Глава 32
Первым делом — душ. Сколько там она сказала, пятнадцать минут? Ему хватит и пяти. Остальное — Симаю. Маловато, но ничего — он сообразительный, справится. Потом чистая одежда и кофе. Симаю тоже что-нибудь найти… О, шорты. Точно. Чтобы штанины не подворачивать. И старые Ванькины кроссовки где-то валялись, должны подойти по размеру. Когда-то друг Лобан их забыл, после того, как в футбол вместе играли тут неподалёку, вот теперь и пригодятся…
Следовало отдать должное Симаю Удаче — хлопот он особых не доставлял. И даже старался не задавать слишком много вопросов, хоть и видно было, что дай волю — не умолкнет ни на секунду. При этом ловил всё, что называется, на лету, сказанное понимал с полуслова, показанное запоминал с первого раза. Талант. Он даже в душе умудрился не обжечься и сам выключил воду, когда закончил мыться. А облачённый в шорты и чистую майку, и вовсе стал похож на туриста или, допустим, студента из Индии. Правда, не без экзотики, потому как снять свой шикарный пояс и заменить его обычным кожаным ремнём отказался наотрез. Точнее, оставил ремень в шортах, но поверх него нацепил пояс. Хорошо, удалось отговорить от сабли и пистолетов.
— У нас не принято ходить со зброей напоказ, — объяснил Сыскарь. — Мало того. На само обладание оружием требуется особое разрешение. И боюсь, быстро его получить не удастся.
— Ты предлагаешь мне бороться с колдуном без зброи? — удивился Симай. — Так то ж верная смерть. Таких, как он, голыми руками не возьмёшь и не думай. А у меня пули в пистолях серебряные, заговорённые, сам знашь.
— Хорошо, мы возьмём их с собой. И саблю тоже. Но так, чтобы никто не видел.
— Прятать честную зброю от людских глаз… Мы что, разбойники? Как вы тут живёте, не пойму?
Этот разговор происходил уже в присутствии Ирины и отца Николая.
Сказать, что их встреча была сумбурной, — это мало что сказать.
Поверить в то, что Сыскарь побывал в прошлом, секретарь частного сыскного агентства «Поймаем.ру» поначалу отказывалась наотрез.
Её не убеждали ни предметы (одежда, вещи, перстень, деньги, оружие), предъявленные в качестве доказательств; ни кэрдо мулеса Симай Удача собственной персоной, смело отправившийся в будущее, чтобы помочь новому другу Андрею справиться с колдуном, а также по причине общей склонности к авантюризму; ни короткий и образный рассказ Сыскаря о Петре, Меньшикове, Брюсе и старой Москве.
Как ни странно, поверила она лишь тогда, когда Андрей перекачал в ноут и показал многочисленные фотографии, сделанные мобильным телефоном в более-менее приличном разрешении.
Особенно поразили Ирину и отца Николая фото утренней Москвы одна тысяча семьсот двадцать второго года, снятое с верхнего этажа (специально поднимался) Сухаревой башни. Очень удачные вышли снимки. И сразу видно — не «Фотошоп». Одни стены Белого города чего стоят. Не говоря уже о башнях и главах соборов Кремля, высящихся над морем крыш одноэтажных (редко — двухэтажных) домов и кипенью садов боярских усадеб. Фантастика. Затем пошли крупные планы царя Петра Алексеевича, светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова, Якова Брюса, капитан-поручика лейб-гвардии Преображенского полка Сергея Воронова, управляющего имением князя Долгорукова Харитона Порфирьевича и воспитанницы оного же князя Дарьи Сергеевны, которые и рассеяли последние сомнения. Ну, почти.
Отец же Николай поверил Андрею сразу. Ему и каких-то особых доказательств не требовалось. «Я слишком хорошо тебя знаю, Андрей, — просто сказал он своим раскатистым баритоном. — Соврать ради красного словца ты можешь. Но это явно не тот случай. И вообще. Не для того я желал с тобой увидеться, чтобы разочароваться в том, кем ты стал. Вот и не разочаровался».
Затем пришло время не верить и впадать в ажитацию Андрею. То есть в произошедшее на кладбище он как раз поверил легко, а вот в то, что Светлана собирается выйти замуж за колдуна Григория — нет.
