Среда, 13 марта
Враждебные режимы от Венесуэлы и Ирана до России используют поставки энергии в качестве средства давления на своих соседей… Мы привыкли думать в терминах, касающихся ведения обычных войн между государствами, но энергия сейчас становится предпочтительным видом оружия для тех, кто ею располагает… Необходимо избавиться от геополитических угроз со стороны богатых нефтью режимов… США сохраняют массивное военное присутствие за рубежом, частично для того, чтобы защитить жизненно важные для нас нефтяные поставки…
Ричард Лугар, Председатель Сенатского комитета США по международным делам, 29.08.2006
Российская власть, руководствуясь советскими стереотипами, по-прежнему считает НАТО враждебным блоком. Это глубокая ошибка, потому что совершенно очевидно, что уже никто на Россию не собирается нападать, а тем более НАТО.
Борис Немцов, 19.05.2006
— Многоцелевая атомная подводная лодка типа «Лос-Анджелес» — это самоходное и смертоносное произведение искусства.
Фраза была пафосной, но каждый из услышавших ее не мог не улыбнуться с полным пониманием: она была при этом абсолютно верной. Впрочем, непонятливых в центральном посту «Сан-Хуана» быть не могло — их не пускали туда, даже когда лодка находилась в порту приписки, надежно пришвартованная, — семь с лишним тысяч тонн стали, сплавов и электроники. И всего остального, что делало ее столь хорошим аргументом в международных политических разногласиях. Тем более таких людей не могло быть здесь, в море. «Глубоком синем», как гласит расхожий штамп, — а на самом деле черном, как ночь, и лишь на невидимой поверхности белом от обрывков разметанной ветром пены.
Ни лодка, ни сам ее тип не были новыми: закрывшая огромную серию субмарина «Шайен» вошла в строй еще в 1996 году. Тип не мог считаться и лучшим в мире: это звание было прочно завоевано сериями «Сивулфа» и «Вирджинии». Однако «Сивулф» был слишком дорогим для нашего времени, а «Вирджинии» начали строить до обидного поздно. В результате и тех, и других, пусть и действительно лучших в мире ударных атомоходов, было слишком мало. Собственно, именно поэтому «Лос-Анджелесы» и оставались становым хребтом Флота, его настоящей «рабочей лошадью». И будут оставаться: возраст не сделал их менее смертоносными. И менее красивыми — для понимающих скрытое значение этого параметра людей.
— Боюсь, мне не кажется слишком удачным слово «произведение».
Командир подводной лодки посмотрел на произнесшего эти слова офицера и широко улыбнулся. Он на редкость много для подводника улыбался и вообще на не слишком проницательного человека производил впечатление провинциального бакалейщика или даже пастора, надевшего военно-морскую форму случайно, по ошибке. Эдакий добряк: недалекий, но отзывчивый и готовый помочь ближнему. Как бы. Забавно, что служившие с Майклом Даблъю Мартином по многу лет предпочитали не разубеждать в этом заблуждении новичков или чужаков. Наблюдать за тем, как до молодых матросов, старшин или получивших первое назначение в жизни младших офицеров медленно доходит действительное положение дел — это и вправду было по-настоящему смешно.
— Да?
В короткое слово было вложено многое: ирония оказалась лишь самым внешним слоем интонации.
— Майкл, «произведение искусства» подразумевает что-то одно, единственное. Некую единицу. Оглянись на 120 вправо.
Было видно, что первым побуждением Мартина действительно было оглянуться, — движение пробежало по лицам стоящих перед ним офицеров, как ветер по пруду. Потом, так и не обернувшись, он широко улыбнулся: искренне и с удовольствием. Это послужило сигналом, — скрываемые многие часы улыбки вырвались наружу. Планшет оперативной обстановки за спиной командира «Сан-Хуана» выглядел декорацией из полуфантастических фильмов времен «холодной войны»: зеленые силуэтики покрывали его так густо, что места для записей переставало хватать, и планшетисту приходилось опускать индексы. Не «SSN 769», а «769»; не «SSN 757», а «757», и так далее. Даже само распределение силуэтов, примитивных пиктограмм на планшете могло сказать опытному взгляду многое. Редкая цепочка восточнее «крыши» Скандинавского полуострова, спины прыгающего через Ботнический залив «тигра», с детства знакомого каждому по картам из «Нэшнл Джеографик». Широкий веер «рабочих пар» по всей вертикали Атлантики, почти точно вдоль проекции Срединно-Атлантического хребта: «бумер» и прикрывающий его «охотник» в каждой. И устремившийся вперед, как брошенное умелой рукой копье, растянутый на многие сотни миль, асимметричный ромб ударных субмарин: все, что мог выслать в море Атлантический флот. Угадайте, кто был в основе ромба? «Лос-Анджелесы», разумеется. «Толидо», «Александрия», «Сан-Хуан», «Мемфис» — если перечислять их названия не по алфавиту, а по датам вступления в строй, считая от самой современной — как принято во флоте. «Мемфис» вошел в строй в 1977 году: он был старше, чем большинство членов его экипажа. «Толидо» — в 1995-м: лишь четыре «Лос-Анджелеса» из шестидесяти двух (или сорока пяти, если считать только находящиеся в строю) были «моложе» его. Сорок пять субмарин типа «Лос-Анджелес», вы можете представить эту мощь? Три «Сивулфа». Пять «Вирджиний». Вместе они стоили в разы больше, чем планируемый на следующее десятилетие пилотируемый полет на Марс. Вместе они могли уничтожить все флоты всех стран мира за всю историю человечества от изобретения пара: от броненосных фрегатов и паровых таранов до новейших типов, — десятки классов, сотни вымпелов. Всех, имеющих право существовать только потому, что это разрешается ими — сильнейшим флотом мира сейчас, на текущую секунду. Флотом державы, в одиночку способной справиться с любым врагом: где бы он ни находился и что бы он о себе ни мнил.
— Сэр?
Чернокожий старшина подошел из-за спины так тихо, что командир атомохода удивился. Не в первый, впрочем, раз. Парень двигался с грацией, подошедшей бы кугуару или рейнджеру, — не подводнику. Было такое ощущение, что в несущейся в толще черной воды стальной капсуле он не на своем месте, но парня это, похоже, не тревожило. Десяток лишних фунтов жира и чуть больше спокойствия на лице — и он был бы похож на остальных.
— Да?
Старшина протянул листок пластика и улыбнулся. Нет, уверенности в нем хватало, с этим все было нормально. Но спокойствия в парне не было — за зрачками его больших черных глаз сидел готовый к мгновенному укусу хищник. Зачем? Это коммандер Мартин угадал уже несколько лет назад, и своя догадливость до сих пор доставляла ему удовольствие.
— Спасибо, Вилл.
Они улыбнулись друг другу: рыхлый и краснощекий коммандер, мановением пальца повелевающий концентратом смерти миллионов людей, и одинокий юноша с простым спаренным шевроном на плече и глазами убийцы.
Несколько секунд, пока парень отходит, командир подводной лодки продолжает улыбаться уже в его спину. Что ж, такие ребята найдутся за спиной каждого человека, облеченного столь невероятной властью. Но не каждому везет их опознать. Впрочем, везение не имеет здесь никакого значения и, как ни странно, не приносит ровно никакой пользы. Да, командир атомохода знает, кто именно на борту «Сан-Хуана» обязан его контролировать «окончательно»: то есть сыграть свою роль тогда, когда рухнет вся многослойная система контроля целиком, сверху и донизу. Скажем, сошедший с ума коммандер Мартин неожиданно получит поддержку офицеров, основанную на общем членстве в дорожном клубе «ААА». Дескать, именно поэтому друзья-офицеры не повиснут на нем с трех сторон, как пираньи, когда, пустив обильную пену изо рта и подвывая от энтузиазма, он начнет тыкать командирским ключом на стальной цепочке в пульт с красными кнопками. А, наоборот, будут поддерживать его флотскими кричалками, знакомыми каждому еще по училищу. И вот именно тогда корабельный старшина 2-го класса его и убьет.
