Париж встречал путников… Впрочем, нет, все не так. Париж не встречал путников. Ему не было ни малейшего дела до всадников, проехавших через городские ворота, только разморенные жарой стражники, завидев нурсийцев, поспешили вытянуться перед доверенными людьми кесаря. Впрочем, ни Лису, ни Бастиану до их лживого почтения не было дела.

– Так, – распорядился Рейнар, когда всадники очутились на центральной улице острова Сите, – ты вали во дворец, скажи Гизелле, пусть никуда не уходит, у меня к ней будет серьезное дело. А я схожу поздоровкаюсь с необычайно дорогим для нашего бюджета великим хрензначеем.

– Казначеем, – скорее из любви к точности, чем для восстановления истины поправил менестрель.

– Нет, мой юный друг, ибо я сейчас как раз и намереваюсь, как бы это так поэтичнее выразиться, развеять для себя тучи сомнения по следующим животрепещущим вопросам: хрен зна, чей он и на кого работает?

– Быть может, тогда вам прихватить отряд гвардейцев? У мастера Элигия осталось еще немало телохранителей.

– Пустое. Он разумный человек и вряд ли захочет, чтобы из телохранителей они превратились в телохоронителей. В общем, пойду, пошушукаюсь с ним, как со старым боевым товарищем. А ты, будь добр, пронаблюдай, чтобы Гизелла из любопытства или от скуки не решила вникнуть в подарочное издание. А заодно и сам ее, в смысле книгу, потискай. Может, шо путное всплывет? Ты у нас юноша наблюдательный и, спасибо маме с папой, а заодно Сорбонне, мозговитый. Действуй! Если Элигий во дворце, отсигналь мне, а я пока наведаюсь к нему домой.

Сергей повернул коня к городскому подворью великого казначея. Над главным входом по-прежнему красовалась скромная вывеска: «Златокузнец Элигий, мастер над мастерами». В лавке, как и прежде, толпились клиенты. Впрочем, в столице шептались, что теперь покупка драгоценностей и всяческих изящных безделушек была своего рода ширмой для беззастенчивых взяток. Ежели чего-либо желаешь от почти всесильного казначея, не мудрствуя лукаво, зайди и купи за десять солидов то, что еще вчера мог бы купить за один. А заодно пожалуйся на жизнь, как она тебя донимает, и что именно хорошо бы исправить. Тогда-то уж точно «хозяин лавки расскажет» великому казначею о том, какой ты хороший человек и как тебе следует помочь.

Но эта простенькая комбинация Лиса сейчас не интересовала. По грязной улочке с широкой сточной канавой посредине Сергей объехал владение «мастера над мастерами» и очутился возле увитого виноградом потайного входа в небольшой сад – усладу дня великого казначея. Узнав Рейнара, дежуривший у калитки стражник с поклоном впустил нурсийца и поспешил оповестить о его приходе хозяина. Тот вышел навстречу гостю, любезность была написана на его лице на всех известных языках, включая язык слепых.

– Польщен визитом, – расплываясь в улыбке, заворковал мастер Элигий. – Что же вы раньше не известили меня, что намерены посетить мой скромный дом? Для меня такая честь…

– Ну, извини, не подумал. – Лис виновато раскинул руки. – Я, понимаешь ли, только что с дороги и сразу к тебе.

– Вдвойне польщен. Но отчего вдруг такая спешка? – насторожился верховный казначей.

– Пройдем в дом. Чего на улице разговоры разговаривать? Сейчас развелось столько ушастых заборов, ты не поверишь.

Мастер Элигий отлично понимал намеки, особенно высказанные в столь недвусмысленной форме.

– Да, да, конечно, я как раз хотел предложить. – Он пропустил гостя вперед. – Итак, что же заставило тебя поспешить ко мне?

– Да куча новостей, и личных, и деловых, и так, чисто поржать.

Глаза Элигия округлились от столь необычного предложения. Но спорить с кривоносым нурсийцем отчего-то не хотелось.

