Волчья песня
Небольшой костерок горел в углублении, скрытый со всех сторон плетеными стенками и высоким навесом из тех же веток. Вокруг костра на небольшой поляне черными тенями высились вигвамы, крытые березовой корой, призрачно белевшей в ночной тьме. Слышались обычные звуки спящих людей – шорох, хныканье, бормотанье… Жилища древних индейцев не казались такими уж неуместными в Цнинском лесу; скорей уж неуместными выглядели люди, сидевшие у огня – в молчании, зажав между колен американские винтовки.
На всех троих мужчинах была полевая форма армии США с еще не споротыми нашивками легкой пехоты.
Огромный сержант с физиономией неандертальца и такими бицепсами, что они распирали изнутри свободные рукава камуфляжной куртки, помешивал палкой угли с краю костра. Его украшенное шрамом лицо было неожиданно задумчивым, он явно ушел куда-то в свои мысли.
Рослый парень – скорей даже мальчишка – с румяным открытым лицом методично набивал длинненькими острыми патрончиками ребристый скошенный магазин к винтовке.
Сухощавый остролицый майор – коротко стриженные волосы серебрились сединой – строгал ножом деревяшку, в которой уже можно было узнать простенькую дудочку. К офицеру приткнулся мальчишка лет восьми-девяти – из-под заботливо наброшенной на него куртки виднелись только светлые вихры, курносый нос и сонный глаз.
– Как приклеился к вам, сэр, – сказал, поднимая взгляд от огня, сержант. Его жутковатое лицо прорезалось вдруг добродушной улыбкой. – Еще там.
– Да, – майор дунул в палочку, постучал ею о колено. Снова дунул и спросил: – Не жалеете, сержант, что связались со мной?
– Это обидно слышать, сэр, – буркнул сержант. – Я в свое время сидел в малолетке, но там хотя бы была уверенность, что я выйду. А уверенность в чем была у этих детишек? Нет, – неожиданно горячо добавил гигант, – если наша власть разрешает такое – значит, это у нас дома непорядок и нам нужно не в чужие земли лезть, а за плечо оглянуться. Не Дьявол ли там стоит да посмеивается… – сержант перекрестился.
– Хороший вы человек, сержант Гриерсон, – сказал майор.
– Да ну, – неловко усмехнулся гигант. – Это ведь вы все провернули, а я что – лбом стены прошибать… Я как в этот «Ка» назначение получил… – сержант помрачнел. – Такого ни один бродяга, ни один уголовник себе не позволит. А эти, в костюмчиках… – Сержант смачно плюнул в огонь. – Пооткручивать бы им головы и сесть вот так, с русскими ребятами, к огоньку – неужели не договорились бы?
– Открутим, дай срок, – спокойно сказал майор и поправил на мальчишке куртку. С акцентом спросил ласково: – Льоша, ти что?
– Ничего, – тихонько ответил по-английски мальчишка и притиснулся ближе.
Майор погладил его волосы, сказал тоже на родном языке:
– Спи, спи… Ну а ты? – офицер посмотрел на молодого парня. – Ты-то что, рядовой? Зачем с нами связался? А, Райан?
– Я не знаю, – сердито сказал Райан. И пнул в огонь ветку, на растопыренных концах которой расцвело пламя. – Я пошел в армию, чтобы сражаться против фашистов. Все твердили: «Русские – фашисты, русские – убийцы». Я подумал – мой прадед сражался, и я должен. К черту, мы убьем их всех и они больше никого не тронут! Вот так я думал… Но тут нет фашистов! – В голосе солдата прозвучала настоящая мука. – Тут есть люди, которым мы не даем жить! И я не хочу! И не буду! И к чертям присяга! Я не присягал служить людоедам-мясникам!
Майор Халлорхан кивнул. И подумал о своей семье…
… – Но что нам делать – непонятно, – майор поморщился, прогоняя эти расслаблявшие мысли. – Они все, – он посмотрел на вигвамы в темноту, наполненную сонными звуками, – голодные, от охоты, сами видите, – прибыли чуть, а на подножном корму если и можно протянуть, то только ноги.
– Надо искать русских партизан, – сказал сержант. – Иначе пропадем, и все будет без смысла.
– Я могу пойти, – предложил Райан.
Сержант отмахнулся:
– Или просто никого не найдешь – или мы тебя никогда больше не увидим. С одиночкой в этой форме церемониться не станут, а в лучшем случае – не расскажут ничего.
– Но мы не можем сидеть тут вечно, сэр, – заметил сержант. – Как бы то ни было, но дети хотят есть, да и мы не слишком сыты.
Кроме того, подумал Халлорхан, глядя в огонь, ты молчишь еще об одном, о чем очень хочешь сказать: что нам делать вообще? Что делать, если русские проиграют? И не можешь не думать: не противоестественно ли это – желать поражения своей стране?
