Время уже близилось к обеду, а Кости с пивом все не было.

Его могла заговорить Людмила, успокаивал себя Петр. Могли арестовать менты, ведь у них это иногда получается. Впрочем, и то, и другое выглядело не слишком правдоподобно. Людмила была не из болтливых, а милиция разваливалась вместе со всей страной и вряд ли по-прежнему интересовалась серийными убийцами.

Оставалась еще одна версия, которую Петр гнал от себя до последней минуты – пока часы не показали четырнадцать ноль-ноль. После двух стало ясно, что Костю перехватил Немаляев.

Вот, почему Сан Саныч был так равнодушен. Петр попытался восстановить в памяти их утренний разговор – он длился долго, но все о каких-то пустяках. Немаляев был в приподнятом настроении, много шутил и не заметил, как растрепал кое-что важное. Петр еще не знал, воспользуется ли этим, – его смутил почти дружелюбный тон Сан Саныча. Возможно, старик собрался на покой. Петр ничего не имел против, только сам себе напомнил, что из черного списка вице-премьера никто не вычеркивал. Ведь Ополчение казнило не за будущее – за прошлое.

Петр послонялся по квартире и включил телевизор.

– …квадратного метра жилья до рекордно низкой отметки. Строительные компании спешно замораживают объекты, половина уже объявила о своем банкротстве.

Он подошел к телевизору и повернул тугой переключатель. Щелк.

– … рухнула последняя надежда российской экономики – нефтяной экспорт. Специалисты предупреждали об этом еще две недели назад. После краха таких монстров, как «Сони» и «Кока-Кола» было бы странно ожидать…

Щелк.

– …столь болезненная реакция на неизвестное. Человек вообще склонен преувеличивать опасность в тех случаях, когда он не в состоянии прогнозировать дальнейшее развитие событий. Пословица «знакомый черт лучше незнакомого ангела» как нельзя лучше иллюстрирует…

Убавив громкость, Петр разыскал маленький FM-приемник, купленный Ренатом у соседей-наркоманов, и попробовал поймать что-нибудь легенькое. Во всем диапазоне слышалось лишь сухое потрескивание. Два десятка станций, в которых он всегда путался, словно сгинули.

Петр вернулся к телевизору и снова переключил ручку. На экране появилась белоснежная студия с белоснежно одетым Сидорчуком. Рядом с ним, за столом в виде огромной белоснежной гайки, сидел… Немаляев. Петр быстро покрутил колесико громкости – похоже, интервью уже заканчивалось.

– Если под политической программой вы подразумеваете некое заклинание, по произнесении которого мы погрузимся в сплошной мед и шоколад, то такой программы у меня, естественно, нет, – вальяжно сказал Немаляев.

Быстро сработали, подумал Петр. Нуркин еще теплый, а Сан Саныч уже в телевизоре.

– Что же есть, Александр Александрович? – Подобострастно спросил Сидорчук. – Что вы предлагаете в качестве первоочередных мер?

– Перепись населения. Многие люди изменились, они уже не те, кем их привыкли считать, и кем они себя считали сами.

– Вы имеете в виду э-э… всех заболевших?

– Они не более больны, чем мы с вами. То, что называют массовым психозом, на самом деле таковым не является. А перепись, или лучше – инвентаризация, нам нужна для того, чтобы выявить тех, кто находится не на своем месте.

– Александр Александрович, расскажите об этом чуть подробней.

– Пока рано, – таинственно произнес Немаляев. – Сейчас я могу обратиться только к тем, кого вы причисляете к заболевшим. – Он выпрямил спину и сосредоточился. – Друзья мои. Мы все разные. Мы всегда были разными, просто в нынешних условиях это приняло…

В коридоре задребезжал телефон, и Петр, чертыхнувшись, встал с дивана. Звонков он ни от кого не ждал, и в другой ситуации отвечать не стал бы, но сейчас ему почему-то подумалось, что это касается пропавшего Константина.

Звонила Настя.

– Петр? Привет. У меня к тебе вот, что. Я тут на твое Ополчение наткнулась…

– Какое Ополчение? – Удивился Петр.

– Народное, какое еще. Банда – человек пятьдесят, или больше. Они мне номерок записали, хочешь – звякни. Главный у них по кличке Пулемет. Я, как услышала, сразу поняла: отморозки, крутых из себя корчат. Ну, а ты сам решай. Телефон пишешь, нет?

– Да, да! – Спохватился он.

Петр нацарапал на жирных обоях семь цифр и, сердечно поблагодарив, повесил трубку.

Когда он вошел в комнату, интервью с Немаляевым уже закончилось. Дикторша объявила, что это был экстренный выпуск, переданный в связи с массовыми волнениями.

