Глава 15

Сыскарь проснулся и тут же сел, оглядываясь по сторонам. Произошедшее ночью не казалось ему сном. Хотя бы потому, что находился он всё на той же лесной поляне, прямо перед ним, на головёшках, завершали пляску последние огоньки костра, а сразу за кострищем валялись в росистой траве два безголовых трупа оборотней, покрытых длинной бурой шерстью, местами слипшейся от крови. И размозжённые выстрелами, а затем отсечённые саблей головы рядом.

Всю эту прекрасную картину освещало только-только поднявшееся над верхушками деревьев яркое, словно помолодевшее, солнце.

И впрямь помолодевшее, подумал Сыскарь, вставая с импровизированной постели из лапника и делая несколько разминочных движений. Триста лет как-никак сброшено. Забавно. По три стакана вина они с покойником Ваней выпили. Сто лет на стакан выходит. А если б два стакана осушил, в пушкинские времена попал бы, что ли? Декабристы, все дела. Или даже прямиком в Отечественную войну 1812 года. Еще неизвестно, что лучше. Хотя нравы, думается, при Пушкине были всё же помягче, нежели при Петре Алексеевиче. А один стакан, то в революцию семнадцатого вместе с последующей Гражданской войной? Кошмар, не хочу. Вот же, зараза, история российская: куда ни кинь — всюду сплошной…

Почему-то Андрей сразу поверил Симаю ночью. Да и как не поверить? Вот он, с кремневым пистолем за поясом и саблей дамасской стали на боку, кэрдо мулеса, рождённый от цыганской женщины и цыганского же вампира-кровососа, охотник на нечисть, сидит рядом. Протяни руку — коснёшься плеча. А ежели сомневаешься в его словах и наряде, то вот она, сама нечисть. Во всей красе. Часа не прошло, как разговаривала и жаждала человечьей крови, словно в кошмарном сне. Теперь, слава богу, пистолету и острой сабле, лежит бездыханно и уже не встанет. Утром они отнесут отрубленные головы в имение князя Долгорукого, который, оказывается, владеет окрестными землями и деревушками, возьмут положенную плату, а там уж решат, что дальше делать. Потому что Симай по прозвищу Удача тоже поверил, что его новый товарищ явился сюда прямиком из будущего, отстоящего от текущей ночи без малого на триста лет. Опять же, как не поверить? Один галогенный фонарик чего стоит. Не говоря уж о «Граче», наручных часах, газовой зажигалке и сотовом телефоне, включённом для вящей убедительности в режим плеера. Прошедшей ночью Сыскарь как раз заканчивал свою историю о посещении кладбища Ракитки, поднявшемся из могилы друге и двух бутылках вина, выпитых с мертвецом, когда где-то вдали раздался едва слышный крик петуха.

— Ага, — удовлетворённо заметил Симай. — Пропел третий кочет. Вот теперь можно и поспать. Не опасно.

— Третий? Что-то первых двух я не слышал.

— Это потому что ухо твоё не приучено, а третий крик всегда самый громкий. Ничего, навостришься со временем, муху будешь слышать на десяти шагах. Я научу.

— Спасибо, конечно. А что думаешь по поводу того, что я тебе рассказал? — спросил Сыскарь, несколько удивлённый и даже уязвлённый сдержанной реакцией Симая на столь поразительные новости. Человек из будущего явился во плоти, а ему вроде как, не холодно и не жарко.

— Думаю, что правду баешь, — сказал охотник за нечистью и зевнул так, что чуть не вывихнул себе челюсть. — К слову, о подобном колдовстве я уже слышал. Только сейчас припомнить точно не могу, что именно и от кого. Давай завтра погуторим и всё решим, а? Утро вечера всяко мудренее, а день у нас с тобой трудный выдался. Не знаю, как тебе, а мне спать охота — сил никаких нет.

Пришлось согласиться и лечь спать.