Майкл Даблъю Мартин усмехнулся — мягкой, чуть смущенной улыбкой доброго человека. Он не собирался сходить с ума, не собирался рваться к гнезду запуска ракет, расшвыривая вцепившихся в свои плечи товарищей и выкрикивая маоистские лозунги либо девизы Ку-клукс-клана. Он всю жизнь честно выполнял свой долг и собирался честно выполнять его и теперь — в самой важной миссии своей жизни. Миссии, о которой они все мечтали с юношества. Которая и определила собственно — обречь себя на каторгу подготовки к вступительным тестам училища, с небольшими, в общем-то, шансами, или остаться в родном городе и стать, скажем, водителем муниципального автобуса с прилагающейся спокойной, размеренной жизнью и неплохой медицинской страховкой. Миссии, о которой они говорили со свежеприобретенными друзьями, только-только надевшими тогда на коротко стриженные головы новенькие форменные фуражки. Но… Тогда все было иначе. Путь до трех золотых шевронов на рукаве кителя не сказать чтобы был короток. Тогда они были уверены, что путь к рубежам пусков ракет для «бумеров» им придется прокладывать с боем, теряя и теряя вымпелы. Ежесекундно обливаясь холодным потом от «пингов» сыплющихся с небес буев русской противолодочной авиации. Обмениваясь короткими, жестокими уколами с наваливающимися со всех румбов, сверху и снизу «Викторов» и «Альф», а потом даже «Сьерр», а потом даже «Акул». Таясь от рыскающих по поверхности надводных сил среднего тоннажа, команды которых отлично знают, что от их боевой эффективности напрямую зависит, превратятся ли тысячи квадратных миль между Архангельском и Баку в засыпанную хрустящим пеплом пустыню с яркими вкраплениями стеклянных лужиц. Теперь… Теперь все было иначе. Пока он учился, пока зубрил технические характеристики будущих противников и шевелил губами, запихивая в свою память сомнительные сведения о командирах «Гриш» и «Удалых», пока просто учился правильно произносить эти названия, наконец, — все это почти кончилось. Голодающие русские начали резать корпуса субмарин, начали продавать на металлолом и на «объекты экстремального подводного спорта» свои фрегаты и крейсера. И не просто начали — сочли это настолько выгодным, что ввергли в шок военных моряков всего мира, мучительно пытающихся примерить происходящее на себя. Каково это, интересно, — когда важнейшую вещь в твоей взрослой жизни отнимают и продают или просто выкидывают? Как можно пережить это — и продолжить служить, готовясь честно исполнять то, чему тебя учили десять, пятнадцать или двадцать лет? На чем исполнять? На компьютерном джойстике? И зачем, если твое собственное государство четко объяснило тебе, что защищать его не нужно?
Русских коммандеру не было жалко — жалость вообще глупое чувство. Одна капля спокойного профессионального сочувствия, — это было то, что совершенно не мешало исполнять долг. Свой собственный, обусловленный давно оформившимися представлениями о том, что такое правильно, а что такое неправильно. Что такое польза для своей страны и что такое ее благодарность людям, приносящим пользу. Забавно, что какие-то признаки понимания этой простой системы представлений начали после десятилетия полного маразма демонстрировать и сами русские — пусть и поздно, буквально несколько лет назад. Они «затормозились», если это так можно назвать, даже ввели в строй пару новых единиц, но у профессионалов это вызывало уже только усмешку. Поздно. Два крейсера и один авианосец на огромный театр военно-морских операций, от того же Архангельска до Исландии — это не сила, это просто драгоценная мишень. Шесть «Акул», одна «Альфа», одна «Сьерра» первого поколения, четыре «Виктора»? Теперь у русских просто не осталось достаточно вымпелов, чтобы хоть как-то прикрыть свои границы даже от пары десятков «Лос-Анджелесов» и идущих за ними «Бумеров». Теперь поздно.
Коммандер с неохотой оторвал взгляд от планшета оперативной обстановки и недовольно покачал головой. Три месяца назад до его сведения впервые довели тактическую концепцию применения 12-й эскадры подводных лодок специального назначения в целом, и тогда он был как минимум удивлен чужой глупостью. В то же время за неожиданно короткий срок командиру «Сан-Хуана» стало ясно, что его собственное мнение в отношении этого вопроса интересует очень ограниченный круг лиц. План был откровенно странным — в нем было слишком мало логики. Эскадру разворачивали нешироким фронтом для перехвата одной-единственной русской лодки, находящейся в конкретном квадрате моря, на полигоне. Это подразумевало, что лодка находится под прикрытием надводных сил русских, включая несколько специальных кораблей. Однако при этом логичная последовательность действий, диктуемая в первую очередь именно нарядом выделенных сил, просто отметалась. Перехват был не учебным, а боевым, но действовать по надводным единицам запрещалось категорически, императивно. «Саратов» должен был быть перехвачен и уничтожен со стопроцентной гарантией — на это нацеливались четыре «Лос-Анджелеса», но прикрывающие русского «охотника» корабли отряда обеспечения нельзя было контратаковать даже в случае их фактического противодействия. При этом на собственно обнаружение субмарин 12-й эскадры русскими смотрелось «сквозь пальцы», — на совещании было официально объявлено, что этот фактор считается не слишком значимым. Где во всем этом бреде хоть какое-то подобие смысла, коммандер тогда не понимал и от этого нервничал. Однако позже его несколько «отпустило». Это произошло спустя неделю, когда на специальном совещании командиров субмарин эскадры появился незнакомый капитан с ленточкой «Военно-морского креста» на кителе. Именно тогда, выслушав несколько новых вводных, Майкл Даблъю Мартин впервые осознал, что за известным ему куском плана наверняка все же подразумевается некий имеющий смысл фон.
12-ю эскадру подводных лодок специального назначения ставили во «второй эшелон» 2-й группы, за двенадцатью вымпелами 4-й и 6-й эскадр, выходящими к русскому побережью изогнутым «крюком» или «серпом», в «рукояти» которого и находилась их эскадра. Смысл этого маневра был ясен, но это не объясняло вопиющую разницу в классификации «Саратова» как легитимной цели, а охраняющих и сопровождающих ее фрегатов, торпедолова и приборного судна как чего-то в высшей степени неприкасаемого. Не объясняло, почему убивать русский «охотник» посылают не «Сивулф», заблаговременно перегнав хотя бы один вымпел с Тихого океана. Но коммандер Мартин перевел взгляд на лицо капитана с «Военно-морским крестом» и задержал в легких готовый вырваться вопрос, хотя еще минутой раньше твердо решил не стесняться выразить свое мнение о плане. Эту чудесную, неповторимо красивую ленточку в наши дни увидишь не часто. Ее не было у командира эскадры капитана Берка, ее не было у командующего всей 2-й группой контр-адмирала Грума, гордости чернокожей Америки. Однако нельзя сказать, чтобы надевший форму в 1983 году и дослужившийся от помощника механика до командира ударной атомной субмарины в звании коммандера Мартин никогда не видел ее цветов «вживую». Офицеры-подводники — достаточно узкая каста, и если ты занимаешь офицерскую должность лет пятнадцать, то почти наверняка знаешь о сотнях своих коллег очень немало. «Военно-морской крест» был у бывшего командира «Мемфиса», — правильно, коммандер Гленн Даблъю Пендрик пришел на эту должность из Норфолка только летом 2006-го. Он был у старшего помощника командира того же «Мемфиса». Откуда одна из высших наград Флота, Корпуса морской пехоты и Береговой охраны США может взяться в колодках по крайней мере двух старших офицеров-подводников в самый разгар всеобщей борьбы за мир и международной разрядки? Извините, на этот вопрос ни разу не было дано хоть сколько-нибудь официального ответа. Неофициальных было полно, как и кажущихся теперь такими знакомыми загадочных полуулыбок, но они ничего не значили, потому что вскоре вопросы задавать перестали. Тугодумов вообще на атомных субмаринах не держат, об этом уже говорилось выше.
