялся, весь такой из себя догадливый, столь тонко чувствующий момент человек. Полагаю, он далеко пойдет: его харизма явно переросла его должность. Быть советником при сенаторе Джеффе Бингэмэне — это не синекура, разумеется. Сенатский комитет по энергии и природным ресурсам «делает дело», как он догадался сформулировать. И информация, которую комитет кладет на стол президенту и на мой собственный стол, очень заметно отличается от той, которой кормится целая толпа вдохновленных своим талантом журналистов.

Вице-президент сделал паузу, оглядывая лица людей в креслах, расставленных свободным полукругом. Ни одного генерала или адмирала: коммандер, трое полковников и два «специальных советника».

— Перед нами кризис, джентльмены. Не тот, который был, в котором мы живем последние годы. Новый, уже настоящий. Правда, я сказал банальность? Вы слышите про это по сто раз на дню. Вы включаете новостной канал — и там какой-нибудь миллиардер с бокалом шампанского в руках рассуждает о кризисе на заднем сиденье стотысячедолларового автомобиля с обивкой из кожи полового члена молодого африканского слона. Но я говорю серьезно. Уверен, вы способны воспринять мои слова не как религиозное откровение: прежде всего потому, что у каждого есть в верхах достаточно серьезные источники информации, почти частная разведка. Я прав?

Последние слова вице-президент произнес неожиданно резко, почти грубо. Это контрастировало с его тоном в предшествовавшие минуты, но не испугало никого. Встреча в таком составе была далеко не первой.

— Ладно. — Казалось, что вице-президент сейчас улыбнется, но он не улыбнулся. — Я вижу. Судя по всему, вы поняли, что я серьезен. А я серьезен чертовски. Представьте себе кризис, подобный тому, как выглядела Великая депрессия не в кинофильмах, а в жизни. Очереди бывших квалифицированных рабочих за похлебкой. Ряды заколоченных домов, в которых на стенах остались картины и семейные фотографии: один квартал за другим, целые жилые комплексы от Калифорнии до Северной Каролины. Банкротство компаний такого масштаба, что трагедия компании «Enron» или балтиморских сталелитейщиков будет выглядеть почти смешно. Вы можете себе представить, как это будет выглядеть, когда закроются «General Motors Corp.» и «Newport News Shipbuilding and Drydock Co.»? Когда выгонят своих служащих на улицу «US Airways», «Chrysler LLC» и Бог знает кто еще? «Белых воротничков», «синих воротничков», чернокожих уборщиц, охранников в их красивой форме? И я говорю не просто о «крупных предприятиях» — я говорю о компаниях, дающих полнокровные проценты федерального бюджета. Можете быть уверены: принимаются все возможные меры. Но это лавина, которую не остановить политическими решениями per se, пусть даже самыми правильными. На улицах окажутся сотни тысяч людей, наших соотечественников. На улице — в самом прямом смысле этого слова. Им нечего будет есть, кроме того, что предложит им «Армия Спасения». Тысячи покончат с собой…

Вице-президент замолчал. Ни один из присутствующих в его кабинете офицеров и штатских не перебил напряженную паузу ни одним звуком.

— Это будет экономический аналог Судного дня, — медленно и раздельно сказал Байден полминуты спустя. — И три четверти населения не окажется способной увидеть ни одной реальной причины происходящему: прежде всего потому, что не видит глубже собственной чековой книжки. Мы сползаем прямиком в этот самый «кризис», о котором с глубокомысленным видом рассуждают идиоты с образованием уровня муниципального колледжа. В настоящий, а не в тот. Но вы это слышали уже, правда?

Вновь возникла пауза, и вице-президент обвел всех взглядом, в котором не читалось никакого определенного выражения.

— Да, разумеется, — сказал он. — И даже от меня. На самом деле глупо рассказывать вам о причинах, когда до начала остаются часы. Вы все это уже слышали год назад. И наверняка поняли, что сейчас я больше обращаюсь к самому себе, чем к вам. Но я начал о другом, — о «социальном заказе». Почему противник политики нашего президента вдруг начинает поддерживать нас — даже не перестав его критиковать, вообще-то говоря? Почему национальные телеканалы показывают в последние недели грязных русских старух в тряпках чаще, чем Памелу Андерсон в лучшие годы? Что, они получили миллионные правительственные заказы на такой показ? Да ничего подобного! Все они делают это по собственной инициативе, просто потому, что отлично чувствуют, к чему сделала тогда-то заявление бывшая госсекретарь Олбрайт, к чему другое заявление другая бывшая госсекретарь, мадам Райс, а к чему уже я сам. И почему это вдруг все они и многие другие касаются совершенно не запрета на жевание резинки в Сингапуре.

Офицеры изобразили вежливые улыбки. Личный секретарь вице-президента сидел неподвижно, из тени, не мигая, смотрели его глаза. Их выражение равняло сорокалетнего аскета со ждущим своего часа гепардом.

