А Тополь не спал совсем. Кстати, по московскому времени было уже утро, и не спать Тополю стало намного легче, чем восемь часов назад. Закончив переговоры с Москвой, Питером, Лондоном, Токио и Колорадским научным центром, он попросил сварить ему еще кофе и принялся по второму разу прокручивать пленку со страшными откровениями Грейва. Эту запись, сделанную, конечно, с разрешения Никулина, мы с Вербой умоляли Тополя послушать еще в бэтээре. Тополь отмахивался, ему все было некогда, и даже известие о том, что Дедушка и есть Седой, произвело на него неожиданно слабое впечатление. Но в самолете он все-таки, вооружившись наушниками, соизволил наконец познакомиться с нашей не совсем обычной информацией. Однако лишь теперь он вдруг понял, что Дело Седого принадлежит не только прошлому. Какая-то деталь в истории, рассказанной Грейвом, не давала Тополю покоя. Он должен был вспомнить, какая именно.

— Ну, что, ребятушки, ваш Горбовский разрешил нам немного потрепаться. Садитесь. Я расскажу о себе и о Седом. В какую газету этот материальчик нести, подумаете после. А мне, учтите, бояться уже нечего. Я свою роль сыграл. И для этой страны, и для Седого. Страну развалили, разворовали, наверху идет какая-то мышиная возня — смотреть противно. Я не хочу и не буду принимать в ней ничью сторону. А Седой, стало быть, помер. Я чувствовал что он помрет скоро, а значит, и мне пора. Кому я теперь нужен?

Ладно, что вы там обо мне уже знаете? Родился, учился, военное детство, комсомольская работа, танковое училище, член партии с шестьдесят четвертого года. А потом Доманский и второе рождение. Вот тут вы про меня уже ни черта не знаете. Картотека Минобороны врет, а архивы КГБ и ГРУ тщательно уничтожались при моем личном участии. Вербанули меня поначалу в Третье главное управление, в особую группу контроля за ГРУ, а потом произошли какие-то пертурбации, я и оглянуться не успел, как работал уже на обе конторы сразу. Меня же не в разведку взяли — куда с такой рожей? — попал в команду майора Константинова. Ему тогда было всего тридцать четыре, но подразделение его подчинялось напрямую секретариату ЦК. Какая тут разница, КГБ это или ГРУ? Занимались мы, как вы, наверно, знаете, «активными мероприятиями». В ПГУ этим изящным словосочетанием называли всякие идеологические диверсии, мы же за таким двойным камуфляжем прятали древнее и незамысловатое занятие — убийство. Кого, где и почему убивал лично я — рассказывать сейчас не стану, к делу это отношения не имеет.

Ну так вот. Перехожу к делу. В мае восемьдесят второго года Андропов сдает КГБ другу своему Федорчуку и переползает в ЦК. Именно в этот момент он начинает лично курировать наше подразделение. Я к тому времени уже зам Константинова и потому совершенно не удивляюсь, когда меня поднимают среди ночи, сажают в самолет, и оказывается, что мне доверено сопровождать Юрия Владимировича в Венгрию. А когда нас доставляют в небольшую гостиницу где-то в Дьоре, что ли, уходят все, даже «прикрепленный» из «девятки». С Андроповым остаются трое: полковник Григорьев, полковник Чистяков и я. С другой стороны — маленький старик-итальянец и два здоровенных обалдуя — его личные охранники, на советников они мало похожи. Когда начались эти сверхсекретные переговоры и я понял, о чем идет речь, честно скажу, я попрощался с жизнью. Я вроде уже не мальчик тогда был, а со страху такая ахинея в голову лезла! Вот, думал, как начнут убивать, я Андропова за шею и буду требовать самолет с мешком денег. Как будто это можно заметить — как тебе в затылок стреляют!

Седой предложил нашему шефу альянс. Объяснив, что реальное противостояние на планете — это не Брежнев и Картер, а Андропов и Базотти. Подумать только: две мощнейшие в мире агентурные сети работают даже не друг против друга, а каждая сама по себе! Иногда глупо дублируя друг друга, иногда отчаянно мешая, а иной раз и варварски уничтожая уникальную технику и бесценные человеческие ресурсы. Базотти предлагал как минимум координацию и сотрудничество, а как максимум — поэтапное слияние в одну суперспецслужбу.

