В газетах поднялась невероятная шумиха по поводу убийства видного бизнесмена, президента трастовой компании «Экодром», кандидата в депутаты Государственной Думы Тихона Скобякова. Но ни одно издание не упоминало самого главного титула Тихона Петровича — вор в законе. Большая часть журналистов ничего не знала об этом, а той меньшей части, которая могла знать, очевидно, объяснили, о чем нужно писать.

Единственный журналист, который знал и хотел предать гласности правду о Шайтане, был скромно, без особых почестей похоронен. О его убийстве тоже писали в газетах, но только заодно с громким убийством Скобякова. Наиболее распространенная версия на период следствия, а оно, по уже сложившейся традиции, обещало затянуться на годы, звучала так: Олег Зарайский убит случайно или как нежелательный свидетель при покушении на Скобякова. В сущности, это почти соответствовало действительности. Если, конечно, не считать, что люди редко оказываются случайно за двести километров от дома в незнакомой деревне на чужой машине. Однако официально, по заданию редакции Зарайский не занимался сбором материалов о деятельности Скобякова. Зацепившись за это, ГУВД и прокуратура, мягко говоря, не слишком старательно выдвигали иные версии. Родственники — жена и мать — также не настаивали на подробном разбирательстве: им хватило бандитских звонков на квартиру еще при жизни Олега. Ну а Белку, конечно, вызвали на Петровку, но говорил с ней все тот же майор Кондратьев. Встретил как старую знакомую. Ни на чем не ловил, ничем не угрожал, всему сразу поверил.

«Грубо, — подумала Белка, — очень грубо. Вот теперь уже и слепому видно, что он из ГБ».

«Панасоник» Зарайского вместе с бандитским микромагнитофоном Белка обернула газетой и засунула в свои старые зимние сапоги на антресолях. В сапоги принято напихивать газету, чтобы форму не теряли, и Белка очень гордилась своей придумкой, во всяком случае, для первого поверхностного обыска спрятано было неплохо.

Но обыска не случилось вообще. И вот, придя с Петровки в четверг, то есть прошло уже пять дней с того страшного убийства, она наконец осмелилась достать с антресолей «вешдоки» и послушать то, ради чего, по сути, и погиб Олег. Раньше она бы не поверила, что можно так долго давить в себе естественное женское любопытство, но теперь Белка знала, что такое настоящий страх. Если ее схватят и будут пытать там, они быстро узнают, слушала она в действительности пленку или нет. И если не слушала, у нее еще будет шанс остаться живой. Конечно, скорее всего она переоценивает содержание кассет, но это лучше, чем недооценивать.

Накануне на похороны Зарайского собрались почти те же люди, что и в августе, когда провожали в последний путь Миху. Народу побольше было: журналистов человек двадцать, родственников десятка полтора, а друзья все те же. Одна тусовка. Додик Саидзе подошел к Белке и сказал:

— Двух месяцев не прошло.

И больше — ни слова. А что еще говорить? Им всем было страшно. Люди не привыкли верить в такие совпадения, и в скорбном молчании друзей-фантастов ощущалось предчувствие беды. Только двое знали наверняка, что это не совпадение: она и Майкл.

На поминках Майкл вдруг вспомнил, что лет семь назад, на самом раннем этапе дикого капитализма в России, когда и его кооператив не обошла стороной мода на издательскую деятельность, ребята планировали выпустить книжку фантастических повестей Зарайского, да вот не сложилось что-то. Может быть, теперь… И Майкл чуть не прослезился, завершая свой тост.

Белка никогда не видела его таким. Она даже не сразу поняла, в чем дело. Вербицкий был пьян. Он подошел к ней, уже прощаясь, и спросил:

— Ты хоть знаешь, что Скобяков — это Шайтан?

— Нет, но я догадывалась.

— Догадывалась! — передразнил Майкл. — Я говорил сегодня с Патлатым. Он очень недоволен случившимся. Шайтана убрали свои — это известно. Но расследование почти официально ведет госбезопасность. Патлатый почему-то считает, что, если бы не Зарайский, все обошлось бы без гэбистов. Я думаю, он не прав, но все равно: Зарайского в это дело втравила ты. И Патлатый больше не хочет тебе помогать. Он боится прессы. Собственно, он и меня просил не говорить больше ни слова, но мне казалось, я должен предупредить тебя агур… аргур… аргументирование.

— Майкл, — предложила Белка, — может, пойдем ко мне, здесь пятнадцать минут ходу. А Вике я позвоню.

— Да брось ты, ща возьму тачку и через полчаса дома. Все нормально, Ольга, все путем…

А Белка как чувствовала что-то. Утром она позвонила Вике, жене Майкла. Тот уже был в больнице. Вечером возле самого подъезда его поджидали трое. Били недолго, но грамотно. Ничего не забрали и даже жидовской мордой не обозвали. В общем, все понятно: не суйся, Майкл, не в свое дело. Были это дружки Патлатого или его враги, какая теперь разница? Для Майкла. А Белка-то как раз решила не отступать и во всем разобраться.

