Россия, Югра. 19 мая 2020 года

Сходка состоялась более чем в десяти милях от города в месте, которое ранее использовалось как карьер для добычи щебня, применявшегося для строительства дорог. Сейчас карьер был практически исчерпан, работы не велись. Два старых, еще советских времен, экскаватора замерли в углах карьера безмолвными памятниками прошлому. Прошлому, которое было столь далеко, что казалось временем египетских пирамид.

Алик Ташкент, наиболее авторитетный лидер криминального мира Севера, смотрящий по всему региону, сидел в тяжелобронированном внедорожнике «Мерседес G», удлиненном. Он купил его подержанным, но это была не обычная машина, это была машина из кремлевского гаража, ранее использовавшаяся в кортеже Президента России. Она была безопасной, удобной и грела душу старого бродяги.

Он посмотрел на часы. Время еще есть. В бронированной капсуле салона – он был отделен от водительского места поднимающейся перегородкой – никого, кроме него, не было.

Время еще есть. Но есть ли…

То, что случилось утром, жгло душу.

Он достал коммуникатор, сунул в него тонкий черный квадратик карты памяти, которую утром нашел на стуле за обеденным столом, раздраженно ткнул пальцем в экран. В отличие от своих собратьев, таких же воров, как он, Алик был «продвинутым»: он умел пользоваться Интернетом, всеми видами современной техники, у него был ноутбук, он разбирался в делах на бирже и понимал, что чего стоит. Это он предложил залетному американцу, который вышел с ними на контакт, передать своим хозяевам предложение о доле. Именно он в отличие от малограмотной братвы не соблазнился сотней «лимонов», которые им предложили за то, чтобы остановить здесь добычу. Основная часть братвы и даже некоторые воры думают примитивно: деньги – это то, что есть у тебя в руках. Ну, или на счете. Но он был не таким. Он знал, сколько на самом деле стоит то, что у них сейчас под ногами. Он знал о том, что современные технологии добычи позволяют довести коэффициент извлечения нефти до восьмидесяти и даже девяноста процентов – при том, что многие месторождения заброшены, хотя они не выбраны и на сорок. Он знал о том, что есть скважины и целые нефтяные поля, законсервированные в свое время, потому что не было технологий рентабельной их разработки – но есть сейчас! Он знал, что американцы проводили пробное бурение и наткнулись на пласты и залежи, намного более глубокие, чем те, до которых могла дотянуться советская геологоразведка. И там они тоже нашли. Сколько – черт знает, но если так все засекретили, что даже он, потратив несколько миллионов долларов на взятки, не смог узнать – наверное, много нашли. Он понимал и то, что в отличие от новых шельфовых месторождений тут все на земле и что самое главное – часть добычной и вся транспортная инфраструктура уже готовы! В них не надо вкладываться, в них уже вложено! И значит, добыча нефти даже из глубоких пластов обещает быть очень рентабельной.

И та жалкая сотка «лимонов», которую им кинули, – маленький кусок, пылинка, по сравнению с тем, что они могут тут получить. Здесь столько, что можно жить как шейхи, даже лучше. Особенно при нынешних ценах на нефть.

Он уже не видел себя вором. И тех, с кем он уже поговорил и кто поверил и пошел за ним, тоже. Старая дилемма: кто такая мафия. Криминал, пошедший в бизнес, или бизнес, не брезгующий криминальными методами? Он все делал, чтобы идти по второму пути. Он видел себя не вором, а кем-то вроде бизнесмена, отстаивающего свою поляну и свои права криминальными методами. Именно поэтому он начал тихо избавляться от пристяжи, заменяя ее на наемников, профессионалов. Он нарушал воровские законы – но потому, что так надо. Он постоянно носил при себе пистолет, а охрана – автоматы, но какой идиот будет ходить здесь с ножом? Он нанимал тех, кто прошел «горячие точки», воевал, – потому что они профессионалы и намного полезнее, чем те, чей опыт исчерпывается тюрьмой. Пристяжь он ставил на магазины, склады, ремонтные мастерские, мелкий бизнес, но от себя отдалял. Теперь его окружение составляли матерые профессионалы.

И кто-то из них его предал…

Он включил запись.

Это было больше, чем вызов. Это было грозное предупреждение от самой судьбы. Определись, кто ты. Если ты вор, то ты не имеешь права быть тем, кто ты сейчас есть. Если ты не вор… тогда плати закят.

С…и!

