В секретаршах у профессора Крючковского ходила не старая грымза, какую ожидал увидеть Нуркин, а вполне миловидная девушка.

– Прошу вас, – сказала она, распахивая двустворчатую дверь, и Нуркин, благодарно склонив голову, прошел в кабинет.

Крючковский, сидевший, по-академически сцепив пальцы, встал и сделал шаг навстречу.

– Здравствуйте, очень рад, – произнес он и представился. – Николай Николаевич.

– Владислав Борисович, – ответно назвался Нуркин.

Они пожали руки, скорее формально, чем приязненно, и Крючковский вернулся на свое место в торце длинного стола. Нуркин выдвинул ближнее кресло и тоже сел.

Если с секретаршей он ошибся, то помещение было именно таким, каким он его представлял: плохо покрашенные стены, гнутые алюминиевые жалюзи и пара лобастых субъектов в золоченых рамках. Осколки имперского шика, подумал он. Последняя цитадель чистой науки.

Профессор, хоть и не носил бороды, кабинету вполне соответствовал. Прямая переносица, начинавшаяся от двух могучих морщин между бровями, упиралась в седые мохнатые усы. Остальное, кажется, было лишь дополнением: глаза, рот, щеки – все куда-то девалось и пряталось за героическими усищами. Костюмчик профессор носил вроде бы и новый, но сшитый по моде семидесятых, отчего возникало непреодолимое желание положить в его бледную ладонь немного мелочи.

– Э-э… Николай Николаевич… – с натугой выдавил Нуркин. – Я бы не позволил себе беспокоить столь занятого человека, как вы…

– Бросьте вы это, – скривился Крючковский. – Давайте сразу к делу.

– Согласен, – с облегчением сказал он. – У меня к вам есть одно предложение и несколько вопросов.

– Относительно предложения я могу догадаться. Только знаете, Владислав… Владислав Борисович, я далек от политики. Всю жизнь не участвовал ни в каких партиях, а уж под старость тем более не стану. Впрочем, весьма признателен, – спохватившись, добавил он. – Благодарю за доверие и…

– «И так далее», – со смехом подсказал Нуркин. – Понимаю. Конечно, я попросил о встрече вовсе не для этого. Вопросы… Вот, кстати, и они.

Он раскрыл кейс и выложил на стол толстый журнал в невзрачной обложке с блеклым заглавием «Вопросы общей психиатрии».

– «Вероятные причины ошибочного объяснения новейших процессов в массовом сознании», – без запинки воспроизвел Нуркин.

– О-о! – Польщенно молвил Крючковский. – Вы находите время для чтения моих статей?

– В перерывах между глумлением над демократическими святынями и раздачей презервативов, – откровенно высказался Нуркин. – Вы ведь меня за фигляра держите?

– Нет, почему же. Тут все достаточно ясно. Ваш расчет верен, и процентов семь-восемь на следующих выборах я вам гарантирую. Так что вас привело? А, статья. Ну, и?..

– В статье говорится о неверном диагнозе, который сейчас ставят направо и налево.

– «Ложная память», да. Точнее, это не болезнь, а лишь симптом, но… но там же все написано. Или вы желаете изучить данную тему глубже? Для этого необходимы фундаментальные знания.

– Нет, ложная память меня не интересует. Я хотел бы услышать от вас настоящую причину.

– Простите, не понял. Причину чего?

– Происходящего с людьми.

– Ах, вот оно что… Сомневаюсь, что это поможет вашей карьере.

– Николай Николаевич, забудьте о моей карьере. Я здесь как частное лицо. Пытливое и алчущее истины.

– С чего же вы взяли, что я ей владею, этой самой истиной?

– Помните прежний девиз? Критикуя – предлагай.

– Вы думаете, мне известна причина?

– Да, я так думаю. Во всяком случае, у вас есть версии. Это вытекает из текста.

– Гм, смотрите-ка… Читали внимательно. Вдвойне приятно. Коллеги еще не раскачались, а вы, не специалист, уже откликнулись. Но я должен повториться: методики, используемые в предвыборной борьбе, относятся к психологии макроколлектива, а это совсем другая наука. Мы же лечим больных, и никакой помощи в плане повышения рейтинга оказать не можем.