Еле прочитав собственные каракули, он набрал номер и затанцевал от нетерпения. Пулемет. Надо же, Насте не понравилось. Потому, что она овца. «Отморозки»! Отморозки – это у Зайнуллина, а у Пулемета люди достойные. Не лучше, конечно, чем были в его собственной сотне, но тоже ничего. А что до клички – просто его зовут Максим. Вот и все.

Максим поднял трубку после одиннадцатого гудка.

– Здорово, сотник! – Заорал Петр. – Тебя когда перекинуло?

– Чего?.. Ты кто?

– Еремин я, Еремин!

– А-а… чего надо? – Недовольно спросил Пулемет.

– У тебя, наверно, мозги еще не вправились. Я Еремин, сотник. Ты же меня знаешь!

– Знаю, знаю. Зачем звонишь, Еремин?

– Пулемет, ты не оклемался еще. Ты въехал – кто ты и где ты? По-моему, нет.

– Я в курсе, Еремин. И парни тоже. Так что держись от меня подальше. Вместе со своей сотней. Сколько вас тут?

– Нас двое.

В трубке раздался дружный хохот – видимо, с ним общались через встроенный динамик.

– Нас двое, Пулемет, но это не значит, что твоя половина сотни…

– Не половина, Еремин, – мрачно сказал он. – Мы здесь все. Причину объяснять не надо?

– Ну-ка…

– Кто-то уничтожил Ополчение. Кто-то из твоих, Еремин.

– Не может быть.

– Он заложил больше ста человек, прокуратура пошла по цепочке, в итоге…

– Этого не может быть! – Крикнул Петр.

– Ты ручаешься за каждого?

– А ты?

– Я – нет, – признался Пулемет.

– И я тоже… Послушай, я был здесь! Я в этом слое вообще первый!

– Да он Петр Первый! – Сказал кто-то рядом с Максимом, и народ опять захохотал.

– Все, что здесь сделано, – сделано нами, – быстро заговорил Петр, глотая обиду. – Черный список, Нуркин… Вы пришли на готовое! Здесь и без вас…

– Лично я предпочел бы жить там, – оборвал его Максим. – Но кто-то из твоих поставил всех нас к стенке. Ты был уже покойник, но ответственность все равно лежит на тебе. Так что постарайся спрятаться поглубже. И запомни еще одно: если до меня дойдет, что ты к этому хоть как-то причастен, я тебя, Еремин…

Петр разъяренно бросил трубку и, врезав ногой по хлипкой стенке, пробил ее насквозь. Если б они знали, как дорого он заплатил за смерть Нуркина! Пожелай Немаляев видеть не Костю, а его самого, Петр не стал бы и думать. Нуркин, верхняя строка в черном списке… да что там список! Нуркин – реальная опасность. Там, здесь, где угодно. Вернее, был опасностью. Теперь – нет. Благодаря ему, Петру Первому. Ха-ха, смешно. А это быдло – «спрячься поглубже»…

Петр ударил по стене еще раз, но дырки не получилось. Злость постепенно переходила в ненависть, а это чувство адреналином не кормило, оно было куда тоньше.

Он поймал себя на том, что ищет записку от Рената. Телефон Зайнуллина и компании оказался на кухне, там, где Петр его и кинул. Разгладив смятую бумажку, он принялся накручивать медлительный диск.

– Ренат? – Нервничая, спросил он.

– Щас позову, – ответили на том конце.

Прежде, чем Ренат подошел к аппарату, до Петра донесся спор Зайнуллина с кем-то из подчиненных:

– На хер мне этот осел?

– Позвонил же…

– Скажи, меня нет.

– Я уже сказал, что есть.

– Вот, сука, неймется ему! Типа у меня дел больше никаких, с говном со всяким… Петруха? Чего хотел? – Спросил в трубку Ренат, не меняя интонации.

Петр молча положил палец на рычаг.

Постояв с минуту, он сорвал телефон и швырнул его на пол. Петр топтал его ногами до тех пор, пока на черном паркете не осталась горсть пластмассового хлама.

Покончив с телефоном, он вбежал на кухню и распахнул дверцы мойки. Схватил тарелку, размахнулся и… поставил ее на место.

Нет, так не годится. Бить посуду – это бабья истерика. Он заставил себя сесть на табуретку и выкурить две сигареты подряд. Ну вот, уже лучше. Он снова успокаивался, на этот раз – неторопливо и основательно, до полного окаменения.

Ну вот, Петя, ну вот, сказал он вслух. Поменьше импульсов, побольше конструктива. Не надо никого ненавидеть, не стоят они того.

Он взял за ручки клетчатую сумку и, вытащив ее из-под стола, поволок в комнату.

