Глава 29
Спасибо опыту и хорошей реакции.
Прежде чем в глазах бородатой личности появился малейший проблеск мысли, Сыскарь ухватил мужика за запястье, дёрнул на себя и коротким тычком щепотью в горло выключил ему голос вместе с сознанием.
Горящий огарок выпал из враз ослабевшей руки, но был ловко подхвачен внизу Симаем.
На то, чтобы разоружить незадачливого стража (топор за поясом, нож в голенище), связать и заткнуть ему кляпом рот, много времени не потребовалось, и уже через пару минут они оказались в сенях, сунули свечной огарок на крышку какого-то сундука, чтобы не занимать руки, и, плотно прижавшись спинами к стене по обе стороны от двери, пытались разобрать, что за ней происходит. Это была единственная дверь и единственный выход из сеней, поскольку в маленькие оконца, расположенные под самым потолком, влезть могла бы разве что кошка.
Звуки, производимые кем-то за дверью, плохо поддавались идентификации. Во всяком случае, Сыскарь не мог этого сделать. Странные шорохи, невнятные далёкие голоса, какое-то то ли позвякивание, то ли постукивание…
— Петро! — неожиданно близко и громко — так, что Сыскарь невольно вздрогнул, рявкнули по ту сторону двери. — Что б тебя дождь намочил! Ты что там, уснул? Хозяин пленников требоват. Давай скорее!
Сыскарь поймал взгляд цыгана и провёл пальцем по горлу. Тот отрицательно покачал головой, показал на обух топора, затем легко хлопнул себя по затылку. Андрей кивнул, соглашаясь. Дверь и впрямь была низкой, так что человек, решившийся в неё войти, поневоле бы согнулся. Очень удобно бить его в таком положении обухом топора. А резать горло, наоборот, не слишком удобно.
Так и произошло.
Мужик потянул дверь на себя, та со скрипом открылась и тут же в проёме показалась склонённая кудлатая голова.
Симай ударил коротко и резко.
Кудлатый, не издав ни оха ни вздоха, молча, словно куль с мукой, повалился на пол.
У него за поясом обнаружились оба пистолета Симая. «Эх, ещё бы мой „Грач“ отыскать — и совсем будет хорошо», — мелькнула у Сыскаря мысль. Но ладно хоть эти пока. И то, что Симай показывал, как пользоваться. Наука лишней не бывает.
Мужика связывать не стали. И так было понятно, что после удара жертва очухается не скоро, а времени, чтобы оставаться незамеченными, у них, можно сказать, уже не было — это чувствовали оба.
Им, однако, продолжало везти.
Комната за дверью оказалась пуста. В маленькое окошко безголосой раненой птицей бились красноватые сполохи — во дворе пылал то ли большой костёр, то ли маленький пожар. Этого малого света хватило, чтобы разглядеть стол у стены, на котором Сыскарь быстро и радостно нашёл то, что было у него отобрано, пока он валялся в отключке: верный «Грач» в подмышечной кобуре, телефон, часы и перочинный нож. Видимо, предметы эти показались главарю бандитов настолько странными, что он до поры до времени не стал их присваивать сам и другим запретил под страхом отрезать уши в случае чего.
Что ж, нам только лучше, подумал Сыскарь, ощутив в руке привычную грозную тяжесть «Грача». Ну, ребятки, теперь я вам точно не позавидую. Идиоты. Надо было убивать нас сразу.
Они выскользнули из дверей на крыльцо, подобно двум ангелам мщения из высокобюджетного кинобоевика. Три ствола на двоих. Те, что кремневые, больше для испуга, на двадцати шагах уже попасть в кого-либо вельми трудно. Но вот «Грач»… При определённых обстоятельствах это серьёзный аргумент даже в двадцать первом веке. А уж в одна тысяча семьсот двадцать втором году подобный козырь и вовсе бить нечем. Разве что кинуться одновременно со всех сторон, не обращая внимания на убитых и раненых. Или хладнокровно поразить стреляющего в спину. Но для этого нужно обладать не только громадным численным преимуществом, но и храбростью на грани безумия. Потому что бросаться на человека, который из страшного оружия выпускает одну смерть за другой со скоростью воистину невозможной, — это нужно точно разум потерять.
И всё-таки они бросились. Но не сразу.
Сначала Сыскарь и Симай узрели следующую картину. Всю сразу и, тем не менее, в мельчайших подробностях. Так бывает, когда кровь готова закипеть от избытка адреналина, а возбуждённый опасностью мозг получает и обрабатывает любые объёмы информации в прямом смысле слова со скоростью мысли.