Или, наверное, нет. Вряд ли ты спрашиваешь себя об этом, сержант, это отвлеченный вопрос, а ты не любишь и не понимаешь «жидовских умствований». Это уже твой вопрос, майор Эд Халлорхан. Это тебя мучает эта мысль. Сто лет назад к твоей семье пришли бы и сказали, что ваш муж и отец – изменник и предатель. Сейчас не придут и не скажут, сейчас это замаскируют словами о том, что ты пропал без вести. Пожалуй, это легче будет перенести и жене, и сыну… а дочка пока еще ничего и не понимает толком. Но ты-то – ты-то жив, ты сидишь в русском лесу у ночного костра и думаешь, думаешь, думаешь… о том, кто ты – предатель или спаситель? И как это можно сопоставить? Не предать – и смотреть, как детей, так похожих на твоих собственных, увозят на гибель? Потакать тому, против чего как раз и восставала душа офицера? Или спасти этих детей, у которых такие же наивные и испуганные глаза, как у любых детей на свете – и стать предателем? Все просто у сержанта Гриерсона. Он простой человек, он со своих уличных университетов усвоил, что подло поднимать руку на младшего. Просто у Райана – он молодой и не умеет различать оттенков и полутеней, в которых прячется это слово: ПРЕДАТЕЛЬ. Ты не боишься вернуться домой и увидеть, как твой сын – твой Джесс, у которого упрямые губы и складочка между светлых бровей – встретит тебя на крыльце с подаренным тобой же ружьем, которым он так гордился – своей собственной четырестадесяткой? Ведь это ты его учил, майор Халлорхан, что страшнее предательства лишь богохульство!
Что тогда? Как передать пятнадцатилетнему мальчику ощущения почти сорокалетнего мужчины, который увидел, как грузят в самолет с дорогим, родным флагом на киле детишек, утешая и заманивая их ласковыми словами на ломаном русском – чтобы не шумели и не разбегались? Знать – зачем их грузят. Стоять – с оружием и этим страшным знанием – совсем рядом. И не защитить. И мучиться этими мыслями даже сейчас, когда вроде бы все сделал правильно, – что тогда не спас.
Может быть, если бы Джесс сел сейчас с другого бока – как они много раз сидели в походах по лесам, – если бы он сел и увидел, как спит русский Леша… может быть, он бы понял, что отец не обманывал его. И что – вот парадокс! – нет никакого предательства в том, что сделал майор Халлорхан, когда увел в лес этих детей. Джесси, подумал майор. И усмехнулся – как закипал мальчишка: «Па, не смей, это чертово девчачье имя!!!» Джесси, мальчик мой. Ты тоже был такой же маленький и смешно сопел под моим боком… И я не верю, что среди русских солдат нашлись бы те, кто вырвал бы тебя из рук матери, чтобы увезти прочь, на смерть, на беспамятство… Я видел их. Я их убивал. И я не верю, Господь свидетель – не верю!!!
А раз так – я не имею права. Не имел права. И сделал все, как надо. Есть вещи выше верности президентам и правительствам. Простые вещи. Совсем простые. Такие простые, что о них легко забывают. Например – что все дети смеются и плачут одинаково на этом засранном свете. Даже странно, что они вообще смеются. Они и в лагере смеялись, а он – он не мог слышать их смех.
Мальчик мой, пойми меня. Только пойми, что я изменил не Родине, не вере, не долгу, нет… Только бы увидеться еще раз. Я бы все объяснил. Ты бы все понял…
…Эдвард Халлорхан не знал и еще долго не узнает, что именно в этот самый день его старший сын, пятнадцатилетний Джесс, был убит прямо на школьном дворе. Мальчишка заступился за одноклассницу перед двумя «афроамериканцами». Не справившись с Джессом в драке, оба достали пистолеты и выпустили в мальчишку больше тридцати пуль…
Похороны мальчика превратились в манифестацию, на которой впервые появились открыто флаги Старого Юга. Гроб Джесса Халлорхана сопровождали десятки вооруженных гражданских гвардейцев. Уже вечером начались погромы в клоаках гетто. Брошенные по приказу губернатора на подавление части Национальной гвардии почти поголовно перешли на сторону восставших жителей Батон-Руж.
И никто еще не знал, что уже на следующий день губернатор будет убит в собственном кабинете офицером гвардии – и вскоре пламя войны охватит сразу пять штатов Юга…
… – Дядя Эдди, – услышал майор шепоток сбоку. Наклонился – глаза Леши поблескивали из-под куртки. – Дядя Эдди… Я, – мальчик выговаривал английские слова, – я. Идти. Я искать. Партизаны. Знать это слово. Искать. Да? – умоляюще закончил он.
Из служебной записки в штаб оккупационной зоны «Центр»
По данным агентурной разведки, в настоящее время в Цнинском Языке против нас активно действуют 5–9 отрядов боевиков общей численностью 200–300 человек. Минимум 2 из них имеют постоянную связь с русским националистическим руководством в Сибири. Известные названия отрядов: «Царские волки», «Батька Антонов», «Волчья сотня», «Серая стая», «Волчата Антонова» (по заключению специалистов частая «волчья» терминология связана с древней культовой самоидентификацией русских-тамбовчан как «тамбовских волков»; то же можно сказать о фамилии Антонова, который является, вопреки бытующему в наших штабах мнению, не ныне действующим эмиссаром русских националистов из Сибири, а неким вождем антибольшевистского движения на Тамбовщине в 20-х годах ХХ века. Частное примечание: просим прекратить требования поимки этого «эмиссара», данный штабной бред мешает работе!!!).
Уровень поддержки боевиков со стороны местного населения неясен. Видимо, у противника имеется достаточно хорошая сеть информаторов, в том числе непосредственно на наших базах. Прошу отметить, что действия многих солдат и офицеров контингента (насилие, грабежи, издевательства, открытое пренебрежение привычными для русских нормами поведения) объективно отталкивают от нас жителей. Большинство из них боевикам не помогают, но и от какого-либо сотрудничества с нами уклоняются.
Отряды базируются непосредственно на лесной массив. Параметры их активности за последние 7 дней:
– засады на конвои – 11;
– разноплановые диверсии с применением СВУ – 6;
– огневые налеты на базы и гарнизоны – 5;
– распространение листовок – 4;
– отравления пищи и воды – 2;
– поджоги – 1.
