Часть VI
ВОЙНА БЕЗ НАДЕЖДЫ (Стойкость обреченных)

Когда Ростах пришел в себя, ему показалось, что подобное с ним уже когда-то происходило. В палате было тихо, из окна на него вполне дружелюбно смотрел земной тополь, он бы, конечно, нашел зрелище получше, если бы сам выбирал место, где произрастать. А впрочем, все было объяснимо, это была палата для очень тяжелых больных, как на послеэффекте понял Рост, прочитав мысли мамы, которая неподалеку сидела в раскладном кресле, вроде шезлонга. Так что тополь привык и не к такому.

Как в детстве, Рост потянулся к этой женщине, которая была его мамой, она тут же вскочила, ему даже говорить ничего не пришлось... И тут же у Ростика возникло темное, завистливое и тяжелое чувство, потому что еще как минимум двое — Машка и Пашка — могли претендовать на этот жест с большим основанием, ведь они были совсем маленькими... Но потом он вспомнил, что его маме тоже нужно кого-то любить, о ком-то заботиться — так уж устроены женщины, с этим ничего не поделаешь, — и попытался себя устыдить. То, что мама нашла себе другого мужа, достойного и умного, кого в больнице за глаза величали «богом», конечно, с маленькой буквы, должно было бы ему нравиться... Но почему-то не нравилось.

И все-таки зачем она так поступила?.. Он попытался вспомнить своих жен, которых было две, причем из странного племени аймихо, вспомнил свою первую жену, Любаню... Потом Еву... У них был разный вкус поцелуев, разный запах, каждая ему нравилась наособицу, и он не знал, как это перевести в слова. У него еще осталась прежняя потребность переводить в слова то, что он чувствовал, хотя он уже смутно ощущал, что это неправильно. Вдруг он затосковал о дочке, которая бы понимала его, подавала ему воду и была справедливой по женскому счету, то есть никуда не хотела уходить... Но ее тоже пришлось бы отдавать замуж, ей пришлось бы подыскивать мужа... Ростик уже знал, что теперь у него будут дочери, которых он будет очень ревновать к их мужьям. Это сделало его более покладистым по отношению ко всем женщинам мира. Он даже расстроился из-за этой своей уступчивости, но знал — это правильно, более честно, чем накладывать собственнические ощущения даже на маму.

А потом случилось почти чудо — в поле его зрения попали сразу две его девушки, Ева и Любаня. Между ними было что-то странное, какое-то соперничество, каждая из них считала, что имеет больше прав на то, что лежало перед ними. Каждая считала, что Рост еще годен на какое-то особенное ощущение их женственности... Если бы они понимали его в достаточной мере, они бы знали, что он их понимает, но ни на что не годен.

Рост был пустой, словно ему стало лет пятьдесят. Но, как это всегда и бывает, мир возвращался к нему с молчаливым требованием женщин подниматься, чтобы они не испытывали боли... Это было почти эгоистично, если бы не было так привычно для женщин, с их тайным смыслом, с их всегда заряженной, приведенной в боевое дежурство страстью. Ева сказала ему, потому что была более здравая, более обстрелянная и более поздняя его подруга:

— Рост, ты ни на что не годен.

Мама, которая помнила его все-таки еще раньше, когда он только учился ходить и говорить, почти нежно произнесла:

— Наоборот, он у нас умница... Такого наплел, что мне даже удивительно стало — неужели это мой сын?

— Ты... — ему стоило большого труда, чтобы разле пить ссохшиеся губы, — ты ведь ничего не понимала?

Лишь после этого он осознал, что фраза может показаться грубой. Ева, которая все-таки была воинственной девицей, пояснила, обращаясь не столько к нему, сколько к себе:

— Слабоват ты оказался... И почему все решили, что ты со своими прозрениями — единственный?

— Так и есть... Понимаешь, я не предсказывал и не советовал. — Росту стало проще говорить, но ему не нравилось, что они смотрят на него с сомнением. — Я выстраивал будущее.

