Часть 4
Беспощадность зимы
Я – огонь!
Над рассветной твоей рекой
Встанет завтра цветком огня
Мальчик бронзовый, вот такой,
Как задумала ты меня.
И за то, что последним днем
Не умели мы дорожить,
Воскреси меня завтра в нем,
Я его научу, как жить!
П. Шубин. «Атака»
Известие о принятом «наверху» решении о демобилизации всех, кому не исполнилось шестнадцать лет, даже из тыловых подразделений, застало «Крылатую сотню» на рокаде Трабзон – Эрзурум.
– …в двухнедельный срок! – трагическим голосом закончил сотник Колька Радько и швырнул копию приказа под ноги, после чего совершенно непохоже на себя – скорей похоже на своего младшего брата – с полминуты вполне искренне топтал и пинал несчастный листок под одобрительный гневный гул сотни.
– Они с кем воевать собираются дальше?!
– Даешь Константинополь, казаки!
– Не подчиняться!
– А войско утвердило?! Утвердило войско?!
Мат-перемат мальчишеских и девчоночьих глоток.
– Не сдавать оружия!
– Никуда не пойдем!
– Не, надо к тете Маше идти! Делегацию! Даешь делегацию!..
…Почти четырехмиллионные вооруженные силы новой России в этот период – хотя никто из казачат и не знал этого и никогда этим не интересовался – включали в себя не менее ста тысяч самых разных – от австралийцев до канадцев – иностранцев, почти триста тысяч женщин – от снайперов до генералов – и порядка двухсот тысяч этих самых, которым «не исполнилось». И не только шестнадцати, но зачастую и десяти. Сколько этого добра было в разных отрядах на Украине, в Прибалтике, Беларуси, Казахстане – никто не считал, так как там не имелось власти, способной это пересчитать; а ведь в связи с грядущим восстановлением Союза это теперь тоже было головной болью Новгорода. Головной болью – потому что довольно сложно изъять у повоевавшего мальчишки оружие и найти аргументы, способные убедить его вернуться к мирной жизни… плюс к этому – многим просто некуда было возвращаться. Но решение было принято – его следовало выполнять. Да и назвать его неправильным было бы глупо. Никто не сосчитал, какие потери в людях понесла Россия, – но что они исчисляются миллионами – сомнений не вызывало. В принципе и войну-то решено было остановить, не залезая в дальние дали – мыть сапоги в Индийском океане никто не собирался, благо все силы, способные как-то воздействовать на Россию, сцепились кто между собой (как Индия и мусульманский мир), кто внутри себя самих (как США или Китай)… Войну следовало «сворачивать» – а для достижения оставшихся целей (Болгарию и Югославию – сюда, остатки оккупантов – отсюда… и оттуда…) вполне хватит и взрослого состава армии. И губить под занавес войны будущее нации было бы просто преступлением…
…Правда, само «будущее» гневно митинговало по всем фронтам, не только на горячем казачьем юге. И совершенно не ценило заботы власти о себе, неоценимом.
* * *
Снаружи было холодно – не меньше минус двадцати, с ветром. Полеты легкомоторной авиации в такую погоду запрещались категорически.
– А вообще, знаете, – вдруг сказал Витька Тимко, – а ведь это правильно.
В теплом помещении, где около большой печки-самоделки с «вечным огнем» из солярки собралась практически вся сотня, наступила нехорошая тишина.
– Поясни свою мысль, – потребовал Володька Тезиев.
– А что тут пояснять? Война за Родину почти закончена. Начинается война за ее интересы. Чуете разницу?
– Нет, – ответил Володька.
– Ну и дурак.
– А за интересы ты воевать не согласен? – не без ехидства уточнила Светка Супина.
– Почему? – не обиделся Витька. – Согласен. Только власти не согласны, чтобы я за них воевал. И правильно делают, что не соглашаются. А нам надо обратно, в станицу.
– Хватит спорить, нас не спросят и никакая делегация не поможет, – сказал Колька. Помолчал и добавил: – А вообще-то да. Правильно.
– Угу, – ядовито сказал Сашка, его младший брат. – Еще в шко-олу, скажи, надо вернуться…
– Надо, – подтвердил Колька спокойно и серьезно.
Сашка, неотрывно глядя в солярное пламя, буркнул:
– Счас, побегу.
– Побежишь, кому ты нужен с шестью классами, – сказал Колька. – Уж точно не России. Как миленький побежишь, хвост задрав, и будешь учиться за себя и…
– …и за того парня? – ехидно спросил Сашка.