Андропов отверг все. Во-первых, он почувствовал, что Базотти хитрит — истинные симпатии старика итальянца, конечно, были не на стороне коммунизма. А во-вторых, Андропов всегда был очень трезвым человеком. Замашками Александра Македонского и Наполеона он не отличался, в сказки о мировом господстве не верил и мечтал лишь о могучей Российской империи, расширение границ которой считал делом далеко не оконченным. Присоединить Восточную Европу, Иран, Ирак, Афганистан, Китай, возможно, Индию — дело доброе. Но упаси Бог связываться с Западом, Америкой и Японией. Упаси Бог.

Дебаты шли часа два. Соглашения достигнуть не удалось. Под конец неожиданно Андропов всех нас троих уполномочил вести дальнейшие переговоры с Базотти, в случае, если у последнего возникнет желание поделиться с советской стороной еще какой-либо информацией, и Седой, как мне показалось, просто в бешенстве, не прощаясь, удалился.

История имела очень скорое продолжение. Меня вызвали на Ходынку и, наскоро подготовив легенду, отправили в Штаты. На английском я к тому времени говорил уже свободно. Мы снова встретились все трое. В Майами у Седого. Вербовка каждого в службу ИКС была санкционирована Андроповым, но ни один из нас не знал, знают ли об этом двое других. Чистяков повел себя странно. Мы гуляли по берегу океана, когда он демонстративно выключил диктофон и предложил нам сделать то же самое. Теперь, когда запись не велась, речь пошла о совершенно немыслимых вещах. Чистяков предлагал нам свою игру. Отдельно от Базотти, отдельно от Андропова, отдельно от всех. План включал постепенный захват с помощью КГБ и ГРУ всей агентурной сети Седого, параллельно — развал изнутри советских спецслужб, стремительную демократизацию и изменение политического строя в СССР, под это дело — полное разоружение, жесткий контроль за американскими и прочими западными разведками, ну и т. д. и т. п. — словом, рай земной. Конечно, мы сказали Чистякову, что поддерживаем его в принципе, но о конкретных шагах следует еще крепко подумать.

Думали мы, может быть, и крепко, но недолго. Только мнения у нас разделились. Григорьев накапал на Чистякова Седому, а я доложил обо всем Андропову.

Юрий Владимирович среагировал вяло. В какой-то момент мне даже показалось, что он разочарован моей верноподданнической позицией. Ужас! А что, если Чистяков излагал идеи самого Генерального? Вот тут-то ты, Игнат, и погорел. Эх, дурак, я еще не знал тогда, что Анатолий, в отличие от нас с Григорьевым, был агентом Базотти по кличке Португалец еще с шестьдесят шестого года. А как ценнейшему сотруднику нашей разведки вольнодумство ему всегда прощали. Сам же Андропов и прощал. Однако Андропов-император — это уже не рыцарь плаща и кинжала, это было посерьезнее и пострашнее. «Пусть уезжает из страны со всей семьей и работает на Базотти», — принял Генеральный экстравагантное решение. «Нет, — возразил Базотти, — этот человек нужен мне в России». Хитер, хитер был Седой! Этого человека он хотел видеть мертвым. Мы с Григорьевым сразу поняли. Но приказа на убийство старик Базотти ждал от Андропова. Однако и Андропов решил перехитрить Седого. Он задумал не устранять Чистякова физически, а сломать его, возможно, довести до самоубийства — и отдал приказ на убийство дочери Чистякова.

— Стоп, — прервала его Верба. — Еще раз. Это очень важно. Кто именно отдавал приказ?

— Андропов. Я знаю. Я же лично руководил всей этой чудовищно громоздкой операцией.

— Почему же Чистяков называет убийцей Машки Седого?

— Потому что Седой мог спасти его, взять к себе со всей семьей, а он отдал его на растерзание Андропову.

— Не убеждает, — упрямо сказала Верба. — Андропов лично отдавал приказ тебе?

— Нет. Лично меня инструктировал генерал Трофимов, но Трофимов был по тем временам ближайшим к Андропову человеком в КГБ.

— Ладно. Дальше, — как бы смирилась Верба.

— А что дальше? Дальше все более или менее известно. Андропов высылает Чистякова в Бразилию. Резидентом там реально другой человек. Анатолий это понимает. Собственно, он уже и не работает на КГБ — он работает на себя и против Седого. Чем это кончается, вы знаете. Григорьев продолжает делать аппаратную карьеру, в рамках разрешенного поставляет информацию службе ИКС, агентом Базотти назвать его нельзя. По загранкам Григорьев не ездит, языков не знает и даже клички в службе ИКС не имеет. Зато мои акции после операции «Тройной тулуп» резко поднимаются.

