Глава 9
Лишь оказавшись на корабле, Петрович заметил, что может более или менее сносно разговаривать с остальными. И только значительно позже он понял, что это как-то связано с дикой операцией, которой его подверг молчаливый энеец.
Вначале казалось, что операция делалась с целью охраны пленников. Энеец жестами и звуками объяснил нечто такое, из чего Петрович сделал вывод: его голова разлетится на части, если он только попытается бежать. Так это или не так – проверять желания не было.
Погрузка шла в полной темноте. Впрочем, то, что пленников привели на корабль, понять было легко: пол качался, стены скрипели, и еще – воняло водорослями.
В узком железном трюме, как только туда свалили толпу невольников, сразу завязалась тихая, но упорная борьба за места рядом с окошками. Почему – это Петрович понял через несколько дней плавания, когда воздух в трюме превратился в тухлый кисель. Высунуть нос в крошечное окошко и вдохнуть несколько раз теперь было верхом блаженства. Возле окошек постоянно происходило вращение и перетекание тел – одни стремились к воздуху, оттесняя других.
Среди пленников было довольно много людей, но еще больше – хлипких грустных энейцев, большеглазых, с морщинистой стариковской кожей. Имелась парочка вурдов, которые вели себя на удивление тихо. И, конечно, вездесущие «слоники» – усоды.
Не было только гурцоров. Вернее, были, но не в трюме. Гурцоры командовали этим плаванием.
Никаких землячеств в трюме не образовалось, все держались сами по себе. Петрович не понимал, почему все так разобщены. Неужели никто не знает, что вместе проще преодолевать трудности. А трудности будут, и немалые – в этом он не сомневался.
Петрович еще в первый день подошел к какому-то человеку, выбрав того, кто был поприличнее одет, и попытался заговорить:
– Слышь, парень, я гляжу, ты нормальный человек, может, скажешь, куда нас везут, а?
«Нормальный человек» сжал ему горло двумя пальцами, прохрипел в лицо что-то зверское и оттолкнул от себя, напугав до смерти. С этой минуты Петрович остерегался наводить контакты с незнакомцами. Единственное, что он твердо понял, – все здесь были не гражданами. А значит, каждый представлял из себя не более, чем пустое место.
Плавание оказалось долгим. Сначала держаться было достаточно просто: места в трюме хватало, чтобы вытянуться во весь рост и спокойно коротать дни. Каждое утро через люк пленникам вываливали несколько корзин подгнивших овощей – достаточно, чтобы не испытывать голод.
На четвертый день стало душновато…
Оказавшись возле окошка, Петрович заметил, что вместо прежней свежести снаружи врываются волны теплого сухого воздуха. Похоже, корабль вошел в какие-то тропические широты. В крошечное окно был виден только клочок прозрачно-голубого неба.
С этого дня жизнь в трюме стала превращаться в пытку. С каждым днем и каждым часом жара только росла. Она чуть отпускала к ночи, чтобы утром навалиться с новой силой.
Спрятаться от жары было некуда. Обмахиваться – означало всего лишь гонять туда-сюда горячий воздух. Утром, когда наверху открывался люк и в трюм сыпалась ежедневная порция корма, все расхватывали толстые сочные листья, похожие на ростки столетника. Петрович не сразу сообразил, что листья – это замена питью, и в первый жаркий день ему пришлось мучиться жаждой.
На жару накладывался тяжелый запах, который шел, как показалось Петровичу, от усодов. Они понуро сидели вдоль стен, вяло шевеля хоботками и иногда стряхивая с ушей набежавшие капли пота.
Легче всех душное пекло переносили вурды. Казалось, им было все равно. Они лежали совершенно неподвижно, как мертвые, не мигая своими черепашьими глазами. Оживлялись только при утренней кормежке, чтобы снова впасть в неподвижность на целые сутки.
Петровичу было несладко, но он старался не раскисать. Он внушал себе, что все будет хорошо, что его организм крепкий и не так уж здесь жарко.
На самом деле с каждым днем становилось все хуже. Дни напролет Петрович проводил, ворочаясь с боку на бок и вытирая рубашкой пот. Иногда он забывался, и ему представлялись какие-то океанские пляжи, тень под пальмами, прохладный кокосовый сок – всякая экзотическая ерунда, которой он вживую и не видел никогда. Смыслом жизни стало ожидание вечера, когда жара чуть-чуть отступала.
Впрочем, вечер не отменял жар от разогретых железных бортов корабля, а также испарения от тел экзотических пассажиров.
К прочим «прелестям» добавились запахи гниющих на полу объедков. Никто в трюме, понятное дело, не убирался, а мусора с каждым днем становилось все больше.
В очередное утро, прорываясь за сочными листьями, Петрович вдруг наступил на чье-то тело. Это был человек – тот самый, с которым не состоялось знакомство в первый день. Он лежал у всех под ногами с открытыми глазами и пеной на губах.
У Петровича вдруг екнуло сердце. Многое он повидал за свою немаленькую жизнь, но не привык, чтобы человек вот так умирал – затоптанный, забытый, никому не нужный и не интересный. Так быть не должно, и точка.
Он пробрался к железной двери и начал молотить в нее ногами.
– Эй, тут люди умирают! – кричал он. – Откройте двери, тут человек мертвый!
Обитатели трюма поглядывали на него с испугом. Легко было понять, что ничем хорошим эта выходка не закончится. Но Петровичу это было безразлично. Он ни на что хорошее и не рассчитывал.
Грохнул стальной замок, и в двери открылось небольшое окошко. На Петровича уставились неподвижные глаза гурцора.
– Перестань нас беспокоить, – услышал Петрович.
– Здесь люди умирают, – повторил он уже тише.
Окошко закрылось. Мрачный взгляд гурцора подействовал отрезвляюще и одновременно угнетающе. Петрович сник и побрел в свой угол.
Через несколько минут в потолке открылся люк, и оттуда хлынули струи прохладной воды. Узники оживились, зашевелились, стараясь подставить под неожиданный душ все тело.
После водной процедуры в трюме стало заметно свежее. А еще с палубы спустили деревянный поддон на веревке. Петрович сразу понял, что его слова были услышаны. Он взвалил покойника на плечо и перекинул на поддон.
– Подымай! – крикнул он, но, как оказалось, поторопился.
Рядом с мертвым человеком положили мертвого энейца. Еще через несколько секунд там же оказались два покойника-усода. Смерть, как и следовало ожидать, пришла не одна.