Терактов с применением смертников – женщин и детей – не наблюдается, что, видимо, связано с особенностями русского менталитета.
Наши боевые потери за это время:
– живая сила: 47 убитых, 82 раненых, 9 пропавших без вести;
– 5 единиц броне– и 24 единицы автотехники;
– транспортный самолет С-130 с грузом боеприпасов и сборных модулей (венгерский контингент);
– вертолет UH-1 (нигерийский контингент с английским экипажем контрактников);
– 2 вертолета OH-58 (контингент США).
Достоверные потери противника:
– убитые – 22 (19);
– пленные – 6 (5).
В скобках – потери противника, которые он понес во время удачной ликвидации одного из отрядов боевиков 30 июня 20… года в районе с. Виникляй.
В данный момент отряды Цнинского Языка приковывают к себе войска ООН общей численностью до 20 тыс. человек и около 800 служащих местной полиции особого назначения.
Ведение агентурной разведки затруднено тем, что в сельской местности русские практически поголовно знают друг друга в лицо и по привычкам, а также на чисто инстинктивном уровне контролируют происходящее у соседей, друзей и т. д. Слухи о наших действиях распространяются мгновенно и так или иначе доходят и до боевиков даже без их целенаправленных усилий. За тот же период пропало без вести 5 завербованных агентов, найдено мертвыми – 3.
Ведение авиационной разведки практически невозможно из-за больших площадей леса, на которых трудно отличить обычную деревню, расположенную в лесной местности (24 единицы в Цнинском Языке), от партизанской базы. Выработка ресурса БПЛА достигает к настоящему времени 47 %. 11 % аппаратов непригодны к дальнейшему использованию. 3 единицы потеряно из-за аварий, 2 – из-за внезапно открывавшегося с земли огня.
Лесной массив крайне тяжелый: нерасчищенный лес, болота, множество ручьев и речек, буреломы. Большинство полевых войск контингента к ведению грамотных облав непригодны. Отмечались случаи открытого недовольства и отказов участвовать в облавах, особенно со стороны военнослужащих контингентов стран «третьего мира».
Предпринятая 1 августа 20… года бомбежка по площадям в районе дер. Тулиновка привела к гибели 11 мирных жителей. Указанная конкретная цель оказалась ложной (несколько старых корпусов автомобилей, снабженных излучателями волн КВ-диапазона, были идентифицированы как работа радиостанций боевиков).
При сохранении нынешней обстановки дальнейшее расширение сопротивления в Цнинском Языке – лишь вопрос времени.
* * *
Мост через Цну был длинным, почти двести метров. Поэтому мальчишки спешили изо всех сил, пыхтя и вскрикивая от боли, но не сбавляя темпа. Для них этот забег был уже не первым, они остались вдвоем, и сейчас решалось, кому достанется приз – две банки консервов, плитка шоколада и пачка «Пел Мел». С десяток «отсеявшихся» переминались с ноги на ногу в стороне в нелепой надежде – может, и им что-то достанется. Почти у всех были разодраны на коленках штаны и в кровь разбиты ладони. Но за двумя пацанами, на четвереньках упрямо ползущими по бетонному настилу, форменным образом оставался кровавый след – их колени были стерты до кости.
За происходящим наблюдала почти вся охрана моста – даже часовые за пулеметами в капонирах из мешков, над которыми слабо плескались ооновский и нигерийский флаги, свистели, били в ладоши и гортанно подбадривали финалистов забега. Такая забава продолжалась у моста уже с неделю, но не приедалась солдатам.
Таким же естественным, как белые мальчишки, забавляющие негров, было появление стада. Его гоняли уже дней десять с одного берега на другой, с лесов на луга. Ритуал всегда был одинаковым, и он повторился сейчас: пока двое мальчишек – постарше и помладше – мельтеша туда-сюда, матерясь и щелкая кнутами, загоняли три десятка коров на мост, их старший – худой мужик, похожий на цаплю, – подойдя к низенькому кривоногому сержанту, командовавшему постом, протянул ему бумажный сверток.
– Замогон? – осведомился негр, шевеля ноздрями расплюснутого носа.
– Первач, – буркнул мужик.
– Горожо, – сержант осклабился и закурил.
Протянул пачку мужику, но тот, мотнув головой, тоже с матом пошел на середину моста, где началась какая-то заминка и кутерьма, мычащие коровы столпились в кучу, которую тщетно пытались «разрулить» подпаски. Прошло не меньше трех минут (негры хохотали, радуясь новому развлечению), прежде чем стадо двинулось дальше.
– Эй, эй! – крикнул сержант мальчишкам, пережидавшим сбоку. – Бегом-бегом, а?!
Один из них послушно опустился на четвереньки. Но второй вдруг махнул рукой и зашагал, хромая, через мост.
– Леш, а консервы?! – изумленно окликнул его соперник.
– Забери себе, – зло отрезал мальчишка. Мазнул рукой по лицу, всхлипнул и побежал…
…Мост взорвался, проломившись и просев посередине, через сорок минут, когда по нему проезжала колонна джипов с венгерскими пехотинцами и два штатовских танка.
* * *
– Вот примерно так, – Михаил Тимофеевич закурил трубку, когда отдаленно покатилось по реке эхо взрыва двухсот килограммов трофейного пластита.
Мы – Генок с Симкой (игравшие «подпасков), бывший капитан-вертолетчик Логинов, Лешка Барутов и я (мы прятались в центре стада с навьюченной на нескольких коров взрывчаткой и закладывали ее) – обменялись довольными взглядами. Симка опасливо спросил:
– А этим, местным, им ничего не будет?
