Комната была слишком большой, она казалась даже огромной, хотя Рост был уверен, что это не зал для заседаний, который, разумеется, имелся в каждом райкоме еще в советские, земные времена. В середине, прямо под светом почти трех довольно мощных софитов, в которые как источник света поместили какие-то свечи, сделанные из настоящего воска и латекса, с довольно мощным поддувом воздуха и вытяжкой твердых продуктов горения, стояло кресло. Рост чувствовал себя скверно. Пойлом, которым его «угостили» аймихо, можно было, наверное, заправлять межконтинентальные ракеты. Его то бросало в холод, то обдавало таким жаром, что он был потный, словно мышь. Сердце его, кажется, молотилось с частотой ударов двести в минуту, не меньше, но главного аймихо все-таки добились: он уже стал не совсем человеком, чувствовал людей на улицах города, знал мысли почти каждой находящейся тут персоны, ощущал волнение мамы, а ведь даже не пробовал еще сосредоточиться.

Старцы были нужны на тот случай, если он вдруг, пытаясь ощутить чуждое устройство кораблей, несущих на себе плавающий город, перейдет на Единый язык. Кроме того, эти люди, крестившиеся в православие, все-таки были не вполне людьми, они были способны расслышать каждое его слово, может быть, уловить даже его наиболее отчетливые мысли, не зря же половина из них тоже выпила того же зелья, хотя и в меньшем количестве по сравнению с тем, что досталось Ростику.

Вместе со старцами тут же находился и отец Петр. Он выглядел расстроенным и очень беспокойным, часто вытирал лоб, поглаживал бороду, он-то был против того, чтобы Рост пошел на этот эксперимент. И все-таки Ростик был уверен, что решиться на это дело было необходимо. А вышло все так.

Они вернулись из разведки, доложились совету, на который пришли почти все сколько-нибудь значимые люди города, даже Галя Бородина явилась с ребятами от алюминиевого завода. Закончив доклад, Рост предложил подумать, что следует сделать, чтобы устоять перед новым, очень мощным противником. Мнений было много, но все они как-то свелись к тому, что следует заключать мир, покоряться и даже, если будет нужно, идти в услужение пурпурным на правах данника. Против этого очень толково восстал отец Петр.

— Если Гринев прав, что их на одном только этом плавающем острове несколько сотен тысяч, то они попросту растворят нас среди себе подобных... И от человечества скоро ничего не останется.

— Это не хуже, чем быть уничтоженными! — закричала Галя, но оказалось, что желание удержать свой город и жить без пурпурных господ стало доминирующим.

В общем, именно тогда, когда не было никакого уже видимого выхода, Сатклихо, который о чем-то очень тщательно совещался с остальными старцами, вдруг сделал предложение. Оказалось, аймихо могли приготовить некое варево, очень стимулирующее способность к провидению, которым обладал, как считалось, Ростик. И вот они предложили напоить его этим зельем, помочь ему психофизиологической энергией, которой аймихо умели неплохо обмениваться, и послушать, что человечеству в целом следует делать.

И Рост согласился. Остаток дня прошел в каких-то дебатах, даже в выяснениях отношений, а к вечеру отлично выспавшегося Ростика принялись готовить.

Его успокоили, причем все аймихо, вместе взятые, словно он теперь был не человек, а некий, очень ценный и сложный инструмент, напоили чем-то, по вкусу напоминавшим слабое пиво пополам со стрихнином, а потом стали ждать. Реакция проявилась не сразу, уже ближе к полночи. Кстати, Сатклихо по этому поводу высказался в том смысле, что так даже лучше, не будут бодрствующие сознания прочих людей отвлекать Ростика, а в спящем состоянии они, наоборот, дадут очень благоприятный фон для его гадания... Он так и сказал — гадания, хотя Рост не понимал, что тут действительно от точеной, искуснейшей психотехники этого странного племени, которое прибилось к человечеству, а что действительно — от шаманства.

И вот теперь они подготовили эту комнату, собрали туда совсем немалое количество людей, почти всех, кто должен был разузнать, что следует делать с новым противником, и Рост понял — пора.