– Ну, во-первых, – продолжал тот, улыбаясь в тридцать два зуба, – тебе привет от ненаглядной твоей супружницы. Добралась она хорошо, но с некоторыми приключениями.

– Что с ней? Она цела? – Элигий примерил на себя взволнованное лицо. Оно с трудом налезло на его физиономию и выглядело довольно неубедительно.

– Жива, цела, чего и тебе желает. Какие-то лихие вороги пытались организовать ей встречу с перелетной сталью, но промахнулись.

– Слава Богу! – Великий казначей молитвенно сложил руки перед грудью.

– Вот и я так говорю. А то Мустафа твой оказался не на высоте, так и не смог изловить негодяя.

Элигий радостно сменил выражение лица на сердитое.

– Как только приедет, он будет наказан! Сурово наказан!

– Вот и славно, я знал, шо ты меня поймешь и одобришь мои действия.

– Какие действия? – настороженно, пожалуй, даже с опаской поинтересовался мастер над мастерами.

– Ну, так я его в Форантайне в кандалы заковал, пусть до очной ставки в темнице посидит.

Молчание было ответом Лису. А тот с напором продолжал:

– А знаешь ли ты, мой дорогой соратник, что такое очная ставка? Это когда я посажу вас так вот, с глазу на глаз, и начну убедительно и настойчиво увещевать вас говорить правду и только правду. А затем послушаю, что вы мне, твари продажные, врать будете.

– Да как ты смеешь?! – взвился Элигий.

– Тебя интересует процесс? Не вопрос. Объясняю: как председатель Всефранкской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрэволюцией и бандитизмом я обвиняю тебя в заговоре с целью захвата власти. Ну как, я доходчиво объяснил?

– Но-о…

– Предвижу вопросы. Есть ли у меня основания для таких заявлений? Отвечаю – есть. Как минимум одно чертовски смуглое основание сидит на попе ровно в темнице замка Форантайн и заверяет, шо именно ты послал его передать тайное известие коварному изменнику и бывшему майордому Пипину Геристальскому.

– Даже если это так, – очень тихо выдавил Элигий, – я всего лишь помогал родичу, желал скрасить его и без того тягостное изгнание.

– Вот и я так подумал, – кивнул Сергей. – Я сказал себе: Элигий славный парень, он вообще обожает свою новую родню. Отослал супругу с глаз долой, но это понятно, исключительно заботясь о ее здоровье, свежий воздух Форантайна куда приятнее, чем смрадный – Парижа. А уж Шарль-то, Шарль! Я помню, рассказывая о похождениях этого шалуна близ Сент-Эрженского аббатства, ты ж чуть слезы не проливал. И я заодно с тобой, от умиления. Кстати, вот так, положа руку… нет, не на сердце, лучше на кошелек, скажи: ты знал, шо неуловимая разбойничья шайка Молота и отряд доблестного Шарля из Люджа – это одни и те же люди?

– Ну что ты, понятия не имел, даже не догадывался!

– Ты знаешь, я тебе верю. Этот парнишка такой скрытный, мы с ним всю дорогу до Форантайна рядом проехали, и он ни словом не обмолвился о своей нелепой привычке грабить путников и брать в плен родственниц, отправляющихся на богомолье. Да ты не гадай, не гадай, – насмешливо глядя на казначея, махнул рукой Лис, – это он как раз твою супружницу с неведомой целью решил настойчиво пригласить в гости. И, представляешь, каков шельмец, – утверждает, шо и ты, и папаша его героический были в курсе дела! Как думаешь, на то, шоб твоя голова посмотрела на твою же собственную задницу, уже наговорили?