Сыскарь думал, что не уснёт. Одна тысяча семьсот двадцать второй год. Царь Пётр. И даже уже на царь, а император, если он не забыл историю. А он не забыл. Петровское время всегда притягивало Сыскаря, и когда-то он на данную тему прочёл не одну книгу. С годами увлечение потускнело, поистёрлось, но до конца так и не исчезло. Двадцать второй, двадцать второй… Кажется, именно в тысяча семьсот двадцать втором Пётр отправился из Петербурга на юг России. Саратов, Казань, Астрахань. И туда, и обратно путь лежал через Москву. Вроде бы. Значит, что? Есть шанс живьём увидеть императора Петра Великого? Охренеть просто. Этого же не может быть! Или может? Он закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться и обдумать данный вопрос, и сам не заметил, как уплыл в сон. Крепкий, без сновидений.

И вот оно — долгожданное утро. Чистое да умытое, с росистой травой и глубоким синим небом над головой. Сказка, а не утро. На зрение он никогда не жаловался, но тут создавалось впечатление, будто на всё, что он видел — траву и цветы, трупы оборотней, деревья, ветви и листья навели резкость. Чуть-чуть, самую малость. Но так, что черты окружающего мира стали чётче, а краски сочнее и ярче. Интересно, отчего такой эффект? Воздух чище? Может быть. А может, просто день такой выдался. Атмосферное давление, то, сё…

Сыскарь потянулся всем телом так, что хрустнули косточки. А где, интересно, Симай?

Тут же из лесу вышел охотник на нечисть с какой-то свежесрубленной длинной палкой-веткой на плече.

— С добрым утром! — поздоровался бодро. — Тут ручей в двух шагах. — Он показал рукой направление. — Умойся, если хочешь, да водички попей. А я пока нашей добычей займусь.

Когда Сыскарь, по-армейски быстро оправившись и умывшись, вернулся на поляну, всё было готово: остатки костра потушены самым древним в мире способом, а обе головы оборотней нанизаны на палку, словно куски шашлыка на шампур.

— Я за один конец, ты за другой, и гуськом понесли, — объяснил Симай. — Здесь не особо далеко. В имении и позавтракаем. Гречи горячей да с молоком и маслицем, а?

— Не откажусь, — сказал Сыскарь, а сам подумал, что не отказался бы он в первую очередь от чашки чая или кофе, но теперь, судя по всему, откушать того или другого придётся не скоро. Хотя, кто знает, какие порядки заведены в имении князя Долгорукого. А вдруг?

Тропинка отыскалась буквально через два десятка шагов, и Симай, увлекая за собой Сыскаря, уверенно направился по ней через лес.

— И много денег платит князь Долгорукий за головы оборотней? — поинтересовался Андрей.

— Не он, управляющий его, — охотно пояснил Симай. — Сам князь Василий Лукич послом сейчас. Во французской земле. А управляющий — Харитон Порфирьевич Яковлев. Он и платит. Лишнего не передаст, но и положенного не зажмёт. Считай, по два рубля с полтиной за каждую голову выторговать можно.

— По два с полтиной… — задумчиво повторил Сыскарь, мучительно пытаясь сообразить, много это или мало. Что можно было купить в двадцатых годах восемнадцатого века в Москве на рубль?

— Вольнонаёмный на мануфактуре при хорошем раскладе до сорока, а то и пятидесяти рублей в год зарабатывает, — сообщил Симай, будто догадавшись о затруднениях Сыскаря. — Вот и считай.

— Да, очень неплохо. А как ты докажешь, что это оборотней головы, а не волков тех же?

— Ну ты и чудак. Нешто сразу не видно? У волка морда совсем другая, и уши тоже. Опять же головы — это так, для порядка, чтобы никто нам дорожку не перебежал, чужое за своё не выдал. А главное доказательство — тела. Харитон Порфирьевич к таким делам серьёзно относится, пошлёт дворовых с волокушами, а то носилками на поляну, те доставят тела в имение, а вечером их сожгут при всех.