— Этого не может быть, — повторял он, как заведенный. — Ты не так поняла.
— Сам позвони и спроси, ага? — обижалась Ирина. — Я с ней по сотовому говорила, как только мы с отцом Николаем с кладбища ушли. Жаль, не догадалась, надо было записать разговор. Она так и сказала: «Спасибо вам большое, но Андрей Сыскарёв меня больше не интересует. Я выхожу замуж за другого». Тут у меня само с языка сорвалось: «За кого?» — «Какое вам дело?» — отвечает. Потом голос у неё как-то странно дрогнул, изменился… И она добавила, словно через силу: «Григорий. Его зовут Григорий». Всё. За что купила, за то и продаю.
— Там только один Григорий, которого я знаю. Этот самый колдун.
— А я тебе о чём?
В Кержачи выехали быстро, как только смогли. За рулём сидела Ирина, потому что в организме Сыскаря всё ещё гуляли остатки рома, выпитого за столом Якова Брюса. И к тому же через каждые три минуты он пытался дозвониться на сотовый Светланы. Телефон не отвечал.
— Андрей, не рви сердце раньше времени, — посоветовал отец Николай. — На тебе лица нет. Сейчас приедем и во всем разберёмся. Лучше подробнее расскажи про этого Григория. Чтобы я знал, с кем придётся иметь дело.
— И про Дашу с вампиром Бертраном, — добавила Ирина. — А то непонятно, встретились они или нет.
— Отвлечь хотите? — криво усмехнулся Сыскарь. — Понимаю.
— Мне просто интересно, — пожала плечами Ирина. — Уж больно история романтическая, как в кино. А девушкам нравятся романтические истории.
— А мне не просто, — сказал отец Николай. — Для меня это необходимо. Я всё-таки православный священник, не забывай, должен знать о подобных богопротивных вещах. Потому что, сдаётся мне, что этот Григорий и впрямь враг нашей церкви и всего государства российского. Причём враг лютый.
— Как это?
— Да так. Есть одна старая легенда.
— Расскажи.
— Нет, сначала про Дарью и вампира, — попросила Ирина. — Пожалуйста!
— Да не о чем там рассказывать особо. Нам же не известно, как у них всё закончилось, Брюс нас в будущее поспешно отправил. Знаем только, что этот длинноволосый, который Дарью с Харитоном в заложники взял, и чья банда всю дворню в имении князя Долгорукова зарезала, как его…
— Кирилл, — подсказал Симай. — Кирилл Лишейников его зовут. Я запомнил.
— Да, верно, спасибо. Так вот этот Лишейников, мелкопоместный дворянин, был, оказывается, первым учеником у колдуна Григория. К тому ещё и входил в группу сторонников царевича Алексея. Точнее, в одну из групп. Их несколько было. Помните дело царевича Алексея?
— Смутно, — сказала Ирина.
— Помним, — сказал отец Николай. — Если он был замешан в дело царевича Алексея, понятно, отчего так взбеленился Пётр.
— Взбеленился — не то слово. Когда Ромодановский… Не тот знаменитый Фёдор Юрьевич, а сын его, Иван Фёдорович, но тоже князь-кесарь и глава Преображенского приказа. Так вот, когда он через пару часов после того, как мы доставили Кирилла и его приспешников в Сухареву башню, явился и доложил о том, что рассказал этот самый ученик колдуна под пытками, на Петра смотреть было страшно. Белый стал, как стена, лицо дёргается. «Измена! — хрипит. — Семя проклятое! Враги России! На кол эту сволочь! Мало я им головы рубил!» Едва утихомирили, успокоили, вином отпоили. Меньшиков только и справился, спасибо ему. А то прямо и не знаю, чем бы всё закончилось.
— Известно чем, — сказал Симай просто. — Убил бы этого Кирилла царь Пётр Алексеевич в тот же час. Спустился бы в подвал и убил. Обычное дело. Да его и казнили, думаю. Только не сразу. Может, дождались, когда государь из похода Персидского вернётся. А может, и дожидаться не стали. Вызнали, что нужно, и сняли голову. Чтоб Болотная площадь без дела не простаивала, хе-хе.
Отец Николай молча перекрестился.