– В смысле…

– Ты все понял. – В голосе Лиса звучала та самая сталь, при помощи которой верхняя часть тела легко отделяется от нижней. – Как видишь, не только у вас тут мастера сидят. В общем, дальнейший рассказ я считаю излишним. Сейчас ответь мне на один простой, незамысловатый вопрос. Оттого, насколько прямо и честно ты мне ответишь, будет зависеть, останется ли твоя вдова наследницей всего этого великолепия, или же впредь мы попытаемся забыть о том нелепом стечении обстоятельств, которое заставило меня прямо из Форантайна направиться сюда. Ты жить хочешь?

– Да, – почти шепотом выдавил казначей.

– А хорошо жить?

– Конечно.

– Тогда не забивай себе голову попытками меня перехитрить и начинай активно сотрудничать со следствием.

– Я слушаю, – прошелестел Элигий.

– Так. Давай быстро и четко все, шо тебе известно о подарке кардинала Бассотури нашей всеми обожаемой мадам Гизелле. Начинай, я весь внимание.

 

Дракон, закрыв глаза, лежал на лысой вершине холма. И кровь, почти черная, густо-вишневого цвета, капля за каплей стекала в огромный чан, каким пользуются пивовары. После беседы с отцом Дагоберт велел привезти его сюда вместе с абарскими мечами, хранившимися в арсенале. Женя не видела, как одним из этих клинков юный кесарь поразил грудь дракона. Она бросилась прочь с холма, причитая, что так нельзя. Ее била крупная дрожь, в тот вечер она никак не могла взять себя в руки.

Наступил следующий день, раненый дракон лежал на вершине, его темная кровь медленно капала в чан. Дагоберт, еще более молчаливый, чем всегда, с лицом серым, будто неживым, окунал клинки, затем вытаскивал и с легкостью, будто головку сыра, рассекал увесистые валуны. Стражники оцепления по его команде время от времени с натугой вкатывали их на вершину, чтобы государю было на чем испытать смертоносное оружие. Увидев благородную даму Ойген, кесарь не проронил ни слова. Посмотрел, будто сквозь, и отвел глаза.

– Сережа, – Женечка вызвала Лиса, – скажи, ведь такое кровопускание – это же не очень опасно? В драконе много крови, нацедит чан – и все, хватит.

– Давно так чан наполняется?

– Точно не знаю, может, со вчерашнего вечера, может, только утром, с рассвета.

– Угу, знаешь, шо тебе скажу? Дело скверное. Если за это время кровь не наполнила чан, значит, имеется только одно разумное объяснение. Хотя в изрядной мере оно противоречит известным у нас законам физики.

– Что ты хочешь сказать?

– Металл клинков впитывает кровь.

– Но это же невозможно!

– То есть мечи из рыбьих хребтов – это нормально? А их способность впитывать кровь – нонсенс. Женя, как психологоанатом психологоанатому, скажи, тебя ничего не смущает?

– Но… Дагоберт-старший же так умрет! Он что, не понимает этого?

– Понимает. Но, видишь ли, у этих существ не так много чувств, и главное, вовсе нет чувства желудочного удовлетворения, как думают многие. Главное – чувство долга. Дракон обязан защищать рубеж между мирами. И все, и точка. Даже Эйа, который создал их, ничего с этим поделать не может. Иначе не заморачивался бы, просто отменил давний приказ и перепрограммировал крылатых стражей на безостановочный отлов принцесс и разборки с благородными рыцарями. Ан нет, хоть трава не расти, дракон защищает невидимую границу любой ценой. В том числе и ценой жизни. Это, так сказать, долг номер один. Долг номер два: это смерть Дагоберта, так сказать, деда. Тут все совсем грустно. Наш крылатый соратник обязан взять кровь за кровь и отомстить врагу. Но, по вполне понятным и, увы, непреодолимым причинам, сделать этого не может. И поэтому готов отдать собственную жизнь за то, чтобы люди, которых он так долго защищал от чудовищ, ответили ему той же монетой. Так шо, как ни крути косы, ни завивай, мотивация у папаши Дагоберта имеется неперебиваемая.

– И что, иначе никак нельзя? – не соглашясь мириться с очевидностью, тяжело вздохнула благородная дама Ойген.