В полном молчании импровизированный лифт с мертвецами уехал наверх.
Обливание водой с этого раза стало проводиться дважды в день, и за оставшиеся пять дней плавания больше никто в трюме не умер.
Правда, теперь Петрович стал замечать, что другие пассажиры посматривают на него с суеверным испугом. Но его это не сильно тревожило.
* * *
Ранним утром пленников разбудил громкий скрежет и топот множества ног над головой. Пол качался не так, как обычно, и Петрович понял, что корабль остановился. Было слышно, как волны разбиваются о железные борта. В окошко чуть виднелись вершины далеких гор, прикрытых дымкой.
Несколько часов ничего не происходило, ожидание и неизвестность нервировали. Наконец загрохотали запоры на дверях. В числе первых Петрович поднялся по узкой железной лестнице на палубу.
Слепящее солнце заставило на некоторое время зажмуриться. Петрович слышал, как рассыпаются волны, как десятки ног топочут по палубе, как где-то звенят цепи. Был еще какой-то звук – невнятное ворчание, хрип, клекот, фырканье, словно рядом расположился некий зверинец.
Наконец Петрович открыл глаза. Пленников выстроили на палубе небольшой баржи. Это была именно баржа, а не корабль, как подумалось вначале. От носовой части под воду тянулись цепи. Они то натягивались, то провисали. Петровичу сразу показалось, что на другом их конце какие-то подводные животные и именно они тянули баржу все это время.
У ограждений бродили на длинных веревках гомобы – гадкие человекоподобные бестии, с которыми Петрович впервые познакомился еще на родных улицах. Это они издавали звуки зверинца. Правда, здесь они были на удивление спокойны. Возможно, гурцоры, которые прохаживались тут же, умели их приструнить.
До берега было метров сто, и оттуда к барже тянулся очень тонкий мост. Непонятно было, как и на чем он держится. Берег оказался сплошь каменным – небольшие голые гряды лабиринтом расползались по наклонному плато. Кое-где этот лабиринт прорезали ровные, абсолютно прямые дорожки. Вдали виднелись окутанные утренним туманом одинаковые громоздкие здания, напомнившие Петровичу корпуса родного завода.
И еще – в воздухе летали какие-то штуковины. На фоне утреннего неба их не удавалось хорошо разглядеть. То ли дирижабли, то ли самолеты…
Долго любоваться пейзажем пленникам не позволили. По узкому мосту их погнали на берег. Петрович изумлялся – вокруг кипели волны, а мост даже ни разу не покачнулся. Было вообще непонятно, как он держится в воздухе.
Мост привел в большую прохладную пещеру, чем-то похожую на станцию метро. Гурцоры остановились вдоль стен. Некоторые держали на цепях гомобов.
Прохлада была очень кстати после трюма-душегубки, но с усодами вдруг стало твориться что-то неладное. Они негромко загомонили, замедлили шаг, строй потерял очертания. Они словно почувствовали какую-то беду, и их настроение понемногу передалось остальным. Петрович вдруг и сам не на шутку испугался.
Один усод вдруг выбежал из строя и с криком помчался к выходу из пещеры. Ему навстречу тут же шагнул ближайший гурцор, вытянул перед собой руку, что-то сверкнуло…
Петрович зажмурил глаза, а когда открыл, усода уже не было. Только мокрое пятно на полу и кучка какой-то слизи. Тут уж стало действительно страшно, однако желание беспокоить хозяев окончательно пропало.
За спиной раздался гул. Петрович обернулся: железная стенка отъезжала. За нею стояли вагоны. Вернее, это были грубо сработанные железные коробки, все в ржавчине и вмятинах. В таких впору перевозить щебенку, а не людей. И все же это были именно вагоны. Туда и погнали пленников.
Все происходило очень суматошно и нервно, глазеть по сторонам особо не давали. И все же Петрович успел обратить внимание на то, что ни колес, ни рельсов под вагонами нет. Только примитивный каменный желоб.
Двери захлопнулись с неприятным лязганьем. В вагоне воцарилась полная темнота.
Происходящее здорово напоминало концлагерь с обязательной газовой печью в конце пути. Но стоило ли тащить в такую даль столько народу, чтобы просто убить?
Кроме того, Петрович осознавал: его не просто взяли в плен страхообразные вурды. Его после этого еще и продали. Или обменяли на что-то – это он понял достаточно четко. Опять же, нет повода уничтожать то, на что потратились.
Главное, пожалуй, не злить гурцоров…
Вагоны тронулись очень тихо и мягко. Набор скорости почти не ощущался. Лишь немного позже, услышав свист воздуха в щелях, Петрович осознал, что они несутся со страшной скоростью.
Здесь было не так тесно, как в трюме, и совершенно нежарко. Воздух был сухой и какой-то пыльный. В горле немного першило, впрочем, это пережить было проще всего.
В закрытом вагоне, летящем сквозь тьму, течение времени не ощущалось. Трудно было решить, сколько длился переезд – может, три часа, может, десять. Сама реальность вдруг как-то растеклась, потеряла границы и привычные свойства.
И когда Петрович наконец пришел в себя, он обнаружил, что уже стоит на твердом полу в каком-то тоннеле, уходящем далеко-далеко по идеальной прямой. Здесь было какое-то странное освещение – свет словно распадался на тысячи частичек и оседал на одежду, на стены, на пол. Чувствовалось, что это место где-то невообразимо глубоко от поверхности – многие километры земли и камня почти физически давили на голову.
Их долго водили по запутанным галереям и переходам, пока все пленники не оказались в обширном квадратном помещении, показавшемся Петровичу чем-то знакомым.
И чем больше он смотрел, тем больше убеждался: это помывочная. У ближней стены лежала груда серых тряпок – по всей видимости, одежда. Дальше следовали грубые каменные скамьи, даже какое-то подобие ванн. В полу темнели отверстия для слива, прикрытые заросшими грязью решетками.
Один из сопровождающих гурцоров приказал всем раздеваться и при этом щелкнул пальцами, в которых сверкнула ярко-синяя искра. Если кто и намеревался возразить, то теперь желающих не нашлось. Что касается Петровича, то он с радостью избавился от штанов и рубашки, которые за последние дни в трюме впитали литры пота.