– А никто ничего и не поймет, – усмехнулся Михаил Тимофеевич. И, не меняя тона, добавил: – Чего ты там стоишь? Выходи.
Мы все только что не подскочили и расхватали оружие. Но лесник с удовольствием затянулся, даже не потянувшись за «Тигром». А из кустов, опустив голову, вышел пацан моих лет. В серой рубашке и легкой курточке, в кедах. Джинсы на коленях превратились в мокрые лохмотья, сорванная с мясом кожа торчала черной коркой.
– Ого, – поднял брови Лешка, играя американским «кей-баром». – Птенчик. Сам пришел. Ну иди сюда, резать буду.
– А я тебя видел, – спокойно сказал я, перекидывая на грудь автомат. – Ты по мосту раком полз.
На самом деле мне хотелось ударить эту тварь прикладом. Не знаю, как я там, на мосту, удержался, не начал лупить в этих… холуев из «беретты». Хорошо, что не было с собой автомата…
– Полз, – глухо сказал мальчишка, не поднимая глаз. Плечи его дрожали, как будто он только что сбросил неподъемный груз. И вдруг встал на колени: – Хотите – за вами поползу? Только простите… возьмите к себе, не гоните. Я не могу там больше, ну не могу… Я за жратву ползал, а сейчас не могу больше…
– Родители где? – спросил Михаил Тимофеевич. Хотя у нас уже хватало взрослых и были два офицера, лесник как-то незаметно и естественно стал командиром.
Мальчишка мотнул головой:
– Тут… Мама. И сестра младшая. Мы из Тамбова… Я из-за них…
– А теперь что – наплевать?
– Нет, но я больше ползать не могу… – мальчишка встал с колен и посмотрел на нас прямо. – Если не возьмете, я сам буду… один… Я знал, что вы есть, только я думал… а потом я вас увидел… там, где коровы… и не выдал…
– Да поклон тебе до самой земли, – враждебно сказал Барутов. Нож в пальцах кадета вращался, как страшная мельница. – На руках тебя носить, что ли?
– Леха, заткнись, – попросил лесник. Я заметил, что и Логинов смотрит на мальчишку с сочувствием. – Как зовут?
– Лешка… – ответил тот.
Барутов гневно хмыкнул.
– Вот что, Леш, – Михаил Тимофеевич опять затянулся. – Что за нами идешь – я видел. Только взять мы тебя не можем. А нужно нам вот что… Сейчас ты пойдешь обратно. И посмотришь, что там, у моста. И подсчитаешь. Понял? Потом напишешь все это на бумажке. И… – лесник указал на дубок, возле которого стоял. – И вот под корни эту бумажку сунешь. Сегодня вечером. Сможешь?
Мальчишка медленно кивнул, в его глазах загорелся какой-то неясный огонек.
– Во-от… А потом действуй в том же духе. У вас село хорошее, важное село. Мост они восстанавливать будут. Туда-сюда… И ты туда-сюда… Надо будет – и на коленках… А вот скажи – этим, которые с тобой, нравится так бегать, что ли?
– Да кому это понравится? – спросил мальчишка горько. Но огонек в глазах не потух, лишь сменился злой искрой. – Жрать охота… а у местных у самих ничего нет почти. Мы все беженцы…
– Ну во-от… – Михаил Тимофеевич кивнул. – Вот и поговори с ребятами. Только осторожней… Две ноги и два глаза хорошо, а больше – лучше.
– Я понял, – мальчишка кивнул. – Вы понимаете, все же думают, что… все кончилось, что… а ведь не все, нет? – он заглянул в глаза нашему командиру.
– Да нет, не все пока… – лесник остановился и улыбнулся. – А за нами не ходи. Зачем? Вот записку твою посмотрим, а свою оставим. И ты послезавтра днем заходи сюда…
* * *
– А ничего у вас едят, у нас похуже. Карточки. Как в ту войну.
Михаил Тимофеевич придвинул офицеру сковороду с утиной яичницей. Тот смущенно огляделся.
Собственно, было отчего. В комнату набились все обитатели нашей «партизанской деревни» – почти сорок человек. И все смотрели в рот одному. Правда, наше любопытство несколько искупало то, что этот «один» был подполковником РНВ и «пришел» из-за Урала. Проще говоря – был как бы символом того, что мы тут не самодеятельностью занимаемся, а делаем часть общего дела.
Если честно, я именно так и ощущал происходящее. Значит, где-то была еще наша власть – именно наша, а не та, что до войны. И – не знаю, врал нам для успокоения молодой подполковник или правду говорил – дела обстояли у нас не так уж плохо. С едой, кстати, тоже было нормально. Оказывается, охотиться нужно просто уметь, как умел сам и учил нас Михаил Тимофеевич.
– Значит, заночуете, и дальше? – наш командир оглядел всех присутствующих.
Офицер кивнул:
– Да, к остальным.
– Старший мой проводит, – Михаил Тимофеевич поманил рукой: – Никитка, понял?
– Понял, – кивнул тот.
– Связи с другими у нас нет, ну да найдете… – продолжал бывший лесник.
– Не только найти надо, но и встречу организовать, – подполковник вздохнул. – У нас связь с четырьмя отрядами, ваш вот пятым будет. А всего их тут не меньше десятка, и все работают, как бог на душу положит…
– Ну не так уж плохо работаем, – подал кто-то голос.
– Не так уж, – согласился подполковник. – Но лучше – вместе. Вот, например, у вас кто знает, что из Подмосковья мелкими группами идет целая наша бригада? Никто. Они придут, а вы их, чего доброго, в пулеметы… Как меня, с ходу.