Спасибо, Ренатик, спасибо, родной, приговаривал Петр. Не поскупился, Ренатик. А что, гнида, говном меня назвал… А ничего. А мы не гордые.

Раздвинув диван, он принялся выкладывать на него оружие. Железки цеплялись друг за друга, путались в автоматных ремнях, но Петру это даже нравилось. Он нарочито медленно вынимал один ствол за другим и ровными рядами складывал их на покрывало.

Больше всего в сумке было пистолетов. Новенькие, густо смазанные, завернутые в пергамент. Две штуки – даже в заводских коробках из темного, рыхлого картона.

На кой им столько пистолетов, озадачился Петр. В боковом кармане, свернутые в большой рулон, лежали четыре заплесневелых портупеи. Видно, очутившись на складе, ребята гребли все, что попадалось под руку. Психи.

Петр брезгливо швырнул портупеи в угол и сосчитал автоматы. Семь единиц. Неплохо. Он отодвинул сумку ногой, но тут же подтянул обратно – промасленная газета, оставшаяся на дне, весила подозрительно много. Он пощупал набухшую, рвущуюся под пальцами бумагу и извлек толстый лист чего-то мягкого. Петр осторожно устроил его на подушке и стряхнул ошметки газеты. И ахнул.

Пластид, грамм семьсот. Взрывчатка имела нежно-желтый цвет и по консистенции напоминала крутое, идеально вымешанное тесто.

Петр бережно упаковал пластид в несколько полиэтиленовых пакетов и убрал его в гардероб, к стоявшему в углу «Штайру». Затем достал простыню и, разодрав ее на длинные лоскуты, приступил к чистке оружия. На это занятие у него ушло часа полтора, а может, и больше – Петр не засекал. Он настолько увлекся, что даже не заметил, как открыли дверь.

Это был Ренат. Ренат и его психи, всего – пятеро. Пять стволов смотрело ему в лицо.

– Я звонить не стал, у меня же ключ, – сказал Зайнуллин. – В смысле, в дверь. В телефон-то я звонил – о-го-го! А ты трубку не берешь. А-а… – протянул он, увидев на полу осколки. – Теперь понятно. А я думал, осерчал Петруха, общаться не хочет. А ты тут… Поня-атно…

– Вот, здорово! – Оскалился какой-то боец. – Он за нас все почистил, а то это солидол хрен отмоешь.

Петр невозмутимо вытер руки тряпкой и бросил ее на диван.

– Ты чего пришел? – Спросил он у Рената. Остальных он принципиально не замечал.

– Мы, Петрух, штат расширяем. Стволы нужны. А вам на двоих с Костей… зачем вам так много? Да ты не огорчайся. Я почему тебе тогда их подарил? Потому, что, сука, нести тяжело. А сейчас мы налегке.

Он толкнул двоих бойцов, и те начали собирать оружие в сумку.

– Ты меня убьешь? – Равнодушно осведомился Петр.

– Сам выбирай. Дашь нам уйти без шума – живи. Только это… браслетики у вас где-то мотались. Я тебя от греха… Вот скажи, ты на моем месте как бы поступил?

– Я бы, честно говоря, постеснялся. Подарки назад не забирают.

– Вот, ты какой. Все у тебя непросто. А я считаю, нормально. Нашли, нет?

Ренату отдали наручники, и он с поклоном пригласил Петра к батарее.

– Ты только не переживай, Петруха, – приговаривал он. – Ключик я, конечно, в унитаз брошу, вдруг твой Костя прямо сейчас заявится. А без ключа хошь-нехошь повозитесь. А мы и уйдем подальше. Да, с квартирки мы с той съезжаем, можешь не беспокоиться. Ни звонить, ни стрелять не надо, лады? Хозяева, сука, и так горя хлебнули. Ну вот… Не скучай, дверку мы прикроем.

– Все забрали? – Спросил Петр. – Хоть что-нибудь, хоть вшивую пээмку!..

– Извини. Мне знаешь, сколько народу вооружать? У вас винтовочка с оптикой – ей и обходитесь. Да Костя еще ножики метать умеет. Авось, не пропадете. Бывай, Петруха.

Ренат похлопал его по щеке и направился к выходу. Бойцы, крякнув, подхватили баул и пошли следом. В туалете клацнул выключатель, потом надсадно загудел бачок. Входную дверь они, как и обещали, заперли.

Петр посидел с минуту в раздумье и осмотрел подоконник. У Кости всегда был под рукой набор гнутых скрепок. Ах, черт!.. Скрепки лежали не здесь, а у Бориса, на новой базе они уже были не нужны. Он на всякий случай обшарил пол, рассмотрел глубокие щели в паркете, но ничего подходящего не обнаружил.