Убивают Олега, избивают Вербицкого, сам Патлатый напуган, а с нее как с гуся вода, даже Петровка верит, что она не была во Льгове. Значит, прикрывают ее чекисты-невидимки. Чего же тогда бояться? Надо действовать, надо использовать все, что есть в ее распоряжении, тогда наконец бойцы невидимого фронта выйдут на авансцену и вступят с ней в диалог.

Рюшик был в саду. Отец на работе, мама отправилась по магазинам — это на добрых два часа. Белка достала диктофоны, аккуратно, словно неразорвавшиеся гранаты, положила на стол и включила. Обе пленки, все четыре записи она прослушала дважды. Поняла, конечно, не все, но главное было несомненно: информации на кассетах хватит еще на десяток таких же страшных разборок. И больше всего, как это ни странно, напугало ее убийство Малахова. А впрочем, чего ж туг странного? Все остальные участники «мероприятия» были не ей чета: бандиты, политики, воры в законе, даже Олег — «журналист-уголовник», как шутили друзья, погиб, что называется, при исполнении. А вот тракторист Малахов… Тут, как говорит Майкл, просто попадалово. И тракторист был ей ближе всех, ведь у нее-то — тоже попадалово.

Малахов случайно видел, как привезли тело так называемого Разгонова. Трактор его с утра что-то никак не заводился, а тут еще вдруг живот схватило, он и пошел в кусты у дороги и, когда эти подъехали, сидел там тихо-тихо. Машина была сугубо импортная, джип какой-то навороченный. Малахов догадался: бандиты. И твердо решил никому ничего не говорить. Труп видел, о чем и сообщил, а машины не было никакой. Нужны ему неприятности?

Он молчал в милиции, молчал в прокуратуре, не раскололся даже заезжему чекисту с красной книжечкой. А Шайтану раскололся сразу, как только понял, что тот не власть представляет, а бандитов. Страх заставил? Наверно, и страх тоже, ведь от этих ничего не скроешь. Но дело не только в страхе, думала Белка. Вот он, голос народа! Тракторист Малахов сделал свой выбор. Очевидно, он знал давно, что ни милиция, ни другая государственная организация его сегодня не защитят. Надежда была только на Шайтана. Тракторист Малахов ошибся, и это было особенно страшно.

Малахов рассказал Шайтану еще и про зеленую краску на волосах — деталь, безусловно, запоминающаяся для случайного прохожего, впервые в жизни увидевшего размозженную голову. А в милицейском протоколе, Шайтан это знал, про зеленую краску не упоминалось. Почему? И почему в протоколе осмотра описана кровь на траве? Не было там никакой крови, уверял Малахов. Шайтан еще раз уточнил, действительно ли он первый слышит обо всем этом.

— Да чтоб я сдох! — сказал Малахов. — Охота мне лезть в это дерьмо? Никому не говорил. Чтоб я сдох!

И подписал себе смертный приговор. Уж очень важная информация. Шайтан боялся утечки.

«Чтоб я сдох!» — говорит человек за минуту до смерти. «Жуть», — подумала Белка.

Потом она убрала диктофоны, взяла лист бумаги и, по старой студенческой привычке рисуя схемы, как бы собрала из кусочков картину происшедшего. Убили Миху Разгонова вместо большого человека Малина или убили Малина вместо Михи — строго говоря, это осталось не до конца ясным. Хотя Белка давно поняла: Миха жив. Зато четко прорисовалась теперь фигура Золтана, а также фигура Шайтана и фигура Высокого Шефа, он же Альберт Ларионов. Зловещий замысел государственного переворота тоже проглядывал достаточно четко.

Ну и что теперь делать? Сжечь пленки и все забыть? Да нет, забыть не получится. А если все это правда? И при новом президенте Ларионове она долгие годы будет вспоминать о своем решении, помешивая в мятой алюминиевой миске лагерную баланду… Бр-р-р! Белка поежилась. И попробовала другой вариант.

Пресса, «Московский комсомолец», НТВ, «Версии». Будет много шуму. Ларионова отправят в отставку. Переворот отменят, точнее — перенесут. А ее найдут и хлопнут. Однозначно, как говорит Жириновский. Есть еще третий вариант. Передать кассеты компетентным органам. Вопрос — каким? Это раньше орган был один на всю страну, большой и толстый, а теперь такая разнобобица пошла. В милицию? Майору Кондратьеву отдать? Смешно. Значит, ФСБ. Взять на всякий случай смену белья и скромным советским стукачом — вперед, на Кузнецкий. Фу! Подумать противно.