Обнаженные пленники сгрудились в центре помещения. Из маленькой незаметной дверцы выбрался сгорбленный энеец в сером балахоне и принялся разматывать шланг с наконечником, похожий на пожарный рукав.
«Точно как в концлагере», – с тревогой подумал Петрович.
Энеец довольно долго копался в механизме, являвшем из себя, видимо, насос, пока раздетые пленники ждали и стучали зубами – от страха и холода.
Наконец насос дал струю – холодную и сильную. В воду было что-то добавлено, наверно, моющее или дезинфицирующее средство – Петрович явно ощутил на губах странную горечь. Струя била по незащищенной коже довольно болезненно, пленники корчились и уворачивались.
А затем произошло нечто странное. Петрович услышал хлопок, тут же кто-то отчаянно закричал. В следующий момент он почувствовал сильный удар под колени и с размаху полетел на скользкий каменный пол. Рядом грохнулись еще несколько пленников.
Петрович вскочил на колени и быстро огляделся. Первое, что он увидел, – это конец шланга, свободно болтающийся во все стороны. Струя стала гораздо сильнее. За секунду она сбила с ног еще двоих. Энеец-помывщик отчаянно пытался поймать шланг, но ему не хватало ни скорости, ни ловкости. Слышались сердитые крики гурцоров.
Петрович вдруг увидел, что извергающий воду наконечник летит прямо на него. Он пригнулся, сжался, а затем прыгнул, придавив телом взбесившийся шланг. Ухватил рвущийся на свободу наконечник и долго удерживал его, пока энеец пытался выключить насос. Это получилось не сразу – в механизме, похоже, что-то крепко заклинило.
Наконец вода иссякла, и Петрович облегченно перевел дух. Гурцоры, искря пальцами, приказали всем одеваться.
Один из них приблизился к Петровичу и, пристально оглядев его с ног до головы, сказал:
– А ты остаешься здесь.
Потом показал на энейца-банщика и добавил:
– Вместо него.
Никогда еще Петрович не видел в глазах живого существа столько ужаса и безнадежного горя, сколько промелькнуло в глазах проштрафившегося энейца.
Впрочем, Петровичу хватило ума понять, что ему оказана большая милость и ею стоит дорожить.
* * *
Полет на «рыбе» не произвел на Влада особого впечатления. Они просто вошли в салон, похожий на самолетный, люк закрылся. Раздался гул, пол завибрировал. Так продолжалось минут сорок. А потом они снова вышли, только теперь уже в другом месте – в аэропорту Рувы, главного города земли Альрувия.
Солдаты проводили их до местного филиала Академии – двухэтажного особнячка, очертаниями напоминающего районный Дом культуры.
В просторном холле Аматис вдруг остановился.
– Гляди-ка, уже и здесь подвесили!
Влад увидел большое – в человеческий рост – зеркало, на котором неторопливо менялись какие-то картины.
– Подарок Гильдии Темного Знания, – сказал подошедший дежурный. – Удивительная вещь: каждую минуту – новая картина! Лучше, чем зеркальный зал в Лаве!
– Ничего удивительного, – буркнул Аматис. – Очередные темные штучки… Покажи-ка нам, где оставить арестованного, пока я не решу вопрос с вашим магистратом.
Сночеза заперли в пустующем кабинете. Из мебели там был только стол и два стула, совсем как в тюремной комнате для допросов.
Владу было приказано оставаться в коридоре и слушать, чтобы знахарь сидел тихо. Вступать в любые разговоры Аматис категорически запретил.
– У хорошего знахаря всегда найдется пара темных фокусов, которые не отберешь при обыске, – сказал он. – Тебя, как новичка, можно расколоть в два счета.
Оставшись один, Влад прислонился к стене пустого коридора. Ему было слышно, как за запертой дверью неторопливо вышагивает Сночез.
И вновь в груди поднялось волнение. За дверью находится человек, который, возможно, знает ответ на самый важный сейчас для Влада вопрос: как вернуться домой. Правда, дверь эту открывать нельзя, и даже перекинуться словом со знахарем ему запретили. Влад стремился сохранить спокойствие. В конце концов, никуда этот старик не денется. Будет еще время поговорить.
Вскоре вернулся Аматис. С собой он вел двоих рослых вооруженных людей – то ли солдат, то ли полицейских.
– Заходи, постоишь у двери, – кивнул он Владу, первым входя в комнату к арестованному.
Солдаты остались сторожить снаружи.
– Может, сам хочешь что-нибудь рассказать? – насмешливо спросил Аматис, усаживаясь за стол.
Сночез стоял спиной к нему, глядя в крошечное окошко, в которое пролезла бы разве что кошка.
– Что говорить, вы и сами все мне сказали, – ответил он. – Вы сами все знаете и сами за меня все решите.
– Ну, сказали мы отнюдь не все. – Аматис пристально наблюдал за стариком, но тот просто стоял, ничем не выдавая своего состояния. – Мы тут еще решили подсчитать, сколько налогов ты утаил, пока практиковал в деревне свои делишки.
Сночез чуть вздрогнул. Впрочем, это могло и показаться.
– Получить обратно темный сан ты уже не сможешь, а вдобавок отправишься на топливные станции – отрабатывать долги правительству.
– Зачем вы мне об этом говорите? – спросил Сночез. – Вы же не следователь, не судья.
– Это верно, – усмехнулся Аматис. – Свидание с судьей у тебя впереди. А знаешь, от меня зависит, что именно судья будет знать о тебе.
Старик наконец повернулся и посмотрел на Аматиса тяжелым неподвижным взглядом.
– Хотите получить с меня мзду? Но у меня уже ничего нет, вы все забрали…
Аматис вдруг вскочил и ударил кулаком по столу.
– Я – Просвещенный магистр и преданный слуга Верховной Академии! – заявил он. – Не смей относиться ко мне как к провинциальному чиновнику, которым ты привык давать взятки. Меня это не интересует!
После продолжительной паузы Сночез сел на стул напротив Аматиса.
– А что же тогда вас интересует, редре? – спросил он с некоторым удивлением.
– Только зеркала, старик, – уже спокойно ответил Аматис, подвигаясь чуть ближе. – Огромные зеркала, которые наводнили города. Я знаю, что тебе об этом кое-что известно.
– Не больше, чем вам, редре, – старик опустил глаза. – Мы только что прошли мимо такого зеркала – я видел столько же, сколько и все.