— Почему Болотная? — удивился Сыскарь.
— Где ж, по-твоему, казнят тех, кто на царя злоумышляет? Вестимо, на Болотной, за Москвой-рекой. На Красной токмо стрельцам головы рубили, да и то давно, я только родился.
— А о чём, говоришь, поведал на пытке этот самый Кирилл? — Ирина уже поняла, что Сыскарь увлёкся и умело подливала масла слушателя в огонь рассказчика. Впрочем, ей и впрямь было интересно.
— Ну о чём… Чистый заговор против самодержавной власти императора. Причём одновременно колдовской и политический. Дарья-то, оказывается, была короткое время любовницей Петра, потом он уже её князю Долгорукому передал. Или подарил, не знаю. Она же крепостная. Кирилл хотел над Дарьей и Харитоном колдовской смертельный обряд провести, чтобы Петра ослабить. Ментально. Поэтому они на усадьбу ночью и напали. А дворню перерезали, чтобы свидетелей не оставлять. Правда, я не совсем понял, при чём здесь Харитон, но факт остаётся фактом. Ну вот. А тут мы их почти достали в Люблино, которое этому Кириллу и принадлежало со всеми потрохами. Он там свои колдовские порядки навёл. По завету учителя, так сказать. Короче, помешали мы им, повезло. А если бы обряд был совершён, то на пути следования Петра Алексеевича на Каспий вторая группа заговорщиков, уже чисто политическая, должна была совершить на него покушение. Удачное, понятно. Ментально-то царь Пётр был бы сильно ослаблен. А где пробой в ментале, там и пуля лёгкую дорожку найдёт. Как-то так, в общем. Получилось, что мы с Симаем царя спасли в некотором роде, и он это оценил. Дарья же с Бертраном… Кто их знает, что с ними стало. Перед самой отправкой в будущее я шепнул Брюсу о том, что в Москве, очень вероятно, завелось вампирское гнездо иностранного происхождения. Пусть, мол, проверит информацию и примет меры. Жалко же ни в чём не повинных москвичей. Это Бертран нас уверял, что не пьёт человеческую кровь. А те, кто из него вампира сделал? Да и не известно на самом деле, врал Бертран или правду говорил. Очень может быть, что и врал.
— И что Брюс? — спросил отец Николай.
— Кивнул, и всё. У меня сложилось впечатление, что он знает. А раз так, то беспокоиться больше нам было не о чем.
— Понятно, — сказал отец Николай. — Что-то начинает проясняться. И это «что-то», скажу вам прямо, мне не нравится. Сдаётся, не врёт легенда.
И он поведал присутствующим о ведуне Самовите, легенда о котором издревле живёт среди русских православных священников и передаётся из поколения в поколение.
Было это, якобы, на самой заре крещения Руси, в пору правления Владимира Красно Солнышко. Жил в одном городе, неподалёку от Новгорода молодой сильный ведун по имени Самовит. Самовит был влюблён в девушку по имени Зоряна. И быть бы свадьбе, но Зоряна окрестилась в веру Христову и сказала ведуну, что не выйдет за него, пока он тоже Христа не примет. Однако не мог Самовит предать веру предков и отправился на капище Велеса, чтобы испросить у бога совета. Там его уже поджидал дьявол. Он соблазнил ведуна долгой, почти вечной жизнью, а тот взамен обещал вредить, как только можно, новой вере. Потому как не мог стерпеть того, что церковь христианская рушила языческих идолов и капища, а Зоряна, в которой воплотилась только-только народившаяся душа русского народа, не захотела выйти за него замуж, а согласилась пойти за молодого греческого священника Григория, который недавно прибыл в город. Самовит подстерёг и убил Григория, а сам исчез, присвоив себе имя убитого. Говорят, именно он околдовывал потом русских князей, входя к ним в доверие под разными личинами и во многом способствовал тому, что Русь к приходу орд Батыя оказалась разобщена. И вообще изрядно сделал на протяжении веков «хорошего» и для православной церкви, и для государства российского. Все, кто вступал с ним в схватку, гибли, потому что помогает колдуну сам дьявол. А победить его раз и навсегда может лишь тот, кто бесстрашен, крепок в вере, силён и ловок в бою, чист душой и в чьём сердце живёт великая любовь. Или колдун, превосходящий его по силе.