Воровской мир, безраздельно властвовавший местами не столь отдаленными уже больше века, начал распадаться еще в девяностых. Тогда спекуляция из преступления превратилась в способ выживания половины страны, рэкетиры взяли в руки автоматическое оружие и начали убивать друг друга без санкции сходки, а воры – многие из которых сидели на больших сроках и посажены были еще в советские времена – ничего не могли с этим поделать. Простота нравов того времени приводила к тому, что и воры начали «заказывать» друг друга без санкции сходки, физически истребляя и друг друга, и общину. За девяностые погибло больше сотни воров в законе, что само по себе было беспрецедентно. Потом собравшееся с силами государство обрушилось на криминальный мир и в период с 1998 по 2005 год разгромило основные криминальные группировки. Кто-то лег в могилу, кто-то пошел на огромный срок (в новом УК максимальный срок был не 15 лет, а 20), кто-то и на пожизненное. Кто-то вовремя смотался, а кто-то перекрасился – стал бизнесменом, свел татуировки и зажил относительно честной жизнью. Эти семь лет принесли по этапу в тюрьмы множество озверевших от насилия молодых «быков», которые воровских понятий не знали и знать не хотели. Ослабевшая воровская община стала лишь одной из многих, в зоне многие жили по понятиям отморозков, и ничего с этим сделать было нельзя.

Одновременно с этим ранее составлявшие отдельную касту в зонах «политические» исчезли, а на смену им пришли другие политические. Те, кто был посажен за участие в вооруженных конфликтах. Здесь государство допустило ошибку, которую так и не осознало и которая привела к крайне тяжелым последствиям. Участник вооруженного конфликта – это не преступник, а враг, его действия невозможно уместить в Уголовный кодекс. Но именно по Уголовному кодексу и судило государство тех, кто взял в руки оружие и пошел против него. Солдаты армии непризнанного государства получали весомый срок за «бандитизм» и уходили в зону. Хотя то, что они делали, бандитизмом и не пахло, это было принципиально другое.

Первые такие этапы приносили людей хотя и озлобленных, но не имеющих четкой религиозной идеологии. То, что начиналось на Кавказе в девяностых, начиналось отнюдь не как религиозный мятеж, скорее это была попытка местных, национальных элит стать независимыми от Москвы, опираясь на агрессивный национализм местных. В самом деле: если можно киргизам и казахам, почему нельзя чеченцам и дагестанцам. Сказывалось и то, что религиозных лидеров тогда на Кавказе почти не было, а те, кто был, были лидерами еще советской закваски. В Чечне генерал Дудаев считал себя мусульманином, но предлагал чеченцам почитать не пятницу, а субботу и делать не пять намазов в день, а три – в любой мусульманской стране его бы зарезали после первого же такого выступления. Первый раз чеченцы выиграли – и как раз в промежутке между первой и второй войной многие чеченцы близко познакомились с практикой ваххабизма. Вторая война была совсем другая, а то, что началось в конце нулевых, и вовсе было сравнимо с радиацией, выжигающей все вокруг.

Зараза распространилась по всему Кавказу, и не только по нему – и в тюрьму по бандитским и экстремистским статьям косяком пошли люди. В отличие от первых этапов они имели сильные религиозные убеждения, от которых не собирались отказываться в зоне. Как и на воле, они апеллировали к самым низам криминальной иерархии – к опущенным, часто изнасилованным людям, к тем, кого избегают все. Учитывая творящийся по тюрьмам беспредел, после массовой посадки «птенцов девяностых» таких было более чем достаточно. Ваххабиты проповедовали другое, нечто такое, что было в корне не совместимо с понятиями криминального мира. В понятиях криминального мира если ты стал обиженным, отверженным – то это навсегда, тебе уже не подняться, ты останешься в этой масти до конца жизни. Ваххабиты говорили, что нет никакого деления людей, кроме как по богобоязненности, и любой человек, принявший ислам, становится твоим братом. И не важно, кем он был до этого, принятие ислама открывает новую страницу жизни и закрывает все старые грехи. В итоге к новой, нарождающейся на глазах тюремной группировке потянулись все обиженные и отверженные, и только Аллах знает, сколько ненависти и злобы они накопили за годы унижений. Потянулись и другие… в основном те, кто попал в зону по какой-то ошибке и не принимал тюремную иерархию в принципе. Ислам поднимал последние, основополагающие вопросы жизни, это философия, философия полная и богатая, и изучая ее, ты получал ответы на вопросы: что есть человек, общество, жизнь, как должно себя вести. К подпольным джамаатам примыкало все больше и больше людей, в основном русские. Администрация зон способствовала этому: в конце концов, они казались меньшим злом, чем воры. Они религиозные, не устраивают погромов и бунтов, подчеркнуто лояльны к администрации, все, что им надо, – религиозные книги и передачи с воли. Так администрация поддерживала исламские джамааты в тюрьмах и поддерживала их в конфликтах с ворами.