Он упер руки в столешницу и поднялся. Нуркин продолжал невозмутимо перелистывать журнал. Затылком он чувствовал недоумение Крючковского и от этого испытывал какую-то озорную школярскую радость.

– Я вас не агитировать пришел, Николай Николаевич, и не к сотрудничеству призывать. Меня беспокоит то, что творится последние месяц-два. Повальная шизофрения. Ссылки на экономические трудности несостоятельны, случаи во всем мире наблюдаются. Хотя, в неблагополучных странах интенсивность выше. Что с миром, профессор? – Обернувшись, спросил Нуркин. При этом он постарался, чтобы вопрос звучал как можно драматичней.

– Ух, настырный! – Воскликнул Крючковский и, наклонившись к селектору, молвил. – Кофе.

Пройдясь вдоль окон, он резко остановился и вперил в Нуркина проницательный, по его мнению, взгляд.

– Откровенно?..

– Да, профессор! – Жарко поддержал Нуркин.

– Гм, «что с миром»… Вы, Владислав… э-э…

– Просто Владислав, – разрешил он.

– Вы, Владислав, не по адресу. Про мир – это к физикам. Явление приобрело уже такие масштабы, что одним социальным напряжением его не объяснить. Это вы верно подметили. Россия, допустим – Албания, еще Уганда какая-нибудь… с нами все ясно. Но почему Бельгия? Почему Кувейт? Австралия?.. Видимо, причина сугубо материальна. Если патология и играет какую-то роль, то отнюдь не первостепенную. Что-то с миром. Вы совершенно правы.

В дверях появилась секретарша, и Крючковский умолк. Он отрешенно проследил за тем, как девушка ставит на стол поднос, как наливает в чашки из блестящего кофейника и как, умеренно виляя задом, удаляется.

– Так, о чем я?.. А! Ну что ж… Все это непохоже на шизофрению и уж конечно не имеет отношения к ложной памяти. Выдвигалось оригинальное определение – «немотивированная трансформация сознания», но и оно тоже хромает.

– Кем выдвигалось? – Невзначай осведомился Нуркин.

– Так, один… Талантливый человек, но уж очень необразованный. Да дело, в общем, не в названиях. «Расщепление», «замещение»… Сложность в том, что эти термины обозначают из-вест-но-е, – по слогам произнес Крючковский. – А мы столкнулись с неизвестным.

Нуркин отпил кофе и, вежливо причмокнув, вернул чашку на поднос. Кажется, бережливая девица насыпала в чайник растворимого.

– Если можно, подробнее о физических причинах, – попросил он. – В аспекте вашей специальности.

Крючковский, наконец, перестал расхаживать и сел.

– Подбиваете меня на дилетантские рассуждения о мироздании?

– В этой области мы с вами на равных, – лукаво сказал Нуркин.

– Хорошо. Что мы имеем? Десятки тысяч человек… да, уже десятки тысяч! Итак, все эти люди постепенно начинают осознавать в себе две разных личности. Появляются новые биографии – подробные, полноценные и, как правило, в той или иной степени вытесняющие память о настоящей жизни. Было бы их не много – и разговора нет. А так… Массовость! Вот камень преткновения. Болезнь? Возбудитель не найден. Остается предположить… – Крючковский замялся и исподлобья глянул на Нуркина.

– Я готов, профессор. Шокируйте.

– Вторая личность, развивающаяся в паци… э-э, в людях, не менее реальна, чем первая, если можно так выразиться – исконная. Иными словами, все эти «пришельцы» до поры где-то жили. Где и как? Тут я бессилен. Предлагайте любое: Марс, Альфа Центавра, Большая Медведица – не промахнетесь.

– Николай Николаевич, наши пришельцы говорят по-русски и никаких медведиц не помнят. Они с Земли.

– И опять вы правы. Тогда что? Другое измерение? Такой же бред.

– Истории пришельцев действительно подробны, но не всегда совпадают, – задумчиво проронил Нуркин.

– Значит, несколько измерений, – легко согласился Крючковский.

