Книга: За день до послезавтра
Назад: Четверг, 14 марта
Дальше: Воскресенье, 17 марта

Пятница, 15 марта

Не речами, не постановлениями большинства решаются великие вопросы эпохи, а железом и кровью.
Бисмарк, в обращении к депутатам Рейхстага, 1862 г.
Два последних дня Николай провел в состоянии постоянного напряжения. Он ни разу не прикоснулся к рюмке, к ночи изо всех сил старался загнать себя в кровать работой и долгим бегом по набережным, но это не помогало. «Саратов», — произносило озабоченное лицо на телеэкране. «Саратов», — говорили друг другу незнакомые люди на улицах. — «Ну сколько же можно, опять ведь… Слышали, что этот там сказал, по ящику?..»
Он был из тех, кто слышал. Но от окружающих отличался сильно. Пытаясь внешне выглядеть нормальным. Не вопящим, не заходящимся от крика. Крика, обращенного в никуда, к переставшим верить ему друзьям, да просто к окружающим: «Люди, да что же вы? Да неужели вы совсем ничего не понимаете?» Если он кричал, то только внутри, — достаточно глубоко, чтобы этого не было видно. Или почти не видно, как он еще продолжал надеяться. С момента гибели «Саратова», со дня, когда он начал отсчитывать оставшиеся им всем часы, Николай пытался заговорить о происходящем несколько раз. Высказаться, объяснить, сделать хоть что-то. Безнадежно: его не собирались слушать вообще. И телефон молчал, хотя согласно всему, чему его учили эти годы, давно должен был зазвонить…
— Коленька, ну нельзя же так. Посмотри на себя в зеркало, ты же совсем черный. Ну как можно так работать?
Он механически улыбался маме, механически брился перед зеркалом, равнодушным жестом бросал на подбородок капли «Aqua Di Gio» — дорогого подарка девушки, имя которой он уже позабыл. Брал сумку, проверял, на месте ли ежедневник и записная книжка, в карманах ли оба сотовых телефона.
— Коля?
Мама пропускала его грустную улыбку мимо — она-то точно видела, что с ним далеко не все в порядке. Часы буквально пульсировали на запястье. Секунда, еще секунда. Времени почти не было у них всех, — но люди на улицах продолжали двигаться как ни в чем не бывало.
— Раззява! Раньше не мог вспомнить?
Перекошенный от гнева человек осекался, когда протискивающийся к двери вагона Николай встречался с ним глазами. Народ уже пер наружу, весело работая локтями, и времени объяснить не было — лицо уплывало назад. «Саратов», — приглушенно звучало вокруг, глядело со страниц дешевых газет, которые держали в руках спешащие к эскалатору люди. «Аргументы и факты» поместили силуэт тонущей подводной лодки на первую страницу обложки: где-то к кормовым торпедным аппаратам схематично изображенный корпус превращался в черный палаческий топор, увлекающий лодку на дно. Что-то такое по стилю мелькало в знаменитой «Химии и жизни» двадцать лет назад, там был отличный художник с очень узнаваемой рукой, Златковский, кажется…
Николай усмехнулся сам себе. Последний раз номер «Химии и жизни» он открывал лет пять тому назад, подшивка незыблемо стояла на родительской даче, но этот конкретный номер он действительно не видел ровно 20 лет. Ровно 20 лет, как погиб «Комсомолец», уникальная и неповторимая подводная лодка, а он до сих пор помнит ничем не зацепившую его тогда картинку. Без стеснений скопированную теперь кем-то с такой же неплохой памятью, как и у него. Михаил Златковский, совершенно безошибочный, блестящий график, какое-то время он считался без преувеличений лучшим карикатуристом мира. На пике популярности эмигрировал в США, потом неожиданно вернулся… Кому нужно, чтобы он все это помнил, все эти детали? Какое они будут теперь иметь значение? Две погибшие подводные лодки с русскими моряками на борту: та, 20 лет назад, и эта, с гибели которой прошло чуть менее двух суток, — что между ними общего? Ничего, кроме карикатуры: печальной тогда и до оскомины мерзкой теперь… А через пару дней это вообще перестанет иметь какое-либо значение. Пройдет год, и людей будут вешать за книгу Ивана Кошкина, найденную при обыске. Здесь, в этом самом городе…
Идущая навстречу девушка шарахнулась в сторону от его мертвых глаз, и Николай улыбнулся снова. Говоря по совести, все люди в целом уже заранее покойники, с самого рождения; жизнь не лечится. Насколько он помнил, простое осознание этого факта очень помогало самураям: даже странно, что оно не действует на него.