– И за того парня, – согласился Колька. – За Олежку Гурзо, например, – он посмотрел на сидевшую сбоку от печки Дашку. – И еще много за кого… наших ребят на всех хватит. Разобрать по одному – и за него жить, учиться, детей родить и вырастить… Иначе мы не люди, а полова. Ветру дунуть – и память долой.
– Ну… – Сашка неловко усмехнулся. – Ну ты повернул, брательник…
– Это ты не верти, – тихо сказал Колька. – Мы теперь все… в тени памятника жить будем. Если кто понять этого не может – прямо ко мне обращайтесь, я объясню подробно. А если кому после лампасов, кубанки и военных подвигов в падлу учебник открыть – тот не казак, а казуня.
– Скажешь тоже… – Сашка покраснел и уставился в пол.
– А вот как скажу – так и есть, – отрезал Колька. – Я тебе и старший брат, и командир. И отец тоже.
Теперь никто не возразил сотнику. Все размышляли, причем всерьез, по-настоящему. А Колька спросил повеселевшим голосом:
– Девчонки, как там торт?!
– Готов! – Светка приподняла верхнюю сковородку из двух, стоявших на печке. Торт, который готовился в этой импровизированной духовке, был сделан из размоченных макарон и вареной сгущенки, причем выглядел и пахнул он обалденно. – Кто за кипяточком пойдет?
– Я, – поднялся Пашка Дорош и, прихватив ни много ни мало два ведра, натянул капюшон куртки и вышел на мороз.
Полевой лагерь 12-го авиаполка был окутан вечерними снеговыми сумерками. Где-то вдали трещала перестрелка, перестук и уханье казались привычными и совершенно безобидными. На небо выкатывалась луна, с сугробов вдоль дороги ветер срывал призрачные серебряные вихри. Где-то неподалеку из колонок звучала «Кострёму». Вдоль дороги слева лежали сдвинутые в кучи трупы замерзших во время бегства солдат оккупантов – нестрашным валом, тут и там острым от торчащих рук и ног.
Пашка подумал, что домой все-таки хочется. И еще – как им офигенно повезло: и он, и Петька, и Захарка – все живы, а ведь все в летном составе.
– Не, правда, домой пора, – сказал он и заторопился к кунгу полевой кухни…
…Кисло, парень, дело не в тебе ли самом?
Жизнь тяжела, как борец сумо,
Пузом напирает, хочет выбить из круга на фиг…
Не поддаться смури удается с трудом,
Госпожа Удача позабыла твой дом,
Видимо, ее колесница попала в трафик…
Тимка поднял голову, задумчиво посмотрел в потолок, пощипывая струны гитары. Пахло теплом и настоящим чаем, казачата лежали вповалку вдоль стены кунга на разбросанных одеялах и спальниках – головы-руки друг другу на плечи, двум девчонкам лучшее место – слушали…
Когда ты брел наобум среди толкучки людской,
Хлебал, пугая судьбу, коктейль из пива с тоской,
Ты мог ли думать – скажи? – что, бородат и лукав,
Какой-то встречный мужик возьмет тебя за рукав,
Скажет, прищурясь: «Ты ведь из наших.
Здравствуй, казак!
Здравствуй, казак!»
Каждый божий день все та же муть, что вчера,
Вновь бензопилою завывает с утра
Злая жена, извергая опилки быта.
Только все яснее слышно день ото дня,
Как над горизонтом стременами звенят
Огненные кони, серебряные копыта.
Плыла полярная ночь, стоял на бреге казак,
Костры немирных чукоч ему глядели в глаза.
Но сердце ведало путь, и разум был начеку,
Луны прозрачная ртуть сбегала вниз по клинку,
И голос пространства пел, узнавая:
«Здравствуй, казак!
Здравствуй, казак!»
Слышал я, что ты учился спать на снегу,
Позже слышал я: ты вставил в ухо серьгу,
И в один из дней, поутру, как гласит легенда,
Как и полагается, ты встал в стремена,
Всех, как полагается, пославши на…
Хороша та сказка – без хеппи-энда…
И в амазонских лесах казак гулял наяву,
И государев ясак возил с Камчатки в Москву,
Сквозь вулканический пар алел нездешний рассвет,
И золотой ягуар бродил по прелой листве.
Время настало, сказка вернулась,
Здравствуй, казак!
Здравствуй, казак!»
…В эту ночь началась массовая эвакуация американских солдат из портов Балтики и Черного моря.
Отряды «Боевых крестов» закончили зачистку Марселя от боевых групп мусульманских экстремистов; на улицах города насчитано более восьмидесяти тысяч трупов, жертв сентябрьской резни белого населения, устроенной ваххабитами.