– Еще задачка: в прежней жизни все эти люди погибли.

– Тогда реинкарнация. Валите до кучи, уже не страшно.

– Не хотелось бы вас расстраивать, но такое можно услышать от любого мальчишки, особенно если он увлекается фантастикой. Я догадываюсь, что некоторые пытливые умы этой темой занимаются, и вы, как руководитель профильного института, должны быть в курсе.

– Есть такие, но уровень любительский. Профессионалы даже не берутся, знают, что не по зубам.

Крючковский залпом махнул остывший кофе, и Нуркин учтиво подлил ему из чайника.

– Про любителей, – напомнил он.

– Зачем вам всякую околесицу собирать? Ну, уж коли язык мне развязали… Ох, дипломат!.. Найдете вы его или нет – ваши трудности. Борис Черных. Самородок, а возможно, гениальный мистификатор. Либо то и другое вместе. Лично я с ним не знаком, но по свидетельствам сотрудников… сотрудниц, преимущественно, – выразительно уточнил он, – человек неординарный. «Трансформация сознания» – это его перл. Он много чего наизобретал. Для него психология – что детский конструктор: как на душу легло, так и слепил. Его теория крайне противоречива. Зато он первым обратил внимание на массовость… как бы ее… ну, видите, у нас даже и термина нет.

– Борис Черных… – повторил Нуркин. – Так, и что за теория?

– Ой, я не вникал. Что-то из той же области, из фантастической. Многослойность пространства, отражения какие-то… Якобы существует бесконечное число похожих миров, населенных одними и теми же людьми… Бред, конечно. Якобы при определенном э-э… усилии, что ли… можно по этим мирам передвигаться… Собственно, это находится далеко за рамками моей науки, да за рамками науки вообще. Если интересуетесь подобным мифотворчеством, найдите Черных и сами обо всем расспросите. Если еще найдете.

– А что такое?

– Представьте, сгинул. Он мне тоже нужен. Для другого, для другого, – быстро оговорился Крючковский. – Дал задание разыскать, вот, девочки названивают. Дома нет, у знакомых не объявлялся. Наверно, уехал куда-то. Импульсивная натура, что с него взять?

– Телефончик бы…

– А, это у секретарши возьмите.

– Вы не знаете, вел ли он какие-нибудь записи?

– Как ни странно, знаю. Обещал принести свои выкладки одному из начальников отдела. А в последний день пропал.

– Спасибо вам, Николай Николаевич. Когда я стану президентом, я вас не забуду. И вас, и ваш институт.

Нуркин поднялся и проверил хорошо ли закрыл замочки кейса.

– С семью процентами, и президентом? А я вас принял за человека здравомыслящего.

– Какие семь процентов?

– Ну, восемь. Больше вы не получите. И то – на первых выборах. На следующих провалитесь. Учтите, Владислав, маргинальный избиратель непостоянен.

– Мне не надо восемь процентов, профессор, – медленно сказал он. – Я заберу все сто.

– Как знаете, – грустно ответил Крючковский. – Сто, так сто. Когда мир окончательно рехнется… Ах, вы на это и рассчитываете? Все равно зря. Я, например, за вас голосовать не пойду. Уж извините.

– Никаких выборов не будет, это раз. И два: моей победы вы, к сожалению, не увидите. Уж простите.

– Почему? – Опешил он.

– Потому, – просто сказал Нуркин. – Много кофе вредно.

– Да я не…

Крючковский внезапно схватился за сердце и зашарил ладонью в поисках подлокотника. Нащупав кресло, он попытался в него опуститься, но потерял равновесие и рухнул на пол. Дернув ногами, он коротко захрипел и утих. У него изо рта вывалился сгусток белой пены и, упав на вытертый коврик, превратился в сырое пятно.

– Врача! – Крикнул Нуркин.

В кабинет вбежала секретарша, за ней еще несколько женщин – все начали рассыпать таблетки, таскать воду и размахивать над головой Крючковского какими-то папками. Нуркин с минуту посмотрел на эту бесполезную суету и, поймав секретаршу у ее стола, попросил телефон Бориса Черных.

– Подождать не можете? – Гневно воскликнула она.