Он вынул телефон из внутреннего кармана куртки и понес в руке, захлестнув петлю темляка за запястье. Но тот молчал и в руке, хотя иконка на верхней кромке экрана указывала «соединение доступно». Именно так он молчал последние полгода или даже чуть больше. Ежедневная подзарядка, раз в шесть месяцев замена батареи, раз в год диагностика: не за свой, разумеется, счет. И ни одного звонка. Это резко контрастировало с другим, «рабочим» телефоном, который стабильно прекращал звонить разве что за четверть часа до Нового года. Как квалифицированный терапевт Николай был к соответствующему году после выпуска довольно востребован. Развитое ассоциативное мышление и хорошее воображение сделали уклон в синдромальную диагностику не просто логичным, — он стал его коньком за последние годы и кормил все лучше. Если бы их всех оставили в покое, у доктора Ляхина был бы очень неплохой шанс дорастить свой статус до уровня более удачливых пока одногруппников. Жаль, что этого не получилось: родители бы порадовались.
— Доброе утро, Олегович.
Дежурный доктор улыбался весело и зло, как молодой волк.
— «Сменщик пришел — ночь прашел», да-а?
Акцент веселого больничного ординатора был ненастоящим: кавказец из него был, как из самого Николая азиат.
— Доброе утро, Рашид. Как ночь?
— Ничего, грех жаловаться. Спокойно. Чего смурной такой? Дома чего?
— Ничего, — вынужден был буркнуть он, чтобы хотя бы что-то ответить. Говорить на самом деле не хотелось совсем, но было надо. Через 10–15 минут в ординаторской будет не протолкнуться от докторов, в коридоре от сестер, по стенкам будут стоять напуганные студенты-старшекурсники с тетрадями в руках. Если к этому времени не «разогреться», начать собственно работать будет сложно.
— Все ничего. Как у всех.
— А мне казалось, по-разному у всех, — фыркнул доктор.
На этот раз Николай уже просто махнул рукой: не сумел заставить себя открыть рот и произнести хоть слово.
Открывалась и закрывалась дверь, заходили и здоровались люди. Про «не протолкнуться» — это был перебор, конечно. Просто ординаторская была маленькая, даже столов не хватало каждому. Он, например, делил стол с доктором Варламовой, известной среди своих как «Армагеддон». Или, если сокращенно, то «Магги». Основания для такого прозвища имелись, но обидным оно не было: сорокалетнюю мадам в отделении без шуток уважали и даже коллективно любили.
— Коля, чего ты смотришь?
— Ничего.
Оказывается, он смотрел. Тупо, как баран на новые ворота. Если бы на девочку смотрел, никто бы не удивился: холостому и не старому, по общим меркам, это позволительно. Но в одну точку, выложенную не в чье-то декольте, а в воротник зрелой и давно разведенной докторши с «хвостом пони» на голове, — это, извините, почти неприлично.
— У тебя вид ненормальный.
— Во-во, — подтвердили сбоку, он даже не понял, кто именно.
«Магги» встала в позу «базарная баба», то есть уперла руки в бока, и начала пристально его разглядывать. Николай поднял глаза и ничего хорошего не увидел: взгляд у доктора был профессиональный, дальше некуда. Где-то за костями черепа сейчас лихо крутились диагнозы — весело, как барабаны в слот-машине. За секунду Варламова наверняка отбросила самые неоригинальные, но на каком-то она остановится.
Улыбка. Не слишком хорошая, скорее похожая на попытку показать зубы, но это лучше, чем ничего. Воздух выходил из легких с трудом: целый его ком засел за грудиной и загустел, мешая дышать. С одной стороны, «а какая разница?», с другой — все равно придется. Не помирать же прямо здесь, как тот ежик из детского анекдота. Будут гораздо более приемлемые возможность. Да и у всех, кстати.
— Коля, когда я сказала «ненормальный», я имела в виду вовсе не что-то примитивное, о чем обычно думают. «Не выспался, не похмелился, жена не дала». Это не тот случай, правда? Отвечай.
— Именно, — глухо ответил он.
— Что?
— А есть варианты?
В этот раз усмешка не получилась совсем. Трое врачей, включая не ушедшего еще Рашида, стояли растянутым полукругом, разглядывая его, как экспонат в музее. Еще один сидел за столом, держа в руке шариковую ручку, но не делая ничего: тоже смотрел.
— Оп-па… — сказал кто-то уже другой. — Готово дело…
— …Белая горячка, — закончил за него уже сам Николай, сумевший справиться с собой. — Классику я читал, не сомневайтесь.
Ему повезло: тон получился нужным, и обстановка разрядилась. Хотя в любом случае произошедшее было странным. В среде взрослых людей не принято слишком уж обращать внимание на чужие дела. Если у человека что-то плохо, это, в целом, его проблемы, и после одной условно сочувствующей фразы можно уже переключаться на свои собственные. Единственное возможное исключение — это настоящие сумасшедшие. Хороший врач чувствует таких даже спиной, даже когда они молчат, просто по истечению неких невидимых флюидов чужеродности, по эманации. Господи, неужели это тот случай? Неужели он действительно свихнулся?..