В общем, после очередных часов очередных совещаний и восприятия все большего объема ставшей доступной для них информации коммандер Мартин кое-что четко осознал. Будут там потом какие-то официальные разъяснения интересующимся представителям благодарной нации или не будут — если он хочет, чтобы темно-синяя с белым ленточка «Военно-морского креста» украсила его собственный синий китель, «Саратов» должен потопить он. И вот тут начинались проблемы. Не с боевой готовностью, разумеется: экипаж его лодки был готов справиться с любым противником, вплоть до «Кузнецова» со всей его свитой. Но в важнейшей боевой операции в своей долгой карьере «Сан-Хуан» оказался просто в худшей из возможных позиций. Приказом капитана Берка его шансы встретиться с «Саратовом», находясь в пятнадцати милях позади «Толидо», были сведены к нулю. Разумеется, коммандер Мартин понимал: десятки «Лос-Анджелесов» и четыре «Вирджинии» на русский Северный флот — это много. И четыре «Лос-Анджелеса» на один «Оскар-II» — более чем. Но то, что решением какого-то идиота с серебряными звездами на воротнике лучшая по тактической готовности субмарина эскадры поставлена в «мертвый угол» строя эскадры — это просто обидно. И как профессионалу, и как человеку. Если сравнивать — как четырехлетнему ребенку, которому подарили шикарный набор фломастеров, но настрого запретили трогать свежеокрашенные стены дома. Не слишком большим утешением было то, что «Мемфису» в свое время пришлось не лучше. Коммандер Пендрик уже высказался по этому поводу так, что превзойти его было сложно: в его родной Флориде есть, оказывается, такие слова, которые мог не знать к его годам и чистокровный американец, имевший возможность попутешествовать с папашей-морпехом по всей стране, слава Иисусу. Да вообще это не утешало, зачем перед собой хитрить? Четыре «Лос-Анджелеса» — это две пары, идущие в один и тот же квадрат с четко определенных курсовых углов и с заданным временным интервалом. Другие варианты обсуждались, разумеется, но ни один не был сочтен более удачным. Результат на одной чаше весов, риск на другой, и хаос при малейшем нарушении баланса. В такой обстановке нет места личным амбициям, каким-то желаниям или потребностям. Чего уж тут спорить. О цене знают все.
Момент, когда в центральном посту «Сан-Хуана» вдруг стало необычно тихо, случился несколько вахт спустя, когда коммандер Мартин и каждый другой, наверное, человек на борту прошел с десяток обычных плавных циклов, ошибочно именуемых «биоритмами». Смен бодрствования и фаз сна. Смен действий бездействием и обратно — и смен настроения: от мелкой обиды на судьбу — на удовлетворение собственной молодостью или зрелой силой. Как у всех. Три или четыре секунды, на которые без видимой причины обрывается негромкий обмен словами и фразами. Тишиной это назвать сложно — никуда не делись ни приглушенное сдержанное дыхание механизмов под ногами, ни шорох и попискивание многих десятков приборов. Но голоса из этого всего выпали, — а подобное чувствуется сразу. На суше про такие секунды говорят «ангел пролетел» и улыбаются; у подводников есть собственное, малоприличное выражение. Потому что если ты находишься глубоко под поверхностью моря и всего в сотне морских миль от русских, неожиданная тишина не расслабляет. За секунду напряжение в центральном посту сгустилось на порядок. Моряки вжали головы в плечи, одновременно разворачиваясь в стороны, окидывая взглядами десятки экранов, снимая показатели с сотен датчиков, определяющих жизнеспособность и боеспособность могучего стального зверя, продирающегося через толщу ледяной воды с людьми в брюхе. Секунды, пока струйки холодного пота скатываются между лопаток, впитываясь в тонкую ткань форменных футболок. Потом сразу несколько человек разворачиваются к старшему оператору главного гидроакустического комплекса, в просторечии сонара. Разворачиваются к широкому экрану перед ним, ориентируя остальных. Экран — это мешанина пятен и полосок нескольких цветов: нужно иметь очень узкую специализацию, чтобы научиться вычерпывать информацию из этого мельтешения напрямую, без интерпретаций, предлагаемых мощнейшим компьютером из имеющихся на борту. Но согнутая спина лейтенанта буквально излучает настолько густую смесь чувств, что тела делают все сами: по мускулам проходит первая разминающая стенки сосудов дрожь, невидимо-тонкая пленка влаги окутывает кожу, мышцы радужной оболочки подстраивают размер зрачков до идеального при данном освещении.
— Что?
Голос старшего помощника командира спокоен и ровен. Вопреки тому, что принято думать об обязанностях строевого командного состава, именно его должность традиционно подразумевает командование в бою. Когда начнется обмен ударами, в каком бы формате он ни происходил, именно «экзек» будет командовать фактическим применением оружия. Дело командира надводного корабля или субмарины — выведя их в заданную точку, подтвердить соответствие решения на использование оружия избранной тактической схеме. Так принято еще со времен ранних броненосцев, впервые ставших слишком большими и технически сложными для единственного старшего офицера. Когда убеленный сединами командир приказывал поднять стеньговые флаги «до места» или просто отдавал команду, начиналась работа старшего артиллерийского или старшего торпедного офицера корабля, или обоих. И так далее до самого низа, до младшего матроса в броневой чашке зарядного погреба глубоко в стальных корнях орудийной башни или старшины, снимающего показания амперметра с «пипочек» контрольных электродов торпедных батарей. На самом деле то, что сейчас не командирская вахта, а его, — это совпадение. Но ценное, поскольку как делалось раньше, так делается и теперь. Как бы. В целом. Потому что настоящий морской бой, бой равных или почти равных противников всегда представляет собой импровизацию и лишь в общих чертах укладывается в уставы. Исключения настолько редки, что входят в учебники истории.
Лейтенант поднимает ладонь вертикально вверх, останавливая вопросы. Возмутительное нарушение субординации — опять же с точки зрения уставов. Демонстрация серьезности происходящего и того, что акустик знает, что делает, — если смотреть с точки зрения людей, понимающих настоящую цену до предела зауженного профессионализма. Старший помощник командира «Сан-Хуана» дублирует жест лейтенанта. Пауза затягивается — и ощущение застывших на середине движения тел за спиной вызывает у лейтенанта-коммандера злую, широкую ухмылку, и краем не прорвавшуюся наружу. Пускай учатся: даже если сейчас это ложная тревога, финт напряженных нервов, — когда-то от способности сдержаться и не отвлечь даже вздохом занятого делом товарища может зависеть жизнь ста с лишним человек на борту. А опосредованно — и сотен тысяч на суше. Переоценить значение таких уроков практически невозможно.