И лишь когда в две тысячи тринадцатом органами госбезопасности был задержан русский по происхождению рецидивист, который в тюрьме принял радикальный ислам, а выйдя – собрал самодельное взрывное устройство, чтобы взорвать его в родной Вологде, вот тогда начали хвататься за голову и за все остальные части тела. Кое-где разрушили мечети, которые построили заключенные прямо на территории колоний. Но справиться с этим уже не получалось.

Но воры – не государство. В страшной «сучьей» войне, которая шла все десятые, вплоть до распада России, они погибали сами и истребляли тюремных ваххабитов. Не счесть тех, кто погиб. И он, Алик Ташкент, человек с самого верха криминальной иерархии, делал, делает и будет делать все, чтобы отстоять свою масть и свое право! Ради того, чтобы выстоять в борьбе с фанатиками в зонах, они пошли на союз с рэкетирами, с автоматчиками, со всеми, даже с русскими экстремистами. Здесь он тоже нашел союзников. Он сам принял ислам, стал показательно религиозным, строил за свои деньги большую мечеть, но это было то же самое, что и у русских, у них тоже строили храмы, оставаясь теми, кем были до этого. И он остался – вором. И пока он здесь держит масть, все остальные будут ходить под ворами. Если жить хотят…

С одним человеком он должен встретиться прямо сейчас. Это человек, с которым он встречался не раз и которому давал гарантии – и получал гарантии в ответ. У этого человека было много оружия и еще больше – волков, но он был слабым. И у него не было веры. Именно поэтому вор счел возможным вступить с ним в союз. С теми, у кого нет веры, – можно, они не духовитые, они – слабые. Это эти… хуже комиссаров.

А вон и он едет…

Несколько бронированных внедорожников и пикапов въехали в карьер. Почти на всех внедорожниках были открыты люки, в люках за пулеметами были стрелки. Все в черном, каски… вор, который еще помнил советские фильмы, решил, что они похожи на фашистские.

С вором было больше ста человек, с тем, кто приехал, – человек тридцать. Но вор понимал, что силы равны.

Раздраженно сунув коммуникатор в карман, вор выбрался из президентского «Гелендвагена». Раздраженно отпихнул сунувшуюся пристяжь с бронежилетом, в одиночку пошел навстречу приехавшим машинам. Навстречу ему двинулся человек в сером обмундировании и с пистолетом «Глок» в крутой кобуре на бедре…

– Салам алейкум… – сказал Найджел Нолте, когда вор остановился в трех метрах от него.

– Что надо? Чего звал?

– Поговорить.

– Ну, базарь, базарь…

– Прежде всего хочу отметить, что мы, наше общество, не имеет никакого отношения к полицейскому рейду, приведшему к гибели господина Чокуева. Того, кто причастен к этому рейду, зовут Алекс Сэммел, он прибыл сюда недавно и не желает подчиняться правилам, которые приняты здесь среди нас. Мы не возражаем, если вы уберете его.

– Не причастны? А чо за толковище в Ханты-Мансийске было? – грубо спросил вор.

– Эта встреча была действительно организована Сэммелом, – сказал англичанин, – но никакой договоренности на ней достигнуто не было. Повторяю – Сэммел не один из нас, он не подчиняется нашим правилам. Он сам по себе.

Опытный, прошедший десятки терок и стрелок вор мгновенно уловил суть. Интересные дела получаются… этот пиндос (воры всех иностранцев называли пиндосами) не просто сдает одного из своих, но и фактически настаивает, чтобы община убрала его. А этот… попинтос не так-то прост… он уже посылал кое-кого на место понюхать. Он не просто приземлил Чокуева – он там настоящую мясню устроил, всю его пристяжь – в мясо. И как говорят, этот попинтосник – ломом подпоясанный, духовитый, у него и люди, и оружие, он много чего на рынке купил. И сам он не сидит, жалом водит и с ментами закорешился, и с русскими. Так что убирать его… может быть чревато, нарвешься на ответку – ляжешь. Он сам, еще когда с ним за столом сидел, отметил – дельный пацан, хоть и молодой. Стержень в нем есть, нутро крепкое, не фраерское, и взгляд не рабский. Такого заделать… дашь грош. А Чокуев – он сам пассажир мутный, он единственный из всех некоронованным был, с ним просто мирились, потому что он и куска большого не просил, и людей у него было много. Да и не сорванный, вроде людей уважал… так пусть живет. Через Чокуева община контактировала с ваххабней, он был нужен для этого… но то, что он сегодня обнаружил на стуле в обеденном зале, перечеркнуло все договоренности. Он вор. И он не должен платить. Это эти… ваххабнутые – пусть в общак платят. Если жить хотят. А так… на пороге разборка с ваххабнутыми, и вешать на воротник еще и такого врага, как тот пацанчик, – не дело.

