Глава 31

В Москву въезжали на рассвете. Пахло близкой рекой, печным дымом, травой и конским потом. Людским потом пахло тоже. За заборами дворов и усадеб горланили петухи.

Сыскарь поначалу оглядывался по сторонам, пытаясь хоть как-то соотнести увиденное с привычными ему московскими ландшафтами двадцать первого века (совсем у него это не получалось, слишком сильно всё изменилось за триста лет), затем несмотря на то, что шли они крупной рысью, на него накатила сонливость. Он клевал носом в седле, снова вскидывал голову и вяло думал о том, что много бы отдал за горячий душ и несколько часов в собственной постели с чистыми простынями. Петровский восемнадцатый век чертовски интересен, но уж больно отстал в плане гигиены, санитарии, водоснабжения и канализации. Хорошо нынче май месяц и холодной водой помыться можно, а попади Андрей сюда зимой? Нет, господа мои, жить нужно в двадцать первом веке. Оно комфортнее. Дом… Удастся ли вернуться? Пока надежда оставалась. И даже более чем надежда. Карта сама шла в руки и требовалось лишь правильно ей распорядиться. Ибо как ещё, ежели не удачей, можно было назвать появление в нужный момент Сергея Воронова с отрядом донских казаков? По словам капитан-поручика Преображенского полка, был он послан в Люблино самим государем-императором Петром Алексеевичем с приказом имать и вязать тех, кто поднял руку на воспитанницу князя Василия Лукича Дарью и управляющего имением Харитона. Прочих же, кто оказался рядом, доставить пред грозные очи государя и генерал-фельдцейхмейстера Якова Вилимовича Брюса. В Сухареву башню.

Тон капитан-поручика не оставлял сомнений в том, что он выполнит приказ, даже если для этого ему придётся спуститься в самый ад. Вот такие люди и составляли во все времена славу России. Те, для которых честь, долг и Родина были выше собственного благополучия, чинов и званий. Обычно они не доживали до старости. Но успевали родить и воспитать сыновей, которые обладали теми же качествами. Или дочерей. И пока они есть, Россия жива. А как только их не станет, тогда же и не станет страны под названием Россия.

Сыскарь не смог бы сказать ни себе, ни другим, с чего это его вдруг пробило на столь патетические мысли и чувства, но заверил капитан-поручика, что противиться приказу государя-императора у них с Симаем нет ни малейшего намерения. К тому же, как господин Воронов может видеть, они уже сделали многое, если не всё, для освобождения Дарьи и Харитона из рук злоумышленников, а посему являются верными союзниками капитан-поручика и преданнейшими подданными государя-императора Петра Алексеевича, чьё желание для них — закон, подлежащий немедленному и неукоснительному исполнению.

Капитан-поручик оказался вполне удовлетворён подобной любезностью, а также готовностью к сотрудничеству, и ехали они хоть и под острым казачьим приглядом, но как свободные люди. При этом, что особенно порадовало Сыскаря, покинули жуткое место быстро. Он даже в ужас как следует прийти не успел от того, что натворили они с безотказным «Грачом». Убить семнадцать человек за какие-то несколько минут — это вам, знаете ли, не в муравейник написать. Особенно поражало, что именно убил. Ни одного раненого, все наповал. Как-то раньше не замечал за собой подобной сверхметкости, а тут — на тебе, пожалуйста. Опять карта удачно легла? Или за такую удачу ещё придётся заплатить немереную и неведомую пока цену? К чёрту. Он всего лишь защищал себя, напарника и тех, кого подрядился защитить. Работа такая, уж извините, ничего личного. А посему вместе с Симаем и похоронной командой (Воронов оставлял несколько человек из своего отряда похоронить убитых) принял внутрь полстакана найденной в погребе самогонки, уже привычно вскочил в седло и постарался хотя бы на время задвинуть кровоточащие воспоминания о почти уже прошедшей ночи на задворки души.