Они все умеют работать в условиях жесточайшего стресса. «Переменного стресса», как это весьма неточно называется в специальной литературе. Гораздо точнее будет сказать «мельтипараметрического», но тогда это будет еще тяжелее для восприятия. Гроссмейстеры «быстрых шахмат» — это просто дети в песочнице по сравнению с офицерами, способными четко ориентироваться в потрясающе динамичной обстановке боя. Попробуйте играть в «быстрые шахматы» в мигающей цветомузыкой комнате, помещенной в скоростной поезд, и не просто входящий в вираж, а перемещающийся одновременно в трех осях. Причем рядом вопит с десяток человек, сообщая данные, каждая деталь которых способна изменить правила на доске на несколько следующих ходов. Трехмерной доске, если кто уже забыл, и резко уменьшенное по сравнению с шахматами число фигур на ней с лихвой компенсируется многообразием их типов. А потом комнату встряхивает, по ней проходит как будто ветер, половина экранов и индикаторов вышвыривает из себя рой разноцветных искр — и автоподстройка динамиков не успевает компенсировать тот всплеск децибел, который успеют выдать ребята из удаленного отсека. Живые, такие же, как ты, люди, к которым ворвалось пламя и которые понимают, что вот-вот пойдет фреон…
— Оскар-два, — неожиданно произносит лейтенант. Голос у него высокий, едва ли не юношеский, резко контрастирующий с комплекцией регбиста. К этому на лодке давно привыкли: это не самый худший недостаток из тех, что встречаются у взрослых людей, по нескольку месяцев проводящих вплотную друг к другу.
— Точно?
Это была единственная нота сомнения, которую лейтенант-коммандер себе позволил. Вполне простительная, учитывая его статус в эти часы.
— Да. Теперь я уверен.
— Командира в центральный.
Поведя руками, матрос у коммутатора неслышимо сказал в черный цилиндрик микрофона какие-то слова. Все, или почти все. Коммандеру Мартину нужно около двухсот сорока секунд, чтобы появиться в центральном посту и ритуальной фразой обозначить принятие на себя ответственности за лодку в полном объеме. Что, разумеется, не отнимает ни малейшего кусочка от собственной доли ответственности каждого из них.
— «Александрия»?
— Как раньше.
— Они их не чуют?
Этот вопрос был жестким и коротким, как укол булавкой. Почему говорят «не чуют», а не «не слышат» — бог его знает. Так принято почему-то. Проще привыкнуть, чем переучивать столько людей.
— Не похоже.
Вопрос был безличным, но поняли его все. Итак, ситуация была не просто «забавная» или «интересная», — она как-то резко, за потребовавшуюся лейтенанту на ответ секунду вышла из очерченного планом русла. Атомный подводный ракетоносец типа «Оскар-II», а конкретно «Саратов», должен был находиться в четко определенном квадрате, выполняя описанную во вполне конкретных формулировках учебную задачу. Пара «Александрия» и «Сан-Хуан» была второй из входящих в этот квадрат, причем входящей с заметно более северного румба, чем «Толидо» и «Мемфис». Именно поэтому у их пары оставалось сравнительно немного шансов на то, что русский уцелеет к расчетному времени их подхода. И конкретно у «Сан-Хуана» — приблизительно вчетверо меньше, чем у «Александрии». Но если лейтенант не ошибся и стоящий многие десятки миллионов долларов главный сонар «Сан-Хуана» не обманут шумовым фантомом, какие иногда встречаются в океане, то этот факт становится важнее, чем десятки уже устаревших фактов до него. Приказ командиру «Саратова» был отдан командованием 1-й флотилии подводных лодок Северного флота. То, что капитан 1-го ранга не станет его выполнять, просто не представлялось возможным. Но «Оскар-II» (по русской классификации «Антей») здесь — и это точно «Саратов», потому что это их единственный «Оскар» на севере. Сумели ли русские вернуть в строй «Воронеж» — несколько лет назад несомненно лучший «охотник» их Северного Флота? «Орел» достоверно в ремонте, и его окончание даже не планируется на ближайшие два года, но «Воронеж» — это вариант. Возможный, пусть и не с самой высокой степенью вероятности. Но если имеющий место — то резко осложняющий ситуацию для 12-й эскадры подводных лодок специального назначения. Можно было быть каким угодно патриотом, но профессионалы знают, чего может стоить готовый к бою «Оскар-II» со сплаванным экипажем. Проверять его качества на себе не хочется никому — достаточно вспомнить, что твоя собственная замечательная лодка принадлежит к классу, действовавшему еще в середине 70-х годов прошлого века. Да, первая в «улучшенной серии», но серии уже другого, старшего поколения…
Командир «Сан-Хуана» возник в центральном посту точно в предсказанное про себя лейтенантом-коммандером время. Даже если он спал, на его лице и в его глазах это не отражалось никак. Прищуренный взгляд уверенного в себе бойца слабо вязался с пухлыми щеками добряка, но к этому на лодке давно привыкли, — это был случай из той же серии, что и голос лейтенанта на сонаре, разве что еще более резко выраженный.
Несколько четко сформулированных фраз ввели коммандера в курс дела: оперативная обстановка изменилась, и его старший помощник полагал, что весьма радикально. Вместо одного русского, привязанного для них к колышку, если так можно выразиться, вдруг возникает второй. Конечно, это могло быть и иначе — согласно всем имеющимся документам, второго «Оскара» у русских здесь не было и быть не могло. Коммандер сослался на несколько документов, допуск к которым не имел даже его старший помощник, и это прозвучало достаточно твердо, чтобы его убедить. Но это все равно не объясняло происходящего. Да, в определенных пределах командиры немногочисленных русских субмарин обладали некоторой свободой: никто не мог запретить капитану 1-го ранга с десятком согласных в фамилии маневрировать в пределах полигона согласно собственным представлениям о том и о сем. О подготовке экипажа, например. Но сейчас он был не на полигоне, а почти в полусотне миль от его границ. Почему?
Планшетист вел прокладку светящимся маркером — курс и скорость русского оставались неизменными с момента обнаружения. Характерный для «Оскара-II» звуковой профиль не менялся, не исчезал — значит, он действительно мог являться настоящим. Амплитуда цифровой «росписи» русского медленно увеличивалась — это означало, что «Сан-Хуан» его постепенно, и не слишком быстро, нагоняет. Примерно в таком же формате было интерпретировано еще несколько параметров: логичных, реальных и укладывающихся во все то, к чему их готовили столько лет. И все равно — это было неправильным. Русский находился на почти параллельном курсе, между ними и «Александрией», при этом его скорость была ниже, чем у обеих. «Александрию» в течение многих часов они вели на самом пределе разрешающей способности сонара, никаких резких эволюций она не совершала. Именно поэтому, собственно, вахтенный офицер и заключил, что коммандер Дойл русского не чует. Значит, «Саратов» пристроился за «Александрией», но с затененных работой собственных винтов «глухих» кормовых румбов не чует «Сан-Хуан».
Сама эта мысль была страшной. Судя по всему, одна из вводных старшего помощника могла лечь точно в цель: русский по крайней мере мог быть охотником, использующим свою предполагаемую позицию на полигоне как приманку. Пустую позицию. То, что, пусть и окольными фразами, но высказав такое предположение, лейтенант-коммандер Бурьянек не объявил боевую тревогу, коммандера больно кольнуло изнутри. Судя по всему, не до всех и не до конца дошло то, для чего они здесь. Можно простить матросов, которые не знают почти ничего, но не старшего офицера. Два десятилетия назад расплатой за такую замедленность реакции могла бы стать гибель лодки и экипажа.