— Не белая… — с сомнением заключила Магги, и Николай очень четко вспомнил сразу несколько случаев, оправдывающих прозвище доктора. — Но что-то такое есть… Ладно. Пока держишься — держись. Плохо почувствуешь себя днем, или что-нибудь такое, скажи сразу. Не мигрень? Глаза у тебя больные совершенно.
— Нет, Анна Исааковна. Ничего все. Спасибо.
Та, слава богу, пожала плечами и отвернулась; остальные занялись своими делами еще несколькими секундами раньше. Доктор Ляхин бесшумно выдохнул, бессмысленно водя глазами по строчкам. Кажется, вязать полотенцами не будут. Сам виноват в произошедшем, конечно. Нервы, будь они прокляты. И неуверенность. То есть уверенность, но чередующаяся с неуверенностью, как у любого настоящего психа. Выразить такое словами невозможно, но кто испытывал, тот, наверное, знает. В одну минуту все ясно, кроме того, ну почему же все окружающие такие слепые. В другую — и опять, и снова вспоминается то же самое классическое: «Если ты трезв, но три джентльмена говорят тебе, что ты пьян…»
Потом была нормальная работа. Не желающая рубцеваться язва желудка у фермера-свиновода, непонятно каким образом попавшего в их больницу вместо областной. Артериальная гипертензия. Плохо переносимая стенокардия у еще молодой в общем-то женщины: на вид — явной стервы. Еще гипертензия, и еще. Недавние студенты с не вытертыми пока «ушами», то есть фонендоскопами, торчащими из карманов халатов. Не дураки, что сказать, — это само по себе хорошо. Сколько из них будут живы через год?.. «Не думать», «не сметь думать», — команда себе, жесткая и бесполезная. Получасовые неформальные «разборы» отдельных типичных или, наоборот, нетипичных больных. Наименования десятков препаратов: торговые наименования, международные наименования, способы применения и назначаемые дозы, взаимодействие, переносимость. Метапролол, рамиприл, нифедипин со всеми их производными. Знаменитые фирмы, кормящие половину отечественных врачей и уж точно преподавателей фармакологии. АстраЗенека, Бристол-Майерс Сквиб, Эгис и так далее. Отвлекся Николай только один раз, когда похожий на Джона Леннона интерн очень некстати переспросил, а есть ли среди списка рекомендуемых препаратов отечественные. Запнулся он на срок, достаточный для того, чтобы умник успел пожалеть о том, что задал свой вопрос. На минутку задержавшаяся за чужими спинами доктор Магги неодобрительно покачала головой, а когда он все же смог вспомнить и ответил, уже не услышала, отходя.
Все-таки совсем без внимания его не оставили. Эта простая мысль, так спокойно воспринятая Николаем поначалу, начала потихоньку «цеплять» его к середине дня, когда по коридорам поплыл не меняющийся с годами запах риса и лапшового супа. Он не пилот пассажирского авиалайнера, не дежурный у большого рубильника на атомной электростанции. Тогда почему? Но этот вопрос оказывался слишком простым для того, чтобы не суметь на него ответить. Людям гораздо проще жить, если укладывать все вокруг в привычные рамки. События — в стандартные схемы. Людей — в знакомые типажи. Если на Новый год на экране появляется печальное лицо Алексея Миллера, значит, Украина не желает платить за русский газ, и это возмутительно. Требуется некоторое усилие, чтобы пойти чуть глубже и понять, а почему, собственно, подобное происходит с удручающей регулярностью. И по-человечески посочувствовать: хамское поведение украинцев приходится как раз на те тяжелые дни, когда несчастный хозяин российского газа собрался построить еще один дворец; для разнообразия — на Иберийском полуострове. И так во всем: у каждой мелочи и не мелочи есть лежащее на поверхности объяснение и есть более глубокий слой причин и связей. Когда закрывают отечественную радарную базу на Кубе, нам рассказывают, что это позволит утроить орбитальную спутниковую группировку. И каждому ясно, что это гораздо более важно с точки зрения сохранения и повышения обороноспособности родной страны. Однако тема настолько неинтересна, что сказанное запоминает лишь какая-то доля процента людей. И двумя годами позже, когда выясняется, что спутников больше не стало, причинами этого не интересуется уже вообще почти никто. Они в любом случае объективны, но интересующиеся считаются маргиналами, в приличном обществе таких всерьез не воспринимают. Тем более тех, кто делает выводы из области, лежащей в стороне от своей прямой специальности. Как у него.
Николай усмехнулся: по психиатрии он в свое время едва вытянул на экзамене «хорошо». Как раз перед той сессией у него случилась одна личная история, после которой он долго не мог смотреть на женщин спокойно… Молодой, дурак был, понятное дело, но это-то сейчас ясно, а тогда он долго переживал.
— Николай Олегович, вас Александр Иванович просит зайти.