«Привет тебе, будущее Садовое кольцо! — думал Сыскарь, когда они, преодолев по мосту ров, въехали за земляной вал и деревянные, заметно обветшалые, стены, — рассказать о том, как изменится Москва через триста лет тому же Петру Алексеевичу, не поверит. Ещё, чего доброго, велит казнить. Или сослать в какой-нибудь дальний монастырь, как опасного сумасшедшего. Одна надежда на Брюса и на совет мёртвой цыганки Лилы. Да на мобильный телефон, зажигалку, часы, нож, фонарик, пистолет и одежду в качестве доказательства, что он не врёт. Что там ещё у него есть? Бумажник с современными ему российскими дензнаками и удостоверение частного сыщика с цветной фотографией. Весомо, если правильно распорядиться. Не стоит также сбрасывать со счетов удачу и вечное спасительное русское авось, которые — тьфу-тьфу-тьфу — вроде бы пока на их стороне.»

Приближение судьбоносной встречи и окружающие небывалые виды вкупе с попадающимися навстречу москвичами образца первой четверти восемнадцатого века качнули в кровь адреналинчика, усталость и сон попятились, а за крепостными стенами Белого города, в который они, срезая путь, въехали через Яузские ворота, и вовсе пропали, как не было. К тому же здесь капитан-поручик Воронов перевёл отряд в галоп, и стало уже совсем не до сна.

В первую минуту Сыскарь не мог понять, зачем они летят сквозь центр Москвы с диким криком: «Поберегись! В сторону! Слово и дело государево!», рискуя зашибить кого-нибудь насмерть, а потом сообразил. Десять минут, которые таким образом выигрывал капитан-поручик и впрямь ничего не решали, он и так уже, считай, выполнил приказ. Но вот подлететь к Сухаревой башне на взмыленных конях, показывая всему свету и самому Петру Алексеевичу, с каким рвением и скоростью оный приказ выполняется — это было по-нашему, по-русски и по-московски. Будь ты хоть трижды человек дела и чести, а понты выдержать и пыль в глаза начальству пустить никогда не помешает.

За то недолгое время, что Сыскарь пробыл здесь, в России одна тысяча семьсот двадцать второго года, он успел привыкнуть, что со своими ста девяносто тремя сантиметрами возвышается над всеми. И значительно. Но люди, которые встретили их в обширной светлой зале Сухаревой башни, ростом были никак не ниже Андрея. Скорее даже выше.

Уж сам государь Пётр Алексеевич (Сыскарь сразу узнал его по портретам и чёрным, выразительным, чуть навыкате, глазам) точно был выше. С дымящейся трубкой в зубах он стоял у стола, опершись руками о столешницу, и рассматривал какую-то карту. При виде вошедших, поднял голову и звучно произнёс:

— Ага! Молодец, капитан-поручик. Быть тебе майором. Все здесь?

— Так точно, государь, все. Воспитанница Дарья, управляющий Харитон и два свидетеля — Андрей и Симай.

— А воры?

— В подвале. Под крепкой стражей. Как и приказывали. Разрешите сразу сказать, что большую часть дела совершили эти люди. — Он кивнул на Андрея и Симая. — Они сумели освободиться от пут и напали на злочинцев, чем спасли жизни Дарьи и Харитона. Я же со своим отрядом лишь довершил начатое.

— Когда надо исполнителен и смел, когда надо — скромен. Это хорошо, — с удовлетворением заметил Пётр, в два шага обогнул стол, подошёл чуть не вплотную к Андрею и отрывисто осведомился:

— Кто таков?

Спустя два часа, когда московское утро уже разгорелось вовсю и солнце било в окна майскими яркими лучами, в которых, искрясь, танцевали пылинки, они всё ещё сидели за столом.

Происходящее давно казалось Сыскарю сном, но просыпаться он пока не собирался, даже если бы смог. Потому что общаться накоротке с самим Петром Первым, светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым и генералом-фельдцейхмейстером, хозяином таинственной Сухаревой башни Яковом Вилимовичем Брюсом было столь невероятно интересно, что он, простой частный сыщик, обычный московский парень двадцать первого века, Андрей Владимирович Сыскарёв, понимал: цена, уже уплаченная им за данную возможность, хоть и едва подъёмна, но адекватна. Не то чтобы он был готов при случае заплатить ещё раз, нет. Всего лишь знал — другого случая не будет. Хотя… Кто может дать гарантию?