— Боевая тревога.
Команда была тихой, но реакция на нее оказалась именно такой, какой всегда. В голливудских фильмах в этот момент звучит ревун и раздается топот бегущих ног десятков потеющих от торопливости людей. Очевидно, режиссеры даже не задумывались о том, что современные сонарные системы способны услышать с мили удар шарика для пинг-понга о деревяшку. Или изначально решили сэкономить на консультациях. Зазвучи на борту «Сан-Хуана» ревун — и через три секунды русский начнет разворачиваться, приводя их в угол, в пределах которого чувствительность его сонара станет адекватной. А угол доворота торпед его возможного залпа — «экономным», то есть минимальным. Да бог с ним, с ревуном, просто учуй он их сейчас хоть интуицией командира — и все будет иначе. Развернется русский наверняка вправо — это позволит ему оказаться почти точно за кормой «Александрии». Состворенные по отношению к «Сан-Хуану» «Саратов» и «Александрия» — это еще опаснее, чем русский в одиночку. Для Юджина Дойла обе акустические метки будут накладываться одна на другую, и на тех же кормовых румбах его специалисты будут идентифицировать происходящую прелюдию к схватке как что-то непонятное, но наверняка не опасное. В конце концов, их корму прикрывает «Сан-Хуан», значит, за кормой не может быть никого чужого. Для них же, для «Сан-Хуана», это окажется «свой на фоне чужого», значит, действовать придется с очень большой, почти невыносимой осторожностью. Риск попасть в «Александрию» прошедшей мимо русского торпедой будет в такой ситуации значимо отличаться от нулевого.
— Почему русский отстает?
Этот вопрос коммандер оставил без ответа, и он повис в воздухе, как невидимый сгусток дыма. Отсеки и боевые части один за другим докладывали о готовности, и в центральном посту «Сан-Хуана» далеко не один офицер мучительно размышлял о том, насколько быстрее изготовится к бою экипаж вражеского «охотника» и не сделал ли он это уже пять, десять минут назад.
— Ход пол-узла тише. Лево пятнадцать. Держать глубину.
Кто-то машинально кивнул: маневр был почти классическим. Лодка проводила боевую операцию на значительных глубинах, и буксируемая за кормой тонколинейная антенна изгибалась, как хвост ядовитой змеи длиной в 5000 футов. Ее ориентация в трехмерном пространстве в значительной степени определяла эффективность гидроакустического комплекса в целом. Соответственно, потеря половины узла хода была достаточной платой за ту фору, которую могла им дать ТВ-23/29, антенна, стоящая так много миллионов долларов, что это было даже удивительно.
— Исполнено.
Русский начал разворачиваться вправо — то ли почуял, пусть и неясно, что-то происходящее за собственной кормой, то ли в профилактических целях. Скорость он не увеличил. Что это означает, коммандер Мартин затруднился определить. Малая скорость резко уменьшала для «Саратова» риск быть обнаруженным и в некоторой степени улучшала приемные характеристики пассивных компонентов его собственной гидроакустики. С другой стороны, он все больше и больше отставал от «Александрии», и невозможно было ответить точно, окупается ли для него увеличение дистанции этими плюсами. По непрерывно текущим через пространство центрального поста выкладкам, скорость русского была ненамного больше, чем 7 узлов. Этого должно было едва-едва хватать, чтобы удерживать буксируемую антенну «Саратова» от погружения под собственной тяжестью. Как вариант — антенна им за корму не выпущена. Или выпущена на часть длины, и русский командир полагается на низкочастотную пассивную систему, антенна которой уложена вдоль корпуса лодки. Так дерутся рыбы, у которых по боку идет цепочка самых натуральных барометрических датчиков, позволяющих чувствовать присутствие своих и чужих в пространстве вокруг. Насколько было известно, буксируемые антенны всех типов лодок, состоящих на вооружении русского флота, были заметно толще (и, соответственно, тяжелее), чем американские аналоги. Это осложняло русским работу на относительно малых глубинах и на сверхмалых скоростях. Однако в данном случае ни та, ни другая проблема не была острой, и коммандер уверенно принял для себя ее эффективность на настоящий момент приблизительно равной собственной. Он вообще не считал русского капитана 1-го ранга слабее себя, не считал его экипаж слабее экипажа «Сан-Хуана». Можно было надеяться, что даже сам по себе такой подход дает ему лишний шанс по сравнению с «Александрией». Шанс не упустить чужой финт, когда сложится ситуация «на краю»: выбирая, поверить в свою неуязвимость, или потратить лишние минуты для того, чтобы занять позицию, лишь на какой-то гран более выгодную.
— Увеличивает ход! Читаю девять узлов… Десять. Так десять!
Коммандер держал паузу, щуря глаза. Быстро реагировать на каждое движение противника — это тоже штамп с киноэкрана. Позади вяло извивается антенна, любой резкий маневр заметно снизит ее эффективность. Пусть на какие-то минуты — но и этого может хватить, чтобы решить исход боя. Схватка современных субмарин — это действительно почти фехтование, здесь избитый штамп подходит превосходно. Но это фехтование ведется не на мушкетерских шпагах, а на эластичных рапирах многомильной длины. При этом число дуэлянтов может колебаться в весьма широких пределах, но все они в любом случае набиваются в единственный бассейн с глицерином или чем-то другим таким же вязким. Весело, чего сказать…
— Второй контакт!
Голос лейтенанта уже не казался высоким. По правде говоря, на его тембр уже никто не обращал внимания. Если это второй «Оскар-II»… Если «Саратов» сидит и ждет их посредине полигона, а за кормой крадущейся к нему «Александрии» появляется второй… Кто это, «Воронеж»? Или нет?.. Или да?.. Подумайте, осознайте эти вводные, определяющие даже самые основные варианты развития ситуации. Ведь все это ерунда, если смотреть фильм на белом экране, или играть в компьютерную игру, или двигать карточки по картонному игровому полю, как некоторые любят играть даже теперь, в XXI веке. Но все воспринимается совсем иначе, когда давлению за пределами прочного корпуса нужен всего один прокол диаметром с карандаш, чтобы убить десятки людей. Совсем иначе, можете поверить…
Никто даже не успел задать бессмысленный вопрос: лейтенант с облегчением выдохнул «контакт надводный». Минуты, потом другие. Коммандер Мартин отдал нужный приказ в нужное время, и они чуть довернули за русским, уводя собственную прицельную линию дальше в сторону от по-прежнему ничего не замечающей «Александрии». И ставя «Оскар» между собой и русским сторожевиком, почти неслышимо крадущимся по поверхности. Бой в трехмерном пространстве, даже на этапе «выхода в позицию залпа», — это было бы потрясающе красиво, если бы нашлась возможность выразить происходящее хоть в какой-то форме, имеющей отношение к искусству. То, что лишь одна сторона принимала происходящее как бой, никакого значения не имело. Русский получил бы право на жалость к себе, если бы сидел на своем полигоне, как барсук. Прикрываемый сторожевиками и уверенный в том, что его защищает если не статус территориальных вод, то формально «мирное время». Тогда да, тогда перед пуском торпед экипажу русского можно было бы достаточно искренне посочувствовать. Но русский неожиданно оказался боеготов, неожиданно оказался, не хуже по крайней мере «Александрии» — не самого слабого экипажа в эскадре и в группе. Дай ему шанс, объяви ему, что началась война, — и он прикончит «Александрию», позовет на помощь «Буревестники» и мелочь наверху и развернется на «Сан-Хуан» и остальных еще до того, как с береговых полос взлетят противолодочные «Маи», «Медведи-Ф» и последние старые «Барракуды». Не без некоторых шансов сравнять итоговый счет. У «Саратова» шесть торпедных аппаратов: пусть теоретическая, но самим фактом своего существования эта возможность изменяла психологическую ситуацию радикально. Теперь в своей смерти русский будет виноват сам.