– Это неправда. – Аматис бросил быстрый взгляд на Влада. – Ты участвовал в темных экспериментах с зеркалами. И ты замешан в истории с таинственным городом на мысе Тан. Это звенья одной цепи. Не советую отпираться, у меня надежные данные.
Сночез сидел, глядя в одну точку, и нервно перебирал пальцами.
– Уважаемый магистр, я действительно ничего не знаю, – пробормотал он.
– Ну, если так, – Аматис сухо рассмеялся и привстал, – я пошел составлять отчет для трибунала. Представляешь, сколько интересного я могу добавить в твою биографию?
«Менты – они везде менты», – подумалось в этот момент Владу.
– Или предлагаю другой вариант, – продолжал Аматис. – Давай добьемся от тебя правды с помощью ваших же темных штучек. Ты даже не представляешь, сколько ваших замечательных идей использует Протекторат.
– Да не нужно ничего… – с досадой отмахнулся Сночез. – Вы не того взяли, редре. От меня вам будет очень мало толку.
– А от кого будет толк? Может, посоветуешь парочку своих друзей из Темной Гильдии?
– Это очень большая тайна, редре, – хмуро ответил Сночез. – Я в самом деле ничего не знаю. И не думаю, что кто-то вам что-то откроет. Никакие угрозы не помогут. Ничего не поможет.
– Я склонен верить в лучшее, старик. Продолжай. Говори все, что знаешь.
– Вам нужен Большой Беледин, редре…
– Что?! – Аматис привстал. – Большой Беледин? Тот самый?
– Большой Беледин – он один, редре. Его потому и называют Большим, чтобы ни с кем не путать.
– Ты, наверно, хочешь меня посмешить, знахарь? А скажи-ка лучше, кому он не нужен – этот Большой Беледин? Скажи, кто не разыскивает его, чтобы свести с ним счеты? Академия, Протекторат, темные, торговая гильдия, полиция – любой немало отдаст, чтобы найти Беледина…
– В том-то и дело, редре, – тихо признался Сночез. – А я попрошу за это очень мало.
– За что? За встречу с Беледином?
– Почти. Я укажу, где его найти. Дальше действуйте сами.
– Так… и что ты попросишь взамен?
– Полную свободу, редре. – Сночез прямо посмотрел ему в глаза.
– Ого! Да ты рехнулся, старик!
– По-другому нельзя, редре! Никак нельзя. Свобода мне нужна, чтобы спрятаться. Я хочу пожить еще лет пять или десять. Если вы поймаете Беледина, он найдет способ отомстить мне. Тюремные стены не спасут меня. Вы же знаете его возможности…
Аматис встал, задумчиво прошелся по комнате.
– А вообще-то… – Он пожал плечами. – При чем тут вообще Беледин? И почему я должен тебе поверить?
– Это все пошло от него, редре, – торопливо заговорил старик. – Это он собрал знахарей по деревням и пообещал всем темным могущество, которого еще не было в мире. От нас почти ничего не требовалось, просто собраться в некоем месте и выполнять простые приказы старших толкователей. Никто не сделал ничего дурного, редре.
– А что это за место? – с подозрением спросил Аматис. – И что были за приказы?
– Это в предгорьях Дервейга, магистр, в очень пустынных краях. Там к нашему прибытию заканчивалось большое строительство. Ведуны называли это место Соцветием. Нам нужно было просто зайти в только что построенный храм и провести там некоторое время…
– Храм… – с презрением повторил Аматис. – Опять храм!
– Простите, редре, конечно, это была лаборатория.
– И что же дальше?
– Дальше что-то стало происходить… – Сночез задумался. – Было страшно. Все вокруг дрожало, меня посещали странные видения…
– Какие видения?! – не выдержал вдруг Влад. Аматис с негодованием посмотрел на него, но старик продолжал вспоминать:
– Мне казалось, что армия неведомых тварей окружила меня. Что дома превратились в огромные утесы, над которыми разевали пасти кошмарные химеры…
Он замолк, переживая воспоминания. Аматис смотрел на него с сомнением.
– И что дальше?
– А? – Старик с трудом вернулся к реальности. Если он и притворялся, то очень хорошо. – Потом – ничего. Мы вышли из храма… из лаборатории, и нас быстро распустили по деревням.
Аматис некоторое время пристально рассматривал Сночеза, и из глаз его прямо-таки сочилось недоверие.
– Интересный рассказ, – сказал он наконец. – Чувствую, что половина сказанного – вранье, но не знаю какая.
– Это правда, редре, – затряс головой знахарь.
– Угу… Думаю, от Беледина мы услышим историю не хуже. Если, конечно, найдем его.
– Найдете, редре! – неистово закивал Сночез. – Это просто. Там же, в Дервейге, на другой стороне газовых болот строится еще один храм Соцветия. Он там. Он постоянно там и не покидает этих мест. Его охраняют вурды-наемники, но для вашей Академии это не слишком серьезная преграда.
– Об Академии даже не заикайся, лживый шарлатан. Я должен обсудить твои россказни с магистратом. Учти, если тебе кто-то и поверит, то свободу получишь не сразу. Только после того, как Беледин окажется в электрической клетке, ясно?
– Ваша воля, магистр, – понуро вздохнул старик.
– Про запуск Роториума слышал, конечно?
– Что-то слышал в городе, – пожал плечами Сночез.
– И какое у тебя об этом мнение?
– Да никакое, редре. Это ведь ваши дела, а у нас в деревне тишь да покой. Зачем нам лишняя головная боль.
– И гурцоры с тобой ничего не обсуждали?
– Не припомню, редре…
– Будь здесь, не своди с него глаз, – приказал Аматис Владу. – И ни слова! Я сейчас приду.
Он стремительно покинул комнату. Сночез сидел за столом сгорбившись, подперев голову кулаками, и не смотрел на Влада. В полной тишине прошло несколько томительных минут.
– Твой хозяин не отпустит меня, – сказал вдруг старик, не поднимая головы.
Влад насторожился, но ничего не ответил.
– Он не отпустит меня ни сейчас, ни потом, – продолжал Сночез. – А значит, ваш Протекторат обрекает меня на скорую смерть. Осталось лишь понять, насколько скорую…
У Влада заколотилось сердце. Смерть старика его совершенно не устраивала, тем более скорая. Он не хотел, чтобы рвалась последняя ниточка, но не знал, как этого не допустить. А время стремительно утекало.