— Народ готов, джентльмены. Готов полностью. Вы являетесь ведущими специалистами по психологической войне в этой стране. Вы потратили массу сил и средств на компьютерные симуляции, на консультации с гражданскими специалистами и тому подобное. Я вовсе не упрекаю вас, не поймите меня превратно: все это действительно было необходимо, мы готовились к самому серьезному шагу в истории. Но не нужно иметь степень в области социальной психологии, чтобы осознать происходящее хотя бы в целом. Потому что когда грошовый журналистик из какого-нибудь «Вестника техасской скотофермы» посвящает разворот не прогнозу падения цен на говядину, а вопиющей проблеме, связанной с отказом России покупать его говядину по надуманным причинам, якобы имеющим отношение к санитарии… Посвящает по собственной инициативе, бесплатно, и именно потому, что считает это своевременным и важным… Это все в одну копилку, господа, в одну. В нашу. Сейчас народ готов больше, чем когда-либо, дальше качество психологического момента будет только теряться: так говорят ваши модели, так считаю и я сам. Люди «перегорят», махнут рукой на русских, потому что соседа уже уволили, а на два дома в квартале повесили таблички «Продается с большой скидкой». Но этого не случится, и мы все здесь прекрасно знаем почему. Потому что по телевизору начнут показывать такое, что люди будут гнать свои автомобили с работы выше всех ограничений скорости: лишь бы сесть к телевизору пораньше. Потому что рекой потекут военные заказы, оплачиваемые за счет тех же русских, в конечном итоге. И не только на бомбы и ракеты, но на пропитанную антисептиками ткань для пошива носков, на ту же консервированную говядину, на пластиковые вилки, на колючую проволоку… Я вижу, у нас есть вопрос?

Интонация, с которой он произнес последние слова, была точно скопирована с той, которую употребляют школьные учителя. Офицер со знаками различия полковника опять улыбнулся — одними глазами. Высказывание вице-президента о маловажности «степени в области социальной психологии» не покоробило его, но он это запомнил.

— Да, мистер вице-президент. Я никогда не задавал вопросов о составе ударных групп, числе задействованных в первом ударе эскадрилий и тому подобном. Это дело тех самых «настоящих» военных, которые сидят в приемной и ждут, когда мы закончим. Однако я все же задам один «чисто военный» вопрос, не имеющий отношения к психологии. Или имеющий, но далеко не прямое. Вы уверены, что мы справимся?

Возникшая после этого вопроса пауза была ненормальной. Ответное «Что вы имеете в виду?» не просто подразумевалось, эти слова были буквально написаны в воздухе огненными буквами. К чести вице-президента, он их не произнес. Вместо этого он поставил на стол опустевшую кружку и сжал освободившиеся руки в «замок».

— Простой вопрос. И мой ответ на него: «Да, я уверен в этом полностью. Безоговорочно». Но давайте подумаем вместе: ведь мы бы справились и годы, многие годы назад, и тогда ответ был тоже «да». Так что вопрос имеет не только качество, но и количество. «Да» с какими потерями, насколько большими? Людскими, материальными? Наши шансы решить проблему «в лоб» были максимальны около пяти лет назад. Заметьте, даже не десяти, когда их армия проигрывала войну с вооруженными легким стрелковым оружием индейцами, — условно говоря, конечно. Около пяти лет назад или чуть более того. Когда они загнали наиболее агрессивных индейцев в фильтрационные лагеря и догадались купить большинство остальных — но при этом продолжали все быстрее и быстрее терять военную мощь. Они продолжают лишаться ее и сейчас: каждый год русские ВВС теряют больше самолетов и вертолетов в катастрофах, чем вводят в строй, и это лишь один пример. Более того, и через пять, и через десять лет ответ будет тоже «да», потому что, несмотря на сурово сдвинутые брови их премьера, русские все же сдувают объем обычных вооружений стремительно — другого сравнения я подобрать не могу. И неуклонно теряют средства доставки ядерных зарядов, это еще важнее.

Вице-президент поискал что-то взглядом. Безмолвный секретарь неслышно поднялся и через секунду исчез за дверью.

— Вы знаете все это не хуже меня, я уверен. Вы военные или разведчики, либо даже и то, и другое вместе. Но вы очень особые специалисты, и вы должны вспомнить и другое. Десять лет назад мечтой рядового русского солдата было сдаться в плен. Сейчас же его мечта — это гонять индейцев по горам с такой скоростью и эффективностью, чтобы полученный опыт обеспечил ему хорошую работу после демобилизации, а девки млели от красивых цацек у него на груди. Что будет его мечтой через те годы, за которые ядерный потенциал русских опустится под уровень, приемлемый для нашей ПРО? Той самой, о которой так много рассуждают, но которая пока является фактически мифом? Дорогостоящим мифом. Может быть, это будет — спросить у соседей: а куда это они дели памятник его дедушке, который вообще-то охранялся соответствующим разделом Женевской конвенции 1949 года о защите жертв войны? Может быть, уточнить у них еще что-нибудь интересное? И между прочим, соседи русских понимают это очень неплохо. Люди поумнее уже начали задавать себе подобные вопросы. Но умных людей в мире вообще сравнительно немного…

Дверь снова приоткрылась. Секретарь поставил на стол поднос с очередным кофейником и очередными чашками. Сам Джозеф Байден «дома» пил кофе принципиально из собственной кружки, куда входила едва ли не пинта. Штатную подавальщицу за последние дни не допустили до этого кабинета ни разу.

— Мистер вице-президент, германский посол прибудет в четыре ровно.

— Спасибо, я помню.

Он снова обернулся к сидящим.

— Ответил ли я на заданный вопрос?

— Да, сэр.

Полковник поднялся и вытянул руки по швам. Вслед за ним поднялись все остальные.

— Тогда, с вашего позволения, мы закончим. Сейчас тут начнутся «Звездные войны»: столько генералов и адмиралов стены этого кабинета не припомнят со времен Рузвельта, вероятно. Не советую вам при этом присутствовать.

Прощание было теплым. И уже проводив своих посетителей до двери и закончив с рукопожатиями, вице-президент сказал:

— Считайте часы, джентльмены. Когда вы будете в самолете, я уже закончу с генералами и продолжу общение с герром Чариотом. В ходе наших предшествовавших встреч Клаус продемонстрировал завидную адекватность, как и сама фрау канцлер. В пример покойному Рёслеру.

Десять человек улыбнулись одновременно. Улыбки были разными, но в них опять было что-то общее. Даже странно.