– Это профессор ваш подождет, а у меня еще дела.

Оказавшись на улице, он сел в темно-синее «Вольво», по словам Немаляева – заговоренное от снайперов, прослушки и прочих напастей. Линкольн, дарованный Широкову в качестве выходного пособия, ему нравился больше, но требования безопасности диктовали свое.

– Зажигалка есть? – Спросил он у водителя.

– Прикуриватель, Владислав Борисович.

– Я сказал: зажигалка, – стальным голосом произнес Нуркин.

Особых претензий у него к шоферу не было, но кадры следовало держать в узде.

Малый не обижался. С тех пор, как он уволился из гаража при Министерстве здравоохранения, его зарплата взлетала все выше и выше, и босс обещал прибавить еще. Босса он боготворил.

Он протянул Нуркину зажигалку, но тот, вместо того, чтобы ее взять, вручил шоферу маленький прозрачный пакетик с надорванным краем. Пакетик был пуст, но в углах еще оставались крупицы розоватого порошка.

– Сожги, – приказал Нуркин.

Полиэтилен обещал закоптить весь салон, но возражать водитель не решился.

Удостоверившись, что пакет сгорел полностью, Нуркин поднял массивную трубку спутникового телефона и набрал кодовый двенадцатизначный номер.

– Сашок, привет. Я у него был… Да… Сам справился… Хватит дребезжать! Замяли. Я сейчас еду к себе, ты бы подскочил… А ты постарайся… Да, есть, ради чего… Давай… И коньячку выпьем.

Водитель догадывался, кому звонил Нуркин. То, что босс называл вора в законе Сашком и говорил ему «подскочи», приближало его к высшей касте Посвященных. Вместе с начальством поднимался и он, «вечный путник, воин дороги», как выразился однажды босс. Быть воином водителю нравилось.

В Южное Бутово они вернулись к четырем. Машина Немаляева и джип сопровождения уже стояли возле дома. Охранник авторитета дал понять, что принял к сведению, и приложил ко рту рацию.

– У меня тоже новости, – сказал Немаляев, доставая из бара бутылку «Праздничного».

– Начинай.

– Я тебе рассказывал, что мы держим местную семью сотника, жену и сына. Так вот, недавно его отпрыск ушел.

– Как это «ушел»? – Замер с рюмкой Нуркин.

– Громко хлопнув дверью. У меня потери. Трое. Лучшие люди.

– Лучшие люди? Он же несовершеннолетний!

– В том-то и беда.

– Думаешь, его перекинуло?

– Первым делом он придушил свою маман.

– Нехорошо. Нашли?

– Трудимся, но надежды мало. Владя, этот юноша – настоящий эксперт. Зубр. По почерку что-то вроде диверсионно-разведывательного подразделения.

– Надо было стеречь как следует.

– Ты не видел нашу гостиницу! Пять метров под землю, восемь телекамер, сплошной бетон. Лучше стерегут только на Лубянке.

– Какая еще Лубянка? Мы же ее переименовали… Тьфу, да.

– Короче, одной базы мы лишились. Теперь они знают, где она находится.

– «Они»?

– Сойдутся, Влад, – мрачно сказал Немаляев. – Вопрос времени, не более. По принципу «враг моего врага – мой друг».

– Ничего, и у нас пополнение будет. Мне утром Кокошин звонил. Теперь он с нами. Завтра вылетает из Мурманска. Надо встретить, устроить, как положено.

– Кокошин мне несимпатичен. Но на безрыбье… Что у тебя с профессором?

Нуркин устроил чемоданчик на подлокотнике и щелкнул замками.

– Профессор ничего не понял, чрезмерное образование не позволило. Но у него другой человечек есть, вот он смышленый. Некто Черных. Вот, слушай.

Он достал из кейса диктофон и, перемотав кассету, поставил его на столик перед Немаляевым.

– И откуда в тебе эти шпионские навыки?

Нуркин, не ответив, пошел переодеваться. Когда он вернулся – в шортах и замшевых шлепанцах, Немаляев хмуро попивал сок.

– Я на ускоренной прокрутил, – сказал он. – Старого гриба можно было и не трогать.