Мама тут же оказалась рядом, по-врачебному отвела веки на глазах, оповестила:

— Не бредит, пожалуй, почти нормален.

— Рост, — решительно спросила Ева, — много народу погибнет?

— Из наших — почти все.

— Вот уж не уверена, — железным голосом произнесла Ева, посмотрела на Любаню и вдруг, внутренне сдавшись, ушла из палаты. Она его по-прежнему любила, хотя Рост теперь знал, много чего у нее было и с другими, но его она рассматривала как бы в особом свете, если так можно сказать, — из другой оптики.

А вот мама понимала, что он еще почти в том же странном состоянии, которое на него навели аймихо, поэтому ласково, даже подлизываясь, спросила:

— Ростик, ты уверен в том, что говорил... тогда?

Он понял ее, хотя ему уже пришлось сосредоточиться, чтобы понять, она спрашивает не о себе и не о нем даже, а о других своих детях, о том, каким будет мир, в котором им предстоит жить.

— Они идут не разрушать. — Язык у него плохо ворочался во рту, Любаня сразу же поднесла к нему большую, плоскую, как блюдечко, плошку с водой. Он глотнул тепловатой воды, продолжил: — Раньше они хотели просто подчинить нас, влить в свою систему. Теперь, после гибели пауков, они собираются только убивать. Понимаешь, они нас боятся... — Все-таки говорить было больно, его голос как-то неправильно отдавался в голове и груди. — Очень боятся. Интересно — почему?

Он попытался ответить на вопрос, который сам себе и задал, но сознание по-прежнему оставалось каким-то отмороженным, словно он заледенел в снежной пустыне, и эти женщины не выходили его, как могли бы... После напитка аймихо ничего не помогало, или дело было не в напитке, а в том, что он увидел и понял с его помощью.

— Как оказалось, очень уж вы здорово тут сражались, — почти увещевательно пояснила мама и тоже ушла. Она спешила передать кому-то, что Рост постепенно возвращается, что он не впал в маразм, как некогда Антон. Все-таки медицинского в ней слишком много, решил Рост, но не стал это мнение озвучивать, потому что рядом осталась еще и Любаня, тоже во врачебном халате.

А она вдруг показалась очень красивой... Незнакомой, таинственной, могущественной, искренней, повелительной и взрослой. Это заставляло робеть и любить ее еще больше, чем прежде. Рост протянул к ней руку.

— Я скучал.

— Привык к многоженству, вот и строишь глазки.

Она отвернулась. Тогда он попытался уснуть, а когда проснулся, стал подниматься. Нужно было торопиться, уж очень мало осталось времени, чтобы подготовиться к этой безнадежной войне.

Но еще, прежде чем проснуться, Рост понял, люди и без него работают. Причем правильно, делают то самое, что и следовало сделать.

Его выздоровление оказалось не очень-то быстрым, но уже к полудню следующего дня он приказал Ладе перенести себя в Одессу, которая становилась в этих условиях новым центром сопротивления. Лада подняла тот маленький гравилет, в котором Ростик уже привык летать и где решился занять место второго пилота, а когда одолели больше половины пути, вдруг завздыхала:

— Эх, возила я тебя, командир, по-разному... Но так возить, как сейчас, еще не приходилось... Ты бы на себя в зеркало посмотрел. — И достала из полетного планшета зеркальце величиной с ладошку, изготовлен ное на Земле.

Ростик посмотрел: да, видок был еще тот — круги под глазами, словно он только что вышел из боксерского поединка... Но его глаза так горели, что, случись ему увидеть это у другого, он бы обращался с таким человеком самым аккуратным образом. А Рост и не знал, что стал таким... маловразумительным. Он проворчал:

— Лада, ты бы вместо зеркала лишнюю обойму патронов с собой носила.

— Тебя забыла спросить, — буркнула девица в своем привычном духе, и оба разом успокоились.