И еще одно. Если этот… хочет, чтобы община убрала пацанчика, значит, его выгода. А не выгода общины, и не его лично, Толика Ташкента. Значит, и делать это не следует. По крайней мере – не по просьбе этого фраера.

– Слышь, – сказал вор, который разговаривал на блатном совершенно без акцента, – ты чо щас мне тут трешь, да? С тобой был разговор – был? Ты – смотрящий за своими волками. Я – смотрящий от братвы. Кто беспредел в городе устроил – твои или мои? Вот сам и разберись. Если тебя не уважают – мне с…ь на это. Ты базарил, что разговариваешь от лица всех. Отвечай за базар! Наведи порядок сам. Десять дней тебе на это. А если не наведешь, я с другими базарить буду, с теми, кто наведет. Всосал – тему?

Англичанин пожевал губами. Губы были тонкие, почти бескровные – и сам он был похож на матерого мокродела. По понятиям, мокроделы хоть и являются частью братвы, но стоят намного ниже воров. Их слово в серьезном базаре – ничего не значит. Хотя по нынешним временам – и это правило поплыло, кто может убить, тот и прав.

Есть ли у них еще время?

Вор внешне оставался бесстрастным, но только Богу… или, может быть, дьяволу ведомо, что происходило у него в душе. Это было похоже на извержение… нет, даже не так – на взрыв вулкана! Лава всепоглощающей ярости нахлынула на него и затопила с головой.

Ах, с… Так вот почему он сегодня утром нашел у себя флешку на стуле! Вот почему эти трекнутые на своем Аллахе шныри осмелились требовать с него, вора, платить дань! Ах… падлы конченые!

Они договорились с англичанами! И с теми, кто стоит за ними! Это бородатое зверье договорилось с автоматчиками за его спиной! Видимо, просто снизили цену и все – взяли этим. И теперь автоматчики хотят, чтобы он, вор, был у них шнырем на побегушках, выполнял для них мокрую работу! Он шлепнет того пацанчика, а автоматчики за это затравят его, спишут на него абсолютно все.

Ах, падлы…

Теперь на них наедут сразу с двух сторон. Охреневшие вконец и получившие гарантии безнаказанности вахи. И автоматчики-пиндосы. Общину слили в сортир.

Но – хрен вам! Они не знают, что такое вор. И он им покажет это…

– Что с вами… – поинтересовался англичанин. – Вам плохо?

– Не… – Вор рукавом вытер вспотевшее лицо, его голос был обычным, хотя и немного напряжным: – Сердце что-то… прихватило.

– У нас есть медик.

– Не… не надо.

Англичанин тоже ошибся – он не понял, что произошло, и не понял, что он уже мертв… Он сам, своими словами подписал себе сейчас приговор – и себе самому, и большинству своих людей. Он был выходцем из 22САС, и видел многое, и имел дело со всяческим отрепьем, с отбросами рода человеческого. С бандитами, с ваххабитами, с отморозками он начинал в Албании, тренировал УЧК и там понавидался. И здесь он имел дело с главарем местной мафии и договаривался с ним. Но он и близко не понимал, кто стоит перед ним, с кем он имеет дело и какую школу выживания тот прошел. Он имел дело с вором в законе и даже близко не понимал, насколько тот может быть опасен. Злобность, коварство, помноженное на длительный опыт выживания в волчьей стае, делали его столь же опасным, как опасна среднеазиатская гюрза – единственная змея, которая при наличии выбора предпочитает атаковать, а не убегать.

– Коля… – вор снова вытер рукавом лоб, он, как и почти все русские, давал своим иностранным визави понятные русские имена, – вам не стоит иметь дело с этими отморозками. Они только с виду мирные – на самом деле, только отвернись, заточку в бок всадят. В чем проблемы? Разве мы в чем-то нарушили наши договоренности? Мы, община?