Ну вот. Медсестра поскакала по своим делам дальше, а он остался в коридоре со стопкой «историй болезни» в руках. Интерны по палатам, доктора уже переделали большинство дел и потянулись пить чай, но у кабинета заведующего стояли двое: Варламова и крепкий русоволосый ординатор. Заведовал отделением отличный мужик с вызывающим зависть молодежи уровнем квалификации. Его профессиональная агрессивность совершенно не соответствовала написанной на двери кабинета смешной фамилии, и последняя быстро забывалась. Когда на больничных конференциях говорили «Пичкин», некоторые молодые доктора переспрашивали. В отличие от ситуаций, которые Николаю приходилось видеть во многих местах, здесь завотделением был не небожителем с карающим мечом в руке, а просто самым опытным врачом из всех, без сомнения самым лучшим диагностом. Проводящим рабочий день в палатах и всегда готовым помочь делом, а не указанием «настойчивей овладевать».
Долго мусолить свои размышления в коридоре Николай не собирался. Заведующий терапевтическим отделением доктор Пичкин есть тот самый «третий джентльмен», который способен окончательно определить ситуацию на этапе «до». До профессионального психиатра. До того, как мама начнет подсыпать ему паксил или мапротилин в утреннюю овсянку.
— Ну что, пойдем?
Прозвучало это спокойно, хотя не сказать, что весело: больничный ординатор моргнул. Наверняка его пригласили к двери не просто так — у кого-то из его добрых товарищей мелькнула в голове картинка: терапевт Ляхин с воплями гоняет коллег по коридорам, размахивая пожарным багром или даже топором. Натуральных психов боятся, понятное дело.
В кабинет он зашел с широкой улыбкой на лице. Магги и несколько удивленный ординатор последовали за ним. Да, крепкий парень. Плавание, тренажеры, но в меру, без ажиотажа.
— Садитесь, Николай Олегович.
Напряжения на лице завотделением не чувствовалось. На лице севшего перед ним на стул доктора тоже. Со стороны не было понятно, что Николай пытался вызвать в себе то хорошо знакомое мужчинам весело-бесшабашное настроение, какое бывает перед почти безнадежной дракой. Наверняка не было понятно и то, что это не удалось ему совершенно.
— Анна Исааковна сообщила, что вы плохо себя чувствуете.
Это не было вопросом, это было утверждением. Завотделением благородно давал ему возможность согласиться с собой. Нет сомнений в том, что его без колебаний прикроют на остаток сегодняшнего дня. Потом выходные, потом отгул или два за какой-нибудь из донорских дней, потом будет видно. Так?
Вместо ответа Николай вяло посмотрел в пол. Так ведут себя ученики начальных классов, не знающие, что ответить учителю, и бессмысленно разглядывающие засыпанные меловыми крошками окрестности доски.
— Я слушаю.
Это был настоящий мужчина, человек, которого Николай глубоко уважал. От того, что нет ни малейшего шанса убедить хоть кого-то, даже самых близких, самых умных, хотелось не просто выть, — скулить.
— Мне нечего вам сказать, Александр Иванович, — с трудом произнес он. — Все уверены, что я спятил.
— Почему вам так кажется?
Вопрос был коротким, и голос ровным — но все равно профессиональным. Смысла отвечать на него почти не было: в любом случае разговор вел к одному и тому же исходу. Забавно, что с формальной точки зрения доктор прав: при каких-то там вариантах психических расстройств, в том числе пограничных, эгоцентризм как раз в таких проявлениях весьма характерен. Больному кажется, что все непрерывно говорят между собой именно о нем, и если выходят в другую комнату, то не по своим делам, а чтобы посмеяться над ним.
— Потому что с точки зрения нормального человека я несу чистый бред.
В кабинете было не слишком светло: лампы не справлялись. Вероятно, поэтому его поднятые с этим вопросом глаза заставили заведующего буквально вздрогнуть. А ведь взрослый человек! Николай улыбнулся, пусть и через силу. Напряжение в комнате висело такое, что вот произнести сейчас замогильным голосом «Поднимите мне веки!» — и коллега за правым плечом без колебаний возьмет его в «медвежий захват».
Это когда рука сгибается в локте, а свободная кисть придерживает тебе затылок и защищает собственное лицо. Как освобождаться от такого захвата, учат и на самбо, и на айкидо, но сидящий практически обречен: сильный человек придушит его быстрее, чем тот что-то сумеет сделать.
— А это не бред. Так?
И вновь сказанное прозвучало почти как утверждение. Попробовать? Николай вновь посмотрел своему непосредственному начальнику в лицо. Сегодня с утра он не сказал ни слова ни о чем таком, о чем иногда пытался заговорить с коллегами. Но они, вероятно, очень неплохо успели его узнать.
— По моему мнению, Александр Иванович, нет. Хочется добавить «к моему глубокому сожалению», но не подойдет, вот что плохо-то… Совсем.