— Брюс! — в один голос воскликнули Симай и Сыскарь.
— По вашему рассказу выходит, что от Брюса он сбежал к нам, — сказал отец Николай. — А уж в нашем-то времени точно второго такого колдуна нет. Даже близко. Мы бы знали. Под «мы» я подразумеваю русскую православную церковь.
— Жуть вообще-то, — подала голос Ирина. — Языческий колдун и аватара России. Сделка с дьяволом и вечная жизнь, полная зла и ненависти. Скажите мне, что я сплю.
— Я тоже поначалу думал, что сплю, — сказал Сыскарь. — Ничего, Иринка, привыкнешь.
— Легко сказать, — пробормотала девушка. — Но меня не только это беспокоит.
— А что ещё?
— К парикмахеру я не сходила. Не успела за всей этой кутерьмой. Теперь места себе не нахожу, извелась вся.
— Это так важно? — удивился Сыскарь.
— Ещё бы. Сам подумай. Впереди, очень может быть, нас смертельный бой ожидает, а у меня голова не в порядке. Ужас.
Мужчины молча переглянулись. Аргумент превосходил их понимание. Или лежал в совершенно иной плоскости бытия. И с этим ничего нельзя было поделать.
Гроза разразилось, когда до Кержачей оставалось не более получаса крейсерского хода. Или даже двадцать минут, если прибавить скорости. Да такая гроза, что Ирине пришлось остановиться, съехав на обочину. Бешеные потоки воды заливали ветровое стекло, дворники стонали, но не справлялись, и уже в пяти шагах за сплошной стеной ливня нельзя было разглядеть ничего. Резко потемнело, ощутимо упала температура, отяжелевшие чёрные тучи едва ползли, цепляясь брюхом за верхушки, деревьев. Там и сям, одна за другой вспыхивали молнии, и гром, больше похожий на близкие раскаты крупнокалиберных орудий, не утихал ни на секунду.
Минут десять они просидели в машине, ожидая, когда гроза выдохнется, но не тут-то было. Наоборот, создавалось впечатление, что природный катаклизм лишь набирал силы.
Много позже Сыскарь не раз пытался восстановить в памяти последовательность событий, которые произошли тем поздним вечером, начиная с минуты, когда он сам сел за руль, чтобы пробиться в Кержачи сквозь эту жуткую грозу, и до самого конца. И не мог. Обрывки. Эпизоды. Отдельные кадры. То же самое случилось и с остальными. Как будто все они действовали в полубессознательном состоянии, на инстинкте и голой воле к победе. И лишь потом, сложив вместе свои воспоминания, сумели получить относительно целую картину. Весьма относительно.
…Кроссовер ползёт на скорости пять километров в час сквозь чёрный водопад, непрестанно озаряемый вспышками молний. Гром не даёт говорить. Мобильной связи нет. Сквозь треск помех на какой-то радиоволне доносится новостное сообщение о необычайно мощном циклоне, взявшемся буквально ниоткуда. Синоптики в полном ауте, никто ничего не понимает…
…Кержачи словно вымерли. Видимо, случился обрыв, нет электричества и за потоками воды с почти уже ночного неба едва можно различить тёмные размытые пятна домов. В свете фар — промокшая до последней нитки девчушка загоняет во двор через калитку небольшую стаю гусей с гусятами. Девчушка рыжеволосая и веснушчатая, лет шести-семи, и где-то Сыскарь её уже видел. Ах, да. Здесь же, в Кержачах, на второй день. С этими же гусями. Кажется, с тех пор прошли годы. Подчиняясь инстинктивному порыву, Сыскарь останавливается, выскакивает из машины, делает к девчушке несколько шагов, тут же промокая насквозь под неутихающим ливнем. Девчушка стоит и спокойно глядит на Сыскаря. В её зелёных, как майская трава, глазах нет ни капельки страха. Лишь понимание. И немного детского любопытства.
— Ты не видела вашего колдуна, Григория?! — стараясь перекричать гром, спрашивает Сыскарь. — И вашу новую учительницу Светлану?
— Видела, — отвечает девчушка.
Очень странно. Сыскарю приходится кричать, а она говорит, не напрягаясь, но всё слышно.