— При ком это при всех?

— При крестьянах местных, при ком же ещё. Из Ракиток, Десны, Толстиково, Дёминской, других сёл и деревенек.

— А зачем?

— Вопросы у тебя… Сам подумай. Если крестьянин видит, что хозяин о его безопасности печётся, то он что? Правильно. В жизни от такого хозяина не убежит. Ни на Дон, ни в Сибирь, ни ещё куда. Харитон хоть и вороват, не без этого, а понятие верное имеет, не то что многие иные. Такого управляющего поискать на Руси, повезло князю Василию Лукичу, я считаю. Он нам пять рублей за две головы заплатит, а сам на этом червонец, не меньше, заработает, а то и два, попомни моё слово.

— Значит, получается, выгодное это дело — на всякую нечисть охотиться? — спросил донельзя увлечённый рассказом кэрдо мулеса Сыскарь.

— Да как тебе сказать, Андрюха… — Симай сдвинул шапку на лоб и почесал на ходу в затылке. — Как и всякое дело у вольного человека. Когда густо, а когда и пусто. Мы чай не дворяне-бояре — своими руками и головой себе хлеб добываем. Опять же, я хоть и цыган, а воровать не люблю. Ни коней, ни вообще. К тому же крещён.

— Так ты православный?

— Вестимо. Без креста на гайтане моей работой и не думай заниматься даже — лучше сам вешайся сразу. Крест — последняя защита. А ты крещён? Как там у вас с верой православной через триста лет? И вообще, как вы там живёте? Давай, рассказывай, скоротаем дорогу, да и мне интересно, не думай. Вчера уснул, потому как устал сильно. А сейчас милое дело послушать.

Сыскарь успел вкратце поведать не только о том, как обстоят дела с православной верой в России его времени, но и поверг Симая в полное изумление, сообщив, что человек давно уже летает по воздуху в железных птицах, побывал на Луне и может говорить с кем хочет на любом расстоянии по специальному устройству, которое умещается в кармане. Да Симай его ночью видел, из него ещё музыка шла.

— Верно, песня там знатная, — кивнул Симай и тут же музыкально напел без слов начало саундтрека из «Крёстного отца». — Пам-парам-парам-пам-пам-парам-парам-па. Сердце прямо моё цыганское рвёт. Надо бы выучить слова. Споёшь такую на гулянке — все девки твои.

— Она ж на английском, — усмехнулся Сыскарь. — Нешто местные девки по-аглицки понимают?

— В хорошей песне главное на слова — душа. Ежели душа есть, неважно, на каком языке песня поётся. Так как, говоришь, эта коробочка называется?

— Телефон. Мобильный телефон, если говорить точно. Устройство для связи с кем хочешь и на любом расстоянии. И много чего ещё — записная книжка, диктофон — можешь записать любой звук или речь, а он повторит, часы, календарь, плеер — проигрыватель музыки, это ты слышал, фотоаппарат — делает изображение всякого предмета или человека или пейзажа один в один…

— Как это, рисует, что ли?

— Не рисует, делает. С помощью э… света. Проще показать, чем рассказать.

— Так покажи.

Они остановились, и Сыскарь показал.

Кэрдо мулеса долго рассматривал на экране мобильника свою фотографию, восхищённо цокая языком:

— Чудеса! Чистое колдовство самой высшей пробы, бабушкой клянусь, она у меня та ещё шувани была! Вы там, в будущем, все кудесники, гляжу, как один.

— Это не колдовство, — пояснил Сыскарь. — Всего лишь наука и техника. Ты же не называешь колдовством подзорную трубу, к примеру, которая предметы приближает?

— Ну ты сказал! Там всё понятно — две линзы…

— Здесь тоже линзы и всё понятно. Если знать. Мы уже знаем. Да только ерунда это, тут он бесполезен.