— Сволочи, — сказала Верба, скривившись, — вы еще там шутили!

— Да, это Трофимов придумал. А тройной, потому что трех человек хотели убрать чохом. Так вот, с восемьдесят второго по восемьдесят четвертый я был очень большим человеком в Союзе: работал одновременно на все спецслужбы, по некоторым вопросам подчинялся только Генеральному лично, и было уже непонятно: я служу у Константинова или Константинов у меня.

При Черненке все поменялось. Новой власти наше подразделение почти не требовалось. Вот когда я сделался полноценным агентом Базотти и лишь формально числился в ГРУ. От функций мясника-профессионала я постепенно переходил ко все более и более щекотливым заданиям. Приход Горбачева уже не отразился на моей деятельности никак. Поворотным моментом стала встреча с тобой, Рыжая. Как говорят в Одессе: мама, вы будете смеяться. Я в тебя тоже влюбился, Рыжая. После нашей встречи в Домжуре уже в январе я совершил попытку пойти на несанкционированный контакт — познакомиться, пригласить в ресторан… Результат превзошел все ожидания. Меня задержали два офицера КГБ по подозрению черт знает в чем, и уже через неделю по линии ГРУ я был направлен в Афганистан.

Все попытки связаться с Седым или хотя бы с Григорьевым оказались тщетны. А в Афгане уже через месяц от меня отвернулось и ГРУ. Два года я воевал там как простой танкист. Наверно, Седой надеялся, что меня убьют. Но меня не убили. А последний бой на Саланге за месяц до полного вывода войск с отрядом никому не известного Абдуллы был настолько нелеп, что я до сих пор считаю: Абдулла работал на Седого, хотя Базотти и не признавался в этом.

Для Москвы я умер. Но на самом-то деле душманы взяли меня в плен. Я сидел в Пешаваре. Кто, кроме Седого, мог добиться моего перевода из Пешавара в Анкару? И почему вдруг Турция — совершенно нейтральная страна по отношению к афганскому конфликту? Я бежал из тамошней тюрьмы. Бежал без всякой помощи Седого и добрался до Италии. Во-первых, это родина Седого, во-вторых, именно к Италии меня готовили на Ходынке в восемьдесят третьем. У меня была хорошо отработанная легенда на имя Микеле Джаннини.

Седой сам вышел на связь. Похоже, зауважал меня и полностью простил. В считанные недели я был восстановлен и в ГРУ, и в службе ИКС. Но произошли существенные изменения: Горбачев, в отличие от Андропова, сотрудничал с Базотти напрямую, и в России появился Малин. Так что мои прежние обязанности стали неактуальны.

Григорьев возглавил параллельную тайную агентуру службы ИКС — настолько тайную, что в случае провала обязан был пускать в ход легенду о работе на ЦРУ. Но вообше-то о связях Григорьева с Базотти изначально знало так мало людей, что было не слишком сложно утаить это и от новорожденной службы РИСК, и от Горбачева. Собственно, среди живущих в России знали это только Трофимов да еще пяток человек из ближайшего окружения Андропова, но все они запуганы насмерть до конца дней своих и не только об этом, но и о многом другом предпочитают молчать.

В общем, осознал я сложившуюся ситуацию, посмотрел с тоской в сторону востока и попросился у Базотти на заслуженный отдых. Только не в Италии. На родину хотелось, мочи нет, как хотелось. «Хорошо, — сказал Седой, — поработай полгодика с Петей Чухановым в Риме. Ему уже срок назначен, а ты за него будешь в Москве свой век доживать». Я тогда сразу не понял, о каком сроке он говорит, а через пять месяцев сделали из меня Чуханова. Дурацкое дело не хитрое. Даже внешность перекраивать всерьез не стали — только шрам убрали. Ведь становиться физически двойником Чуханова — пустое занятие. Родственников у него не сохранилось, друзей тоже давно поубивали. Всю сознательную жизнь человек работал за границей. Так что не меня делали похожим на Чуханова, а все его фотографии на архивных документах моими заменили.