— Почему, интересно?
— Масштаб другой.
— Ладно… — завотделением помолчал. Было слышно, как позади переминается с ноги на ногу крепкий коллега и как старается почти совершенно не дышать Анна Исааковна, звезда отечественной терапии и все такое. — Про все это я уже слышал немало, и от вас, и в пересказе. Я не собираюсь начинать какую-то дискуссию или стараться успокоить вас. Мне жаль ребят на «Саратове» не меньше вашего.
— Речь не только о них.
— Конечно. Мы слышали. Позавчерашний рассказ о «Курьере» сразил всех наповал, можете не сомневаться.
Николай посмотрел в пол снова. Этот разговор точно велся не при завотделением. Соответственно, кто-то передал, нашлись люди. Ну что ж, ему хотелось попытаться хотя бы начать говорить как серьезный человек, и он попытался. Плохо, что всем заранее все ясно. Конечно, пример с «Курьером» пришел заведующему в умную голову в первую очередь. Он был хорош. Эту эмигрантскую газету знали в России по одной-единственной вводной: с ней в середине веселых девяностых долго и шумно судились сверхпопулярные тогда «Аргументы и факты». Обслуживающая русскоязычное население Нью-Йорка и окрестностей газета обильно перепечатывала злободневные материалы без оглядок на копирайт — ну, дело житейское, да и прошлое. Вебсайт газеты был открыт и доступен. В один из однообразных в последнее время вечеров Николай пошарил по доске объявлений и из многочисленных «заработай с WEBMONEY» и «ИДЕАЛЬНЫЙ бизнес и заработок в Интернете!!!» вылущил «формальные» объявления Вооруженных Сил США о наборе переводчиков с русского. С обещанием приличного социального пакета, заработка и всего такого прочего. Ничего особенного в подобных объявлениях, разумеется, не было. Русский язык весьма сложен, бизнес с Россией цветет и пахнет, и немногочисленные слависты с университетским образованием идут обслуживать ориентированные на Восточную Европу корпорации и фирмы, а не армию, флот и ВВС. А переводчики военным нужны и всегда будут нужны, пусть и в самое мирное время. Как и собственно солдаты и матросы, в которые в той же газете активно приглашали записываться законно находящихся на территории США совершеннолетних молодых людей и девушек. Все верно. Да только на сайте «Курьера» был архив, и простой поиск, самый простейший, выдал совершенно четкую кривую. Количество объявлений сходного с описанным выше типа, с некоторыми вариациями, росло непрерывно в течение последних 6 месяцев минимум, скачками через 2–3 еженедельных выпуска. Дальше Николай смотреть даже не стал, противно было. В последние 5–6 недель на таких объявлениях к официальному логотипу армии США (белая пятиконечная звезда с золотым контуром на черном фоне) и их конкурентов за потенциальных переводчиков присоединились эмблемы частных охранных предприятий. Inter-Con Security, DynCorp International, Blackwater Worldwide с ее узнаваемым логотипом, похожим на закопченный значок «Хегох», AQMI Strategy Corp., с полдесятка других. С чего бы это?
За попытку сделать какие-то местные выводы из объявлений, вычитанных из массива рекламы мацы со скидкой, бар-мицв на природе и «Суши-бара „Садко“», его тогда подняли на смех, и он заткнулся. Поздновато, конечно.
— Что, по-вашему, мы должны сделать? Такое, Николай Олегович, чтобы вы были удовлетворены? Чтобы доктора помоложе перестали пусть еще не смеяться, но уже давно хмыкать за вашей спиной?
— Готовиться.
— Я даже не буду переспрашивать «к чему», этим вы нас всех давно утомили, извините меня, пожалуйста, за откровенность. Я спросил «Что?» Вы способны дать четкий и по возможности короткий ответ, или вы будете долго рассуждать?
Николай улыбнулся еще раз. Улыбнулся так, что верхняя губа задралась до самых десен. Так улыбаются собаки. Вопрос был задан в очень правильной манере: что-то такое он даже помнил из соответствующего курса. В половине синдромов больной не будет способен переключиться с хорошо отработанного «для себя» системного бреда на «исходящую» конкретику, увязнет в той же привычной системе и будет ее мусолить. В другой половине — просто пойдет вразнос, выдавая указания и советы совершенно все более и более шизоидного характера на каждое новое уточнение. Это если он не путает, разумеется.