Можно было поорать, разбить стекло или сделать что-нибудь еще в том же духе, но он заранее предвидел бесполезность подобных поступков. Никто, кроме мародеров, на зов не откликнется.

Петр отстраненно перебирал в уме различные способы освобождения, однако все они относились, скорее, к цирковым трюкам. Единственный вариант, который он не отбросил сразу, заключался в отпиле руки, но ножовки у него также не было.

Внезапно из прихожей донесся какой-то шорох. Все, кому положено и не положено, имели ключи. Воображение тут же нарисовало обглоданный труп, поэтому, когда в дверь позвонили, он даже обрадовался. Все-таки не крысы.

Решив, что внутри никого нет, люди на лестнице перестали шептаться и заговорили в голос. Петр молчал и ждал – это единственное, на что он был способен.

Прислушиваясь к голосам, он пытался сосчитать, сколько там народу, но это никак не удавалось. Выходило одно: много. Очень много. Гораздо больше, чем требуется для квартирной кражи.

Теряя осторожность, они говорили все громче, и Петр уже мог разбирать отдельные реплики. Кажется, кто-то рассказывал анекдот. Юмора Петр не понял, но когда все засмеялись… когда они заржали в пять или семь глоток…

Так смеялись сегодня – по телефону. Люди были от Пулемета. Подтверждая эту неприятную догадку, кто-то обратился к Пулемету по имени. И тот ответил – окончательно развеяв сомнения.

Да лучше бы это были крысы! Зачем они приперлись? Петр судорожно подергал рукой – браслет ободрал кожу. И ничего более. И уже никакой надежды.

Уяснив, что с замком не справиться, Пулемет и компания начали попросту вышибать дверь.

Почему ты не железная, безмолвно воскликнул Петр. Дверь была старая, целиком деревянная – теперь такие стоят бешеных денег, но выдержать натиск пятерых – семерых? – здоровых мужиков она могла не долго. Вскоре раздался первый скрип – тонкий, едва заметный, но если появилась трещина, то работы оставалось уже не много.

Десять ударов, загадал Петр. На одиннадцатый дверь разломится. Я буду клясться, что в моей сотне предателей нет, но на Пулемета это на подействуют. Если он не поленился приехать, значит, уверен.

От напряжения Петру померещилось, что по квартире кто-то расхаживает. Он вздрогнул и вжался в угол. За стенкой что-то звякнуло, потом шаги приблизились и остановились где-то рядом.

– Петр? – Тихо позвал Константин.

– Здесь я, здесь, – заволновался он.

– Кто это с тобой так?

– Ренат. Ключ в унитаз спустил, зараза. Там снаружи…

– Я видел. На улице толпа…

– Ты через черный ход, да? Я и забыл про него.

– Что толку? Пушка твоя где?

Дверь трещала все громче. Подсчет ударов Петр прекратил, но десятый, последний, был явно не за горами.

– Все унесли, сволочи. А! В шкафу винтовка. Держи, – Петр свободной рукой вытащил из кармана сияющий патрон и отдал его Косте. – Из винтовки точно перерубит, не промахнись только.

– Погоди…

Константин сунул патрон в брюки и, выбежав из комнаты, через секунду вернулся.

– Вот, Настина, – он показал обычную заколку и, зажав ее в зубах, согнул буквой «Г». – Сейчас, сейчас. Опыт имеем.

Наручники поддались легко, как почтовый ящик.

– А что им надо? – Спросил Костя.

– Это сотня Пулемета.

– Да, я некоторых узнал.

– Пришли мстить. За то, что кто-то из моей сотни якобы все Ополчение…

Шум на площадке почему-то прекратился, и стали слышны разговоры. Один предлагал стрелять в замок, другой – ждать на улице, третий доказывал, что Еремин ушел в тину, и здесь больше не появится.

– Понятно, – сказал Костя.

– Что тебе понятно?.. Тебе это безразлично?

– Некогда, валить нужно.

Константин не дыша приоткрыл дверцу шкафа и извлек из него винтовку. «Штайр», с тех пор, как его принесли, был все так же замотан в линялую занавеску и со стороны напоминал не то детскую лопату, не то детское же весло. Выделялась лишь трубка прицела, и, чтобы не разбить оптику, Костя крепко обхватил ее ладонью.

– Немаляев хочет с тобой повидаться, – сказал он на ходу.

– Стой! – Петр взял его за локоть и развернул к себе лицом. – Про Ополчение…

– Это необходимо? Именно сейчас? Я тебе потом все объясню.

– Объяснишь?! – Крикнул Петр. – Что тут объяснять?

В дверь заухали с новой силой.

– Не тем голову забиваешь. Нам бы ноги унести.