Вокруг посмеялись. Вовка, сидевший у моих ног, поднял голову и шепотом спросил:
– Серый, а это наш, да?
– Наш, наш, – я потрепал его по волосам. Вовка приткнулся к моему колену и во все глаза продолжал смотреть на подполковника.
– Может, еще кого возьмете? – предложил Михаил Тимофеевич.
Офицер покачал головой:
– Нет… Ведь ваш сын лес хорошо знает? Ну и все.
– Товарищ подполковник, – подал голос капитан Логинов, – нас тут двое вертолетчиков. Мы не отказываемся… вы не подумайте… но мы же летуны. Может, как-то можно нам… туда, где есть на чем летать?
– Скоро и здесь будет, – ответил подполковник. – Не волнуйтесь. Это точно…
…Разошлись уже за полночь, и сильно. Я вышел проветриться; около сарая под навесом Светик разбирала трофейные консервы, Санька сидел рядом и помогал. Они о чем-то тихо разговаривали, по временам касаясь – мимолетно так, красиво и естественно – рук друг друга, и я пошел подальше, к речке, над которой ползал туман. Постоял, глядя на воду. Настроение было пустенькое, даже спать не хотелось. А хотелось, чтобы завтра можно было купить мороженое.
Вот чтобы можно было пойти и купить его.
* * *
Телега подъехала к КПП на окраине села рано утром, часов в шесть, оповестив о своем приближении таким разноголосым дребезжанием, что пятеро солдат-нигерийцев и даже командовавший ими американский сержант-негр (на своих братьев по цвету кожи смотревший хуже, чем на помоечных крыс) завозились, готовясь к отражению атаки бронетехники противника. Только сельский участковый, не просыхавший и не менявшийся со времен Брежнева, отнесся к жутким звукам равнодушно. И оказался прав. Из-за перепутанных туманными нитями кустов выплыла самая обычная телега, запряженная унылым монстром цвета старого помета. На облучке сидел тощий дед с длинными усами, в «кузове» по обе стороны от копны сена устроились двое мужиков, два пацана тринадцати-четырнадцати лет и девчонка лет восьми-девяти. Дед был из соседнего села, участковый его знал.
Сооружение остановилось. Дед стал искать карточку-пропуск. Один из негров, подойдя к телеге, сказал девчонке, кладя руку на ее колено:
– Девочка, хочиеш конфэту?
– Ага, – хихикнула та, спрыгивая с телеги.
На шею повернувшемуся за ней негру один из мужиков со скучным лицом накинул удавку. Нигериец заколотил ногами. Второй мужик бросил в КПП одну за другой две РГД.
– Гыть! – сказал дед, выщелкивая из рукава в переносицу сержанту-американцу гирьку на ремне.
Мальчишка, сидевший ближе к передку, так отоварил ногой в горло подошедшего с этой стороны солдата, что тот молча рухнул под колеса. Второй парень, выдернув из сена автомат, успокоил последнего оставшегося в живых нигерийца.
– Все? – поинтересовался дед. – Едем?
– Едем, – сказал мужик, удавивший негра, помогая девчонке забраться обратно. – Леха, Сереня, останьтесь тут, соберите, что надо.
Мальчишки соскочили с телеги. Мужик поманил к себе стоящего с сонным видом участкового. Тот покладисто заскочил на телегу, зевнул, спросил:
– Пистоль сдавать?
– А что, доверили? – мужик усмехнулся.
– А то… Я есть власть на месте.
– Оставь себе… В селе еще зверьки есть?
– А то вы не знаете… Нету. Вчера гарнизон сняли, через два дня обещали смену прислать.
Скрипя и раскачиваясь, телега ехала по деревенской улице. Участковый нудно рассказывал, как в соседней деревне гарнизон отравился самогонкой – поголовно всех пробрал дикий понос, трое померли от обезвоживания, а тем временем кто-то спи…дил тридцать шесть единиц стрелкового оружия и дерьмом написал на стене кунга оскорбительные для демократии и толерантности слова… Около бывшего правления, где висел ооновский флаг, телега тормознула, и все, включая участкового, стали деловито разгружать из-под сена пластиковые упаковки натовских сухпайков. Их гора росла на травке зашуганного газончика, из которого еще торчали остатки стенда с результатами соцсоревнования 1985 года. Сверху бухнулись какие-то свертки. Участковый свистнул проходившим по улице двум пацанам лет десяти-двенадцати – они явно направлялись на рыбалку, в последнее время превратившуюся из развлечения в насущную необходимость:
– Ну-к, пробегитесь по улицам, постучите в окна, скажите – собрание, кто не придет – расстреляют…
Мальчишки дунули по улице в разные стороны. Участковый закурил. Дед, убедившись, что все разгружено, звонко щелкнул вожжами и, не прощаясь, поехал дальше…
…Пайки раздавали по две штуки на человека местным, по пять – беженцам, ютившимся кто где. Участковый деловито принес список и предупредил всех:
– Все видели, что меня зверски били… – и со всей дури хрястнулся физией о стену правления – в толпе охнули. Размазав по лицу кровь и закапав погуще форму, он заявил: – И чтоб без очереди не лезли и по два раза не подходили, я вам не партизан, все ваши хари знаю наизусть…
– …когда просплюсь – даже по фамилиям помню! – сказал кто-то.
Толпа посмеялась добродушно. Участковый махнул рукой:
– Выкликаю – подходите!
– Это от кого? – поинтересовались вновь из толпы.
– Не от НАТО и не от ООН, – сказал один из приехавших мужиков, по выправке – офицер.
– От них дождешься, – согласились с дальнего края.
