Когда я объяснил этим ребятам, чего от них жду, их лица стали на миг напряженными, словно у актеров-любителей, которых определили на главные роли в мыльной опере для миллионов. Но потом стало ясно, что дело свое они знают отменно, а говорливость естественным образом послужила клапаном, через который они стравливали напряжение.

Я слушал, потом предложил показать, как действовала та смена, которая сбила Джина. Оказалось, что выстрел на таком расстоянии и с такими малыми данными по цели был своего рода искусством. И хотя между разными сменами существовало соперничество, старший стал нахваливать конкурентов, с первой же ракеты отправивших Джина в небытие. Я только кивал да мельком улыбался, поощряя такую невиданную объективность.

По ходу подтвердилась моя догадка, что люди тут сменялись на сутки через двое, а вот охранники-тролли оставались на посту в течение месяцев или даже лет. Поэтому, играя следователя до конца, я предложил и троллям обозначить свои перемещения в тот момент, когда был произведен интересующий меня выстрел. В общем, это в самом деле было похоже на любительский спектакль. Вот только концовку его я собирался сыграть по своему. И вполне профессионально.

Оказалось, что тролли любили смотреть, как «их» ракеты сбивали условную или реальную цель. Конечно, чаще условную, ну, а тот ракетоплан они и вовсе пропустить не могли, потому что даже с их ограниченным пониманием мира сообразили, что это было настоящим убийством. А такого ни один тролль в здравом уме не пропустит. Для меня эта манера поведения была находкой. В самом деле, их головы почти соприкасались над смотровой панелью, лучше не придумаешь, даже если бы я сам заказывал их расстановку.

Потом я походил по комнатухе, осматриваясь последний раз перед тем, как начать работать. Панель, около которой собрались тролли, чем-то показалась мне знакомой. Кажется, именно ее изображение распечатали в газетах, когда пытались доказать несомненность моей смерти.

Я попросил сделать для меня копии разных фаз подлета ракеты к цели, и пока компьютер извлекал из своей почти бездонной памяти эту информацию, пока выводил ее на принтер, я смотрел на часы. Вертушка с Джарвиновым, который собрался отвалить на пару-тройку деньков в свое имение на Оке, почти наверняка выползала из ангара на правительственном аэродроме в Тушино. Еще через четверть часа она будет в воздухе, если я все правильно прочитал в сознании Нетопыря.

Вообще, привязывать свои действия к этому полету Джарвинова из Москвы до Террасного заповедника, который должен был продлиться не больше двадцати с небольшим минут, было очень рискованно. Совсем не обязательно у меня должно было все получиться так, как мне хотелось, и тем более могло не вместиться в этот очень короткий промежуток времени. Но я был уверен, если мне не удастся провернуть все так, как я задумал, потом очень долго не возникнет удобного момента для серьезного удара. Просто потому, что противник снова будет настороже, начнет охотиться за мной. Может, они даже догадаются, что там они «сняли» в ракетоплане Джина, моего сокамерника…

– Ладно, – решил я, решительно осматриваясь по сторонам, – прошу проделать все еще раз, с самого начала, с перемещениями, а я запишу ваши комментарии на диктофон. Надеюсь, у вас такой аппаратик имеется?

Диктофон нашелся, без этого тут иные операции не проводились. Только не маленький, а стационарный. Тогда я принялся выбивать по связи у командира базы разрешение вынести отсюда кассету. Командир поупирался, но я даже был рад этому, за разговорами прошло ровно столько времени, сколько мне было нужно.

В общем, разрешение я получил, но именно к тому моменту, когда вертолет с Джарвиновым поднялся в воздух. Об этом тут же доложила старшему смены девица. Ребятам на время стало не до меня. Я сделал вид, что расстроен тем, что приходится терять время впустую, но делать нечего, база потому и была заведена Гегуленом, чтобы обеспечивать его безопасность, то есть «вести» его во время всех перелетов и страховать от возможного нападения с воздуха. И если от выстрела с земли защититься было невозможно, хотя бы потому, что слишком мало времени проходило от выстрела до теоретического попадания, то нападение воздушного агрессора вполне можно было блокировать.

Кстати, выстрела с земли, в противовес многим сериалам о работе спецслужб, можно было почти не опасаться, потому что ни один вертолет с пассажиром такого ранга никогда не ходит по одному и тому же маршруту дважды. А все зоны отлета и прилета, которые теоретически невозможно было миновать, были закрыты так, что там не то что лишнего человека, слишком подозрительных уток, кажется, уничтожали. И правильно делали, под утку много чего можно замаскировать.