Большой костёр, полыхающий посреди двора. Слева от костра — десятка полтора-два мужиков и баб смотрят, как завороженные, на врытый в землю деревянный столб, к которому привязана обнаженная Дарья. Верхушка столба выполнена в виде головы старца с длинной бородой и усами. Так что и не столб это, а вроде как идол. Идол в виде столба, так можно сказать. Совершенно не понятно, откуда он тут взялся, идол этот, думает Сыскарь, ещё вечером его не было. Достали откуда-то из сарая и специально вкопали? Выходит, так.
Рядом с идолом на коленях Харитон со связанными за спиной руками. Одет. В шаге от Дарьи — человек с длинным ножом в руке, босой, в холщовых штанах и обнажённым торсом. Судя по мускулам, играющим под потной (пламя близко, жарко) кожей, не старый. Старается на Дарью не смотреть, но получается у него плохо — взгляд то и дело возвращается к обнажённому женскому телу. Понятно. Будь у Сыскаря и Симая время полюбоваться, они бы тоже не отказались, там есть на что посмотреть. Не дурак князь Василий Лукич, знамо, не дурак. Идол, обнажённая Дарья, Харитон и человек с ножом расположены сразу за костром, напротив крыльца. Небольшая толпа мужиков и баб, как уже было сказано, слева. А по правую руку — некто длинноволосый (распущенные прямые волосы достают, кажется, чуть ли не до задницы) в долгополом старинном кафтане стоит, воздевши руки и задравши голову к ночному небу. За его спиной полукругом — семеро. Шесть мужчин и одна женщина, в которой Сыскарь тут же узнаёт толстую и малоопрятную Устинью. А вот и Фрол рядышком с ней. Стоит смирно, только рыжая бородёнка топорщится. Муж и жена — одна сатана, так сказать. И впрямь, будь они одним ангелом, всё повернулось бы иначе.
Ни у Фрола, ни у жены его оружия не видно. Остальные пятеро вооружены. Кто чем. У одного на боку сабля, у другого пистоль, третий держит на плече серьёзную штуку, при виде которой у Сыскаря в голове всплывает полузабытое слово «бердыш». Что у остальных, разглядеть не удаётся, потому как долговолосый что-то громко выкрикивает в небо на языке, который Сыскарь условно определяет про себя, как древнеславянский и разбирает из всей тирады лишь несколько слов: «Велес», «кровь», «смерть», «дева» и «прими».
Сопоставив увиденное и услышанное, нетрудно сделать вывод: сейчас тут будут кого-то убивать. То есть понятно, что убивать будут сначала Дарью — зря, что ли, она к идолу привязана, да ещё и в обнажённом виде? Принесут, так сказать, в жертву. Ну а там, глядишь, и до Харитона очередь дойдёт. Следом же, судя по всему, должны идти они — Андрей Сыскарёв и Симайонс Удача. Ну чистое кино, если разобраться. А вот хренушки вам, дорогие предки, не будет кина. Лектричество кончилось и киномеханик забухал.
— Всем стоять! — надрывая глотку, орёт Сыскарь. — Полиция Москвы! Оружие на землю!!
И для острастки стреляет в воздух.
Однако острастки не получается. Их замечают. К ним как по команде поворачиваются головы всех присутствующих.
— Бей, — говорит длинноволосый. Именно говорит, не кричит. Но от этого «бей» у Сыскаря, словно мутится на половину мгновения в голове и следующее, что он видит — рука с длинным ножом, отведённая для удара и глаза Дарьи, полные отражённого пламени костра пополам с ужасом.
Он стреляет дважды, не думая, навскидку, зная лишь одно — право на промах осталось где-то в другой жизни. И твёрдо помнит, что заряжал новую полную обойму. Значит, осталось пятнадцать выстрелов.
Первая же пуля попадает в голую мускулистую грудь, и человек роняет нож, шатаясь, делает шаг назад, и тут же вторая бросает его на землю. Всё, это уже не боец.
Рядом стреляет Симай. С двух рук, по-македонски. Правая мажет, левая попадает. Точно в голову толстой неопрятной Устинье. Все, кто рядом, — в крови и мозгах.
— Убили!!! — истошно визжит Фрол и бросается к крыльцу, выхватив нож из-за голенища. Значит, был не совсем безоружный. Ну, извини.
Бах!
Дёргается «Грач», улетает гильза, падает, будто споткнувшись на бегу, Флор.