— Я надеюсь, вы действительно хотите меня услышать. Вы правы, у меня и в самом деле наболело. Я мог бы и сейчас что-то объяснять, как объяснял раньше, но не буду. Я знаю, как вы все заняты. Первое, что, по моему мнению, надо сделать, это сию минуту, прямо сейчас вытаскивать из очередных и внеочередных отпусков весь персонал. Поднимать карточки отдела кадров, поднимать первый отдел и даже не «начинать готовиться», а уже по-настоящему перепрофилировать больницу, перепрофилировать отделения. У нас сплошная терапия, а через неделю терапия в нашей работе будет сведена к минимуму, как я полагаю. Всех больных выписать за дни: без жалости, без оглядки на артериальное давление. Немедленные курсы военно-полевой хирургии для всех, для каждого последнего интерна, причем не спокойные «322 часа» с семинарами и лекциями, а сейчас же, с завтрашнего утра, по 10–12 часов в день. Львиная доля обучения — собственными силами, у нас наверняка есть перепрофилировавшиеся хирурги; основная нагрузка по обучению — на штатные отделения. Причем без какой-либо экзотики, без «бытовой» хирургии даже. Не ушивание язв и «малая онкология», а ампутации, ампутации, ампутации, сосудистые швы, ожоги, наконец. Всех сестер — циклами через операционные. Сестры хорошие у нас, их за три недели можно натаскать на массовую хирургию, на массовую травму. Набирать новых, буквально школьными классами. Через три недели у нас два мужчины в больнице останется: главврач и старший хирург стационара, все остальные в поле пойдут…
Николай поднял глаза. Анна Исааковна сместилась из-за спины вбок и смотрела в оцепенении, доктор за правым плечом застыл, как статуя Геракла под Камероновой галерее в Пушкине. Завотделением молчал, глядя на него из тени, как на минуточку присевший на лесной пенек медведь.
— И кровь, разумеется. Разворачивать собственную станцию переливания, для собственных нужд. Немедленно делать запасы крови, сыворотки. Запасы инструментария, даже всего самого примитивного — перчаток, салфеток, дезинфекционных материалов. Я не верю, что нам наладят снабжение хоть в каком-то приближении к тем нуждам, которые завтра, если уже не сегодня станут реальными. Если я скажу, что наш с вами министр — не Бурденко и даже не нарком Митерев, я никого не удивлю, разумеется, но все еще хуже. Я боюсь, что все сразу же рухнет. Нам будут везти и везти мясо: раненых, обожженных, переломанных. Это будет поток. Я не просто уважаю, я на коленях стою перед нашими Военмедом и МЧС, но они перестанут справляться уже через неделю. Массовая военная травма, — когда вы последний раз видели хоть что-то подобное?..
— Я был в Спитаке в декабре 1988-го, — очень спокойно и чрезвычайно отчетливо произнес человек на стуле, заставив Николая замолчать. — Я видел, не надо тут мне захлебываться.
Пауза, секунд на десять минимум. Когда в воздухе мелькает такое, что сейчас, — это много.
— Вы не убедили меня, Николай Олегович. Совсем. Все, что вы говорили тут таким внушительным тоном, — все это может быть верно только в одной конкретной ситуации. Когда России предъявлен ультиматум, на границах ревут моторами вражеские танки, и вот уже поперла через Буг первая резиновая лодка с десантом. Этого нет и в помине. Есть очередная трагедия, за которую нас всех в очередной раз ругают хорошо причесанные дяди в зарубежных телестудиях. Извините, если бы мы выписывали к черту всех своих больных каждый раз, когда нас ругает Би-би-си за утонувшую лодку, а Си-эн-эн за нежелание каяться перед эстонскими эсэсовцами, — нас бы давно выгнали, это как минимум. А скорее и посадили бы по статье.
Снова секунда: стрелка на наручном «Атлантике» неслышимо тикает, переползая на деление.
— Вот что, Николай Олегович, — раздельно произносит заведующий отделением, поднимаясь со своего стула. Одновременно с ним начинают двигаться и все остальные в кабинете. Встает доктор Ляхин, утекает за его спину безмолвная Магги, выдыхает и поводит затекшими плечами невидимый человек за спиной, страхующий своих старших коллег от несомненного психа, в которого превратился рядовой, малозаметный доктор, сосед по ординаторской.
— Я не буду даже обсуждать сказанное в отношении вашего знания военно-полевой медицины, оно не впечатлило меня совершенно. В мое время каждый старшекурсник лучше понимал в принципах ее организации и всем прочем, что вы тут перечислили своим галопом по Европам. Считаем, что мы закончили. Я только одно спрошу. Вот сделали мы все, как вам хочется, пусть так. Но знаете, что случится первым, немедленно после этого? Десяток выписанных вами на улицу старушек со своими кризами и аритмиями просто помрет у нас в промежутке между получением выписного эпикриза и тем, как дойдут до шлагбаума на входе в больничный двор. Вы не повеситесь сами после этого, а? Что с вами будет тогда? И с нами?
— Я достаточно неплохо понимаю, что со мной будет через довольно короткое время, Александр Иванович. Через месяц, два или три меня не будет в живых. Вас всех, кстати, тоже, я прошу прощения.
— Ох, ну не хрена себе… — негромко, но отчетливо произнесли сзади. Доктор, судя по всему, мог удивляться молча не до бесконечности.