– Давай по одному, – приказал Петр. – Ты первый, я за тобой.

– А что с Немаляевым? Ты с ним поговоришь?

– О чем?

– Об условиях мира.

– Потом решим. Линяй.

– Где встретимся?

– Да где… – раздраженно молвил Петр. – У Немаляева. Сегодня суббота? Место он тебе скажет. В десять. Все, пошел!

Константин метнулся в коридор, завернул в темный закуток и, осторожно выглянув, шагнул в удушливую сырость запасной лестницы. Черным ходом давно не пользовались – многие двери были забиты досками или вовсе заложены кирпичом. Спускаясь по осклизлым ступенькам, Костя то и дело замирал, пытаясь даже не по звуку – по движению воздуха определить, не ждет ли его кто внизу.

Про черный ход орава Пулемета не знала. Константин благополучно достиг первого этажа и, прикинувшись для гарантии пьяным, выбрался в тенистый, неимоверно замусоренный двор.

Он небрежно закинул винтовку на плечо и, сунув свободную руку в карман, направился к кривому переулку, прочь от подъезда с возбужденной сотней расстрелянного Пулемета.

Пройдя весь переулок и свернув к площади, Константин себя поздравил: преследования не было. Вопрос, удалось ли уйти Петру, он себе не задавал. На Родине сотника считали заговоренным – даже от насморка. Удача изменила ему лишь однажды, но это была мина, тут уж ничего не поделаешь. Петр вырвется, обязательно вырвется.

Оказавшись на площади, Константин миновал перекрытый швеллером вход в метро, затем сожженное дотла кафе и вышел к красивому зданию с обрывками плакатов на фасаде.

Народу вокруг было на удивление много. Кто-то дрался, где-то визжала женщина, несколько человек раскачивали, стремясь перевернуть, черный «БМВ» – все это происходило как-то весело, с задором, и абсолютно никого не волновало.

Пьяные попадались довольно часто, и походку Костя решил не менять. Так он и брел – шатаясь, напевая дурацкую песню и помахивая «Штайром» в занавеске.

До десяти вечера было еще пять часов. За это время можно пообедать, влюбиться в хорошую девушку, расстаться, стать героем и найти свою смерть. Или то же самое, но в обратном порядке.

Костя подумал о том, что жизнь – это удивительная штука. Особенно, когда у тебя на плече винтовка, а не лопата.

Немаляев перевернул последнюю страницу и, дочитав до конца, вернулся к началу.

Ничего не понятно. Такое впечатление, что самое главное Черных оставил в голове. Либо не доверил бумаге, либо счел это настолько элементарным, что поленился записать. Костя сказал: смысл жизни и смерть – одно и то же, этому никто не научит. Правду сказал Костя.

Немаляев кликнул охранника и спросил про врача.

– Две минуты назад связывался, – ответил он. – Уже близко, сейчас будет.

– Дядя Саш, вы себя плохо чувствуете?

– Хорошо, Людочка, хорошо. Ты вот что. Давай-ка вон в ту дверь, через коридор, дальше тебя проводят. Мы весь этаж перепланировали, заблудиться можно. Но тебя проводят. Покушай, телевизор посмотри.

– А вас еще будут показывать?

– Вечером должны. И завтра три раза.

– Давно вы это интервью записали?

– На прошлой неделе. Мы с Сидорчуком четыре версии подготовили, на все случаи жизни. Иди, сказал! – Прикрикнул Немаляев. – Ну?! – Бросил он охраннику.

– Уже в лифте, – доложил тот.

В комнату втащили пожилого мужчину в черной шапочке, надвинутой до подбородка.

– Да снимите, снимите, олухи! – Заорал Немаляев.

Шапку стянули, и мужчина, дико озираясь, попятился назад. Боец, вошедший следом, ткнул его пальцами в спину и поставил у ног пузатый металлический чемодан.

– Я никого лечить не буду, – заявил доктор. – Во-первых, при таком скотском отношении… А во-вторых, вы не того похитили. Я не хирург, я анестезиолог. Неужели у вас нет своего персонала?

– Во-первых, вас не похитили, – хладнокровно произнес Немаляев, кивком приказывая охранникам убираться. – Во-вторых…

Он открыл тумбу и бросил на стол пачку стодолларовых банкнот.

– Десять тысяч, доктор. Вам их надолго хватит.

– Я анестезиолог, – мучительно выговорил он. – Вы знаете, что это такое? Если кого-то из ваших людей ранили…

– Именно вас мне и надо. Я слышал, если переборщить с наркозом…

– Но это убийство!

– Что же вы все вперед забегаете? Убить надо так, чтобы потом можно было спасти. Мне нужна клиническая смерть. Временная, – подчеркнул Немаляев.