— Mk48 mod 5 в аппараты. Установка взрывателя — контактный.
— Mk48 mod 5 в аппараты номера с первого по четвертый, установка взрывателя — контактный для всех, принято.
— Режим наведения активный.
— Решение подтверждаю…
— Режим активный, принято.
Несколько команд вполголоса, несколько индикаторных ламп меняют свой цвет. Время было, но опоздать с этим конкретным приказом коммандеру хотелось меньше всего. «Неизбежные на море случайности» — знаете такую формулировку?
— Время?
— 70 секунд.
В отношении надводных единиц Мартин презирал классификацию НАТО и в разговоре с собой всегда называл русских так, как они сами звали себя. Не «Модернизированный „Кривак-I“», а «Буревестник»; не «Кривак-II», а «Буревестник-М». Почему в отношении индексов атомных и дизельных субмарин и самолетов ВВС своего флота никакой проблемы он не видел, было даже странно. Но не более того: по его глубокому убеждению, психоанализ был развлечением богатых бездельников.
— Открыть крышки торпедных аппаратов.
Номера он не назвал: это означало, что «товсь» дается на все четыре. Расчеты данных для залпа занимали достаточно длительное время, но стрелять по способному выдать 33–35 узлов атомоходу «навскидку» означало не уважать своих налогоплательщиков. Это была та часть решения, которая ложилась на него: всем остальным сейчас было кому заняться.
— Время?
Время не просто шло, оно прессовалось, как густеющее желе. Русский довернул еще чуть вправо — услышал ли он их? Интерпретировал ли почти бесшумные щелчки обрезиненных роликов как что-то, имеющее искусственное происхождение? Как что-то, несущее ему смерть? Хода он, во всяком случае, не прибавил: коммандер сам следил за вспомогательным экраном, выдающим трансформированные в цифровую форму данные по нескольким параметрам для обоих контактов. У «Оскара-II» два реактора по 190 мегаватт каждый, но его водоизмещение превосходит линейные крейсера Первой мировой: за оставшиеся ему десятки секунд он не сумеет уйти.
— Ноль…
Снова пауза, все смотрят на него. Вот такие моменты остаются в людской памяти навечно. Можно догадаться, что описание происходящего в центральном посту «Сан-Хуана» в этот день будет описано в десятках мемуаров — лет так через двадцать. И в каждом случае центром эпизода будет он, будущий кавалер «Военно-морского креста».
Коммандер Мартин поймал взгляд старшего помощника и даже успел улыбнуться. «Ноль» не означало «пли!», это была очередная отправная точка, соответствующая получению огневого решения. С «нуля» оно начинает непрерывно устаревать, но при этом продолжает поддерживаться и обновляться в почти полностью автоматическом режиме. Операторы будут парировать новыми вводными лишь самые значимые изменения параметров цели, но это в любом случае будет гонка между непрерывным снижением ее «качества» и попытками его повысить еще больше, хотя бы на какие-то сотые. Идеальное качество цели — это стопроцентная гарантия попадания (не поражения!). В жизни такого не бывает, слишком много важных факторов влияют на этот показатель. И в любом случае качество цели — это не императив. Можно все поставить на то, чтобы попадание было достигнуто, но при этом противник получит собственное решение, и не сумеет ли он реализовать его быстрее? Вот об этом забывать нельзя никогда, и именно поэтому поиск компромисса между своими собственными шансами и шансами врага — это верх искусства военного моряка. Такого искусства, аналога которому нет.
Коммандер Мартин продолжал щуриться, быстро пробегая глазами строчки на мерцающем экране. Остальные продолжали молчать: скороговорка занятых своим делом офицеров и старшин не в счет. Можно было догадаться, о чем думает каждый из них. Будет ли он связываться с «верхом», требовать еще одно подтверждение приказа, доведенного уже до всех. Ситуация там, на поверхности, могла измениться: президента сразил провалившийся в трахею соленый кренделек, реанимировать его не удалось, и сменивший президента в соответствии с Конституцией вице-президент приказал… Нет, не отменять операцию, не мириться немедленно со всеми — еще чего, а сразу нанести удар по русским военно-морским базам, аэродромам, ракетным шахтам, центрам связи. Сократив подготовительный этап на целый раздел, касающийся непосредственно 12-й эскадры. Объединенный список приоритетных целей для первого удара был длинным, и строка «политические и административные лидеры» занимала в нем далеко не последнее место: по этим будут бить не «Томагавками», понятное дело. Но коммандеру не было дела до всей сложности плана: он получил возможность исполнить один его конкретный пункт, подтолкнуть давно катящуюся вниз лавину событий новым фактором воздействия и не собирался эту возможность упускать. Роль 12-й эскадры подводных лодок специального назначения была определена четко: в обозначенный момент войти в такой-то квадрат моря, полагаемый русскими своими терводами и используемый как акустический полигон. Там обнаружить и уничтожить атомный подводный ракетоносец «Саратов», после чего отойти в другой квадрат. Оружие по эскорту русского ракетоносца применять категорически воспрещается. В другом квадрате быть тогда-то, после обозначенного периода ожидания приступить к выполнению второй части боевой задачи, а именно… Все это было расписано весьма вразумительно и на редкость конкретно, без обычных уклончивых формулировок, позволяющих при необходимости задним числом свалить вину за любое чрезвычайное происшествие на командира лодки. И не содержало требований запрашивать дополнительные подтверждения приказам после последнего сеанса связи. Шифрованные цифровые пакеты были получены поочередно подвсплывшими и затем вновь ушедшими в глубину «Сан-Хуаном» и его сестрами почти 16 часов назад. С этого момента они действовали уже даже не «практически», а полностью автономно. Четыре лодки эскадры поддерживали связь между собой, попарно, но более ни с кем. Пути назад просто не существовало. Наверху могла уже начаться война, и теперь они подвергаются риску того, что это не они будут топить русский «Оскар», а русские коллективными усилиями начнут топить их. Просто, без лишнего, разумеется, теперь предупреждения обрушатся на них всей мощью остатков своей военной машины. Пусть ржавой, но от этого отнюдь не потерявшей возможность быть смертоносной для отдельных неудачников. Но этот риск окупался: скрытность в последние часы перед залпом по «Саратову» одного из «Лос-Анджелесов» была сочтена более важной, чем обусловленное автономностью повышение степени риска для них самих. Наверняка это решение было вынужденным, но данный конкретный пункт инструкции не допускал двоякого толкования: раз отданный и подтвержденный, приказ больше не требовал дополнительных подтверждений. С того момента, когда лодки эскадры ушли с перископной глубины, «Саратов» был уже фактически мертв. Считалось, что варианты могут быть только в том, кто именно из командиров будет награжден за его уничтожение. Русские уже доказали, что они не правы. Это само по себе определяло то, что долго выжидать не надо, удар надо наносить сейчас.