Как бы то ни было, они с Симаем сидели за одним столом с гигантами. И не только в смысле физического роста (длинный Сыскарь едва-едва мог сравняться с Меншиковым, который был ниже Петра и Брюса, а знаменитый русский шотландец почти догонял в росте царя). Это были гиганты духа, что сразу же чувствовалось в их словах и всякой повадке. Да, дух, которым обладали эти люди, не был идеальным. Совсем не был. В нем чувствовалась жестокость, ежеминутная готовность к насилию и убийству, всесокрушающий эгоизм, жажда власти, денег и наслаждений.

Но при этом было также совершенно понятно, что эти люди способны подчинить своему духу, своей воле миллионы людей и направить их силы и сами жизни на достижение тех целей, которые они, гиганты, считали необходимым достигнуть. Великих целей.

Сыскарь смотрел, слушал, отвечал на вопросы и всё пытался сравнить этих людей с теми, кто правил Россией в его время. Сравнение было совсем не в пользу последних. Мелковатыми выходили российские власть имущие двадцать первого века. По всем статьям мелковатыми. Включая цели, которые они ставят перед собой. Вернее, пытаются ставить.

Да и чёрт с ними.

— Значит, говоришь, не будет в России императорской и царской власти через триста лет? — словно прочитав мысли Сыскаря, спросил Пётр.

Стол был уставлен разнообразными бутылками с выпивкой, но присутствующие завтракали варёным мясом с хлебом и запивали его кофе. Только светлейший князь Александр Данилович Меншиков позволил себе бокал вина, который выпил, как лекарство, морщась, отставив в сторону мизинец с богатым перстнем. После чего повеселел и тоже перешёл на кофе.

— Не будет, государь. Её уже через двести лет не будет. И не только в России, к слову сказать. Но сама Россия останется в целости и сохранности. Хоть и пройдёт через множество труднейших испытаний и ужасных бед.

— Выстоит, значит, Россия?

— Выстоит, государь.

— И меня там помнят?

— Помнят, государь. Ещё как. Памятники ставят. И Александра Даниловича с Яковом Вилимовичем тоже помнят. Ваша эпоха считается эпохой титанов и великих свершений. — Сыскарь подумал, что некоторым она, наоборот, кажется одной из самых кровавых и жестоких эпох в истории России, а царь Пётр считается среди этих некоторых полубезумным садистом, зверем в человеческом обличье и величайшим тираном, но вслух, разумеется, ничего не сказал. Зачем? Себе дороже. И вообще. Право на существование имеют, разумеется, любые мнения. Но и у него есть полное право донести до государя лишь то, каковое он считает нужным. Извините, ребята, но так уж вышло, что я получил такую возможность, а не вы.

— Ага. — Быстрая улыбка осветила кругловатое мясистое лицо Пётра. — Не зря я тружусь, значит, как проклятый?

— Не зря. Величие той России, в которой я живу, во многом ваша заслуга, государь.

— Что ж, порадовал ты меня, Андрей Сыскарёв, пришелец из будущего… — неожиданно он зыркнул на Брюса своими чёрными яркими глазами и спросил поскучневшим голосом. — Он точно из будущего, а, Яша? Не врёт? А то ведь с лгунами у меня разговор короткий. В приказ к Ромодановскому, ноздри рвать и на каторгу. Или в солдаты, ежели гож. Как думаешь, Вилимович?

Сухим лающим смехом засмеялся Меншиков.

Сыскарь похолодел. В одну секунду он понял, как, бывало, вершился царский суд и чем были оплачены величие и авторитет государя-императора Петра Алексеевича Романова.