Сатклихо, с лицом почти непроницаемым, в котором, однако, Рост без труда читал скрытое отчаяние, привязал руки Роста к подлокотникам кресла, а ноги его очень нежно зафиксировала Баяпошка. Он сидел и пытался быть спокойным, очень спокойным, хотя это было трудно, должно быть, потому, что, помимо бешеной работы сердца, у него и дыхание участилось.

Сатклихо взял Роста за голову, обхватив его виски, еще раз заглянул прямо в глаза.

— Может, не надо, Рост? — Он помолчал, вгляды ваясь во что-то, чего Рост не видел, потому что это на ходилось в нем самом. — Эксперимент может кончиться плохо.

— Продолжай. — Рост попробовал улыбнуться, чтобы подбодрить начавшего, кажется, дрейфить тестя, но это было уже не в его силах.

Тот кивнул, и прижал Ростикову голову к изголовью мягким, но и очень прочным ремнем, на случай, если он будет биться в припадке. На столик рядом с креслом, уже за кругом света, ломившего Ростику в глаза, положили что-то непонятное... Рост сосредоточился, совсем чуть-чуть, и вдруг понял, что это кляп, который вставляют больным падучей, чтобы они во время припадка не откусили себе язык. Он решил запротестовать:

— Как же я смогу говорить, если вы прижмете мне язык к небу? — Только тогда он понял, что бормочет слишком быстро, визгливо и совсем-совсем не по-русски, а на какой-то странной, почти страшной смеси русского, Единого и грузинского языков.

Откуда взялось вдруг знание грузинского, он не понимал, может, от тещи Тамары, ведь, когда они с Любаней были еще совсем детьми, они часто говорили не совсем на том языке, к которому привык Рост, на котором говорили остальные люди в Боловске... А он и забыл такую подробность своего детства... Значит, и Любаня пусть в каком-то неявном виде, но знает грузинскую речь, подумал он мельком... Это было неважно, эти мысли следовало гнать — он их и погнал. Прочь из сознания, прочь! И его сознание подчинилось.

Он вообще становился каким-то совершенным мыслителем теперь, хотя не очень-то и рвался, но вот ведь — получалось!.. Или таким его сделало Полдневье? Эти мысли тоже следовало гнать, хотя размышления на эту тему были ему интересны, и именно сейчас. Но он был дисциплинированным мыслителем, вернее «мышленником»... Хотя откуда взялось это словцо, он уже точно не знал.

— Начинай, — прошептал ему на ухо Сатклихо, — мы готовы.

Рост заговорил, но собственный голос показался слишком уж мощным для этого помещения.

Итак, корабли, они идут на человечество, чтобы уничтожить его окончательно, чтобы даже память о странном для Полдневья племени, называющем себя русскими людьми, испарилась, исчезла под грузом тысяч лет, которые уже как бы смотрели Ростику в лицо, даже не ожидая своей очереди, а явившись сюда, как толпа гигантских гатаумов, которых когда-то против людей использовали насекомые... Слишком много воспоминаний, слишком сложные ассоциации, слишком много пространства вокруг, а следовало сосредоточиться на одном плавающем городе и вызвать знание о том, как его отогнать, желательно так, чтобы он больше никогда уже не вернулся покорять человечество.

На каждом корабле на мощном, круговом вороте, вынесенном далеко за борта, находится платформа, шестиугольная, способная соединяться с другими такими же платформами. Узел, которым они пристегивались между собой, чем-то напоминал дверную петлю, только их было много, по каждому из краев шестиугольника чуть не четыре десятка... Рост вдруг увидел этот мощный, сделанный из прочного металла узел, с толстыми, в четверть метра, осями, с проушинами, которые закрывались какими-то рычагами. И почти сразу понял, что он знает, как их отстегивать. Вот и первое, что он мог бы сообщить после этого сеанса, — пять-семь кораблей неплохо бы выдрать из плавающего города-острова и пригнать в Одессу, они будут людям очень полезны, потому что там хранилища и мастерские, позволяющие изготавливать черные треугольные крейсеры, оборудование для них, оружие, какие-то довольно сложные электрические машины, дающие возможность плавать по морю, что-то вроде гидропонных ферм, где произрастают злаки и травы, из которых можно выращивать какую-то белково-грибную смесь... Из одного чана, вырабатывающего эту пастообразную массу, можно получить такое количество пищи, что прокормится почти весь город...