– Забирайте свои деньги и отпустите меня.

– Еще десять. Сколько вы получаете в больнице?

– Это огромный риск. Даже в стационаре. Сначала необходимо всестороннее обследование: сердце, почки, легкие… Нет, я не подпишусь.

– А разве у вас есть выбор, доктор? – Печально сказал Немаляев. – Делайте, что говорят.

Врач продолжал капризничать. Немаляев увеличил сумму до тридцати и пригрозил в случае отказа сжечь квартиру – вместе с семьей.

– Если все закончится неудачей… – тоскливо произнес доктор.

– Безусловно. Живым вас отсюда не выпустят. Я могу дать вам гарантии, но чего они будут стоить после моей смерти? Так что мы с вами одинаково заинтересованы.

– Когда последний раз пили? – Буркнул он.

– Пять дней без алкоголя.

– Заранее готовились? Вы, уважаемый, больны. Психически. Хотя, сейчас это модно. Утром завтракали?

– Само собой.

– Много съели-то?

– Так… Вообще, да.

– Прекрасно. Заблюете весь свой евроремонт.

– Это вас забавляет, доктор?

– Утверждает в мысли, что все люди равны. Поверьте, блевать икрой и перловой кашей – практически одно и то же. Сколько вы весите?

– Восемьдесят два.

– Возраст?

– Шестьдесят один.

Немаляев ответил еще на дюжину вопросов, часть из которых, как ему показалось, не имела к делу никакого отношения. Врач тем временем открыл чемодан и выложил часть своего хозяйства на стол. Шприцы и ампулы рядом с пачками долларов выглядели, как стандартная обложка детектива.

– Тридцать минут, – предупредил врач.

– Мало. За полчаса не успею.

Доктор посмотрел на него, как на летающую лошадь.

– Сорок, это максимум. Или нас обоих вынесут отсюда вперед ногами. Так, ложитесь на диван. Он у вас под пленочкой? Это хорошо.

– Почему?

– Отмывать легче. Работайте кулаком. Энергичней. Хорошие вены…

– Мне все это говорят. С детства.

– Просто вас хвалить больше не за что. – Доктор ввел толстую иглу и развязал резиновый жгут. – Не передумали?

– Нет…

Свет мгновенно погас. Немаляев увидел звезды – такими, какими их не видел никто. Крупные и близкие, словно яблоки на дереве, они не слепили, наоборот – дышали ледяным холодом, заставляя его сжиматься в комок и, главное, чувствовать себя комком. Точкой.

– Борис… Борис! Черных! Ты мне нужен!..

Немаляев не знал, действительно ли он кричит, или ему только кажется. Впрочем, это было не важно. Проваливаясь дальше, глубже, в самый холод, он преодолел ту черту, до которой еще хотелось вернуться, и теперь ни о чем не жалел…

Прежде, чем открыть глаза, он заслонил их ладонью – солнце стояло в самом зените. По небу неслись маленькие затейливые облака, но ветра совсем не чувствовалось. Под спиной, угодливо проминаясь, лежал шелковый песок. Впереди ласково бултыхалось бесконечное ярко-синее море.

Нет, это должен быть океан.

Он положил на лицо футболку и заставил себя задуматься. Против пляжа Немаляев не возражал, но все не мог сообразить, как здесь оказался. Он ожидал чего-то другого.

В сознании постепенно стала собираться мозаика, некое подобие объяснения, но пока это было слишком обрывочно и недостоверно.

Пляж – его собственность… Вон от тех пальм и до той скалы – все принадлежит ему. Бунгало из тонких узловатых стволов, крытое почерневшими листьями – явная стилизация, но в пейзаж вписывается идеально. Внутри – огромный холодильник с пивом, с местным отвратительным пивом…

Из леса выходит тропинка. Если по ней подняться на холм… правильно, его особняк. Два этажа, восемь комнат. Не дворец, но жить можно. Да, там он и живет. Не один. Племянница. Единственная, кого он успел вытащить из России. Людмила. Любимая дочь нелюбимой сестры. В истребителе оставалось только одно место, и ему пришлось выбирать.

Вон она, красавица. Желтая шапочка в лазурной воде. Дальтоникам этого не оценить. С брызгами поднимает руку и машет.

Немаляев махнул в ответ и глотнул из теплой бутылки. Какая красавица!

Он перекатился на живот и попытался вспомнить что-то еще.

Стена.

В доме на холме – Габриэль: шофер, повар и переводчик в одном лице. Вот, на полотенце, радиотелефон. Можно его вызвать. Нет, не то. Несущественно. Близко, совсем близко вертелось что-то важное. Именно это он из себя и вытягивал, но оно постоянно ускользало, пряталось в пустоте пропавших фрагментов. Он даже не мог сказать, как давно здесь находится. Особняк, бунгало, пляж. Спешный вылет с резервной полосы под Ростовом. Все – мелочи…

– Буэнос диас, сеньор Немаляев.