От волнения у Влада даже дыхание стало чаще. И тут в затылок ударил дятел…
– Я знаю, что ты сейчас соврал, – услышал Влад собственный голос.
– Что? – Старик удивленно посмотрел на него.
– Ты был в моем городе… в темном городе на мысе Тан. Ты был там еще раньше, когда город был на своем месте и там жили люди. Расскажи мне, как ты туда попал, а я подумаю, как тебя спасти.
Влад еще не закончил говорить, а уже сам удивился своей самонадеянности. Пообещать старику спасение, пусть даже предполагаемое, – это было по меньшей мере нагловато.
– Я не понимаю, о чем ты, – потряс головой старик.
– Понимаешь. Зеркала – все происходящее как-то связано с ними. Как ими пользоваться? Ты же знаешь, ты уже это делал.
Старик смотрел на Влада и, видимо, раздумывал. Тянулись невыносимые секунды. За дверью негромко переговаривались солдаты.
– Ты прав, – тихо сказал старик. – Все дело в зеркалах. Я слишком мало знаю и не смогу тебе помочь. Но я могу показать тебе твой город. Он и сейчас полон людей, там кипит жизнь.
У Влада голова пошла кругом от таких слов. Дятел примостился поудобнее и начал тихонько постукивать в привычном ритме.
– Принеси сюда большое зеркало, и ты увидишь в нем свой город. Я знаю, как это сделать, – шептали губы знахаря.
– Принести сюда? – Влад растерялся. – Я же не могу взять и оторвать его от стены!
Старик пожал плечами.
– Но я могу отвести тебя к зеркалу! – осенило Влада. – Так можно?
– Можно, – кивнул Сночез.
Влад крепко взял его под руку, после чего постучался в дверь, чтобы предупредить солдат.
– Он хочет в чем-то признаться, – сказал Влад. – Надо отвести его в холл, к зеркалу. Проводите нас.
Солдаты удивленно переглянулись, но не стали спорить с ближайшим помощником Просвещенного магистра. Через минуту все четверо стояли перед зеркалом.
– Эй, в чем дело?! – крикнул дежурный.
– Все в порядке, это следственный эксперимент, – ответил Влад, удивляясь своей сообразительности. Впрочем, сейчас за него соображал дятел.
– Вот зеркало… сейчас будет картина… – бормотал старик. – Я должен подойти ближе… не держите меня так крепко, вы мне мешаете.
Влад чуть отпустил его, убедившись, что солдаты начеку.
– Вот так… вот так… сейчас… – продолжал бубнить знахарь. – А теперь – вот так!!!
Он вдруг рванулся из рук и… исчез. Влад не мог сообразить, что произошло. Через мгновение понял: старик шагнул прямо в зеркало! И ушел в него, как в воду!
Влад рванулся следом, но наткнулся грудью на твердую плоскость.
– Эй, там все в порядке? – не унимался дежурный.
Влад оглянулся на него, потом на ошарашенных солдат. Наконец увидел сбегающего по лестнице Аматиса.
– В порядке… Все просто чудесно. – У Влада вдруг начала раскалываться голова.
Дятел снисходительно похлопал его крылом по плечу и упорхнул.
* * *
– Мани-мани, хрен в кармане. – Лисин щелчком подбросил монету, поймал и посмотрел сквозь нее на свет.
Деньги тут были, что и говорить, красивые. В тяжеленький кругляш из кристально чистого стекла впаивались замысловатые золотые детальки, вензеля, цифры. Такую монетку и на шее не стыдно носить, как кулон.
– Интересно, сколько в одной такой денежке, если на наши перевести? – задумался Лисин, откинувшись на подушку. – Тысяча долларов будет?
– Думаю, побольше, – усмехнулась Марго. – Сам считай. Ты на одну такую монетку гостиницу снял на полмесяца, одежду всю купил и уже пятый день питаешься в трактире. Сколько денег тебе пришлось бы выкинуть у нас?
– Много, – кивнул сержант.
– Вот и я говорю: много… А кстати, сколько у тебя осталось?
– Еще три такие монетки.
– Три? – Марго удивленно приподнялась. – Ники! Куда ж ты все просадил?
– Так… прикупил кое-что. – Лисин пожал плечами.
– Ну-ка, интересно. – Марго уселась поудобнее, подтянув одеяло.
Сержант встал и, обмотавшись полотенцем, открыл большой потемневший шкаф. Достал оттуда какой-то сверток и сдернул с него тряпку.
– Смотри!
На свет показалась изогнутая металлическая пластина с ремешками и пряжками.
– Ну, и что за сбруя? – хмыкнула Марго.
– Идеальная защита для себя, любимого. Купил у гурцоров за жуткие деньги. И не жалею.
– Жуткие деньги за этот кусок железа?
– Не простое железо. Не помню, как эта хреновина называется, но ее вообще нельзя пробить. Потому что она любую силу возвращает обратно. Как бы отражает, понимаешь? Попала пуля – полетела обратно. Ударил палкой – сам же ею по лбу и получил. Вот такая овуляция. Понимаешь?
– Ну… примерно понимаю. Тебе видней, на что деньги тратить, Ники, только… – Марго вздохнула. – Ты бы о будущем тоже подумал.
– А я о будущем и думаю! Если бы мне тогда нож в ребра всадили, не было б никакого будущего! А теперь – не всадят. Я еще и оружия кое-какого прикупил.
– Серьезно подготовился к новой работе, – ухмыльнулась Марго.
– А почему бы не готовиться? Видала, сколько платят за такую работу?
– Но ты же не собираешься до самой смерти этой работой заниматься?
– А это как повезет, Марго! Мне другой работы никто не предлагал пока.
– И не предложит, – вкрадчиво проговорила Марго. – Тут тебе не милиция, нянек нету. Все должен сам.
– И что я должен?
– Думать, Ники, главное – думать. Ведь тебе необязательно самому с ножом бегать, такую работу можно просто координировать…
– Просто координировать? – Лисин поразился ее самонадеянности. – Ты предлагаешь мне взять под контроль всех наемных убийц города?
– Ну, зачем так примитивно, Ники? – огорчилась Марго. – Я предлагаю находить заказы – и находить мастеров для их исполнения. А мы с тобой будем где-то между…
– Деловая ты, подруга…
– Всегда такая была, мальчик-зайчик. Это планы, конечно, не на завтрашний день… но думать надо. Так что береги себя, копи деньги – они нам понадобятся. Кстати, сегодня мой благоверный снова с тобой встречается…
– Знаю, мы договаривались.