— Ты думаешь не о том, — всплыли перед Ростом глаза Сатклихо.

Да, следует думать, как этот плавающий город разрушить, может быть, причинить ему такой ущерб, чтобы он вообще разошелся на корабли, спасающиеся бегством, потеряв единство и свою главную силу, — желание подчинить человечество... Итак, их нужно разрушать.

Но разве можно разрушать такое совершенное, такое изящное строение, хотелось спросить Ростику, но не у кого было спрашивать, следовало лишь подчиниться каким-то слабым, но вполне ощутимым и даже действенным токам, приходящим от сознания более дисциплинированных, которые находились рядом... Да, это старцы аймихо накачивают его, чтобы он не сбился, решил основную задачу.

Синхронность во всех маневрах, во всех эволюцийх этого сверхкорабля обеспечивалась путем подчинения рулевых некоему центру, навигаторам и механикам, находящимся на совсем особом корабле, который не несет ни ферм, ни заводов, но весь состоит из громоздких и очень сложных блоков управления... Сознание Роста опять чуть уплыло в сторону, где находится главный навигатор, он уже видел — в надстройке этого корабля, в чем-то подобном башне, которая весьма уязвима, для...

На этом корабле даже нет навеса из плотной ткани на специальных ажурных фермах, в которых под действием солнышка вырабатывается электрический ток... Как же все просто — эта ткань переложена тоненькими проводами, они переправляют заряды в какие-то машины, те вырабатывают ток и раскручивают огромные маховики, установленные в центре кораблей, у самого днища... Эти маховики, которые никогда не останавливаются, способны за счет инерции неделями вырабатывать энергию, даже если солнце не светит, например по ночам, или в каких-то сумеречных, плохих зонах Полдневной сферы, которые тут существуют...

И вдруг сверху или сбоку пришел печальный вопрос:

— Что такое «плохие зоны»?

— Где-то недалеко от нас, где не светит солдце...

— Сейчас не думай о них. Лучше скажи — сколько таких плавающих островов пурпурных ходит по окрестным морям?

— В нашем районе океана — девять. Главный... Да, главный называется Валламахиси, он-то и идет к нам.

— Тоже неважно, как он называется... Сколько на нем солдат?

— Много, почти тридцать тысяч, там же существует рабство... Но солдатам потребуется время, если мы правильно все разыграем...

— Вот об этом и попытайся рассказать.

Вдруг Рост понял, как воевать против Валламахиси. Только испугался, что его не поймут либо не поверят, что так и только так следует поступить. И он начал очень тяжело прорываться через «путы» чужих образов и видений, которые, как оказалось, лежали на нем. И заговорил, хотя учащенное дыхание, шум крови в висках и биение сердца во всем теле очень мешали:

— Следует ударить мощной бомбой по центру, там у них находятся те, кто распоряжается всем.

— У нас нет такой бомбы.

— Изготовим из латекса. Диктую рецептуру...

Сознание на миг уплывает. Оно теперь существует как бы отдельно от него, он даже мог бы наблюдать за ним со стороны, если бы захотел. Но он не должен так делать. Ему необходимо снова слиться с ним и дальше диктовать, как следует воевать против кораблей пурпурных. Ростик делает усилие, ему все удается, он снова един с телом и своими знаниями, но он также знает — это первый звонок, это первый накат усталости, ведь его тело не очень выносливое, скоро этот удивительный сеанс всезнания закончится, и будет большой удачей, если у него, словно электрическая лампочка, не перегорят мозги... Нужно диктовать.

— Два, нет, лучше три смертника. Хоть один, но прорвет их воздушную оборону, удар следует наносить под видом их летающих лодок, они будут запрашивать — кто это? Отвечать следует...

Он не понимает того, что произнес, но знает, что это поможет, их подпустят к кораблю, и тогда они ударят... Только бы успеть сделать латексовые бомбы, найти стеарин, который нужен для их изготовления, магний... Стоп, рецептуру он уже продиктовал, следует двигаться дальше.

— У них превосходство в воздухе раз в сто, — слышит он чей-то голос, это скорее всего Ева.