Епископ Бильбао отец Саррагеша объявил Вторую Реконкисту начатой.
Войска Ирана подошли к столице Пакистана Исламабаду с юго-запада, индийские части – с юга.
Эпидемия оспы в Центральной Африке уничтожила остатки населения, окончательно превратив четверть континента в безлюдную пустыню.
Около знаменитой статуи Иисуса лидер угоистов Ангиер Пере Санчес призвал добровольцев к записи в ряды формирующегося для отправки на юг США, в Испанию и на Украину Корпуса борьбы с Дьяволом и подал пример, сложив с себя должность и вступив в ряды Корпуса рядовым бойцом; не все руководители угоистов одобряют решение своего экс-лидера…
* * *
– Вижу их, вижу, первый – вижу, я «Аэроказак», вижу османов…
Цепочка отступающих внизу посыпалась в стороны – как разорванные бусы; Петька Дорош вспомнил: до войны – ему пять лет – он обрывает мамины бусы, шарики скачут в стороны, в стороны… Ветер улегся, но на скорости воздух все равно хлестал в лицо, было морозно и солнечно… «Крылатая сотня», как всегда, выполнила задание – нашла врага на малодоступном даже для вертолета горном перевале.
«Бум, бум!» Вверх ушли две красные ракеты, выстреленные Илюшкой. Лобов сунул ракетницу в чехол и с азартным лицом развернул на турели РПК.
– Последний же вылет! – крикнул он в звукопровод. – Петь! Завтра же по домам развезут, давай напоследок!
– Давай! – крикнул Петька, подчиняясь пьянящему чувству победы, уже привычному.
«Как я буду без этого жить?» – подумал он, бросил «Аэроказак» вниз почти отвесно и перевел в бреющий – над самыми головами вязнущих в снегу турок.
Планер заколотило – Илюшка стрелял слишком длинно. Петька погрозил ему, не оборачиваясь, кулаком, развернул машину.
– Еще кружок!
Еще круг; Илюшка швырнул вниз пустой сдвоенный барабан, лязгнул затвором, перезаряжая РПК. На снегу – трупы и алые брызги, но и тех, кто бежит, еще немало. А вот и первые разрывы 152-миллиметровых фугасов…
– Все, уходим! – крикнул Петька, отворачивая в сторону…
…Господи, что у меня с руками, почему они не слушаются?
Как быстро летит внизу земля… снег – белый, чистый…
Мама, это все?..
…Когда через восемь часов, уже в сумерках, первые группы чезэбэшников добрались до перевала, то первое, что они обнаружили – валяющиеся тут и там сотни трупов турецких солдат, накрытых артиллерийским валом. Убирать их у турок времени не было.
Потом они нашли на склоне два дерева, к которым штык-ножами, загнанными в руки и ноги, были прибиты изрезанные, обезображенные тела. В них не сразу удалось узнать двух ребят из «Крылатой сотни». Вырезанные на груди большие кресты давно почернели от мороза, ямы на месте вырванных сердец скалились обломками ребер.
Для этого отступавшие нашли время. И это были – отчаяние и страх.
Командовавший передовым отрядом штабс-капитан долго стоял на тридцатиградусном морозе с непокрытой головой и шептал кощунственную молитву – молитву о том, чтобы мальчишки были мертвы в тот момент, когда попали в руки врагов…
…Никто не узнал этого точно – но, к счастью, так оно и было.
* * *
В грузовиках, увозивших ребят из «Крылатой сотни» по домам, не было ни Захара, ни Пашки Дорошей. Их просто не смогли найти – узнав о гибели брата, мальчишки бежали из расположения части.
Они вернутся в Упорную через два с половиной года, побывав аж в городе Триесте – кубанцы-пластуны братья Дорош.
Живые.
ОТ АВТОРА
Можно не верить тому, что я скажу…
…Мне как подсказал кто-то эту фамилию – Дорош. И я вывел в рассказах трех братьев Дорошей – Петьку, Пашку и Захара. Я уже сделал наброски к этому рассказу, когда мне пришла очередная бандероль – Зинаида Павловна Красноок прислала мне набор открыток (кстати, совсем новое издание, 2006 года!) «Юные герои Кубани». Бросив рассказ, я стал просматривать открытки.
«ЖЕНЯ ДОРОШ», – увидел я на одном из листов…
…Я напишу тут о нем, хоть это и не в тему романа.
А впрочем – вру. В тему. Женя Дорош был двоюродным прадедом Петьки, Пашки и Захара. Я так хочу. Это будет справедливо и правильно.