– Нет, вы договаривались с Лоудом-оружейником. Но сегодня Лури придет сам.
– Зачем? Новая работа?
– Не знаю, наверно. Утром обмолвился, что хочет с тобой поговорить. Самой интересно…
Сержант притих и машинально выглянул в окно.
– А он прямо сейчас сюда не придет?
– Ну, мальчик-зайчик, ты же никому не говорил, где живешь?
– Вроде нет…
В этот момент в дверь громко и настойчиво постучали. Лисин так и подпрыгнул на месте.
– Спокойно, спокойно, – тихо рассмеялась Марго. – Это ко мне.
– К тебе? – выпучил глаза сержант. – Сюда – к тебе?
Марго завернулась в одеяло и скользнула к двери. Чуть приоткрыла ее и забрала у кого-то невидимого корзину, наполненную фруктами. После чего снова заперла дверь.
– Это еще что за овуляция? – проговорил изумленный сержант.
– Ничего особенного. Реквизит. Я ведь официально сейчас по рынку гуляю, а не с тобой тут… Кстати, пора мне собираться.
Сержант протяжно выдохнул и сел на кровать.
– А что ты так испугался, Ники? – насмешливо спросила Марго, натягивая платье. – Это мне бояться надо. Если меня с тобой застукают, знаешь, что будет?
– Не знаю. Но догадываюсь.
– Лучше тебе и не знать…
– А чего ты сюда ходишь, если все так страшно? – Сержант вдруг почему-то разозлился.
– Сама не понимаю, Ники. Ты же знаешь, женская душа – потемки. Даже для самой женщины.
Марго уже уходила, когда Лисин вновь остановил ее и взял за руку.
– Нет, правда… чего ты ко мне ходишь? Зачем тебе? Вроде все есть, нормально устроилась.
Марго укоризненно посмотрела на него:
– По-твоему, я нормально устроилась, Ники?
– А разве нет?
– Нет! А ты – чертов дебил, если не понимаешь этого! – Она вырвала руку.
Переведя дыхание, она вдруг погладила сержанта по щеке.
– Знаешь, Ники, женщине ведь не так много нужно от мужчины. Ну, чтоб плечи были пошире, чем задница, например… желательно, чтоб волос на голове было побольше, чем в носу… Все это мелочи, конечно. Главное, чтобы душа была больше, чем кошелек…
– Ух ты! – поразился Лисин. – Какие ты слова знаешь… А у меня душа – больше?
– Пока, Ники. – Она вышла и мягко закрыла за собой дверь.
…Этим же вечером Лисин пришел в крохотный тихий трактир на самой окраине города. Владела им семья вурдов, что было здесь большой редкостью. Это было единственное место, где Лисин мог лицезреть приветливых и разговорчивых вурдов.
Лури на встречу опоздал, но совсем немного. Он оставил охрану снаружи, сел напротив сержанта и некоторое время сосредоточенно молчал.
– Ты ведь доволен нашим сотрудничеством, не так ли? – спросил он наконец.
– Ну да, – слегка удивился Лисин.
– Не такая уж трудная работа, зато – щедрая награда, так?
– Так, редре. – Лисин уже заподозрил неладное.
– Скоро работа станет трудней и ее будет больше, но и наша щедрость не иссякнет, понимаешь?
– Хорошо. – Сержант неопределенно пожал плечами.
– Но есть одно условие. Тебя уже знают в городе. И уже ищут.
– Меня знают? Кто? – У сержанта упало сердце.
– Не совсем так… знают, что ты есть. Знают, что кто-то выполнил определенную работу. Лицо и имя твои, конечно, пока не известны почти никому.
– Меня, случайно, ищут не вурды? – с содроганием поинтересовался сержант.
– И вурды тоже, но пусть тебя это не пугает. Меня сейчас больше волнует гильдия убийц. Они рано или поздно тебя найдут, у них свои возможности.
– И что? – Сержанту вдруг захотелось уехать далеко-далеко и стать мирным земледельцем. Уж если гильдия убийц за него взялась, то явно не для того, чтобы поздравить с днем рожденья.
– Ты не должен вступать в гильдию, – тихо, но твердо проговорил Лури. – Ни при каких условиях ты не должен легализоваться. Что бы они тебе ни предлагали… Ты интересен нам только в таком качестве, в котором пребываешь сейчас. Мы согласны щедро платить и помогать, но только если ты будешь сам по себе. Тебе ясно?
– Да, редре… – тихо проговорил Лисин. – То есть нет. Зачем им тащить меня в свою гильдию? И почему я не должен…
– Вот это – не твоего ума дело. Просто выполняй то, что я говорю. Придет время – поймешь. И еще спасибо мне скажешь. Согласен работать на таких условиях?
– Не знаю… – Лисин был в полном замешательстве. – Я ни хрена не понимаю! Но раз вы говорите, редре…
– Согласен или нет?! – прогремел голос Лури.
– Какого черта… Согласен!
– Прекрасно. – Лури как-то сразу обмяк. Он вытер лысину платком, покосился в сторону стойки и швырнул Лисину кожаный футлярчик, в котором так знакомо брякнули стеклянные кругляши.
– Это – аванс, – сообщил Лури. – Теперь слушай, что ты должен сделать…
* * *
– Я не знаю, как с тобой поступить, – хмуро проговорил Аматис, глядя в окно. – Ты уже дважды меня ослушался. Первый раз это сошло с рук, но не теперь.
Влад сидел на краешке стула с весьма кислой физиономией и смотрел в стену. Оправдываться ему было нечем.
– Проще всего мне было бы от тебя избавиться, – продолжал Аматис. – Отдать вурдам… вернее, продать. Ты недешево мне обошелся, и я этих денег, конечно, уже не верну, но лучше так, чем ничего.
Влад порывисто вздохнул. Ему представился сарай с грязной соломой на полу и залитая кровью клетка для боев. Чем туда возвращаться, лучше умереть при попытке к бегству.
– Но сначала я хочу понять, – услышал он голос Аматиса. – Неужели так сложно выполнять мои приказы? Очень простые приказы, разве нет? Всего-то нужно было не разговаривать с арестованным. Просто не разговаривать – что тут сложного?
Влад кусал губы. Ему нечего было отвечать.