— Все.
Завотделением пристукнул рукой по столу. Он явно хотел сказать что-то сразу, но не сумел, только глотнул воздух. Справиться с собой у него заняло некоторое время, пусть и не самое долгое, и все это время Николай молчал.
— Я сказал «все». На сегодня мы закончили совсем. Мое самое большое желание сейчас — это отстранить вас от лечебной работы немедленно. Мы можем отправиться вместе к главврачу, и это будет оформлено документально. Но я скажу так… Сегодня пятница, уже за середину дня. Я дам вам время до понедельника включительно, — и не успокоиться и валерьянки с водкой попить, а сходить на МРТ либо КТ по выбору. Наша Покровская, Бехтеревская, даже Дорожная больница на Мечникова — там хорошо делают. Ко вторнику принесете заключение мне. Или не принесете. Договорились?
Ну что ж, вот доктор и сделал вывод. Поставил предварительный диагноз. «Синдром тревожности органического характера», можно не сомневаться. Возраст идеальный для такого диагноза. Передозировки определенных препаратов и прием определенных типов наркотических и даже «почти наркотических» средств, отравления довольно разнообразным выбором токсичных субстратов. Авитаминоз по В12, самые нормальные эндокринные заболевания, ревматоидные, наконец. Ну, и так далее, и тому подобное. Но доктор подумал об опухоли мозга — и вообще-то логично подумал: на клиента с потенциальным нейросифилисом его коллега все же не похож. На наркомана — еще куда ни шло…
— Так точно, — просто ответил Николай вслух. — Я могу идти?
— Разумеется. Вы не дежурите в эти выходные, нет? Отлично.
Пичкин дышал глубоко: все-таки у него отнимало некоторое количество сил — контролировать себя так, чтобы его потом никто ни в чем не обвинил. Если больничный ординатор Ляхин догадается в понедельник уйти побюллетенить, — все хорошо и правильно. Если нет — возможны варианты. Может быть, сообразит подать заявление об уходе сам. Может быть, поймет, что после произошедшего работать в этом коллективе не сможет. Просто не дадут: «плывущий» психикой врач, да медик любого уровня вообще, даже адекватный в данную конкретную секунду, — это непрерывная головная боль для коллег. Контролировать его надо будет непрерывно, в несколько слоев, общими усилиями. Проверять назначения, переспрашивать у больных, как он себя вел с ними. Помимо своей собственной работы, которой и так хватает по самое горло. Про дежурства вообще речь не идет в такой ситуации. Так что зачем? Проще будет все объяснить ему прямо и открыто: в понятливости Ляхина никто до сих пор не сомневался, вообще-то говоря. Жалко, если это опухоль… Выживаемость при наиболее распространенных их вариантах, мягко говоря, не радует…
— До свидания.
Николай попрощался обычным голосом, совершенно нормальным. Походка у него тоже была без особенностей. И уже когда он взялся за ручку двери, завотделением заметил, что выражение лица молодого врача сложно описать даже несколькими словами: настолько оно было сложным. Это было лицо живого, но уже все равно почти мертвого человека. Он действительно был уверен в своих словах, вот что страшно. На мгновение у заведующего отделением мелькнуло в голове, — смазанно, нечетко: остановить, вернуть. Не доводить до суицида несчастного человека, который сорвался, после того как годами привыкал слишком много работать и слишком мало отдыхать. Чтобы справиться с неожиданным и ненужным порывом, ему пришлось проглотить скопившуюся во рту слюну, — и за это время спина все-таки улыбнувшегося напоследок Ляхина исчезла за дверью. Когда шорох шагов пропал, ординатор в углу кабинета негромко покашлял, то ли привлекая к себе внимание, то ли действительно прочищая пересохшее горло. Молча рассматривающие друг друга старшие врачи не обратили на него ни малейшего внимания. Лицо у Варламовой было под стать ушедшему — сложное, многозначное. Непривычное.
— Ну, что скажете?
— Не знаю, — неожиданно очень тихо ответила та. — Сначала я была уверена, что это нормальный нервный срыв. Дежурства, подработки, ежедневная борьба за тысячу рублей. Базовую профилактику по такому проводят водкой, шашлыками и ночью с незакомплексованными подругами. Лечение… Наверное, отпуском на берегу Волги, как минимум. Со всем тем же самым, и без ограничений… Потом я решила: нет, это хуже. Шизофрения. Однако здесь слишком много «но». Как пункт первый — шизофрению ставят после 6 месяцев выраженной симптоматики минимум. При существенном нарушении социальной адаптации и трудоспособности. Здесь этого нет и в помине.
— Органика.