– Ты все усек?

– Про Бориса – не очень. Кто такой? Что за теория? А особенно про перемещения. Это не шутка?

– Вот и выясним. Пусть работает на нас. Установи адрес и пошли туда кого-нибудь. Чтоб без шума.

– А если действительно?.. – Неожиданно загорелся Немаляев. – Если можно самостоятельно переходить из одного слоя в другой!..

– Нахрена? Нам бы здесь устроиться.

– Приземленный ты человек, Владя.

– Рано в небо взмывать, дорогой мой. Сначала здесь, на грешной, порядок наведем. А, как жизнь наладится, тогда и помечтаем.

Он поднял рюмку и, вдохнув аромат, блаженно прикрыл глаза. Немаляев наблюдал за ним со смешанным чувством любопытства и сожаления. Кажется, премьер искренне верил, что люди жаждут его Порядка. На Родине он рассуждал рациональней.

Немаляев сдержанно улыбнулся и глотнул сока. Должность отца нации все еще оставалась вакантной, а конкурс был не таким уж и большим – двое на одно место.

Константин оторвал голову от подушки и пригляделся.

– Ты не спишь? – Шепотом спросил он.

Человек, сидевший за столом, был почти не виден. В зеленоватом мраке дежурного освещения угадывался лишь короткий ежик стальных волос и твердый подбородок, но этого было достаточно. Борис отложил книгу и, зевнув, сделал несколько энергичных махов локтями.

– Я на службе, маньяк.

– Не называй меня маньяком.

– Слово «киллер» мне не нравится, а остальные тебе не идут.

– Брось. Ты все понимаешь.

– Стечение обстоятельств, – печально покивал Борис. – Никто не виноват. Конечно. Морозовой звонить?

– Ты спятил?

– А что? Другая тень стучит – успевай записывать. Человек сто уже по его наводке прихватили. Ополченцы, сочувствующие… Конспиративные хаты, склады оружия, снайперские точки… Члены правительства, разумеется. Эти первыми пошли.

– Какая тень? О чем ты? Тот, который раскололся? Он – моя тень?!

– Не твоя. Вообще ничья. И ты – тоже. И я. Все.

– Так не бывает.

– Валенок… – пренебрежительно бросил Борис. Затем взял книгу, но тут же захлопнул. – Валенок, вот ты кто! Тебе такая удача выпала – один шанс из… из каких-то триллионов! Не триллионов даже – из бесконечности! Ты избранный. И вместо того, чтобы осознать себя частью…

– Подумаешь, – буркнул Костя. – У нас этими избранными уже все психушки забиты.

– Началось, да? – Обрадовался Борис. – Ничего, с больницами горячка прекратится. Разберутся и выпустят. Потому, что поймут: это не болезнь. Это – прозрение!

– Слушай, а ты не мог бы ту тень как-нибудь того?.. – Буднично спросил Костя. – Слишком она болтливая.

– Ты напрасно говоришь о ней в третьем лице. Она и есть ты, только из другого слоя. А тело у вас общее. Вернее, у каждого собственное – в разных слоях, но здесь вы делите одно.

– В смысле, на этой кровати то я проснусь, то он? Как же ты нас различаешь?

– Проще простого. Та тень со мной не здоровается. Она хоть и падаль, а горла мне не резала.

– Опять за свое…

– За свое, Костя, за свое. За то, что ты у меня отнял, – раз и навсегда.

– Ты ведь живой. Ни шрама, ни царапины.

– Хочешь посмотреть, какой я живой, – загляни в багажник «Форда». Ах, да, вы же меня закопали. И где?

– В лесу под Фрязино, – потупился Константин.

– Подонки… А машина? Так на ней и ездите?

– Помыли, – ответил он, кусая губу. – А за деньги спасибо, они нам пригодятся.

– Гуляйте, маньяки…

Борис поднялся и, бесшумно пройдя по палате, приоткрыл дверь. На пол легла полоска белого света – длинная, до самой стены. До угла, где, осторожно прислонившись к кафелю, стоял АКСУ.