— Где они?!
— Знаешь старую церковь? Там, где деревня Горюновка была?
— Нет!
— Это там, за леском, на холме. — Она показала рукой направление. — Идите вверх по реке, не ошибётесь. Туда они пошли, я видела, когда гусей пасла.
— Аня! Аня, домой скорее! — Женский крик от крыльца.
Девочка Аня скрывается за калиткой, он бежит к машине…
…Река вздулась. Кажется, её поверхность кипит, но это дождь. Теперь уже пополам с градом. Дальше на машине не проехать. Хорошо, что они догадались взять фонарики и до того, как дождевые капли смешались со льдом, успели нырнуть в лес. Листва и еловые лапы хоть как-то защищают…
…Они выходят на опушку леса. Вымокшие, исцарапанные, измазанные в грязи по колено. Здесь уже нет ни ливня с градом, ни молний, ни грома. Кто-то будто вырезал в чёрных тучах ровный широкий круг. В этом круге светит ущербная луна и видны несколько звёзд. Луна освещает безлесный холм и церковь без купола на его вершине. Это здесь. Но не только луна освещает картину. На самом берегу, под холмом, горят костры. Отсветы пламени пляшут на сидящих вокруг костров фигурах и шкурах, разбитых рядом шатров.
— Мёртвый табор, Андрюха, — шепчет Симай так громко, что слышат все, и его глаза расширяются от страха. — Это мёртвый табор. Мы забыли отпевание заказать. Обещали и не сделали…
… Холм с этой стороны слишком крут, не поднимешься. Надо обойти и поэтому костров не миновать. Они идут сквозь мёртвый табор, и мёртвые цыгане, которые выглядят как живые, провожают их глазами. От ближайшего костра поднимаются двое. Седой старый цыган с золотыми перстнями на пальцах и молодая цыганка с глазами, как две чёрные звёзды. Баро и Лила.
— Какая удивительная встреча! — восклицает Лила, подбоченившись. — Здравствуй, Андрей. Здравствуй, Симай. И вы, люди добрые, здравствуйте. На свадьбу? Поторопитесь, молодые уже в церкви!
Она хохочет диким смехом, закинув голову, а Баро лишь молча смотрит глазами, в которых плещется столько печали, что, кажется, прорвись, хлынь она наружу, и мир утонет в ней и не вынырнет уже никогда.
— Мы помним, — говорит Андрей. — Извините, что так вышло, но мы всё помним. Дайте закончить это дело, и потом мы закончим с тем, что обещали вам. Если можете, помогите. Если не можете, не мешайте.
— Девушку оставь, — говорит Лила. — Не место там девушке. Посиди с нами, красавица, — обращается она к Ирине. — Пусть мужчины займутся тем, чем они должны заняться…
…Они поднимаются на холм и входят в церковь. Внутри всё залито жарким светом свечей и полно… нет не народа. Чтобы назвать этих существ народом, нужно принадлежать к ним. А он всё-таки человек. Во всяком случае, пока…
…Гигантская, в людской рост, жаба, скользкая от слизи, косит на вошедших зеленоватым выпученным глазом с вертикальным зрачком…
…Десятка полтора-два скелетов в полуистлевшей одежде сбились в плотную кучу вокруг чьей-то бородавчатой туши. Как следует тушу за скелетами не разглядеть. Видно только, что голова существа почти сливается с телом, из бородавок растут пучки длинных чёрных волос, а глаза прикрыты тяжёлыми морщинистыми веками. «Вий?» — мелькает мысль. К горлу подступает нервный смех…
…Несколько вроде бы человеческих фигур с пёсьими головами…
…Кто-то козлоногий и рогатый, заросший по самые глаза шерстью, в старой лагерной телогрейке, из дыр которой лезут клочья ваты, вывалил длинный алый язык, дышит быстро, с присвистом…
…Группа безобразнейших старух, облачённых в совершенно драное серое тряпьё. Горбатые, кособокие, глаза заплыли бельмами, тёмная кожа изрыта морщинами, будто заброшенная земля оврагами, сальные седые волосы свисают с уродливых черепов, будто длинные отвратительные черви. А рядом с ними для контраста несколько полностью обнажённых девиц самого похотливого вида…
…Перед ними расступаются, дают дорогу. Мерзкие смешки, хрюканье, причмокивание, жадные взгляды. И запах. Мертвечина, гниль, тлен. Вот, наконец, и алтарь. На женихе чёрные брюки, чёрные сапоги, чёрная шёлковая рубашка и алый галстук с золотой заколкой. На невесте — алое платье до пола, к груди приколота чёрная роза. Глаза Светланы широко раскрыты, в них пляшет пламя свечей. Они держатся за руки. Рядом с ними некто бледнокожий, с коротко стриженными снежно белыми волосами, прилипшими к черепу идеальной формы, держит паучьими пальцами чёрную книгу с чёрными страницами и что-то читает по ней на совершенно незнакомом языке гортанным резким голосом. Его длинные руки обнажены, на правой видна татуировка — два слова готическим шрифтом.