— Да, — слово прозвучало глухо, но к месту: доктор кивнула. — Это была вторая моя мысль. Сначала месяцами отдельные «пунктики». Просто попытки перевести разговор на любимую тему, интерпретация почти любой мелочи в одном и том же ключе… Угнетенность наросла не так давно: до этого все было на фоне завидной энергии. Просто как обычный «таракан в голове»: кто-то сорта фиалок выводит научным образом, кто-то позеленевшие царские копейки коллекционирует, кто-то старый «Москвич» в гараже любовно перебирает. У всех что-то свое, у кого маленьких детей нет. Ну, а этот вот часы у себя в голове подводит, когда на нас Польша с Эстонией нападут. Потом хуже. Монополярная депрессия, перешедшая в натуральный психоз вот только что, на наших глазах, за несколько последних дней… Вы тоже запоминайте, доктор. С таким или почти таким каждый из нас сталкивается то тут, то там. Выраженность, конечно, разная. И направление всего этого…
Ординатор кивнул, блеснув глазами. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но догадался промолчать, и это завотделением порадовало. Адекватный парень. Года через два он станет не хуже ушедшего Ляхина, а произошедшее будет ему хорошим уроком. Такое работает как прививка.
— Риск суицида?
— Не думаю. Не тот типаж. Риск открытой агрессии, скорее.
— Тогда все правильно, — он поморщился. — Не хватает нам тут…
Фраза была недосказанной, но все поняли. Психоз, или пусть даже просто нервный срыв коллеги, — это в клинике совершенно не то же самое, что в каком-нибудь «офисе по продажам» или фармпредставительстве. Здесь это недопустимо, так что все действительно правильно: к заведующему отделением не придерется ни один агитатор за толерантность и права человека. К сожалению, осознание этого простого факта совершенно не улучшало настроение. С минуту все стояли и молча продолжали смотреть на закрытую дверь. Потом, встряхнувшись, потянувшая стоящего в каком-то отупении молодого врача за рукав халата доктор Варламова вышла не попрощавшись — к больным, к работе. Первым делом она прошла быстрым шагом по коридорам. Меланхолично стоящего где-нибудь у окошка Ляхина — чего она непонятно почему ожидала — не было. Зашла в ординаторскую — там все тихо и мирно, прямо островок деловитого спокойствия, только юная интерн глазками хлопает, ждет какой-нибудь команды. Принадлежащая Ляхину половина стола не изменилась: валяется пара ярких шариковых ручек, лежит открытый на чистой странице блокнот, в углу едва держится, не падая, потертый карманный справочник «Гедеон Рихтер». С минуту мрачно поглядевшая на все это доктор вышла, так и не произнеся ни слова: интерн позади буквально всхлипнула. Настроение было испорчено безнадежно, чертов идиот… И ведь пятница на дворе, почти конец рабочего дня! Еще раз по палатам, проглядеть напоследок «истории» больных, своих и отданных молодежи, — и все, можно домой. Дочка как раз в том возрасте, когда общение приятно обеим: важно не упустить момент, тогда есть шанс сохранить теплоту ощущений семейного родства на всю жизнь. Потом, годам к 14–15, будет уже не то: насмотрелась по подругам…
Доктор Варламова лишь раз оглянулась на все еще глухо закрытую дверь заведующего отделением, когда уже все закончила и отпустила молодых врачей. Сплошь ресницы и губы, только бантиков не хватает. Дурочки, за редкими исключениями, но и это тоже нормально. Как любой опытный врач, она неоднократно бывала свидетелем тому, как нервные, робкие или просто совершенно не взволнованные перспективой трудиться в терапевтическом отделении вчерашние студенты за считаные годы превращались в цепких и умелых профессионалов. Ляхин в какой-то мере был исключением: когда он пришел к ним, он уже знал, что делать. Тогда ей показалось, что он на редкость мрачен для своих лет. Знать бы, во что это выльется…
Час спустя, уже надев пальто и попрощавшись с дежурантом, она подошла к сестринскому посту.
— Леночка, не выходил Александр Иванович?
— Нет, я не видела.
Магги кивнула и задумалась, — даже уже заранее подняв руку, чтобы постучать в дверь заведующего, но так к ней и не подойдя. «Бред, — возмущенно сказала она себе мысленно. — Нет, не это надо же, так лихо настроение испортить перед выходными! Просто свинство!»
Круто развернувшись и пошагав наконец к выходу, врач трясла головой и едва ли не рычала от злости. Надежда на то, что гнусное ощущение пройдет к моменту прихода домой — к ужину, теплому пледу и дочкой под боком, вдвоем у телевизора, была слабой. Ну, пусть это хоть к понедельнику кончится, — и так, чтобы не возвращалось. Опухоль там или не опухоль, у каждого человека в наши дни было достаточно собственных проблем и задач, чтобы осложнять свою жизнь еще больше чужими. Ну так пусть оно и будет дальше. Как говорится, утро мудренее вечера, а понедельник субботы. Сейчас был только вечер пятницы.
Назад: Четверг, 14 марта
Дальше: Воскресенье, 17 марта