– Мы не говорим о том, что вы в чем-то нарушили наши договоренности, – вор с злобной радостью отметил, что смог внешне мирной реакцией усыпить бдительность пиндоса, – ваши выплаты останутся такими же, какими были до этого. Но мы имеем интерес в том, чтобы… – англичанин замялся, подбирая нужную ложь, – чтобы более эффективно контролировать регион. Несмотря на то что договоренность с вами существенно… оздоровила обстановку, проблемы все еще остаются. Вы должны понимать, что мирное соглашение только тогда приведет к миру, когда оно устраивает все стороны, без исключения. Хотим мы того или нет – салафитская община здесь существует, в ней много молодежи. Люди хотят верить… людей не переделаешь. Мы считаем, что с ними можно договориться, если мы начнем воспринимать их как людей, как партнеров по переговорам, а не как цели для уничтожения. Речь не идет о том, чтобы уменьшить ваш кусок пирога, речь идет о том, чтобы хватило пирога всем.

– Не хватит… – цвет лица вора был почти нормальным, – они не успокоятся, пока не заберут все. Я их знаю, им не нужен кусок пирога или даже половина пирога. Им нужен весь пирог без исключения…

Здесь вор был прав… все-таки его огромный опыт подсказывал ему решения, до которых никак не могли додуматься аналитики в Лэнгли и Темз-Хаусе. Они постоянно делали одну и ту же ошибку, воспринимая салафитов как одну из сторон конфликта, со своей позицией – и не более того. Но салафиты не были стороной в конфликте – они вели священную войну. И у салафитов не было позиции – у них была правда. А правда есть правда. Не бывает куска правды, пятидесяти процентов правды, девяноста процентов правды и даже девяноста девяти процентов правды. Правда – это цельное понятие, от которого нельзя отнять даже малый кусок без того, чтобы она перестала быть правдой. Правда на девяносто девять процентов – уже не правда. И потому говорить с ними было бессмысленно, и еще бессмысленнее – ждать выполнения договоренностей с их стороны. У них была своя правда. И другой – они не признавали.

– Мы обеспечим выполнение договоренностей в любом случае, – англичанин говорил убедительным тоном, – можете в этом не сомневаться. Ваш кусок пирога останется вашим.

Вор неохотно кивнул.

– Нам надо собраться. Я один решать такое не хочу.

– Понимаю. Мы ждем вашего ответа.

Молчание свидетельствовало о том, что разговор закончен. Не подавая руки, вор развернулся и пошел к своим машинам. Англичанин пошел к своим. Он не сомневался в том, что взаимопонимание достигнуто и воры дадут правильный ответ.

Вор тоже не сомневался в том решении, которое он принял.

Пиндосы предали их. Ничего, они еще приползут на коленях. Харкая кровью!

С…и рваные. Ничего, они еще попляшут…

И бородатые… тоже получат свое. Когда он найдет тех утырков, что писали флешку, он сам затравит их собаками…

Машины все ближе. Как бьется сердце… надо бы успокоиться, надо быть спокойнее. Инфаркта только не хватало.

Англичанин подал знак рукой – машины начали разворачиваться на выезд…

И, не доходя буквально нескольких шагов до своего «Гелендвагена», вор рванулся вперед, истерически выкрикнув:

– Мочи их!

Конечно же, у британцев был defense sniper, оборонительный снайпер – как часть оборонительной стратегии, которая была отработана еще в Ираке. Оборонительный снайпер – важная часть плана обороны при любой, сколь-либо длительной остановке. Оборонительный снайпер, занимающий господствующую точку на местности и вооруженный обычно мощной полуавтоматической снайперской винтовкой, способен точной и быстрой стрельбой сорвать даже массированное нападение, подавить гранатометчиков и дать конвою возможность покинуть опасную зону.

Британский снайпер залег на одном из холмов и замаскировался. В качестве винтовки он использовал не обычную для таких случаев «СВД», а mpa 300 guardian, снайперскую полуавтоматическую винтовку калибра 300WM, используемую в ограниченном количестве такими подразделениями, как US Navy Seals и Combat application team, а также подразделениями спецназа ВВС США, занимающимися защитой баз и инсталляций ВВС в критически опасных районах. В отличие от обычных винтовок 308-го калибра эта позволяла уверенно работать на дистанциях от восьмисот до полутора тысяч метров (что и предусматривалось новой американской военной доктриной), а также поражать противников в бронежилетах и эффективно работать по целям за автомобильным стеклом. Последнее было важно, поскольку один из основных противников оборонительных снайперов – смертник за рулем начиненного взрывчаткой автомобиля. Пуля калибра «триста винчестер магнум» с пулей со стальным сердечником – или типа «медвежья лапа» – гарантированно пробивала стекло и поражала противника в любом бронежилете. А винтовка этого калибра была необременительной по весу, и ее мог носить один стрелок, вместе с патронами. Сами патроны в отличие от того же триста тридцать восьмого были недороги и не прожигали ствол так быстро, как предельно «горячий» триста тридцать восьмой. Короче говоря, снайпер был вполне доволен своим оружием, хотя здесь он обзавелся еще и двумя настоящими «СВД».