Глаза синие, глаза серые, лица разных цветов: от бледной кожи ирландца до смуглости уроженца Филиппин. Коммандер знал каждого из них, в каждом был уверен. Чего ждать, зачем? Будет ли у «Сан-Хуана» лучшая позиция через минуту, через две, через час? Может быть, да, а может быть, и нет. Но за эту минуту или за этот час коммандер Дойл может неожиданно обнаружить то обстоятельство, что пока «Александрия» крадется к полигону, «Сан-Хуан» и «Саратов» уже готовятся палить один в другого за ее кормой. За этот час русские могут обнаружить, что чужих атомных субмарин в их терводах не одна, а четыре, забросать сотню квадратных миль акустическими буями и методично выбить лодки комбинированными действиями авиации и надводных кораблей. Незачем добавлять, что одновременно с этим они запустят свои ракеты по американским городам. Четыре «Лос-Анджелеса» в сотне миль от своих берегов, кружащие вокруг последнего их боеспособного «охотника», — эта информация будет интерпретирована совершенно однозначно. Тратить время на дипломатические ноты и «выражение решительного протеста» не станут в такой ситуации даже русские — их президент нажмет на кнопку, и мир кончится. Выходит, все зависит от него, коммандера Мартина. Судьба мира может решиться от того, промедлит он еще минуту в ожидании повышения качества цели или нет.
Это был уже профессиональный вопрос. Как только коммандер Мартин перестал думать о больших вопросах и занялся маленьким, ему сразу стало легче. Впрочем, все его размышления на самом деле длились буквально несколько секунд: умный человек (в прямом, избитом смысле этого слова) способен думать с потрясающей скоростью. Содержание за неполную секунду промелькнувших в его сознании мыслеобразов, от смазанных до отлично детализированных, писатель может потом размазать на половину романа. Качество цели было не идеальным, но вполне удовлетворительным, если вспомнить о том самом балансе параметров, о котором уже говорилось. Русский был вне полигона, и это было даже хорошо: меньше эскорта, а значит, меньше риск быть сначала обнаруженным, а затем атакованным. В то, что один «Буревестник» сумеет их загнать, коммандер Мартин не верил. Дистанция до «Саратова» была чуточку великовата — он предпочел бы дать залп, подойдя еще хотя бы чуть-чуть ближе, хотя бы еще на пять сотен ярдов. Но в том ракурсе, который занимает сейчас русский, увеличение «Сан-Хуаном» хода может быть услышано. Если позволить себе чуть иронии — последствия этого, при всем их разнообразии, качество цели в ближайшие минуты не увеличат точно. Значит…
— Готовность?
— Утвердительно.
— Решение?
— Утвердительно.
«Ждать дальше нечего, — сказал он про себя еще раз. — Пора».
— Экзек, — это коммандер Мартин произнес уже вслух. — Контакт-1 приказываю уничтожить. Авторизация…
Тело делало все само, и коммандеру вполне хватило неиспользуемых ресурсов сознания на то, чтобы в очередной раз оценить точность сложившихся за сотню лет формулировок. Отданный в Вашингтоне приказ атаковать получал командир боевого корабля. Приказ уничтожить конкретную цель получал от него уже старший офицер.
Код был прочитан и сверен: это тоже была формальность, которую в острой ситуации также можно было обойти. В конце концов, они не запускали ядерные ракеты.
— Аппараты № 1 и № 2, интервал 4 секунды. Перерасчет огневого решения. Аппарат № 3.
— Номера первый и второй, интервал 4 секунды, после перерасчет, после номер третий, принято.
— Так принято.
Пальцы старшины 1-й статьи мелькали над мягкими клавишами устройства ввода, как маховые перья на крыльях двух щебечущих птиц. Микродинамик едва слышно сдвоенно пискнул, Этот звук был здесь своим, офицеры и старшины в центральном посту «Сан-Хуана» приветствовали его горячими вспышками в подреберьях: получив сигнал «к бою», спланхи вытолкнули из себя в сосуды густую, темную кровь.
— Минус 6.
— Решение подтверждаю.
Голос коммандера был почти не слышен среди тихих щелчков и бубнящей скороговорки нескольких голосов: техасский акцент, акцент африканца, неистребимый акцент Новой Англии.
— Минус 3… Минус 2… Минус 1… Ноль.
Снова секундная пауза, пальцы на ребре стола побелели от напряжения.
— Аппарат № 1 — пли!
— Первая…
— Двадцать один… Двадцать два… Двадцать три…
Кто-то считал секунды вслух: абсолютно бесполезное занятие, но хоть как-то переключающее сознание. Так парашютистов перед боевой выброской учат дико орать «Джеронимо!»
— Аппарат № 2 — пли!
— Вторая…
Все это звучало скучно, буднично. «В кино, опять же, все гораздо интереснее». Мысль пришла и исчезла, коммандер Мартин с каким-то неожиданно отстраненным чувством осознал, что до конца так и не верит в происходящее.
Вопль старшего оператора сонара — его высокий голос снова режет уши. Их залп не мог не быть услышан, и его услышали. Через экран рванули строчки — параметры целей менялись все разом: для «Оскара», для одиночного сторожевика на поверхности, для «Александрии».
— Сбой! Сбой перерасчета!
Надо было отдать лейтенант-коммандеру должное: рефлексы у него оказались отточены идеально. Бурьянек не потерял ни секунды. Его слова были больше похожи на лай, чем на человеческую речь, но вводные были безошибочными: потерянное время было сведено к минимуму. И все эти секунды разогнавшиеся до 60 узлов девятнадцатифутовые стальные сигары мчались вперед через черноту ледяной воды, пробивая ее пингами действующих в активном режиме систем наведения. Русский выдал полные 20 узлов, когда они покрыли максимум треть разделяющего их расстояния, — наверняка оба его реактора были брошены в экстренный режим. «Оскар» рванул вправо, закладывая широкий восходящий вираж, взбивая слой воды за кормой в невесомую пляску кипящих пузырьков. Уйти от торпед невозможно, уклониться — другое дело: разворот на большой скорости давал русскому шанс резко изменить «ракурс», то есть значение углов встречи с острых до выраженно-тупых. Так действуют истребители в воздушном бою. Через какие-то секунды он сбросил за корму акустическую ловушку — еще одно неопровержимое доказательство того, что к бою русский был готов. Другое дело — не к тому, что за его кормой окажется не замеченный им второй «Лос-Анджелес». Который начнет стрелять без предупреждений.
Визг газовых турбин, гонящих торпеды вперед, был невыносим для уха: только компьютер мог транслировать изменение амплитуды их «звуковой росписи» в сотни ярдов. Через долгие секунды к парному росчерку двух рвущихся к цели Мк 48 mod 5 все же присоединился визг винтов третьей, вышедшей из аппарата № 4, из которого экзек вообще не собирался сначала стрелять. Эта пошла вперед, разматывая за собой тончайший многожильный кабель, как пуповина связывающий ее с лежащими на джойстике руками оператора. Ведущий ее оператор был в другом отсеке, но коммандер прекрасно представлял, что именно сейчас он делает и как выглядит его лицо. Скорость этой торпеды была ниже, чем у первых двух, но все равно: даже натренированный на сотнях и тысячах симуляций и десятках учебно-боевых залпов кадровый офицер едва успевал парировать толчками мелких мышц кисти ее рысканье. Каждый раз неожиданное, обусловленное непредсказуемыми флюктуациями в солености и температуре морской воды. Ее слои и «линзы» визжащая истекающим из сопел газом торпеда проскакивала за доли секунды, все это не могло значить для ее более чем полуторатонной туши ничего. Но все равно эти и другие факторы раз за разом уводили пиктограммку подводной цели из символического, не значащего на самом деле ничего визира на блеклом дисплее, крупном, пишущем одновременно 14 параметров, моделирующем позицию цели по отношению к торпеде, но всеми дорогими электронными мозгами системы не гарантирующем ничего. Они действительно могли промахнуться: всеми тремя торпедами по очереди. Выбери Бурьянек пассивный режим наведения, одобри Мартин его решение — и ловушка в расплывающемся хвосте взбитой пены за кормой пытающегося выжить «Саратова» могла принять на себя обе первые торпеды. С отстающей же третьей «один на один» русский мог и побороться: ее скоростные и маневренные характеристики указывали на телеуправление, и если бы капитан 1-го ранга успел понять это вовремя, то мог бы за несколько энергичных бросков сорвать захват. За этим последовали бы попытка повторить атаку на телеуправлении либо переключение на самонаведение — но их адекватность на этом этапе была бы неизбежно снижена. Если бы они ошиблись в выборе, если бы были хуже подготовлены — так могло бы случиться. Но не случилось.