Какая-то женщина уточнила:
– А вот скажите, они объявление делали, чтоб детей привели на вакцинацию в субботу, фельшпункт даже откроют – это как?
– Не водить и не давать, – ответил офицер. – Что там колют – мы не знаем, но подумайте – с какого добра им что хорошее колоть?
– А если забирать начнут? – раздался еще один женский голос. – В Малиновке прямо с улицы похватали три дня назад, человек двадцать увезли.
– А ты не будь дурой и не отдавай, – отрезал офицер. – Да, мужики, к этому вопросу! Вот тут у нас десять «Эм шестнадцать», магазины, патроны. Дерьмо, но все-таки. Кому дать, чтоб вашей семье вакцинацию не сделали? Или только сухпайки точить будем? Ну?! В партизаны не зовем, а это пригодится…
– Мне дайте, что ли, – тут же вышел вперед плечистый молодой бородач.
– И мне…
– И мне…
– Давай сюда…
– И мне, – сунулся мальчишка лет тринадцати-четырнадцати и получил пенделя. Отскочив, он спокойно пообещал: – Сам найду.
Толпа зареготала. Происходящее уже имело вид народного гулянья…
…Лешка тоже получил целых пятнадцать пакетов – на себя, мать и сестру. Грузивший пакеты в драный пакет мужик шепнул:
– Два верхних – только тебе. Усек?
– Усек, – ответил мальчишка. – Под дубом посмотрите, новости… – и отчалил в сторону.
– …так что скоро кранты им! – ораторствовал офицер между тем. – Их выгоним, а всякую там мразь обратно не пустим – будем сами страной править, через своих людей, а не через Абрамсонов и Шмутюкевичей разных!
– Жидов вообще надо гнать, – согласился проверявший рядом винтовку бывший агроном Коля Фурман.
Хохот…
…На выходе из деревни за ноги были аккуратно развешаны трупы блокпостовцев – без штанов и трусов. Двое поработавших мальчишек, сидя около собранного оружия, флегматично наблюдали за происходящим, ели шоколад, и один из них напевал – в такт качанию тел:
– Ай-яй-яй, убили негра-а-а… убили негра-а-а… убили негра-а-а…
– Пошли, – скомандовали им. – И стволы давайте сюда.
Идиллия была нарушена появлением с другой стороны троих местных мужиков. У одного за плечами была «свеженькая» «М16», у двоих в руках – охотничьи полуавтоматы, нагло не сданные по распоряжению оккупантов.
– С собой возьмете? – уточнил все тот же Фурман. – Скучно в селе стало.
– А чего ж, – согласился бывший офицер, ссаживая со своих плеч на землю девчонку. – Пошли.
– Только сперва тут в одно место зайдем, – вмешался один из вооруженных «гладкостволом». – Забрать кое-что надо.
– Что? – уточнил спутник офицера.
– Ну… вещь. Хорошую вещь. Старую, но хорошую… От прадеда осталась…
…Пулемет «Максим» пришлось катить мне. Зато Лешка Барутов волок два цинка с лентами.
* * *
В развалинах фермы собрались этим вечером на совет шестеро. Самому старшему из присутствующих было пятнадцать, самому младшему – десять лет; с ними находились еще двое мальчишек и две девчонки. Четверо были из семей беженцев-тамбовчан, двое – местные. На разведенном оперативно костре забулькала уха в помятом ведре. Собственно, даже не уха – а так, будущий бульон из рыбы.
– Вот, – Леха выложил на импровизированный стол из ящиков карту, несколько брикетов тола, детонаторы. – Но это на крайняк, тут спрячем. Работа у нас как раньше – собирать информацию. Вот запрос, – он положил сверху листок из блокнота.
– Есть еще желающие, я щупал, – сказал веснушчатый невысокий паренек.
Леха покачал головой:
– Нет. Пока не надо. Тебе персональное задание – присматривайся внимательно, но ничего конкретного не говори.
– Да проверенные ребята, мы с ними до войны… – начал веснушчатый немного обиженно, но Леха его прервал:
– Нет, я сказал. Понял?
– Понял, – кивнул веснушчатый.
– Вот и хорошо. А теперь давайте распределять новые задания. Запоминайте, листок я сожгу. И ничего не записывайте!
Булькала уха. Горел костер. Негромко шептали голоса: «Склад… аэродром… пост… дорога… мост… это я сам…»
По небу летели частые августовские звезды.
* * *
– Давай, – я перебросил Генку моточек тросика, закрепленный за кольцо гранаты. Усики я уже разогнул.
Генок стал аккуратно привязывать тросик к кусту у самого корня.
Это была уже двенадцатая граната – мы начиняли кусты напротив того места на дороге, где уже заканчивали установку фугаса. Дело было хлопотное – и тут и там. Мне лично все время казалось, что я обязательно задену одну из уже «настороженных» ловушек. По-моему, Генок думал о том же. Во всяком случае, я видел, что весь его лоб, нос, губы в капельках пота.
– Еще две, – сипло выдохнул он.
Фугас на дороге состоял из двадцатилитровой банки, наполненной выплавленным на пару гексогеном, плюс самодельный электродетонатор, подключенный к машинке из старого телефона-«вертушки». Провод уже замаскировали до самых кустов, оставалось подключить его к клеммам детонатора, а потом – зарывать и маскировать яму.