«Четырнадцать», — считает про себя Сыскарь, видит чью-то вскинутую руку с пистолетом и снова жмёт на спусковой крючок. Хорошо, что кремневый выстреливает не сразу. Пока вспыхивает порох на полке, поджигает основной заряд, и расширяющиеся газы выталкивают из ствола свинцовый кругляш, бронебойная пуля со стальным термоупрочненным сердечником, массой пять и четыре десятых грамма со скоростью четыреста пятьдесят метров в секунду опережает свою древнюю предшественницу на целую вечность длиной в полсекунды, разворачивает к чёртовой матери руку, держащую кремниевый пистолет, и затем пробивает шею. Кровь фонтаном, хрип, тело шлёпается на землю и в агонии скребёт ногами.
Тринадцать.
Симай стоит рядом в некоторой растерянности и не знает, что ему делать. Заряжать свои пистолеты нечем, а другого оружия у него нет. Нет, всё-таки находит дело.
— Ложись! — орёт. — Всех убьём, гады!!
Хорошо орёт, доходчиво. Но ни до кого не доходит. Как и в том случае, когда орал Сыскарь. Краем глаза он видит, как двое — один с бердышом и второй с саблей на боку прикрывают собой длинноволосого в древнем кафтане, на котором вроде бы блеснули те самые пуговицы золотые, отступают, бегом уводят со двора…
Стрелять — не стрелять?
Некогда думать.
Толпа из мужиков и баб молча движется к крыльцу, и тут Андрею становится по-настоящему страшно, потому что оружия в их руках нет, но откуда-то он знает совершенно точно — эти люди, чьи ежедневные занятия мирны и неагрессивны по самой сути, теперь идут их убивать. Доберутся — разорвут руками и зубами. Крестьянская сила, как известно, самая крутая. Ибо она от земли.
Забаррикадироваться в избе?
Ещё хуже. Обложат хворостом и подожгут. С них станется. Опять же Дарья и Харитон пока ещё не на свободе. Вот они — одна, по-прежнему, голая к деревянному столбу-идолу привязана, второй рядом с ней на коленях, смотрит через пламя костра на крыльцо, силясь разглядеть, что происходит.
За то время, что Сыскарь думает, толпа ещё на пару шагов сокращает расстояние. Всё, кончилось время на размышления.
Он поднимает «Грач», знакомым усилием воли прекращает в голове течение любых мыслей и жмёт на спусковой крючок. Словно в тире.
Бау-м! Бау-м! Бау-м!
Двенадцать, одиннадцать, десять.
Три выстрела — в грудь, в живот, снова в грудь — три тела валятся под ноги наступающим.
Женский истошный, захлёбывающийся крик.
Расстояние сокращается ещё на два шага.
И ещё трижды верный «Грач» изрыгает короткий лай и пламя.
Девять. Восемь. Семь.
Интересно, успеет ли он сменить обойму, если они не остановятся?
Бау-м! Бау-м!
Шесть. Пять.
Меньше десяти шагов до крыльца. Почему они не бегут? Идут, как заведённые куклы. Гипноз, не иначе. Или колдовство. Хотя какая, на хрен, разница…
Бау-м!
Четыре.
А их семеро. Четыре мужика, три бабы. Эх, сколько ребятни осиротеет сегодня — кошмар. Главное, чтобы ночью потом не снился.
Бау-м!
Три.
Пять шагов.
Он отступает к самым дверям, упирается в них спиной.
Где Симай? Рядом его нет. Вспомнил, где видел подобное. В своём воображении, когда читал «Тёмную башню» Стивена Кинга. Там Стрелок в самом начале убивает целую деревню околдованного народа. Мужчин, женщин, детей, стариков — всех. Убивает хладнокровно, спасая свою жизнь. В точности, как и он сейчас.
Бау-м!
Два.
Здесь нет детей и стариков. Уже легче. Но это не воображаемая сцена из книги, тут всё по-настоящему. И промазать трудно. Потому что на таком расстоянии промажет разве что ребёнок. Детей же, как мы уже выяснили, здесь нет.
Бау-м!
Один.
Они уже ступили на крыльцо. Четверо. Два мужика, две бабы. И теперь он видит, что у обоих мужиков в руках ножи. Откуда только достали — в лаптях же… Без паники.
Бау-м!
Последняя пуля в обойме сбрасывает одного из мужиков с крыльца.
Второй делает шаг вперёд, отводит руку с ножом для удара. Обе бабы по бокам готовы вцепиться пальцами в глаза. Ему кажется, или та, что справа, беременна? Этого ещё не хватало…
Пустая обойма вылетает из рукоятки пистолета, пальцы нащупывают в кармашке кобуры вторую, выхватывают, с щелчком досылают на место.