В коридоре слышались шаги часового, неторопливые, как тиканье ходиков. Где-то хохотали медсестры, но это уже совсем далеко, скорее всего, на нижнем этаже. Больше – ни звука.

Старший лейтенант Черных перекинулся с охранником парой необязательных фраз и вернулся к столу.

– Борис… – нерешительно молвил Костя. – Эти тени… ты тогда говорил, что их много. Меня, тебя… Как мы все?.. И где?

– Школьный курс геометрии помнишь? – Строго спросил он.

– В общих чертах…

– Сколько на прямой помещается точек?

– Сколько угодно.

– Правильно. А на плоскости – прямых? А этих самых плоскостей в пространстве?

– Ну, ясно, развивай дальше.

– Теперь вообрази пространство с четырьмя координатами. Сможешь?

– Я постараюсь.

– Не тужься, это в голове не укладывается. Но, допустим, оно существует…

– Точно существует, или «допустим»?

– Не важно. Важно вот, что: если бы оно существовало, то наших трехмерных миров в нем поместилось бы бесконечное множество.

– Слоями?

– Слоями, кирпичиками – уж не знаю, как они там сложены. Но это голая идея, пощупать ее невозможно. Точки ползают по прямой и не видят, что рядом нарисована такая же прямая.

– Но иногда на нее перепрыгивают?

– Перепрыгивают, – подтвердил Борис. – Не веришь – позову Морозову, которую ты казнил.

– Верю, – вздохнул Константин. – Значит, миров много, и все – похожи? И в каждом я живу?

– Это мне неизвестно. Может, где-нибудь ты и не родился. Или в детстве погиб. Или еще что. Но тех миров, где ты есть, тоже достаточно. Ну, не ты лично, не Костя-маньяк. Тени. Они разные. Одна из них – учитель географии. Хотя, это в прошлом.

– Я ее… подмял под себя? Задавил интеллектом?

– Интеллектом? – Хмыкнул Борис. – Вот «задавил» – это ты верно.

– А здесь что осталось?

– А ничего. Пустышка. Вы ее по очереди наполнять будете. Пока она не протухнет.

Константин покосился на французский комплекс – сволочные аппараты работали без сбоев и могли продержать тело в полуживом состоянии довольно долго. Посторонние тени еще не раз влезут в эту оболочку, а сколько они успеют набрехать!.. Костя обозлился: ведь это же он, Константин Роговцев! Тело принадлежит одному ему – пусть с дырками в легких, с заштопанными кишками, с отказавшим сердцем… Но это его собственность!

Географ мог бы сказать то же самое, подумал он, остывая. Кроме того, мразь, сдающая Ополчение, тоже – Константин Роговцев.

– Эй, ты, точка…

Борис заложил страницу пальцем и вопросительно посмотрел поверх книги.

– Ты ведь сюда попал не случайно, – сказал Костя. – Зачем? Поквитаться хотел?

– Не суди по себе. Мне здесь комфортно, вот и все.

– Служить в Гвардии?! – Вскинулся Константин. – Да ты хоть знаешь…

– До фени, – перебил его Борис. – Искать справедливости – это для таких маньяков, как ты. Скольких ты ухлопал за свои тридцать лет? И все – во имя счастья.

– Тебя что, агитировать подослали?

– Это ни к чему. Здоровья у тебя – кот наплакал. Скоро отрубишься на сутки-двое, а место напарничек твой займет. Его агитировать не надо, он и без того барабанит исправно.

– Слушай, гуру хренов… Убей ты меня. Прошу! Давай договор: ты меня здесь кончаешь, а я тебя там хороню по-человечески. Перевезу на кладбище, крест поставлю. Честное слово! А хочешь памятник из мрамора? И гроб с золотыми ручками! А?

– Не мешай мне читать.

Костя уставился в потолок. Стенные плафоны рассеивали свет книзу, и подвесные панели были похожи на беззвездное небо. От нечего делать он промурлыкал несколько популярных мелодий и, все так же глядя вверх, сказал:

– Странно… Я жену свою встретил. Ее тоже… того. Представляешь, у них там кланы – горняцкий, мануфактурный… черт-те что.

– Видал я этот мирок. Не слишком уютно.