Так вот, оказывается, что значит — ни жив ни мёртв, промелькнула мысль. Противное состояние, однако. Мерзкое. Бороться с охватившим его липким страхом было чрезвычайно трудно. Почти невозможно. Оказывается, проще под пулями ходить, чем вот так сидеть и думать, пошутил царь или нет. И что ответит Яков Брюс… Вот теперь становится понятно, как чувствовали себя те, кто имел дело, к примеру, с товарищем Сталиным. Не приведи господь.

— Думаю, он не врёт, — не торопясь, произнёс Брюс. — Не говоря уже обо всех этих удивительных вещах. — Яков махнул рукой на разложенные на столе мобильный телефон, пистолет, фонарик, часы, перочинный нож и зажигалку с удостоверением. — Я не нашёл в его рассказе противоречий, которые обычно присущи всем, кто лжёт с целью получения какой-либо для себя выгоды. И нашего заклятого врага он описал очень точно. Я тебе уже говорил, Пётр Алексеевич, что проклятый колдун, не хочу даже имени его здесь называть, сбежал от нас в будущее. Вот и подтверждение моим словам в лице нашего гостя Андрея Сыскарёва.

— Даже послушать, как он молвит, уже достаточно, по моему разумению, — добавил Меншиков. — Мы так не разговариваем.

— Умеешь ты, Данилыч, нос по ветру держать, — усмехнулся Пётр. — За это и ценю. Что же касаемо тебя, — он посмотрел на Сыскаря, — то не бойся. Шучу я. Давай-ка, выпьем на брудершафт, чтобы без обид. Знаешь, как это?

— Знаю, — выдавил из себя Андрей. — Это для меня большая честь, государь.

Пётр лично наполнил ромом две бронзовые чарки вместимостью никак не меньше стакана каждая. Они скрестили руки, выпили. Вкуса рома Сыскарь не почувствовал: в следующее мгновение царь крепко — аж зубы столкнулись с зубами — поцеловал его в губы, отстранился, крепко хлопнул по плечу. — Молодец! Красиво пьёшь, — обернулся на Брюса. — Помнишь, Яков Вилимович, мы с тобой обсуждали, как колдуна в будущем достать?

— Помню, — кивнул шотландец. — Выходило, что невозможно это. Главное, не знали мы, где он точно, в каком году. Да и кого послать вслед за ним? Нет у нас людей, настолько подготовленных.

— Зато теперь есть! — воскликнул царь. — Что, Андрюха, сыскарская твоя душа, сделаешь для нас и России доброе дело? Заодно и себе поможешь.

— Сделаю, — ещё не веря в свою удачу, ответил Сыскарь. — А какое?

Телефон звонил.

Нет, думал он сквозь сон. Это песня из кинофильма «Крёстный отец». Саундтрек. «Speak softly, love and hold me warm against your heart…» Энди Уильямс поёт. «I feel your words, the tender trembling moments start». Очень хорошая песня.

Твою мать.

Это же и есть звонок.

Не открывая глаз, он протянул руку, ухватил с журнального столика мобильник, нажал соединение, привычно буркнул:

— Сыскарёв на проводе.

На полмгновения в трубке замерла ошеломлённая тишина. И тут же голос секретаря на всю голову Ирки Москвитиной взорвал её к чертям собачьим:

— Сыскарь!! Андрей!! Ты где, чудо грешное?!!! Я тут уже с ума почти сошла!

Он отодвинул трубку от уха, чтобы не оглохнуть и открыл глаза. Это был его диван, на котором он лежал, и его квартира. Очень хотелось пить.

— Я дома, — сказал он. — А что случилось?

— Ты ещё спрашиваешь?! Пропал с концами и спрашиваешь? Ты где был? Бухал, что ли, беспробудно? Ты знаешь, вообще, какие сказки мне охранник на кладбище рассказал? Ты знаешь, что эта твоя невеста ненаглядная, Света, замуж выходит за другого?

— Как — замуж? Что ты несёшь?! — Он спустил ноги с дивана и хотел встать. Ноги опёрлись на что-то неудобное и мягкое, и он снова сел на диван.