Одна группа – со всеми имевшимися пулеметами и парой одноразовых РПГ – находилась чуть дальше фугаса, в придорожных кустах. Вторая – на полкилометра дальше по дороге. Третья пряталась в глубине леса на пути отхода основной – на всякий случай. Хотя «всякого случая» не должно было быть. Конвой состоял из танка, трех грузовиков, «Хаммера» и «Брэдли», и еще полчаса назад никаких изменений в составе не было. А сейчас следовало все-таки поторапливаться, потому что можно было ожидать контрольного пролета беспилотника. Правда, в последнее время они летали все реже – по некоторым данным, ресурс вырабатывался с бешеной скоростью, а новыми как-то не очень баловали оккупантов их «хозявы». Оказывается, война вообще страшно дорогое дело, я раньше даже не задумывался над этим! И получалось – так говорили взрослые, – что ее можно выиграть, даже не убивая врагов, каждый час пребывания «войск ООН» на нашей территории влетает им в миллионную копеечку. Но мысль о выигрыше войны без убийства врагов меня как-то не привлекала. Думайте обо мне что угодно – нет, и все.
– Все, – выдохнул Генок, и мы с ним, аккуратно пробираясь над растяжками, вернулись в лес.
На дороге взрослые в бешеном темпе, но осторожно (это вещи вполне совместимые) продолжали работать с фугасом.
Мы заняли свои места. Теперь оставалось ждать. Самое занудное занятие. Вскоре и фугас был замаскирован; дорога выглядела абсолютно так же, как и до нашей землекопской деятельности, даже камешки, оставшиеся от когда-то лежавшего тут асфальта, уложены в прежнем порядке. Как говорил постоянно Михаил Тимофеевич, «дураки на войне повывелись сразу». В смысле – нечего врага считать глупее себя. Опытному глазу и сырые пятна на дороге много скажут…
– Идет конвой, – сказал Генок. Я дернулся. Точно – от опушки леса остренько поблескивало зеркальце – скорее всего, в руке Степки. – Готовность полная, огонь по моему выстрелу.
Двое наших с «агленями» приготовились на другом конце засадной цепочки. И я почти сразу услышал рокот и урчание моторов.
Как всегда кажется на длинных лесных дорогах, техника чувствовалась близко, а ползла – бесконечно медленно. Свист танковой турбины перекрывал все. Но первым проскочил «Хаммер» – мы такое и ожидали в принципе, плоская широкая машина, увенчанная самодельной башенкой с торчащей из нее спаркой «Браунингов», прошла над фугасом быстро, я различил купол шлема сидящего за спаркой солдата. Конвой был американский, броню машины украшали гербы 1-й бронетанковой дивизии – ого!
Танк появился через полминуты. «Абрамс» был усилен дополнительным бронированием, верхний люк – приоткрыт, но никого не видно. Следом шли три грузовика с туго натянутыми тентами и торчащими над кабинами башенками – в них тоже виднелись «Браунинги». БМП моталась где-то позади.
Я сдвинул предохранитель и приладился для стрельбы, но глаза пока прищурил и рот приоткрыл. Вовремя.
Фугас ахнул практически напротив меня, чуть в стороне. Звук был такой, что я почти оглох – долбануло в уши физически ощутимо, по листве градом свистнула галька, что-то еще, посыпались ветки, листья… Танк подбросило на упругом снопе черно-желтого выхлопа. Он завалился набок, до нелепого похожий на сломанную игрушку – в днище была черная вывернутая дыра, из нее хлестало что-то серо-белое.
Конечно, ни о каком «огонь по моему выстрелу» речи уже не шло. Я просто начал лупить короткими очередями в кабину первого грузовика, даже не думая ни о чем. «Та-так, та-так, та-та-так», – долбил «АКМ», коротко толкая в плечо. Потом Генок почему-то ударил меня в бок, я повернулся и увидел возвращавшийся «Хаммер». Мой «АКМ» выплюнул зеленую строчку трассера, я быстро заменил магазин, но нужды уже не было – навстречу джипу одной бесконечной очередью ударил «Максим», и я увидел, как «Хаммер» буквально разворотило – весь передок в кашу. Спарка так и не открыла огонь, но откуда-то сзади выскочили двое, плюхнулись у колес и принялись лупить в нашу сторону, бухнул подствольник… Один из наших молча сунулся лицом в приклад «М16», но почти сразу ответный огонь достал обоих американцев.
С колонной все было кончено. БМП дымила каким-то ленивым густым дымом, съехав боком в кювет. Похоже, из нее никто даже не выскочил. Как раз когда я на нее поглядел, «Брэдли» покачнулась и с легким хлопком расцвела белесым пламенем, прибившим дым. Потом внутри что-то несколько раз рвануло.
Двое солдат стояли неподалеку от машин, подняв руки – высоко, прямые, как будто висели на турниках и не имели сил подтянуться. Наши уже выходили на дорогу, из одного грузовика выбросили ящик. Кто-то сшиб пластиковую крышку – внутри оказались аккуратные упаковки ампул. Это было именно то, за чем мы охотились.
– Заберите пару упаковок, – распорядился Михаил Тимофеевич, – после войны поглядим, чем и от чего они наше подрастающее поколение спасать собирались. Остальное сжечь на хер!
Появился один из наших взрослых – сдвигая на глаза трофейные очки, с огнеметом, сделанным из краскопульта. Все сыпанули от машин.
«Ффффуууухххххссссс!» Светлое пламя, резко темнея, охватило один из грузовиков. Переход к следующему… «Ффффуууухххххссссс!»
Подошел Санька, неся на плече свой бессменный МG3. Мимо нас пронесли на брезентовых раскладухах двоих наших убитых, мы проводили их взглядами, и Санька зевнул:
– Спать охота.
* * *
Кроме нашего Михаила Тимофеевича – командира отряда «Волчья сотня», – их было еще семеро.