— Почему? Такая вещь!

Сыскарь постарался доступными словами объяснить почему.

— Так давай его загоним какому-нибудь купцу проезжему! — воскликнул цыган с воодушевлением. — Скажем, что это заморская музыкальная шкатулка и саморисовальный аппарат! Такого даже у светлейшего князя Меншикова Александра Данилыча не имеется. В жизни б не отдали, да уж больно гроши нужны. Прямо зарез.

— Единственная вещь в своём роде, — подтвердил Сыскарь, тихо офигевая от того, насколько быстро его новый друг ухватил суть дела. — Уникальный экземпляр.

— Вот! На сколько, говоришь, достанет заряда?

— На день-полтора, если слушать непрерывно или фотографии-картинки делать и смотреть. Здесь хороший аккумулятор, и я его только вчера заряжал.

— Эва! — засмеялся Симай. — За день-полтора купец так далеко уедет, что назад возвращаться не станет. Опять же всё честно — мы ему заморскую музыку с картинками в заморской же коробочке, а он нам — червонец денег. Мы ж не станем говорить, на сколько времени той музыки и картинок достаёт, а он и не спросит, зуб даю.

— Ну ты хват! — восхитился Сыскарь. — Одно слово — цыган. А не много — червонец-то?

— Да ты что! — возмутился кэрдо мулеса. — Эта вещь четвертной стоит, не меньше, а то и все сто рублев! А мы всего за червонец отдаём. Она ж одна такая на всём свете, сам говоришь.

— Нет, — подумав, пришёл к выводу Сыскарь. — Пожалуй, не стану продавать без крайней нужды, погожу.

— Что так?

— А вдруг мне серьёзное доказательство потребуется, что я и впрямь из будущего?

— У тебя и кроме телефона их полно, доказательств этих. Один пистоль многозарядный кого хошь убедит. Нет во всём мире такого оружия. Да и часы на руке, и фонарик — натуральное диво.

— Всё равно, — упрямо покачал головой Сыскарь. — Чую, пригодится он мне ещё, телефон мой.

— Как знаешь, — пожал плечами Симай. — Твоя вещь, тебе и решать. Только помни, сейчас она рабочая, а кому будет нужна, когда в ней заряд кончится? Ты ж пополнить его не сможешь? Или… сможешь?

— Не смогу. Нет у вас пока устройств для получения тока электрического. И не скоро появятся. Но я его уже выключил, теперь заряд надолго сохранится.

Так, болтая о том о сём, они перешли из леса на луг. Потом тропинка пересекла берёзовую рощу и нырнула в балку, по дну которой бежал неширокий ручей.

— Передохнём, — предложил Симай, останавливаясь и кладя на землю палку с головами оборотней.

— Да я вроде не устал, — удивился Сыскарь.

— Я тоже. Но надо нам с тобой, Андрюха, придумать на первый и все последующие случаи, кто ты такой есть. А то ведь каждому встречному-поперечному рассказывать о том, что ты неведомым колдовством из будущего к нам попал, — это верный путь прямиком в монастырь, где умалишённых держат, а то и в Преображенский приказ, не приведи господи. Оно, конечно, там уже не так сурово, как было при покойнике князе-кесаре Ромодановским Фёдоре Юрьевиче, царствие ему небесное. — Симай широко перекрестился. — Сынок его, Иван Фёдорович, нравом помягче, хоть и тем же приказом заведует. Да только нынче за языком всё одно следить надо — мигом донесут. Найдётся завистник какой, крикнет: «Слово и дело!» — и доказывай потом в застенке, что ты нормальный русский и государю-императору нашему царю-батюшке Петру Алексеевичу верный слуга и подданный.