Итак, смена стала проводить штатные работы, щелкать тумблерами, переговариваться с вертушкой, разглядывать мониторы и отдавать резковатые, понятные только им команды. Я поднялся со стула, на котором просидел последний час, вздохнул, потянулся. Сказал, хотя никто меня особенно и не слушал:

– Ладно, работайте, видно, ничего не поделаешь.

Интерес ко мне не проявляли даже тролли. Я походил вдоль стены с дверью в туалет, потом заглянул туда, словно бы без особой надобности зашел. Дверка могла быть и менее прозрачной, но на таких базах человека обеспечивали одиночеством скорее психологически, чем реально. Кроме того, другого помещения для того, что я задумал, в моем распоряжении все равно не было.

Передернувшись от ожидания очень неприятных ощущений, я проверил ногти на больших пальцах обеих рук. Обычно я состригаю все ногти так, что мои руки походили скорее на пианистические или хирургические приспособления, чем на клешни опера. Но на этот раз я приклеил к ногтям два острых, как когти, прозрачных пластмассовых резачка. Найти их в доме Виктора Степановича труда не составляло, в некоторых случаях они рассматривались как оружие. В самом деле, ловкий человек мог таким коготком вскрыть противнику яремную вену быстрее, чем стрекоза взмахнет крыльями.

Потом, распахнув комбинезон и приспустив его почти до бедер, используя попеременно то один коготь, то другой, втайне молясь, чтобы они не отвалились и не затупились раньше времени, я начал резать кожу на своем боку с фальшивыми жировыми складками, которые я должен был себе «натечь», чтобы имитировать Нетопыря. Кровь потекла почти сразу, и было ее непривычно много, она здорово испачкала снежный комбинезон, и это разом лишило меня всех способов маскировки. Кроме того, от боли я вспотел так, что мое одеяние прилипло к спине, а от подмышек стали расходиться влажные полукруги.

И все-таки я резал дальше, даже захватывая немного мяса, потому что, как выяснилось, ушел в сторону от того направления, которого должен был придерживаться. Потому как от постоянной боли, которую вызывал зарощенный в тело кастет, я вообще перестал понимать, где он находится. Или он сам как-то переместился на новое место. Потом я запустил в себя два пальца, нащупал теплый и скользкий от крови пластик и начал с кровью выдирать его из себя.

Как я его туда зарастил – один бог ведает, но выдирать, кажется, было еще больнее. А может, весь этот бок просто наболел, как говорят врачи, особенно зубные, и значит, прикоснуться к этому месту было невмоготу, а уж резать по-живому и выдирать эту штуку – тем более. Но без него я обойтись не мог, пришлось постараться.

Если бы кастет был металлический, меня бы не пропустила автоматика, та самая клемма на потолке, которая открылась за диафрагмой. Но я знал, что делаю, когда заказывал пластмассовый механизм. Правда, они очень ненадежные, отказывают часто, даже единственную обойму дострелить до упора проблематично, но об этом сейчас лучше было не думать. Когда начинаешь вспоминать о ненадежном оружии – хоть волком вой.

В общем, все получилось, как я и рассчитывал. Кастет оказался-таки у меня в руках, промокнуть кровь и перевязать рану одним из полотенец было делом полминуты. Потом я сполоснулся над раковиной, чтобы поскорее избавиться от болевого шока. Кроме прочего, мне еще следовало спешить, Джарвинов был в воздухе, и у меня оставалось все меньше времени. Перед тем как выйти из сортира, я спрятал руку с оружием под второе полотенце, которым только что вытерся, оно показалось мне самым большим, а это сейчас было немаловажно.

И именно сейчас, кутая вооруженную левую руку в складки, которые могли бы не очень внимательному наблюдателю показаться естественными, мне вдруг подумалось, что фразочка о несуществующих неуязвимых индивидах, скорее всего, может быть отнесена и ко мне тоже. Это было что-то новое, и настолько, что я даже замер, обдумывая свежую идею.

Итак, неуязвимых не существует. Но включая меня самого. И как я об этом раньше не догадывался? Может, потому и вел себя так уверенно?

А как, спросил я себя, дело обстоит на самом деле? И решил, что сейчас об этом теоретизировать некогда, времени в самом деле осталось не очень много. Лучше всего было проверить эту глубокую идею практикой. Да у меня и выхода, кажется, другого не осталось.