– В другой ситуации я бы тебе не поверил. Я бы решил, что темный просто затуманил тебе мозги. Но сегодня трое видели, что знахарь действительно ушел в зеркало. Трое! Причем все трое – опытные слуги Академии, готовые к темным фокусам…
Аматис вдруг пристально посмотрел на Влада:
– Почему ты меня ослушался? Может, ты служишь темным, а передо мной изображаешь наивного дурачка?
– Нет! – Влад отчаянно замотал головой. – Я не знаю никаких темных. У меня и знакомых никаких тут нет.
– Хорошо, допустим… Но почему ты не смог выполнить приказ? От тебя так мало требовалось, но ты оказался неспособен… А может, ты слабоумный? – Он взглянул на Влада как-то искоса. – Может, я зря решил на тебя надеяться?
Влад некоторое время молчал, собираясь с мыслями.
– Может, и слабоумный, – проговорил он наконец. – Думай, как тебе угодно, Аматис. Просто я очень хочу вернуться домой.
– Понимаю. И что? При чем тут мои приказы?
– Этот старик… он был в моем мире. Он знает, как туда попасть. Я боялся, что больше не увижу его. У меня был один шанс все узнать. Он обещал показать, если я всего-навсего поставлю его перед зеркалом.
– Почему ты мне об этом не сказал? – Аматис, скрестив руки, прошелся по комнате.
– Да говорил, не раз… – вздохнул Влад. – Тебе ж до этого никакого дела. Ты занимаешься своими вопросами.
– Своими вопросами? Я думал, вопрос у нас с тобой один на двоих – найти истину.
– Вот я ее и искал, – нахмурился Влад. – Как мог, так и искал…
Аматис явно не понимал его. Он снова застыл у окна.
– Странное дело, – сказал он уже спокойнее. – Дважды ты меня ослушался, и оба раза это вывело меня на интересную информацию. Не просто интересную – нужную. Что это? Просто совпадение?
– Не просто, – хмуро ответил Влад. – Нам нужна одна и та же информация. Только с разной целью.
– Может быть… Пожалуй, отдавать тебя вурдам я пока не стану. Я и сам виноват. Маловато тебя учил, не предупреждал о том, как коварны бывают темные. Сночеза мы упустили – это факт. С другой стороны, теперь он не так уж и нужен. Да и не денется он никуда – я приказал поставить то зеркало в хорошо запертую комнату…
– Это зачем? – удивился Влад.
– Ну, не век же он будет там сидеть!
– Кто? Где?
– Старик Сночез – в этом зеркале.
Влад рассмеялся:
– Да старик, наверно, уже на другом краю мира!
– С чего ты взял? – нахмурился Аматис. – Каким образом он может оказаться на другом краю мира?
– Но это же дураку понятно! Эти большие зеркала – они передают не только картинку. Но и предметы! Конечно, если умеешь правильно ими пользоваться.
– Что за глупость! – рассердился Аматис. – Как может зеркало передавать предметы на расстояние? Тем более – живого человека!
– А то, что человек может спрятаться в плоской хреновине – это не глупости?
– Это – не глупость. Скрывать большое содержание в малой форме – одно из главных умений темных. Правда, раньше это касалось силы, энергии, но все меняется и совершенствуется.
– Извини, Аматис, но это чушь и бред! Зачем Сночезу прятаться в зеркале, если оттуда некуда деться? Сколько ему там отсиживаться?
– Не знаю. Ход мыслей врага не всегда возможно предугадать. Может, знахарь надеялся как-то нас перехитрить. Тебя же он перехитрил, причем довольно просто.
– Ты не прав, Аматис. Совершенно понятно, что зеркала передают предметы и живых людей. Темные ставили какой-то опыт с зеркалами и перенеслись в мой город. Разве не так? А потом город перенесся сюда. Что скажешь? Теперь этот старикашка сбежал от нас, и сбежал тем же самым способом! Он явно рассказал тебе меньше, чем на самом деле знает.
Аматис поглядывал на Влада, теребя подбородок. Вид у него был крайне озадаченный. Похоже было, Влад сейчас открыл ему глаза на вещи с совершенно неожиданной стороны.
– Это невозможно… – произнес он уже растерянно. – Мы бы знали…
– Вот и узнали, – хмыкнул Влад. – Эти большие зеркала недавно появились, если я не ошибаюсь… Когда вам было узнавать?
– Ну, допустим, что ты прав… – изрек Аматис и вновь замолчал, погрузившись в размышления. И чем дольше он размышлял, тем явственнее понимал, что в словах Влада больше логики, чем предположений.
– Но если так… – пробормотал Аматис. – Если зеркала передают вещи… и людей… это совершенно меняет дело! Это меняет все!
Он вдруг ринулся к двери, но на полпути остановился, обернувшись к Владу:
– Мне нужно связаться с Академией. А ты сиди здесь – и никому ни слова. Никому! Пожалуйста, на этот раз исполни то, что я говорю, в точности!
* * *
– Эй, муммо, поднимайся. Вставай, муммо, слышишь?
Петрович вздрогнул и открыл глаза. На него насмешливо уставился глаза Зигф – бригадир, как привык называть его Петрович.
– Любишь спать, муммо, – изрек Зигф, как изрекал каждое утро.
Петрович собрался с силами и поднялся, откинув с себя задеревеневшее рыжее покрывало. Все соседи-энейцы уже давно поднялись, взбодрились и серой проворной струйкой вытекали из помещения на работу. Петрович знал: сейчас этот живой ручеек потечет по коридорам, разветвится и быстро иссякнет. Каждая живая частица найдет себе прибежище: маленькую дверцу в стене, незаметную лесенку, уводящую под пол, просто какую-нибудь темную дыру.
– Поторапливайся, муммо, дело не ждет, – посмеивался Зигф.
Зигф имел азиатские черты лица и серую с синевой кожу. Он не был ни злым, ни ехидным, с Петровичем они состояли в почти приятельских отношениях. Зигф просто был главнее, он жил в подземельях гурцоров очень давно и долгие годы буквально света белого не видел. Да и не жаждал уже…
Темные общались с ним не сказать, что уважительно, а скорее снисходительно. И это было неплохо. Петровича они не замечали вообще, а если замечали – брезгливо сторонились.
Была еще одна важная вещь: Зигф являлся тут единственным человеком, с которым Петрович общался. Глуповатые усоды и пришибленные энейцы ему в собеседники не очень годились.