Он поднял голову, но увидел лишь матерчатые тапочки.

– Э…

– Не беспокойтесь, я говорю по-русски. Здравствуйте, Александр Александрович.

Немаляев перевернулся и сел. Перед ним стоял крепкий, но не накачанный мужчина в полосатых шортах. Под мышкой он держал доску для серфинга, в другой руке – бутылку пива, такого же, как у Немаляева. Здесь все пили одно и то же. Своеобразное проявление демократии.

– Хотел покататься, да погода подвела, – сказал незнакомец. – Штиль. Зачем только пер? – Он качнул доской и, улыбнувшись, опустился рядом.

– Это частные владения, – заявил Немаляев.

– Я знаю, Александр Александрович.

– Никакой я не Александр. И не Александрович, – процедил он, двигая к себе полотенце с телефоном. – Убирайтесь отсюда.

– Ну вот, – расстроился незнакомец. – То ищете встречи, то гоните.

– Я? С вами встречи?..

– Авантюры всякие затеваете. В вашем возрасте это опасно. Надеюсь, хоть под присмотром? Врач там есть?

– Там – это где? – Растерялся он, начиная, наконец, что-то припоминать.

– Там, где вы сейчас находитесь.

– Черных?!

– Зря вы собой рискуете…

Немаляев внимательно посмотрел на Бориса, потом оглянулся на пальмы, на океан, и вдруг осознал. Вот, что его смущало в этих тропиках. То, что их нет. Реальность – душная Москва, кабинет и укол.

– Что это за пляж? – Спросил он.

– Пансионат для военных преступников. Эквадор.

– Почему я здесь?

– О-о! Долгая история, и к делу она не относится. Она не про вас, Александр Александрович.

– Моя другая жизнь?

– Другая. – Черных улыбнулся и приветственно покивал купальщице. – Племянница? Хорошо, что вы ее вывезли. Сестре вашей, как и прочим родственникам, повезло меньше.

– На Родине опять репрессии?

– Вы что же, газет не читаете?

– Э-э…

– А, ясно. Вас, наверно, недостаточно умертвили. Ваше сознание там, где ему положено быть. Ну и ладно. Не нужно вам этих подробностей. Возвращайтесь к себе, Александр Александрович, и впредь со смертью не заигрывайте. Нехорошо это.

– А как же насчет «смерти нет»?

– Вы поняли, о чем я. Давайте-ка прощаться.

– Я хотел поговорить о ваших записях. – Немаляев не заметил, как перешел на «вы», от чего давно уже отвык. – Если принять все ваши постулаты, то теряется смысл.

– Смысл чего? – Лукаво прищурился Черных.

– Жизни.

– А он есть? Можно подумать, до того, как вы открыли тетрадь, он у вас был.

– Вера. В спасение, в бессмертную душу.

– Ну и верьте на здоровье. Разве я вам мешаю?

– Но если этих душ целая пропасть…

– Пропасть – еще мягко сказано. А вы отвечайте за себя, и все будет в порядке.

– Там у вас не совсем внятно. Про смерть. Ну, допустим, таких, как я, бесконечное множество. Но мы же все ровесники. Мы все состаримся и дадим дуба.

– Обязательно дадите, Александр Александрович, – со смехом заверил Борис. – Волнуетесь, куда душа ваша денется? Или души? Не знаю. Одно могу сказать наверняка: ничего не пропадает. Не пропадает зря, я имею в виду.

Черных устал держать доску на весу и, чтобы не поцарапать покрытия, аккуратно пристроил ее на коленях.

Наплававшись до изнеможения, Людмила вышла из воды и подцепила ногой полотенце.

– Дядя Саш, обедать пойдем?

– Ты иди, я попозже.

– Вы к нам присоединитесь? – Обратилась она к Борису.

– С удовольствием, но я не одет, – он показал взглядом на свои шорты и поправил сползающую доску.

– Да бросьте вы! – Людмила достала из ящика бутылку пива и, открыв винтовую крышку, не спеша побрела к лесу. – Габриэль накроет на троих. Без вас не начну.

– Восхитительная женщина, – вполголоса проговорил Черных. – Ради нее стоило…

– Что?

– Пока вы затаскивали ее в истребитель, на границе готовили перехватчики. Вы могли и не успеть.

– Это я помню… Что сейчас дома? Как там?

– Все нормально, Александр Александрович. Очередной выход из очередного кризиса.