Командиры отрядов «Царские волки», «Батька Антонов», «Серая стая», «Волчата Антонова» (туда все-таки ушли от нас наши кадеты, Степка с Лешкой, потому что отряд состоял почти целиком из кадетов), «Русский гнев», «Динамо плюс» и «Тамбовские гусары».
Безымянный подполковник из-за Урала свое сложное дело сделал. Первый совет командиров партизанских отрядов – с целью создания Первой Тамбовской партизанской бригады – состоялся в начале этой осени на одном из лесных кордонов. Ха. О таких вещах потом пишут воспоминания и даже в учебниках истории упоминают: тогда-то и там-то те-то решили то-то, что послужило историческим поворотным моментом… ну, в общем, в таком ключе, как говорится.
Когда-нибудь я напишу мемуары. Точно вам говорю. Как стоявший у истоков.
Хотя вообще-то мы не у истоков стояли, а лежали в одном из многочисленных секретов и напряженно ждали – не ахнут ли по этому совещанию чем-ничем с небес? У нас была хорошо поставлена разведка (уже даже очень хорошо), но все-таки… И особо никакой причастности я не ощущал – я любовался на приехавшую с командиром «антоновцев» девчонку, его дочку, нашу ровесницу или чуть старше, щеголявшую в кавалерийских сапожках и пригнанной камуфлированной форме. Увы мне. Правда, девчонка на всех вокруг глядела с великолепным презрением, и, поскольку приклад ее биатлонки украшали тридцать четыре (не поленился пересчитать!) аккуратно нанесенных маникюрным лаком крестика, у нее были основания для такого презрения… Крыть нечем, как говорится.
Что там, на совещании, говорили – я не знаю (позднее нас поставили перед фактом, что мы теперь часть бригады, насчитывающей около пятисот бойцов). Я уже совсем было собрался подбить-таки клин под снайпершу. Но тут произошло, скажем так, Событие.
* * *
Когда восьмилетний сирота Лешка Баронин предложил Эду Халлорхану найти партизан – он сам не знал, что им двигало.
Родителей Лешка не помнил вообще, совершенно. И еще плохо умел думать об отвлеченных вещах. В его детском уме помещались только довольно простенькие вещи. Например, что дядя Эд – хороший человек. Он добрый и веселый. Он спас всех из того лагеря, куда их привезли из детдома. (Лешка не очень понимал, что там было плохого, он ничего плохого не видел – но так говорили старшие ребята: что их всех увезут за границу и заставят работать, как рабов из кино, или вообще разрежут на кусочки, чтобы вставить другим людям – а старшим ребятам Лешка привык верить…
Иногда Лешка, лежа вечером в шалаше, думал с замиранием сердца, что дядя Эд на самом деле – его, Лешки, отец. Ведь отец-то был, конечно. И теперь он просто нашел Лешку. А почему не признается – да мало ли? У него другая семья в Америке. Может, не хочет, чтобы она знала про Лешку. Ну и пусть. Он, Лешка, все равно будет считать, что дядя Эд – его отец.
Наверное, именно поэтому Лешка и стал разведчиком.
Конечно, как и все детдомовцы, Лешка в свои восемь лет был изворотливым и хитрым, неприхотливым мальчишкой. Поэтому одинокие странствия в поисках партизан его не пугали, не боялся он и ночного леса, и дождя, и голода. А что всем вокруг было как бы и не до него – так это даже и лучше.
Правда, как-то – на третий день странствий – мальчишка чуть не попался патрулю оккупантов, которому зачем-то понадобилось именно его отловить. Мальчишка кубарем скатился с заброшенного сеновала, где ночевал, шмыгнул буквально под руками у одного из солдат и плюхнулся прямо в протекавшую за сеновалом речку. В его сторону пару раз бахнули. Будь Лешка повзрослей – он бы понял, что близок к цели своих поисков. В директиве оккупантов, разосланной как раз за день до этого по всем территориям, было выделено: «Особенно опасаться в части сохранения военной тайны русских детей и подростков обоего пола и любого возраста… аполитичность молодого поколения была нами сильно преувеличена… Совершенно непригодна апробированная на детях мусульманских народов практика подкупа. Русский ребенок возьмет у вас шоколадку и от души поблагодарит на неплохом английском, после чего подробно расскажет о вашей части человеку из леса… русские дети презирают и не боятся нас… Корни этого – в историческом мировоззрении народа, неискорененном в мирное время…»
Лешка об этом ничего не знал, он просто переплюхал реку и даже не очень понял, что свистнуло возле уха. И еще больше удивился, когда его вдруг подхватили две пары рук – и он оказался, как по волшебству, на полянке среди кустов, а на него непонятно смотрели двое пацанов. Один его ровесник, другой – постарше, оборванные. У их ног лежали старые школьные сумки.
– Ты чего под пули лезешь? – спросил тот, который постарше.
– Партизан ищу, – честно отозвался Лешка (взрослому он так никогда не сказал бы).
Мальчишки засмеялись. Старший сказал младшему:
– Слышь, Пух, он партизан ищет… А сам что, тоже партизан? – снова обратился он к Лешке.
– Не, – помотал головой Лешка. – Просто у нас есть нечего. Ну и дядя Эд сказал – надо партизан искать. А я говорю – давайте я найду. Три дня ищу, про них говорят-говорят все, а как найти, никто не знает.
– У кого есть нечего? – удивился старший. И кивнул Лешке: – Пошли, по дороге расскажешь, покатит?
– Пошли, – вздохнул Лешка. И с надеждой спросил: – Пацаны, а вы не партизаны?
Мальчишки переглянулись…