Русский активно маневрировал, разгоняясь все сильнее и сильнее: на глазах склонившихся над панелью тактической обстановки офицеров «Сан-Хуана» показатель скорости его хода перевалил за отметку «30 узлов». Но на дистанциях до 42 500 ярдов водометный двигатель Мк 48 давал ей все 60, позволяя торпедам нагонять цель с каждой секундой. Пинги двух торпед «подсвечивали» корпус русского ярче, чем светится падающее с нью-йоркского небоскреба зеркальное яблоко в новогоднюю ночь. Командир «Оскара-II» все делал абсолютно правильно, но у него просто было слишком мало шансов в сложившейся ситуации. То, что его очередной энергичный доворот вывел «Саратов» на встречно-пересекающиеся курсы рвущейся к его корпусу смерти, уже не успело сыграть свою роль. Сонар еще успел принять характерную, жуткую «роспись» открытия крышек его 533-мм торпедных аппаратов, — но это было все. Даже если русский во всем этом кошмаре успел получить огневое решение, дать залп он уже не сумел. Через дисплей главного гидроакустического комплекса прошел сметающий символы шквал. Человеческий вой в центральном посту рванулся вверх и в стороны, как перевернутая лавина.
— Достоверная детонация…
Слова были бессмысленными, глупыми, — никому они не были уже нужны. Неполные пять секунд — торпеды наводились и маневрировали независимо, и одна явно потеряла сотни ярдов на каком-то из отворотов. Второй шквал знаков, расцвеченных в удивительно, невиданно яркие псевдоцвета, обозначающие полное насыщение условной шкалы интенсивности звукового сигнала. Куда они попали? Лейтенант мельком отмечает, что не уверен в том, были ли подрывы контактными или все же бесконтактными: что-то в безумной мешанине завитков заставляет его сомневаться, хотя и не слишком сильно. Что это может означать, понять пока сложно. Да, попали. А вот куда, как? Ответить на два этих вопроса оказалось принципиально невозможным, но две детонации есть две детонации, произойди они хоть на обрезиненном борту русского ракетоносца, хоть в десятке ярдов от него. Боеголовка каждой торпеды содержала 650 фунтов сильнейшего взрывчатого вещества, этого хватило бы, чтобы проломить пояс броненосца. В мае 1982 г. британец Рефорд-Браун потопил аргентинский крейсер «Генерал Бельграно» двумя Мк 8 mod 4, в каждой из которых было 466 фунтов тротила, третья прошла мимо. Прошла мимо и их собственная третья, и причины этого так и не были потом установлены с удовлетворительной степенью достоверности. Акустические вспышки перенасытили, перегрузили пиковыми значениями тщательно откалиброванную систему наведения, «проваливающийся» вниз русский был практически замаскирован сложным движением слоев воды — бог его знает. Два попадания вовсе не гарантировали уничтожение современной атомной субмарины, характеристики корпуса которой позволяли ей погрузиться почти на 500 метров, но шансы на это были весьма велики. Ну что, все? 120 или 130 человек, мгновенно убитых детонациями у борта, замурованных в сжимаемых нарастающим давлением отсеках, потом, после долгой паузы, в которую вмещается только собственное хриплое дыхание, — все нарастающие по громкости щелчки, и…
Коммандер Мартин отвернулся от тактического дисплея, от счастливых лиц офицеров и старшин, с которых белозубые улыбки так и не смогли стереть напряжение и пережитый страх. Старший оператор сонара, то и дело глотая окончания слов, скороговоркой комментировал происходящее: русский валился вниз — он явственно читал асимметричные, неравномерные щелчки обжима прочного корпуса. В разбитые отсеки «Оскара» рвалась вода, оба реактора молчали, но русский фонил массой «вспомогательных», смешанных шумов. Десятки порванных трубопроводов в его корпусе свистели, выли, били во все стороны паром, фреоном, радиоактивной водой под давлением. Стальные конструкции, детали набора корпуса и судовых механизмов хрипели и стонали, изгибаясь под действием сил, не предусмотренных никакими нормативами прочности. Крики людей не были слышны. Они подразумевались. Коммандер не хотел об этом думать… Это была просто работа. Сложная, опасная, но нацеленная на благо страны и человечества. Только так. Никто еще не придумал способа топить современные атомные субмарины-«охотники» так, чтобы никто не пострадал.
Старшина, еще один из операторов гидроакустического комплекса, подчиненный того же лейтенанта, сумел подать сигнал на динамик. Невнятное шипение, треск, гул. В этом режиме система не способна была фильтровать фон моря, и сами по себе шумы не говорили и не значили почти ничего. Но потом был далекий, заглушенный и смазанный дистанцией грохот: русский ударился о дно. Шорохи, снова трески и почти рычание мнущейся стали и крошащегося щебня — корпус «Саратова» подминал под себя то, что послала ему судьба в качестве последнего ложа. Еще шорохи, и еще какие-то звуки, совсем уже не пригодные для интерпретации. Finis.
В Баренцевом море глубины очень разные. Средняя — около 110 фатомов, но есть обширные участки с глубинами до 160–220, а местами и до 320–330. «Курск» затонул на 60 фатомах, и русские не сумели спасти из состава его экипажа ни единого человека. В мирное время, с помощью всей своей техники и сначала консультаций, а затем и технической поддержки скандинавов, — не сумели. Вышедший из границ своего полигона «Саратов» лег на дно приблизительно на 90–95 фатомах. Жив ли еще хоть один человек из его экипажа, дравшегося до конца? Жив ли его командир, капитан 1-го ранга, фотография из личного дела которого третью неделю висела у коммандера Мартина в каюте: первое, что появлялось у него перед глазами, когда он просыпался. Жив ли он? И если умер, то как: убитый детонацией, проколотый куском металла, рванувшимся через отсек? Водой, хлынувшей в пробитую в прочном корпусе дыру под таким напором, что даже сама ее струя убивала не хуже стали? Об этом не хотелось думать, но он просто не мог переключиться, даже кивая поздравлениям, даже изо всех сил пытаясь вслушаться в возгласы вокруг, осознавая веселые дружеские толчки в плечи, в широкую спину.
Потом коммандер вспомнил о сторожевике наверху и, будто очнувшись, спокойно и счастливо улыбнулся, вновь поднимая взгляд на приветствующих его товарищей по оружию. Если отсчитывать время и с этой точки тоже, у русских оставалось около четырех суток. Ни он, ни кто другой не будет мешать им спасать тех членов экипажа их «охотника», которые еще могут быть живы. Это, наконец, позволило ему почувствовать себя хорошо.