— Ай!! — заорало мягкое. — Ты охренел, на людей наступать?

— Бля! Симай?!

— Нет, папа Римский. Что, встаём уже?

— Что там у тебя?! — кричала трубка так, что он, казалось, разбирал слова не только ушами, но и ладонью. — Сыскарь, гад такой, ты меня в гроб вгонишь! Что там у тебя происходит? Сиди дома, никуда не выходи. Мы уже едем! Пятнадцать минут!

— Мы?

— Жди. Понял?! Приеду — убью.

И отключилась.

Андрей посмотрел на Симая, который сидел на полу, растирая лицо руками, и всё вспомнил. От начала, когда он оказался в ночном подмосковном лесу одна тысяча двадцать второго года и чуть не был съеден оборотнями. И до самого конца, когда они с Симаем по очереди отпили из чаши волшебного зелья, затем Яков Брюс, сподвижник Петра Первого, закончил читать заклинание, стены тайной комнаты в знаменитой Сухаревой башне закружились-завертелись, образовывая над головой жутковатую, сужающуюся где-то в бесконечности, разноцветную искристую воронку, в которую его и затянула какая-то неведомая сила, а потом…

Потом он с трудом осознал себя на углу Садового кольца и Сретенки, сидящим, словно последний бомж, прямо на тротуаре возле церковной ограды храма Троицы в Листах. Рядом, уронив на грудь буйну голову, облачённый в свою одежду, с двумя кремниевыми пистолетами за шикарным поясом и саблей дамасской стали на боку, полусидел-полулежал Симай. Была бы рожа и стрижка чуть другие, да усы — чистый вышел бы запорожец, прямо со страниц «Тараса Бульбы». То-то прохожие косятся хоть и с опаской, но и не без восхищения. Москвичи, конечно, ко всякому привыкли, но подобный персонаж не каждый день на улице встретишь. Где-то рядышком кино снимают, а молодой режиссёр с актёром решили пообедать, но не рассчитали силы? Бывает.

Хорошо, что в бумажнике оставались деньги, а бомбилам из солнечной Средней Азии всё равно, кого по Москве возить. Хоть чёрта с рогами, лишь бы платил.

Мутить и колбасить их обоих начало ещё в машине. Видимо, сказывалась бессонная ночь (не одна), алкогольное утро (они ещё трижды выпили все вместе за Россию, за удачу и на дорожку), особенности Брюсова зелья и сам мгновенный волшебный переход из прошлого в будущее.

Симаю было хуже, чем Сыскарю, потому как к атмосфере современного мегаполиса вообще и запаху отработанного бензина в частности он не привык совершенно. Однако до дома дотерпели оба. Уже в квартире Андрея (слава богу, никто из соседей в лифте не попался) кое-как отдышались и вырубились. Сыскарь на любимом диване, Симай на ковре, на полу. Только Сыскарь перед этим ещё собрал остатки воли и почистил «Грач» после ночной стрельбы. По минимальной программе, но всё-таки лучше, чем ничего. И пополнил магазины патронами. Это правило — сам хоть умри от усталости, а оружие держи в чистоте и готовности — он крепко усвоил ещё в армии. И не разу не пожалел о том, что неукоснительно его выполняет.

И вот оно — пробуждение. Значит, всё правда, это не сон. К тому же…

Он полез в передний карман джинсов, нащупал там перстень — государев подарок (в ответ он не пожалел, отдал Петру Алексеевичу свой любимый швейцарский перочинный нож), вытащил, поднёс к глазам. Сверкнул оправленный в густое золото изумруд с выгравированным изображением самого Петра, сидящего на троне в царской одежде со скипетром и державой в руках.

— Царь и Великий князь Петръ Алексеевичъ всея России, — прочёл он вслух надпись, идущую вкруг камня.

Да уж, подарочек… Страшно подумать, сколько он может стоить в наше время. Жаль, хрен докажешь, что настоящий, а не новодел. Бог с ним. Всё равно не продам. Так, с этим разобрались. Теперь — окончательно проснуться и привести себя в порядок.