– А Константин…

– Роговцев? Вы потому спрашиваете, что он, как и вы, осознал себя, верно? Только не в этом слое. Здесь он обычный человек. Мы с ним вместе работаем, а начальник у нас угадайте кто. Еремин, бывший сотник.

– И кто они теперь?

– Какая разница? Вы все не о том. Ведь не ради этого вы себя подвергли столь малоприятной процедуре.

– Ради совета.

– Как жить, да? – Усмехнулся Черных. – Как жить, зная, что вы…

– Вот-вот.

– Представьте себе учителя музыки, который по ночам пишет гениальные симфонии. Пишет, и не может никому показать. А утром идет в школу и вдалбливает сопливым оболтусам сольфеджио. Почему?

– Это его долг.

– Так чего вы от меня требуете? Вы сами на все ответили. Существует несколько миров, где вы стали президентом. У вас неплохо получается. Бывают, конечно, исключения, – добавил он, разгребая белый песок. – Здесь вы, признаться, наворотили. Вероятно, это русский способ выживания: довести себя до ручки, до самого края, а потом предпринимать титанические усилия. Чтоб с надрывом. Как у классика: чтоб кровь выступала из-под ногтей. По-другому нам скучно. А в итоге вы здесь, в Эквадоре, в компании, достойной виселицы. Если б у нас было побольше времени, я бы сводил вас на могилу Адольфа Шикльгрубера. Американские неонацисты поставили ему сногсшибательный памятник.

– Время кончается?

– Да, к сожалению. Вы не настолько здоровы, чтоб позволить себе час комы.

– Вы мне так ничего и не объяснили, – вздохнул Немаляев.

– Раз вы меня нашли, значит, сами все понимаете.

Борис встал и погладил доску для серфинга.

– Вы-то здесь кто? – Поинтересовался Немаляев.

– Обычный военный. Как и Костя, подчиненный Еремина. Еремина Петра Ивановича, народного комиссара ГБ.

Он развернул доску другой стороной, и Немаляев увидел, что к днищу приделан пистолет-пулемет с глушителем.

– Извините, Александр Александрович, служба. Скажите спасибо, что не ледоруб.

– Эх ты, сотник… – проронил он. – Людмилу не трогайте.

– Мы оставим ей один из ваших счетов в Колумбии и депозитную ячейку в Цюрихе. Нуждаться она не будет.

– Все раскопали…

– Служба, – повторил Черных, касаясь курка. – Долг. У вас – свой, у меня – свой.

– Похороните меня подальше. Подальше от того памятника, – попросил Немаляев, но это было уже не на пляже.

– Я не нотариус, я анестезиолог, – напомнил врач.

– А?..

– Где вас похоронят, мне все равно. Лежите смирно.

Доктор пощупал пульс, затем посмотрел ему в зрачки и потребовал пройтись по комнате. Немаляев уверенно встал, но тут же рухнул обратно.

– Тошнит?

– Вроде, порядок. Спасибо. Возьмите деньги, вас отвезут домой.

– Неужели не тошнит? – Удивился врач.

– Вам что, обидно?

Немаляев хотел добавить что-то еще, но в следующую секунду желудок вспух и выпрыгнул наружу.

Так паршиво ему не было никогда. Пища скоро кончилась, кончился и горький желудочный сок, а спазмы все продолжались, и в их силе угадывалось намерение вытащить через горло кишки. Голова кружилась так, будто он выпил два литра водки, а затылок он даже придерживал рукой – чтоб не раскололся от боли.

– Вот теперь порядок, – удовлетворенно произнес доктор. – Всего доброго.

Немаляев растекся по дивану, заклиная время идти быстрее. Врач не сказал, сколько это продлится, но он подозревал, что до самого вечера. А если до утра? Это невозможно, он не выдержит.

– Дядя Саша, ну что же вы! – Воскликнула вбежавшая в комнату Людмила. – Что вы творите?

– Живой, живой, – помахал он одной ладонью. – Все нормально. Ты иди, я попозже… Мне немножко отдохнуть…

– Я позову врача.

– Вот этого не надо, – закашлявшись, выдавил он.

Немаляев посмотрел на стол с пустыми ампулами и бессильно прикрыл глаза. Как плохо… как же ему плохо! И ведь ничего нового. Долг… Ну да, понятно. Что еще? Ах, черт… как паршиво! Потом, потом. Будет время осмыслить. Не сейчас. Долг. И ради этого?.. Что узнал? Что в одном слое сбежал из страны? А в другом стал хорошим президентом? Как в сказке. А что это – хороший президент? Ну и боль… Хороший – это какой? И как?.. с этими людьми… и с этой болью. Нет, не сейчас. Потом. Будет время. Без боли. Неужели правда? Неужели она когда-нибудь пройдет?! Не сейчас…