Он высадился за несколько километров от точки встречи и остаток пути проделал на мотоцикле. Этот мотоцикл был принят на вооружение спецназом и кроме обычного двигателя имел мощную батарею, на ней можно было проехать до двенадцати миль бесшумно – полезное дополнение, если ты работаешь в тылу врага. Помимо бесшумного мотоцикла и отличной винтовки у него был и дорогущий шлем с модулем обмена информацией. Это что-то похожее на шлем летчиков-истребителей – опускаешь забрало, и перед тобой наложенная информационная сетка. Данные он получал как от встроенной в шлем системы наблюдения, включавшей в себя обычный и тепловизионный каналы, так и от небольшого беспилотника, который они запустили с тем, чтобы контролировать ситуацию на месте. Информация передавалась в виде «наложенной реальности» – на прозрачном шлеме, через который было видно местность, отображалась координатная сетка и в реальном режиме времени – вся информация, включая зону покрытия беспилотника, обнаруженные и классифицированные в реальном режиме времени цели. Этот шлем стоил около восьмидесяти тысяч, но он достаточно зарабатывал, чтобы позволить его себе. В конце концов, снайперы есть снайперы, они не экономят на снаряжении…

Противника он оценил чрезвычайно низко – они даже не поставили наблюдателя, чтобы просматривать обратные стороны скатов. Полные придурки – впрочем, а чего иного ждать от уголовной банды, обнаглевшей от безнаказанности. Рано или поздно за это они и поплатятся…

Он оставил мотоцикл на обратной стороне ската и набросил на него накидку, которую всегда носил на багажнике. Другую такую же накидку он набросил на себя и сноровисто забрался прямо на скат, присматривая позицию. С этим надо было быть осторожнее – нельзя, чтобы твоя башка светилась на горизонте, крайне нежелательно занимать позиции на ровной поверхности: любая неровность там выделится и будет видна. На всякий случай у него был «Глок-21» с глушителем, винтовку он держал за спиной. Осторожно высунувшись, он мгновенно оценил ситуацию и снова исчез за гребнем. Затем, проиграв запись – функция записи была в системе наблюдения шлема, – он оценил всю расстановку и определил, где ему удобнее всего лечь. С мощностью его винтовки проблемы не представляло, хоть за километр, главное – чтобы как можно лучше простреливалась позиция противника. Место, которое он нашел, там часть ската, подрытая экскаваторами, обрушилась вниз – как раз, самое оно. Мелькнула мысль, может, спуститься в чашу карьера и занять позицию где-то там – как бы не потревожить подрытый экскаваторами грунт и не вызывать обвал, а то и сам, не дай бог, съедешь вниз. Но он отмел эту мысль – в таком случае он становился слишком уязвим. При отходе ему придется карабкаться по склону под огнем, от попадания «РПГ» его может засыпать, а на склоне – перевернулся назад, и все. Он в безопасности.

Осторожно пробуя локтями грунт, он занял позицию – сдвинулся чуть подальше, пусть сектор обстрела у́же, но не на самом краю, обвала он все-таки боялся. Позицию он занял на земле, опираясь локтями и оперев цевье винтовки на плотно скатанный коврик. Сошками он старался не пользоваться, мешочек с песком никогда не носил, даже служа в армии. Его винтовка была оснащена глушителем AАС и специальной насадкой на прицел от BAE, которая замеряла температуру, влажность, высоту над уровнем моря и давала предварительный расчет выстрела. Она была не тяжелой и его вполне устраивала. Прицелом типа TrackingPoint XactSystem, который автоматически замерял все параметры и сам давал команду на выстрел, равно как и более дешевыми его вариантами, такими как Remington 2020 Digital Optic System, он не пользовался из принципиальных соображений, считая, что такие системы снижают его квалификацию как стрелка и заставляют излишне доверяться технике. На всякий случай он включил прикрепленную к рюкзаку камеру широкого обзора – он работал один, и ему было важно знать, не подкрадывается ли кто сзади. А устанавливать мины не было ни времени, ни желания. Камера предупредит его об опасности.