— Solve et Coagula, — произносит вслух отец Николай и тут же переводит. — Растворяй и сгущай. Знакомый девиз. Кажется, мы попали, дети мои.
Бледнокожий прерывает чтение, поднимает на них свои жёлтые прозрачные глаза. Улыбка, от которой хочется немедленно, без памяти, бежать куда глаза глядят, змеится по длинным, алого цвета губам.
— Это не твоя церковь, священник, — говорит он мягко, почти ласково. — И не твой обряд. Зря ты пришёл.
Чтец закрывает книгу, выбрасывает в их направлении длинную, невероятно длинную руку с кривым многосуставчатым пальцем на конце. Рука продолжает удлиняться прямо на глазах, жуткий палец уже почти касается лба отца Николая, который застыл недвижно на месте, и тут Симай делает полшага вперёд выхватывает из ножен саблю и наносит удар. Со свистящим шелестом дамасская сталь рассекает воздух. Отрубленный палец летит на пол. Хлещет чёрная кровь…
…Отец Николай вздымает в руке тяжёлый серебряный крест, громко выкрикивая слова молитвы. От креста волнами расходится яркий белый свет. Кто-то визжит. Корчится на грязном полу горбатая старуха, от её лохмотий поднимается дым. Пёсьеголовый прыгает вперёд повисает на руке отца Николая, старается дотянуться до креста. Сыскарь выхватывает «Грач», стреляет. Попал. Пёсьеголовый отваливается, с жалобным воем падает на пол…
…Колдун Григорий выкрикивает заклинание. Горбатая старуха поднимается с пола, идёт на них, скрючив пальцы. Из морщинистого рта капает слюна. За ней теснятся её товарки. Обнажённые молодые ведьмы с визгом и хохотом взлетают в воздух…
…Они дерутся спина к спине. Нестерпимо жарко. Отец Николай действует крестом, словно штык-ножом и кастетом одновременно. Удар — и скелет рассыпается. Ещё удар, и во лбу старой ведьмы дымится дыра. Ведьма тонко, словно ребёнок, всхлипывает, отступает, прикрывая голову руками. Симай отмахивается саблей. Пока удачно. Сыскарь меняет обойму и стреляет, стреляет, стреляет. Пули рвут в клочья обнажённые тела молодых ведьм, впиваются в голову и грудь козлоногого, пробивают толстый белый живот гигантской жабы, и оттуда по церкви мгновенно распространяется жуткая вонь. Он ловит на мушку колдуна, но тот обхватывает Светлану сзади и прикрывается ею, как щитом. Андрей медлит, ведёт стволом, ловит удобный момент…
— Они погибнут, Баро, — сказала Лила. — У них и против одного Григория никаких шансов. А уж если с колдуном Бафомет… Сам понимаешь.
— Как это — погибнут? — вскочила на ноги Ирина. — О чём вы говорите?
— Молчи, — повелительно бросила Лила. — Не мешай. Ну, Баро, тебе решать.
— Что я могу решить? — пожимает тот плечами. — Он сильнее. Нас не пригласили играть и петь на этой свадьбе, ты не забыла? Нам приказали. И мы пришли.
— Где наша гордость? Из-за него мы скитаемся триста лет по земле. И теперь должны играть на его свадьбе?
— Не рви мне сердце, которого и так нет. Как мы могли не прийти? Он наложил заклятье, я ничего не мог сделать. И сейчас не могу.