Нарисовался я в девяностом в Москве, как чертик из табакерки. Женился. И живу с тех пор тихо. Никого не убиваю. Только одно с меня Седой потребовал — быть в курсе. Странное требование, правда, друзья мои шпионы? Требование просто дикое. Другим говорят: ушел от дел — забудь все и больше ни во что не суйся. А мне вот до последнего дня вменялось в обязанность быть в курсе и иногда, не очень часто, сдавать Седому аналитические отчеты. И ждать тебя, Рыжая. Вот и все.

Верба спросила:

— Ну, раз ты в курсе всех дел, скажи, зачем же Базотти убил Ясеня?

— На это я могу ответить довольно коротко. Базотти просил Малина создать самостоятельную структуру он искренне хотел иметь в России не просто подчиненный себе филиал. Но он не представлял себе, во что это превратится, недооценил специфику нашей страны. И в какой-то момент в его воображении вновь возник чудовищный образ абсолютно неподконтрольной суперспецслужбы, о которой мечтал Чистяков, вновь пережил Седой ужас бессилия перед могуществом другого человека — Малин привиделся ему новьм Андроповым.

— Бред, — сказала Верба.

— Это еще не весь бред. Покойный маразматик бредил с фантазией. Малина он убил еще и из ревности. Да-да, и точно так же из ревности он убил твою девочку. Ты нужна была ему безраздельно: никаких мужей, никаких девочек, он мечтал о том дне, когда ты начнешь работать только на него… А в самолете заодно он убрал Джефа, который вдруг начал догадываться о невиновности перуанца в убийстве тех двоих, что были на встрече с Андроповым…

— А граната в окно?

— Ну, граната в окно — это уже мелочь. Так, шутка гения. Конечно, он никого не собирался убивать. Но его манера оставалась неизменной: делать все чужими руками. И не просто чужими, а выстраивать ситуацию так, чтобы каждое убийство было нужно кому-то еще, кроме него. Чистяковых с не меньшим энтузиазмом убивал Андропов. Малина прямо-таки с наслаждением убирал со своей дороги Григорьев. Гранату с искренней целью запугивания швыряли бандиты… Ну и так далее. Вот только к концу этого года Седой почувствовал, что машина убийств разогналась в России не на шутку. Ему уже просто не под силу было остановить ее.

Вот почему он ждал тебя в Майами. Он хотел спасти свою Рыжую от российского беспредела. Он бы рассказал тебе все и не пустил бы обратно в Москву. Но карты легли по-другому. Совсем по-другому. От судьбы не уйдешь.

— Хорошо. Если вы такой информированный, — задал наконец я свой вопрос, — что сейчас происходит в Москве?

— За точность анализа не ручаюсь, но полагаю, что господин Ларионов устраняет неугодных. Столкнув лбами РИСК и ФСБ, он надеется уничтожить и тех, и других. А движущей силой выступают у него бандитские кланы Москвы и Кавказа. Вот примерно так.

— Кто?! — вскочила Верба. — Ларионов?

И тут позвонил Тополь. Полковник Никулин вышел тогда из дому вместе с нами. Его персона совершенно не заинтересовала григорьевских головорезов, арестовавших нашу охрану и севших нам на хвост. Никулин, попрощавшись, зашагал в другую сторону.

И мы еще не уехали, когда оттуда, из-за угла, раздался выстрел.

— Что это? — спросил я.

— А черт его знает! — ответила Верба рассеянно. — Ты слышал, что сказал Тополь? Мы не можем сейчас отвлекаться.

— Где Верба? — спросил Тополь, расталкивая меня в три часа дня по багамскому времени.

— У себя.

— Да вы чего, обалдели? — удивился Тополь. — Дрыхнут все по отдельности! Онанизмом, что ли, занимались?

— Наверно, очень устали, — соврал я.

— С генералом Трофимовым неувязочка, — пробормотал Тополь.

— С каким генералом? — не понял я. Очевидно, реплика предназначалась для Вербы.

— Не мог он так много знать и так долго находиться в тени. Что-то здесь нечисто. Ведь только в апреле этого года Базотти его шлепнул…

— А-а, — сообразил наконец я, — еще раз послушал апокалипсис от Игната.

— Да, — сказал Тополь.

И тут в мою комнату ввалились Платан и Клен с огромной настоящей елкой.

— Вставайте, уроды! Новый год проспите!

Комната наполнилась совершенно неуместным здесь, но торжественным и ностальгически прекрасным запахом хвои. Из-за спины Клена выскочила Верба и с криком «ура!» дернула за ниточку хлопушки. Разноцветный дождь конфетти посыпался на всех и на все вокруг.