Он сообщил о своем присутствии по рации тремя тоновыми щелчками и получил два в ответ. У них были рации с приставками, кодирующими разговор, но он не полагался на них. Во-первых, код могут элементарно купить или выкрасть: чего-чего, а денег у местных бандитов хватало. Во-вторых, если не писали чужие – писали свои. А он не хотел потом отвечать на неприятные вопросы.

Как говорил ему человек, на которого он раньше работал и кто ввел его в темный мир специальных операций: можешь делать все, что угодно. Главное – не стань последним, кто это делает…

Два щелчка сообщили ему, что информация принята.

Через оптический прицел, поставленный на минимальное, четырехкратное увеличение, он видел, как сходились между машинами люди – свои и чужие. Тот, кто был со стороны русских… хотя если он русский, то я индус, был толстоват, одет в черный плащ, возможно, с кевларовой подкладкой. Лицо нездоровое от излишеств, но клоуном в дорогом костюме он не выглядел. Никак не выглядел.

Снайпер нажал кнопку… никак не мог привыкнуть, что кратность на новых прицелах изменяется не барабанчиком, а кнопкой, причем плавно. Лицо русского наплыло на него… кустистые волосы, нитки седины, пористая кожа – при увеличении в тридцать шесть раз это все было отлично видно. Он не мог держать такое увеличение долго – в конце концов, он должен был следить за происходящим в целом, а не только за русским криминальным авторитетом. И он уже собрался снова снизить кратность до минимума, когда кое-что вдруг привлекло его внимание…

Лицо русского! То моментально проскользнувшее выражение, которое он даже не был уверен, что поймал. Выражение звериной злобы.

Черт…

Русский о чем-то сказал. Выглядел он довольно спокойно, хотя и покраснел. Впрочем, у него и так нездоровый цвет лица, его образ жизни чреват инфарктом или инсультом.

Может, мини-сердечный приступ?

Дело в том, что он не всегда был снайпером. Много лет назад, еще до того, как он увлекся стрельбой, когда только начиналась вся эта поганая канитель и когда еще никто не думал, что Америка проиграет GWOT, его в числе небольшой группы операторов высшего уровня отправили в Израиль. Израиль жил в обстановке непрекращающегося террора семьдесят лет и накопил богатейший опыт борьбы с терроризмом. Но обмен опытом с США и вообще с НАТО носил эпизодический характер – просто постоянное и значительное присутствие американских солдат, пусть даже и в качестве курсантов, накалило бы и без того непростую обстановку в стране. Да и не было тогда такой потребности, готовились к войне с СССР, а не с завшивленными ублюдками в пещерах. Но опыт у Израиля был, и их направили для его оценки и определения возможностей его использования при подготовке американских подразделений первого уровня. Они приехали… учитывая потенциальные платежные возможности американцев (тогда они были почти бесконечными), с ними работали инструкторы высшего уровня, многие – действующие сотрудники спецподразделений. Он тогда многое почерпнул.

Работу в толпе у них вели действующие сотрудники ШАБАК. Они изучали все: начиная от того, как выявить террориста в толпе, до того, как безопасно нейтрализовать его (для этого израильтяне разработали специальную стрелковую стойку – с падением на колени или даже на землю, так, чтобы пули шли снизу вверх, без риска задеть окружающих, даже если они пробьют тело террориста насквозь). Они работали на специальных тренажерах, им показывали мимические выражения лица, они запоминали те, что свойственны людям, одержимым какой-то мыслью и находящимся в стрессе. Более того, они учились замечать и распознавать те «мгновенные выражения лица», какие занимают десятые доли секунды. Непроизвольные реакции – от того, как человек инстинктивно реагирует на что-то, и до того, как разум берет под контроль чувства. Многие люди умеют лгать профессионально, особенно на Востоке, многие держат нож за спиной, а сами улыбаются. Но вот эти мгновения, на которые чувства опережают разум, их не умеет контролировать практически никто.

Его плюсом было то, что прицел – точнее, насадка, которая была на нем, – работала в режиме автоматической записи. Рискуя тем, что он окажется не готов к внезапному развитию ситуации, он вывел в поле зрения прицела, начал покадровый просмотр.

Вот!

Оно. То самое выражение неконтролируемой злобы.

Русский опасен. Он что-то задумал.

Он переключился снова в режим прицела и дал один тоновый сигнал – режим опасности. Условный сигнал – требование быть готовым к нападению.

Русский и тот, кого он охранял и на кого работал, уже расходились. Поскольку поставленный на минимальную кратность прицел давал широкое поле зрения, он не видел каких-либо представляющих опасность движений со стороны русских. Но то, что он видел, не внушало покоя, поэтому он навел прицел на спину русского.