Наверно, правильнее все-таки пойти в службу Коржакова, чтобы как можно быстрее к самому Ельцину попало. Но Белка даже не знала, где эту службу искать. Запутаешься теперь — столько их развелось! Вот еще и РИСК какой-то появился…

Нет, не пойдет она туда. Там ее надуют, вокруг пальца обведут и съедят с потрохами. Значит, кто у нас остается? Пат-ла-тый. Этот все поймет. И все правильно сделает. В общем, Патлатого — в президенты! Зачем ей Ларионов? Ларионов ее не знает. А при Патлатом Белка министром науки и техники станет или министром образования. Весело. И тут она снова вспомнила тракториста Малахова.

Вечером в программе «Герой дня» долго и красиво отвечал на вопросы ведущего Альберт Ларионов. Белка не запомнила, чем он прославился. Белка только слушала его голос, такой характерный, такой неподражаемый… И когда передача закончилась, тут же пошла к телефону. Пальцы с трудом попадали на нужные кнопки, а голос вдруг сел, как при простуде:

— Колич, мне срочно нужна встреча. Передай ему: как всегда.

Место встречи изменить было нельзя. С одной стороны «шумел, как улей, родной завод», с другой — шелестели шаги редких сотрудников в пустых коридорах института. Патлатый настроен был воинственно, но Белка сразу юяла инициативу в свои руки:

— Мне нужна охрана. Прямо с сегодняшнего дня.

— Ого! Но я ведь еще не сказал, что это по-прежнему возможно.

— А я говорю, мне срочно нужна охрана! Что, если я была вместе с Зарайским, когда убили Шайтана?

— Врешь! — выдохнул Патлатый. — Почему ты жива тогда?

— Почему я жива — мое личное дело, а вот Шайтана подставил Шкаф. И потом именно Шкаф сделал контрольные выстрелы в голову Скобякову и Зарайскому.

Патлатый смотрел на Белку с ужасом и восторгом.

— Так-так-так, рассказывай дальше.

— А что мне за это будет? — улыбнулась Белка. — Дай хоть сигарету.

Он протянул ей пачку «Давидофф».

— Спасибо. Так вот, до предоставления мне личной охраны я скажу еще только две вещи. У Зарайского была с собой сумка с магнитными записями всех бесед, которую не нашли ни ваши, ни менты. И второе: мне уже угрожали.

— Кто?

— Откуда я знаю? Позвонил какой-то придурок и сказал: «Ольга Марковна, если вы не прекратите ваше частное расследование, пеняйте на себя».

— Буквально так и сказал?

— Буквально так.

— Пора тебе на телефон записывающее устройство ставить, — рассудил Патлатый и надолго замолчал.

Никто, конечно, Белке не угрожал. Зачем она это придумала? Для убедительности, наверно.

— Значит, так… — разродился наконец Патлатый. — Прямо сейчас ты пишешь заявление об уходе из этого богоугодного заведения и завтра выходишь на работу в мою фирму. Я дам тебе филиал и введу в совет директоров. Что и как делать, объяснят по ходу. О зарплате договоримся — не обижу. Вопросы есть?

Белка, кажется, даже рот приоткрыла от изумления. Вопросов не было.

— Осторожно, сигарету уронишь, — сказал Патлатый. — а ты думала, я просто так выделяю охрану кому попало?

Копия записей Шайтана и Зарайского хранилась теперь в одном из самых надежных сейфов Москвы. В личной ячейке Евгения Дмитриевича Кузьмина, то бишь Патлатого, на очумительной глубине подземного хранилища банка «Менатеп». Оригиналы же по-прежнему отдыхали в старых сапогах на антресолях. Но об этом не знал никто.

Кузьмину Белка преподнесла тщательно продуманную легенду о передаче пленок редакции «Московского комсомольца», да таким образом, будто она сама не знала через кого переданы кассеты и где теперь хранятся. Зато опубликование компромата было гарантировано при любых неприятностях, даже при угрозе таковых для Ольги Разгоновой.

На работу Белку возили в бронированной «Вольве-Эксклюзив» серо-стального цвета в сопровождении троих головорезов, двое из которых оставались всякий раз дежурить на ночь: один внизу у подъезда, другой на лестничной площадке. Денег у Белки стало много, свободного времени — совсем мало. Правда, на выходные фирма вывозила ее в шикарный и тоже тщательно охраняемый дом отдыха, где очень нравилось. Рюшику: отличная спортивная база, игровые комнаты, детишки его возраста, веселые добрые воспитательницы. У Белки появились новые друзья и подруги. И это было так здорово, что иногда она даже забывала, с чего все началось. Патлатый… то есть теперь она не говорила «Патлатый» — Женя относился к ней сугубо по-дружески. Так уж получилось, что любовниц ему хватало без Белки. Но для всех вокруг в целях конспирации разыгрывалась безумная любовь с первого взгляда. Для родителей Ольги существовала особая версия: Евгений — ее жених. Иначе как было объяснить все это вдруг свалившееся великолепие? Правда, жених за целый месяц всего лишь два раза зашел чайку попить.

— Ну уж извини, мама, — объясняла Белка, — такие они все деловые, эти «новые русские».