— Это неправда.
— Чего ты хочешь?
Они молча смотрят друг на друга. Старый седоголовый и седоусый цыган и молодая белозубая цыганка с глазами, как чёрное пламя.
— Я хочу, чтобы ты вызвал Последнего. Пусть остановит это.
— Ты сошла с ума, женщина.
— Я не могу сойти с ума, я мёртвая. Кто отпоёт нас, Баро, подумай, если они погибнут? С ними как раз священник.
— Один раз они нас уже обманули.
— Не обманули. Просто не смоги вовремя сдержать слово. Теперь сдержат.
— Тебе так дорог этот кэрдо мулеса?
— Я хочу, чтобы он жил. Такой ответ тебя устроит?
Баро сидел, опустив седую голову. Молчал.
— Это наш единственный шанс обрести покой, — сказала Лила. — Ты это знаешь. Мы все устали, триста лет — не шутка. А за Последнего я отвечу перед кем надо, не беспокойся.
— Отвечать придётся всем…
— Нет, отвечу я. Возьму на себя.
— Это страшно, Лила. На кону твоя душа.
— Я не боюсь. Другого выхода нет, Баро.
— Чтобы вызвать Последнего, нужна кровь того, кто беззаветно любит, — сказал цыган. — Живая кровь.
— У нас есть она. — Лила в упор посмотрела на Ирину. — Ты любишь своего Андрея? Знаю, что любишь.
— Люблю, — ответила та твёрдо. Она совершенно не понимала, что происходит, но знала одно. Что бы теперь ни случилось, надо идти до конца. Иначе всё понапрасну.
— Видишь? Она любит. Делай. Не то будет поздно.
— Крови нужно много, — предупредил Баро, доставая из-за голенища узкий нож. — Возможно, для тебя это окажется слишком много.
— Ничего, — сказала Ирина. — Берите, сколько требуется. Я готова.
…В рукопашной сцепились Бафомет и отец Николай. Священник бьёт врага кулаком в челюсть. Тот отвечает, и отец Николай падает на пол с залитым кровью лицом. На него тут же наседают двое — пёсьеголовый и одна из молодых ведьм. Козлоногий, подкравшись сбоку и улучив момент, бьёт Симая по руке тяжёлым обломком доски, сабля с жалобным звоном катится по полу. Симай выхватывает из-за пояса кремниевый пистолет, жмёт на спусковой крючок. Но порох на полке отсырел…
…Сыскарь стреляет козлоногому в голову, попадает, видит, как Григорий, отшвырнув Светлану в сторону, будто сломанную ненужную куклу, ухмыляясь, шагает к нему, на ходу превращаясь в волка-оборотня. По тому, как падает Светлана, неестественно вывернув шею, Сыскарь понимает, что она уже мертва.
— Нет!! — кричит он.
— Сожри его! — рявкает Бафомет. — Сожри его, Самовит!
Андрей стреляет, но слышен лишь сухой щелчок. Кончились патроны.
«Вот теперь п…ц, — отстранённо думает он. — Это была последняя обойма».
Но у Симая есть второй пистолет, и на этот раз им везёт. Тяжёлая серебряная круглая пуля, над которой поп из имения князя Василия Лукича Долгорукого прочёл все нужные молитвы, с громом и пламенем вылетает из ствола и попадает Бафомету точно в середину груди. Кажется, что от раздавшегося визга сейчас лопнут и вытекут глаза. Но этот визг перекрывает низкий, всесокрушающий, торжествующий рёв…
…Сверху падают кирпичи, по церкви проносится ветер, пламя свечей трепещет, часть из них гаснет. Сыскарь поднимает голову, смотрит туда, где когда-то барабан церкви венчал купол. Теперь там лишь круглая дыра наружу. В эту дыру, словно нехотя, заглядывает ущербная луна, а потом луну перекрывает что-то большое, тёмное, шевелящееся…
…Пол уходит из-под ног. Сыскарь падает на спину. Последнее, что он видит, — это человеческие глаза на звериной морде, глаза, полные жёлтой пылающей ярости, и занесённую над ним мохнатую лапу с длинными острыми, будто отполированными когтями. И тут начинают шататься и рушиться стены…