Теперь Ростик очень отчетливо, уже не на прежнем своем всезнании, а просто по-человечески понял: эта девушка готовится к чему-то такому, чего ему не осознать никогда, выпей он хоть целое озеро пойла аймихо. С этим оставалось только примириться.

— Знаешь, Лада, — проговорил он вдруг, — когда я вернусь, ты по-прежнему будешь здесь.

— Куда ты собрался, командир?

— Не знаю, но я... — (как тяжело было Ростику это произнести!), — я вернусь.

— Уверена, что ты уцелеешь, — сказала Лада, и Рост понял: она думает, что он поведет за собой бойцов на новую войну и все равно вернется.

Но Рост почему-то был уверен, что все обернется иначе, не так, как думала эта вполне честная и искренняя девушка. А Лада налегла на рычаги в полную силу и вдруг совсем не к месту небрежно оповестила:

— Такая работа головой — не полезна.

В общем, она везла Ростика, словно мешок с сеном, он даже задремал немного, хотя и понимал, где и почему находится.

В Одессе на площади перед фонтаном, где от гравилетов стало тесно, его встретил Ким. Он посмотрел на Роста и до противности трезво сказал:

— Я тебя предупреждал.

Тогда Рост вспылил в меру имеющихся у него сил:

— Нюни-то не распускай.

Ким тут же ухмыльнулся, старый хрыч.

— Уверен, что слова «нюни» в Едином не существует.

От этого Рост оттаял, он вообще был склонен теперь к всепрощению, должно быть, потому что знал — это не во вред, если все идет, как идет. Скорее наоборот, без некоторой дозы зубоскальства им не выстоять. Но слишком явно показывать свое состояние не хотел и спросил:

— Ким, ты помнишь, что я говорил, когда они меня опоили?

— Ты много чего говорил, Председатель.

— А конкретнее?

— Ты не беспокойся, пришлые старцы все запомнили, потом записали для нас. И все работают как черти, чтобы соответствовать твоим... прогнозам.

Осознав, что подробности он вот так, с ходу, не выяснит, Рост принялся бродить по Одессе. А посмотреть тут было на что. Везде, куда он только ни поворачивал голову, взгляд натыкался на вооруженные отряды, причем главным образом это были строевые, совершенно неустрашимые ребята, в глухих кованых доспехах, что в условиях Полдневья значило многое. Прямо на улицах лежали горы оружия, причем самого лучшего, которое только можно было найти. Боеприпасов тоже было очень много, и, хотя каждый из вояк, как видел Рост, запасался «под завязку», их оставалось столько, что и складывать порой было некуда, просто распихивали, чтобы ходить не мешали.

И что было совсем удивительно, в городе было полно пернатых. Если бы они вдруг вздумали захватить Одессу, им бы это удалось без труда — таково было их численное превосходство. Но становиться захватчиками они не собирались, их гораздо больше занимали какие-то тренировки, которые проходили за городом, в степи.

А совсем далеко от города тренировались гравилеты, которые в количестве чуть ли не сорока штук, построившись красивым ромбом, разом садились на землю, причем если кто-то опаздывал, пилоту доставалось на орехи весьма крепко.

Еще Рост обратил внимание, что на пляже теперь стояло два десятка очень мощных экранопланов. Каждый из них был способен взять на борт чуть ли не полсотни солдат. Как и когда одесситы создали такие машины — оставалось загадкой. Но для Дондика это было в порядке вещей, так что чрезмерно удивляться не приходилось. Скорее наоборот, было бы удивительно, если б он подобного сюрприза не подготовил.

В целом выходило, что Рост единственный ходил среди всего этого великолепия, всей этой подготовки к войне, которая пока походила на праздничный розыгрыш, как с дуба рухнувший. Хотя глубоко внутри отлично понимал — он-то все это и придумал, только не мог объяснить, как у него такое вышло и почему ему все сразу поверили.