– Может, как-то и можно. Ты про это шо-нибудь знаешь?

– Нет.

– Вот и я нет. А стало быть, делаем что можем. Тут еще другое плохо. Вероятно, с хаммари этими мечами можно разделаться. Во всяком случае, и сам Дагоберт-старший так считает. Но тот, кто создал хаммари и драконов, не говоря уже о людях, судя по всему, на такое не ловится. Так что, сколько бы мечей мы сейчас ни получили в свое распоряжение, главной проблемы, как мы помним, это не решает. Так что, хошь не хошь, а надо как-то нашего Фрейднура в чувство привести, иначе тут все будет крайне грустно. Вся эта кровь, пролитая драконом, забудется среди потоков людской крови, которые смоют здешнюю цивилизацию, шо та приливная волна – детскую песчаную крепость на берегу океана.

– Так не должно быть, – всхлипнула Женя.

– Должно, не должно, будет так, как мы сделаем. Конечно, совместно с теми, кто готов действовать в своем огороде. В общем, Дагоберты на тебе. Все, что они могут вспомнить, самую маленькую зацепку, гони в копилку, иначе поляжет старшой ни за цапову душу. А это обидно. Ладно, действуй, а у меня тут еще дел невпроворот. Как-то Париж давно меня не видел, соскучились, накопилась пара срочных визитов.

 

Секретарь его высокопреосвященства, попытавшийся заступить дорогу не обозначенному в распорядке дня посетителю, отлетел в сторону и растянулся на полу, сопровождаемый гневным:

– Уйди с глаз, дятел! Я тебе сейчас хобот на лысину переставлю!

Должно быть, задумавшись о впечатляющих трансмутациях, уготованных ему незваным гостем, святоша решил дальше удерживать горизонталь и не препятствовать встрече наглого Рейнара-нурсийца с кардиналом-примасом. Его высокопреосвященство встретило дерзкого невежу стоя, потому как выскользнуть в дверь не имело возможности, а окна, увы, оказались маловаты для его представительной фигуры.

– Ну, шо, святой отец, здрав будь! Как дела? Как папа?

Обескураженный столь нежданным посещением, кардинал лишь кивнул.

– Вижу, пока хорошо, – не слишком заботясь изобразить светскую улыбку, оскалился Лис. – Но это ненадолго. – Он сгрузил на заваленный пергаментами стол нечто, завернутое в плащ. – Обычно я подобный разговор провожу в формате добрый следователь – злой следователь, но мой добрый коллега уже высказал предложение для завязки беседы сломать тебе руки и ноги, а потому буду говорить один. Но ты меня не зли, потому шо я ж и без того злой.

– Что все это значит?! – испуганно пролепетал сановный посланец Рима, из последних сил придавая себе вид оскорбленной невинности. – Вы разговариваете с духовной особой!

– Не морщи лоб, умней не станешь. Да-да. Лучше напряги то, шо скопилось под ермолкой, и внимай с трепетом, духовная особа. Судя по материалам следствия, не особо духовная. Можно даже сказать, вовсе бездуховная. А вот что это значит, как раз первый вопрос, который я хотел задать.

– Я отлучу вас от церкви! – Кардинал воздел к потолку указующий перст, должно быть, намекая, что церковь находится где-то там.

– Слышишь, отлучатель хренов, у меня от предстоятеля нашей славной нурсийской церкви бесперебойное прилучение в непрерывном режиме. На твои пырханья мне наплевать и забыть. Лучше не томи, сразу честно скажи, будешь отвечать на вопросы или без проволочек можно переходить к силовой части нашей задушевной беседы?

Лис размял пальцы, будто проверяя, удобно ли они лягут на горло кардинала Бассотури. Вероятно, этот немудреный аргумент смягчил его высокопреосвященство и умерил его гнев.

– Что бы вы хотели знать?

– По возможности, конечно, все. Однако всеведение – удел Господа. Так шо ограничимся необходимым. Чего добивались вы и те, кто вас послал, устраивая заговор с целью свержения действующего монарха?