«Всё-таки говорлив ты, брат, на редкость, — подумал Сыскарь. — Хлебом не корми — дай потрындеть. Словоплёт. Одно только оправдывает — смелый и, видать, и впрямь удачливый. С таким не пропадёшь. Надеюсь». А вслух сказал:

— Да я уже всё придумал. — Он присел, опёрся на руки, напился чистейшей воды из ручья, поднялся. — Эх, жратвы нет, так хоть водички попить. Вкусная у вас тут водичка, ничего не скажешь. В моём Подмосковье такой, считай, уже и не осталось. Загадили всё.

— Зачем? — удивился Симай.

— А ты думаешь, чудеса науки и техники, вроде телефона моего, фонарика, пистоля многозарядного или тех же часов на руке, даром даются? За всё, брат Симай, платить надо.

— Оно так. Даром только девки любят. Да и то не всегда.

— Ох, не всегда! — засмеялся Сыскарь.

— Так что ты придумал?

Сыскарь объяснил. По его легенде выходило, что ещё в отрочестве увёз его отец — донской казак, которому на месте не сиделось, — за океан, в Америку, в английские колонии. Там и погиб батя в лихой сече с индейцами. Андрей же Владимирович Сыскарёв вырос, возмужал и решил навестить родину. Обратный путь вышел долгим и трудным — сначала через океан во французский порт Марсель, потом на перекладных через всю Европу. Но — добрался. Теперь, вот, путешествую по России-матушке, дело себе присматриваю.

— И что же ты умеешь, к примеру, делать, Андрей свет Владимирович? — прищурившись, осведомился цыган-охотник со знакомыми Сыскарю дознавательскими нотками в голосе.

— Преступников ловить, например, дела уголовные воровские расследовать.

— Ого, умение редкое, — Симай изменил тон. — И впрямь, что ль, умеешь?

— Такая у меня работа. Была.

— Ну, значит, и нечисть сможешь ловить. Я давно о помощнике думал, трудно одному, а тут ты. Видать, судьба. Ладно, так и будем говорить, ежели что. Из Америки, мол, вернулся.

— А одёжку такую, как на мне, тамошние индейцы носят, — добавил Сыскарь и подумал, что не зря подобрал себе когда-то модную летнюю куртку не на молнии, а на пуговицах. Как чувствовал. И джинсы тоже на пуговицах. Хотя трудно сказать заранее, что проще объяснить — наличие в штанах ширинки или такого устройства как «молния». — Часы же с руки сниму и спрячу от греха подальше. — Он тут же так и сделал. — Ни к чему лишнее внимание привлекать.

— Добро, — согласился Симай. — Но вообще, больше помалкивай. Чтобы чего лишнего случайно не сболтнуть. Язык, мол, русский подзабыл изрядно… Э, погоди! — опомнился Симай. — Из Америки он. А по-каковски говорят в той Америке?

— По-английски. Я ж тебе объяснял, это новые земли английской короны. Колонии.

— А ты по-аглицки понимаешь?

— Понимаю. И даже говорю. Не так, чтоб особо бегло, но всё-таки. Правда, это английский язык моего времени. Тут он, подозреваю, сильно отличается.

— Ну, будем надеяться, что англичане нам сегодня-завтра не попадутся. Они сейчас больше в столице околачиваются, в Санкт-Петербурге. А здесь Москва, — он пристально оглядел Сыскаря с ног до головы. — Ну так вроде решили. Сойдёт для начала. Плохо, правда, что ты длинный, как та верста коломенская, заметный, но тут уж деваться некуда.

— Далась вам эта верста коломенская, — пробормотал Сыскарь. — Можно подумать царь Пётр Алексеевич роста невеликого.

— Царь Пётр высок, это верно, — заметил кэрдо мулеса. — Пожалуй, что и повыше тебя будет. Да только он царь, ему богом положено быть заметным. Но ты на сердце себе заранее не бери заботу, — подмигнул он. — С тобой я, Симай Удача. Значит, всё будет путём. И потом, откуда нам знать, может, у вас там, в Америке, все такие длинные?

И он, засмеявшись, дружески хлопнул Сыскаря по плечу.