– Ты там, небось, люмпеном каким-нибудь числишься, вот тебе и неуютно.

– А супруга твоя?

– В бригадирах ходила.

– Пока не грохнули, – спокойно добавил Борис.

– А где ты еще был?

– Шесть слоев посмотрел, потом надоело. Особой разницы нет.

– Все шесть – дерьмо?

– Нормально, – пожал он плечами. – Люди везде живут.

– Философия растения.

Борис не возражал, но и за книгу браться не торопился. Костя догадывался, что убиенный психолог чего-то от него ждет – ведь неспроста же, в самом деле, он выбрал слой с Борисом-ментом, но вот чего конкретно…

– И хочется, и колется, да? – Спросил Константин. – Надо поделиться своей гениальность, а не с кем. Так поделись же, не томи душу!

– Рано тебе еще, маньяк. Может, потом как-нибудь. А может, никогда.

– Трудно это – сознательно перескакивать в другой мир?

– Переключаться, я так это называю. Все равно что галстук завязать. Элементарно – когда умеешь.

Он хотел сказать что-то еще, но из его угла неожиданно донесся короткий писк рации.

– Да?.. Понял. Отбой. Все, теряй сознание, – велел он Константину. – Сиделка идет.

– А спровадить нельзя?

– Я и так ее на час к подружкам отсылал. Заложит. А у меня выслуга, следующая звездочка на подходе.

Дверь открылась, и в палату вплыло светлое пятно. Костя настолько привык к темноте, что халат ему казался почти ослепительным.

– Больной в порядке? Воды не просил?

– Женщину требовал, – сказал Борис. – У него из всего организма только один орган уцелел.

– Половой? – Хихикнула девушка. – А что, это мы можем.

Константин сквозь прищуренные веки заметил, как светлое пятно разделилось пополам – посередине осталось что-то гибкое, смуглое, с белым треугольником на уровне бедер.

– Гляди, реагирует! – Воскликнула медсестра. – Нет, Борь, кроме шуток! Пульс участился! А теперь?

Халат заколыхался. Костя приказал себе не смотреть и не думать, но глаза сами собой выкатывались и лезли вперед. Девушка подошла вплотную, и он увидел, что белый треугольник болтается у нее в руке, а там, где он был…

Отвернуться бы, с тоской подумал Костя. Так ведь не пошевелишься…

– Мамочки! Борька! Это ж научная революция! У него давление подскочило!

– На тебя у всех подскакивает. Хватит над трупом глумиться, за это статья есть. Лучше иди сюда.

Сестричка развернулась и приблизилась к Борису. Костя, наконец, заставил себя зажмуриться, но заткнуть уши было невозможно, и ему пришлось выслушать все – от первого скрипа кожаного ремня до последнего «аааххххх», который девушка произнесла так, что он чуть не спрыгнул с койки.

– Как там наш больной? – Спросила она, отдышавшись.

Из угла прошлепали босые пятки, и Константин ощутил склоняющееся над ним тепло.

– Ой, мамочки! Помирает! Борька, у него же пульс!.. Жми на вызов! Где мои трусы? Да погоди, дай одеться. Дотрахалась, дура! Да одевайся, не сиди! Ой, мамочки, что будет…

То ли под впечатлением ее паники, то ли от настоящего приступа Костя постепенно перестал чувствовать тело – сначала конечности и торс, затем голову. Какое-то время он еще контролировал мимику, потом просто знал, что у него есть лицо, потом лишился и этого. Его неодолимо тянуло вверх, под потолок, к беззвездному небу. Оторвавшись от задыхающейся оболочки, он хладнокровно осмотрел палату – с высоты она почему-то виделась освещенной.

– Фу, стабилизировался, – проговорила медсестра. – Ты врача вызвал?

– Не-а.

– Почему?

– Да я подумал: сдохнет – невелика потеря.

– Только не в мою смену! – Суеверно бросила она.

Костю продолжало выталкивать, пока потолок не разомкнулся и не пропустил его сквозь себя. Выше почему-то был не чердак и не жаркий московский воздух, а какие-то пыльные тряпки. Шторы. И прохладная труба с наручниками.