Ах, милая Ева, девушка, ставшая его второй любовью, немного ветреная, очень храбрая и любящая, — как же ты мне сейчас мешаешь! И все-таки он не мог ей не ответить. Потому что ей это было очень важно сказать. Так же, как он сейчас видел все ее милые девичьи пороки, мог по именам назвать всех ее любовников, в чем она сама никогда и ни за что Ростику не призналась бы... И все равно она должна знать.

— Их превосходство больше, — проговорил он. — Поэтому следует сделать еще вот что.

Снова сознание ушло куда-то вверх, он уже не может его удерживать при себе, но, если он не будет цепляться за необходимость контроля, а просто попытается не отрубиться, не впасть в кому, не позволит мозгам перегореть, тогда все получится?..

Нет, все-таки получается какая-то невнятица, он даже сам уже не понимает, что говорит. Но, кажется, понимают аймихо, которые запоминают каждый оттенок его мысли, которые и через много лет воспроизведут каждое его слово, дадут единственно верный и толковый комментарий, а значит, следует двигаться дальше, дальше...

Как к словам постороннего он прислушался к тому, что у него получалось:

— Перед этим следует обрубить углы... Выбить воздух... Дальше все просто.

Вдруг, словно он плывет на большой глубине, звучит вопрос:

— Почему ты думаешь, что?..

Рост снова говорит в каком-то автоматическом режиме, хотя уже догадывается, — что-то все-таки получается, какие-то его идеи внушают надежду. Даже больше чем надежду, теперь люди начинают верить, что могут справиться.

Вопросы следуют один за другим, он отвечает легко. Впрочем, это не он отвечает, кто-то более мудрый и сильный отвечает за него. А он, он... внутри основных, внешних мыслей Ростик знает, что на этом ничего не кончится. Потому что они должны привлечь пернатых, которые поверят людям, еще обязательно должны помочь викрамы... Рост вдруг осознает, что конструирует будущее, почти как детские кубики, переставляет события, которые еще не случились, которые еще несколько часов назад не мог увидеть, о которых не мог сказать ни одного разумного слова... Конструирует будущее, обладая для этого силой, и властью, и возможностью привести эту войну к такому результату, чтобы человечество выжило... Вот только, несмотря на его всемогущество, он не уверен, что у него получится.

— Да, десяток незаметно атакующих лодок, «бабуринки» на их аэродромы. — Это он отвечает кому-то из аймихо. — Потом атака снизу, из воды.

Снова вопрос, Рост его не очень-то проследил, но это неважно. Он говорит, потому что знает — ясно и безошибочно:

— Если взрывать основание крутящихся маховиков через оболочку, то их перекосит, и они сорвутся со своих подшипников скольжения, на которых висят, пойдут вразнос и уничтожат корабль вернее, чем тактическая атомная бомба.

Следующий вопрос:

— Но ты же сказал, снизу корабли охраняют океанические викрамы...

— Их придется блокировать, и решительно, — это снова он.

Господи, как же он устал, как тяжело теперь словами передать то, о чем он уже давно все передумал, что ему яснее ясного, хотя — он знает это наверняка — очень скоро это будет для него таким же туманным будущим, как для всех остальных, даже для аймихо.

— Чем их блокировать?

— Нужно договариваться, вербовать и обещать...

Потом он понял, что находится в каком-то оцепенении и молчит. Люди вокруг него уже измотаны куда больше, чем он, они просто подавлены той ментальной атакой, которую он на них, оказывается, произвел. И старцы аймихо больше не поддерживают его своими хлипкими, но необходимыми силами. Значит, все. Все?

Тогда Рост говорит очень отчетливо, словно бы еще отвечая на предыдущий вопрос:

— Я ничего не знаю.

Это сигнал. Он действительно истощился, он выложился до предела, он больше не способен работать так, как его заставляют. И тогда, почти с той же легкостью, с какой он совсем еще недавно выстраивал будущее, он позволяет себе рассыпаться в прах, превратиться в мелкий ручей, который направляется к морю, туда, куда текут все ручейки

Последнее, что он вспомнил, прежде чем сознание уплыло окончательно, что он забыл выстроить собственное будущее. Но может быть, как иногда говорил Сатклихо, — это неважно?