– Все это бредни, никакого заговора не было!

– Ну, бредни так бредни, я ж только за. Ответ понятен. Но вот беда, он не согласуется с показаниями мастера Элигия, который, проявив сознательность и по горло наполнившись раскаянием, добровольно сообщил о ваших намерениях и тех инструкциях, которые были им получены лично от вас.

– Все это клевета! Злодейский оговор! Какой-то вчерашний ремесленник, мошенничеством пролезший во власть, смеет чернить имя приближенного святейшего папы.

– Ужасный век, ужасные сердца! – с деланым сочувствием закивал Лис. – Какое низкое коварство. Впрочем, чернить, серебрить, золотить – его профессия. То ли дело вы – зерцало и светоч в одном лице… Опора и надежа Святейшего престола… И как вас могло угораздить вести тайные переговоры с таким отпетым мошенником?! Шо вы моргаете, преосвященнейший? Не делайте ресницами ветер, меня не сдует. Расскажу по секрету, вы еще в Париж не въехали, а уже под мое наблюдение угодили – мадам Гизелла дама бдительная, в совпадения не верит. И я не верю. Так шо советую вам не запираться. Если понадобится, сам вас запру. Давайте начистоту о своих планах, о видах на франкский трон, о соучастии римского понтифика в заговоре. У следствия накопилось много вопросов. Облегчите совесть. Шо там у вас было о раскаявшемся грешнике и десятке праведников?

– Но-о…

– Приберегите «но» для римской курии. – Голос Сергея из умиротворяюще-елейного вдруг стал хлестким, будто плеть. – Когда они будут вкурять, шо делать с твоим отступничеством и ересью, это «но» тебе очень пригодится. Это я тебе говорю, как полномочный засланец пресвитера Иоанна.

– Какая еще ересь? Я тверд в вере!

– А это хорошо! – заверил Лис. – Это очень хорошо! Тогда можно не сомневаться, что ваше высокопреосвященство без какого-либо труда, более того, с великой радостью прочтет мне что-нибудь из вот этого замечательного фолианта. – Лис развернул плащ и продемонстрировал обтянутый сафьяном том, украшенный золоченым серебром и яхонтами.

Кардинал смотрел на книгу, не отводя взгляда.

– Шо вы так уставились, любезнейший? Святого Писания никогда прежде не видали?

– Откуда это у вас? – не имея сил хоть как-то спрятать удивление, спросил «подследственный».

– Тю, шо за странный вопрос? Или вы не слышали: мадам Гизелла в целях просвещения заблудших во тьме мракобесия, а также в ознаменование победы над язычниками абарами, открывает Центральную парижскую библиотеку имени Святого Дагоберта. Это ее первый вклад. Так сказать, малая лепта. Вот, взял почитать на досуге. – Сергей внимательно поглядел на Гвидо, изучая мимику не в меру пылкого южанина. – С вашей помощью. Ну так как, открываем замки, разворачиваем том на месте, где Иуда платит налоги со своих кровавых сребреников? Так сказать, натурой платит. Очень бы хотелось, падре, послушать ваше чтение, а заодно и толкование этого священного текста.

– Здесь плохой свет, – попытался отговориться кардинал, становясь белее, чем облачение святейшего папы.

– Тот свет еще хуже, – многообещающе сообщил незваный гость, вновь разминая пальцы. – Не верите, уточните у Иуды. Но ежели шо, в пыточной огня будет, ну, разве только на самую малость поменьше, чем в адском пекле, – читай, не хочу. Или вы позабыли грамоту? Так я сейчас напомню. У нас в Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрэволюцией и бандитизмом не таким алефам рога по самую ижицу обламывали.

– Не надо. – Гвидо Бассотури опустил глаза, понимая, что раздраженный нурсиец вполне готов продемонстрировать, что такое ижица и как именно устроена пыточная. – Что вы желаете узнать? Спрашивайте.