Сосредоточиться. Это еще более важно, потому что рядом никого нет. Снайпер – высшее выражение одиночества.

Русский вдруг побежал, и полы его плаща распахнулись как крылья. Он инстинктивно, на движение, как хищник, выстрелил, и русский, махнув руками, тяжело упал на месте. Проверять, жив он или нет, смысла не было. Он, как и большинство снайперов, целился не в голову – это самая подвижная часть тела, а в центр тяжести человека, чуть пониже груди. Но «триста винчестер магнум» – живых не оставляет.

Заработали автоматы и пулеметы – и с той и с другой стороны. Он двумя выстрелами снял рванувшихся к русскому телохранителей, потом перевел прицел чуть левее. Прикрывавший пулеметчик вел огонь, укрывшись за высоким бортом «Гелендвагена». Сложная цель, меньше чем на треть фигуры видна. Справится ли…

Он выстрелил – и увидел, как пулемет отлетает в сторону вместе с частью руки.

Отлично. Он снова прицелился…

Алекс Сэммел сидел в аэропорту, приехал порешать там дела, когда зазвонил телефон. Причем телефон, номер которого он давал не всем. Он посмотрел на номер… номер принадлежал одному из русских. Он никак не назвал его в телефоне – просто запомнил. Получается, и русские тоже запомнили.

– На связи.

– Алекс…

– Да.

– Это Дима. Не знаю, ваше ли, но на восемнадцатом километре дороги на Нягань разборка идет. По-взрослому. Кто-то из ваших там попал, в эфире активный обмен. Мы выезжаем.

– Понял. Спасибо…

Сэммел переключил телефон в режим рации, запустил сканер. Послушав обмен, зло выругался.

– По машинам! Жак, остаешься здесь! Разгрузишь транспорт и уйдешь на базу с конвоем! Будь внимателен, в городе неспокойно.

– Понял, месье командир. – Жак, бывший сержант одиннадцатой десантной бригады армии Франции, был человеком, на которого можно положиться.

Сэммел уже прыгнул в свой «Ленд Крузер», машины набирали ход. Он набрал номер, заранее забитый в памяти, и сбросил звонок. Это был условный сигнал дежурному о том, что грядут большие неприятности…

Когда они подъехали на место, русские уже там были. Взвинченные до предела, они поставили БТР на дороге и едва не положили их лицом на землю, чего Сэммел, конечно, допустить не мог. Под дулами автоматов он пытался объясниться с взвинченными до предела бойцами полицейского спецназа, когда появился один из полицейских офицеров, которого он знал. Один из тех, с кем они штурмовали виллу Чокуева.

– Э, э… Отбой, бойцы! – моментально сказал он.

Спецназовцы опустили автоматы.

– Мне Дима звонил, – сказал Алекс. – Кого расстреляли?

Русский пожал плечами.

– А хрен его знает, – сказал он. – Пошли, посмотришь…

То, что он увидел в карьере, было страшно. Такого кошмара он не видел со времен Казахстана…

Весь карьер – а он был довольно широким – был завален трупами. Трупов было столько, что казалось бессмысленным отмечать их, вообще производить какие-то следственные действия – даже то, что он видел, – десятки трупов, к сотне, если не больше. Очагами боя были две группы машин – в одной их было пять, в том числе один сильно поврежденный и выгоревший пикап с «ДШК», ствол которого обличающе указывал на небо черным, обгорелым пальцем. В другой группе машин их было столько, что сразу даже и не сосчитать… десятка два. Почти все обгорели, какие-то еще горят. Русские пытались тушить, но не до всего руки доходили. Не было видно медиков, никто никому не оказывал помощь. Чуть в стороне от большой группы бестолково поставленных машин стоял экскаватор.

Сэммел достал телефон, перевел в режим фотоаппарата, поставил зум на шестнадцать. Качество камеры позволяло разглядеть, во что превратился экскаватор: груда стали, отличное укрытие, которое не пробьешь и из «Диско». Вся кабина в дырах… часть дыр огромные, буквально вырваны куски металла – били из «ДШК», из пулеметов и автоматов. Русские за ноги, за руки таскали тела и складывали их в рядок. Кто-то пытался скрыться за экскаватором и не смог.

– Что здесь произошло?

– Позвонили, сказали – перестрелка идет. Когда мы выехали, тут уже разобрались.

– Выжившие есть?

Русский пожал плечами. Это могло означать, что если и есть, то никто с ними возиться не будет…