– Почему ты зовешь меня муммо? – спросил однажды Петрович.
– Как почему? – рассмеялся Зигф. – Ты и есть муммо!
– А что это – муммо?
– Это ты! Посмотри на себя – увидишь муммо. Все просто!
Петровичу осталось только вздохнуть и согласиться быть муммо.
– Сегодня будет новая работа, – сообщил Зигф, идя чуть впереди и по привычке оглядываясь через плечо. – В нижних уровнях вчера умер работник, тоже муммо, – теперь ты будешь делать его работу.
Петрович устало кивнул. Его здорово угнетало местное правило не кормить никого завтраком. До ближайшей кормежки оставалось часа три. В его возрасте это уж точно не вдохновляло на работу.
А что касается новых обязанностей, то это его мало беспокоило. У него уже бывали новые работы. Сначала он замещал банщика возле поливочного автомата. Потом перетаскивал тяжелые баки с какой-то слизью между двумя лифтами. Последней работой было чистить трубопроводные каналы, заросшие неподатливой мокрой плесенью.
– Тебе лучше стараться, внизу строгие землецы, – добавил Зигф.
Землецами он почему-то называл гурцоров. И снова Петрович кивнул. Стараться он умел. Сейчас он думал о другом: как бы приучить себя оставлять что-нибудь съестное с вечера на утро. Из-за утренней голодухи настроение было совсем никудышнее.
– Ну, пошли? – Зигф подвел его к шахте воздушного лифта.
Петрович напрягся. Никак он не мог приучить себя прыгать в эти чертовы скважины, хоть и знал, что его тут же подхватит подушка упругого теплого воздуха. И бережно опустит по месту назначения.
На этот раз полет в темной яме продолжался необычно долго, у Петровича даже голова закружилась. Но все прошло как всегда нормально. Они с Зигфом оказались в комнате с низким потолком, из которой расходилось полдюжины коридоров. Здесь гораздо сильнее ощущался таинственный гул, который преследовал обитателей подземелья буквально повсюду. И невидимый груз сверху давил куда заметнее.
– Дорогу запоминай, завтра без меня пойдешь, – предупредил Зигф, направляясь первым в один из коридоров.
Они пришли в место, напоминающее диспетчерский пункт. Видимо, это было охранное помещение: на стенах и на столах имелись небольшие зеркала, транслирующие виды из однотипных сумрачных коридоров со множеством одинаковых дверей. Скорее даже люков – квадратных, тяжелых, непривычно низких для обыкновенного человека.
«Тюрьма», – сразу подумалось Петровичу. Впрочем, это было неоригинально. Мысль о тюрьме не отпускала его с первой минуты пребывания в подземелье гурцоров.
Было и несколько больших зеркал – изображение на них то и дело менялось, и это были уже не коридоры, а какие-то залы, напоминающие спортивные комплексы, уставленные снарядами.
Здесь, в «дежурке», находилось только одно существо – энеец, одетый в мешковатый серый комбинезон с грязно-лимонной полосой через грудь и спину. Он ел из глубокой чашки нечто похожее на посиневшие макароны.
– Это Гайда, – представил его Зигф. – Твой новый водырь. Или магистр, как тебе больше понравится.
Они оба расхохотались и смеялись довольно долго, пока Петрович переводил недоуменный взгляд с одного на другого.
– Добро пожаловать в Гостиницу, муммо, – произнес энеец. – Для тебя здесь много важной работы. Возьми в том ящике одежду, давай прямо сейчас.
В небольшой кладовке Петрович увидел ржавый контейнер. Внутри обнаружилась пара комбинезонов и несколько просторных рубах с лимонными полосами. Петрович выбрал рубаху, которая показалась наименее грязной.
– Это понадобится, – объяснил Гайда. – Все будут видеть, что ты имеешь право ходить по Гостинице.
Петрович слушал его вполуха, потому что взгляд его привлекло изображение на одном из зеркал.
По коридору суетливо двигались двое усодов с лимонными полосами на рубахах. Они тащили какое-то тело, совершенно неузнаваемое, просто некий комок лохмотьев. Тем не менее это было тело: сзади болтались две ноги, узловато-дистрофичные.
Чуть позади трусил еще один усод. Он волок на себе квадратную корзину и забрасывал туда куски, которые отваливались от тела…
Петрович не успел прийти в себя от пугающего зрелища, как энеец Гайда отодвинул от него зеркало.
– Это не твой участок, муммо. Гостиница большая, у тебя будет шесть таких коридоров внизу. И лучше, если ты окажешься добросовестным работником, у нас тут растяпы долго не задерживаются.
– Да я уж понял, – с внутренним содроганием проговорил Петрович.
– Первое, что ты должен, – отнеси в кислотную яму мертвого муммо, который работал до тебя. Можешь порыться в его вещах, это теперь твои вещи.
– Он будет жить здесь? – спросил Зигф.
– Да, в общих комнатах полно места.
– Тогда я пойду, дальше разберетесь сами.
– Забегай поболтать, как будет время, Зигф, – кивнул ему Гайда.
– Слышь, а что такое муммо? – хмуро спросил Петрович, когда они остались с Гайдой вдвоем.
– Муммо – это такой, как ты, – удивился энеец.
– Это я слышал. Какой такой?
– Немолодой человек, не заработавший ни денег, ни права на защиту, не вошедший ни в какой клан, не имеющий даже семьи…
– Короче, старый дурак, – отрешенно вздохнул Петрович.
– Нет, почему же… Дурак – это оскорбление. А муммо – обычное слово.
– Ну, тогда – полудурок, – еле слышно пробормотал Петрович и поднял на Гайду потухшие глаза. – Показывай, где у тебя тут что. Кстати, – добавил он, – семья у меня есть!
Спустя пятнадцать минут Петрович катил по коридору Гостиницы скрипучую металлическую тележку для отбросов. В ней лежал накрытый тряпкой мертвец, тот самый умерший муммо. Петрович мельком заглянул в его лицо – он увидел невероятно бледного и усталого человека, смерть которого была, наверно, давно желанным выходом из гулких коридоров.
Петрович не торопясь шел к кислотной яме, тележка скрипела, за десятками дверей скреблась, ворочалась, пыхтела и стонала какая-то неизвестная и пока невиданная жизнь.
Но сейчас Петрович думал не о ней. Его больше волновало – скоро ли он сам покатится на этой скрипучей тележке, накрытый грязной тряпкой.