Не успею, блин с чебурашкой…
Беременная (или просто живот выпирает из сарафана, не пойму?) с пронзительным, режущим душу визгом кидается на него.
Сыскарь одновременно выбрасывает вперёд ногу и передергивает затвор, посылая в ствол патрон из обоймы.
Нога погружается бабе в живот.
Баба хватает его за ногу, вцепляется в неё зубами.
Сыскарь матерится, стреляет.
«Беременная» отпускает ногу и боком падает на крыльцо. Пуля разносит ей голову.
За спиной мужика, который уже приблизился на расстояние удара так, что Сыскарь не успевает в него выстрелить, материализуется Симай. В руке цыгана длинный нож или кинжал, по-видимому, тот самый, что был у полуголого до того, как его убил Сыскарь. И этот нож-кинжал кэрдо мулеса быстро и молча всаживает мужику под левую лопатку.
И тут всё заканчивается.
Последняя оставшаяся в живых баба останавливается, замирает, потом хватается за грудь и с каким-то жутким полувсхлипом-полухрипом пытается втянуть в себя воздух, шатается и, наконец, валится с ног, как подрубленная. Её голова со стуком ударяется о дощатый настил крыльца.
«Сердце? — появляется в голове Сыскаря первая с начала бойни мысль. — Наверное. Бывает и так».
Ему приходилось убивать и раньше. Но это всегда был вооружённый враг, который стремился отнять его жизнь. Здесь тоже были такие. Но большинство остальных… Это же просто крестьяне. Жители деревни Люблино. Они собрались на ритуал принесения в жертву древнему богу Велесу точно так же, как совсем недавно крестьяне князя Долгорукого собирались к усадьбе своего хозяина посмотреть на сожжение двух оборотней. И он их всех убил. Всех, кроме стариков и детей (он вспомнил пацана, встреченного ими у реки и передёрнул плечами), которые остались дома, но с минуты на минуту, вероятно, появятся. Вот тут-то и начнётся второй этап веселья.
К чёрту, сказал он себе. Ты сделал то, что должен был сделать. Их смерть не твоя вина, а этого… длинноволосого в кафтане. Видишь? Его уже и след простыл. Скачет небось сломя голову, в ночь, спасает, крыса, свою шкуру за счёт крепостных. Видать, и впрямь он их заколдовал, по-другому это безумие не объяснить. Что за мир — колдовство, оборотни, вампиры, оживающие ночью мертвецы… Интересно, я всех убил или кто-то, возможно, ранен?
Пошатываясь, он спустился с крыльца, спрятал «Грач» в кобуру, похлопал себя по карманам и вспомнил, что оставшиеся сигареты, как и фонарик, должны быть в седельной сумке. Ну и хрен с ними.
Огляделся.
Симай уже разрезает верёвки, освобождая Дарью и Харитона. Вокруг лежат окровавленные тела, и, глядя на них, Сыскарь понимает, что не хочет оставаться здесь ни единой минуты. Будь оно всё проклято. Их заманили в ловушку и хотели убить. Что ж, не получилось. И теперь пусть оно всё будет проклято. Похищенных они спасли, это главное. Теперь нужно ехать в Москву, встречаться с Бертраном, потом выходить на Якова Брюса и постараться вернуться домой. Ну его на хрен, этот ваш восемнадцатый век, господа. Слишком много здесь крови.
Сыскарь хочет спросить у Симая, где могут быть их лошади, и тут его выворачивает.
Он сгибается пополам и блюёт. Сначала остатками вчерашнего ужина, потом желчью. Выступившие слёзы жгут глаза, ноги едва держат, мысли путаются. На какое-то время для него исчезает всё вокруг, включая и живых, и мёртвых. Сквозь рвотные спазмы он вроде бы слышит какие-то невнятные крики и ржание лошадей, но ему совершенно не до этого, потому что желудок буквально пытается вывернуться наружу и забота лишь одна — как удержать его на месте и при этом не задохнуться…
Когда становится чуть легче, и Сыскарь, вытирая рот рукавом камзола, с трудом распрямляется, то первое, что он замечает, — ковш с водой, протягиваемый ему верным товарищем Симаем. А второе — среднего роста ладную мужскую фигуру в треуголке, военном мундире, высоких сапогах и при шпаге.
Фигура делает полшага вперёд и молодой, где-то даже задорный голос произносит:
— Позвольте представиться. Капитан-поручик лейб-гвардии Преображенского Его Величества полка Сергей Воронов. Судя по виду, вы именно те, кого я ищу.
