Книга: Одинокие боги Вселенной
Назад: Глава 2 НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ
Дальше: Глава 4 ПОТЕРЯННЫЕ БЕЗВОЗВРАТНО

Глава 3
МИШКА И Я

Наконец-то дембель! Я вернулся домой в июне 1980 года. Не то чтобы я гордился своей формой, но пограничные войска всегда считались престижными, и мне приятно было ощущать на голове новенькую зеленую фуражку. А потом, сознание того, что я ношу форму последний раз в жизни и на меня сейчас смотрят штатские люди, а по форме видно, что солдат я уже отставной, приятно щекотало самолюбие. К себе на второй этаж я взлетел словно на крыльях, позвонил в дверь, и там тотчас же раздались звуки «Прощания славянки» (магнитофон, конечно же!), затем дверь распахнулась и мама (наверное, с разгона) бросилась мне на шею. После бесчисленных поцелуев она наконец ввела меня в квартиру. Квартира за время моего отсутствия заметно преобразилась. Комнаты, бывшие проходными, стали теперь раздельными, и в зале у стены, в которой раньше была дверь в другую комнату, теперь стояла полированная мебельная стенка.
— Сынок, — сказала мама, — ты не будешь сердиться? Я сняла немного денег с одной из твоих сберкнижек на предъявителя и вот слегка прибарахлилась…
— Ну что ты, мама… О чем речь? Нам давно надо было так сделать!
— Ф-фу-х, камень с души… Юра, а сейчас я хочу тебя познакомить с одним человеком… В общем… он живет теперь здесь. И я его люблю. Коля, выходи, познакомься с Юрой.
Из другой комнаты, кажется, даже с балкона, вышел мужчина: не низкий и не высокий, не молодой, но и не старый, не то чтобы лысый, однако и кучерявым его назвать было трудно, — в общем, мамин сотрудник, а теперь, судя по всему, мой новый папа. Да-а… Неисповедимы пути Господни… Ну, что же делать, мама у меня тоже человек. Придется привыкать и мне.
Пока собирали на стол, я поднялся к Мишке, вернее, к его родителям, Мишка все еще лежал в ташкентском госпитале. Дома была только Мишкина мама. Она, конечно же, мне обрадовалась, но потом заплакала, причитая о Мишке: мол, лежит ее ненаглядное дитятко, весь израненный, неухоженный, может быть, даже голодный, и никто его не пожалеет, хорошо, хоть ногу ему не отрезали, но осколком раздробило колено, калека теперь на всю жизнь. И заплакала надолго, не слыша больше моих утешений.
— Что же вы к нему не съездите? — спросил я.
— Ездила уж один раз, — сквозь рыдания ответила она. — Неделю возле него дежурила, тяжелый он тогда был. Вообще бы от него не уезжала, да деньги кончились.
— Теть Вера, может быть, мы вместе к нему смотаемся?
— И рада бы, да еще долги не раздала.
— Да Бог с ними, деньги у меня есть. Съездим?
— Юрочка, сынок, это очень дорого.
— Так ведь не дороже денег, теть Вера. Мишка у меня единственный друг, а у вас — единственный сын, поехали!
— А много ли у тебя денег?
— Двадцать тысяч хватит?
— Ты не шутишь, Юра?
— Разве это тема для шуток? Знаете что? Мне только в военкомате на учет встать и паспорт получить, и поедем, хорошо?
— Хорошо, сынок. Спасибо тебе, Юрочка! Дай Бог тебе здоровья! Всю жизнь за тебя молиться буду, сыночек ты мой, соколик…
* * *
Как ни спешил я, билеты на Ташкент смог купить только через десять дней. Самолет вылетал из Минвод, и мы с Мишкиной матерью добирались туда на такси, да еще на ночь глядя, потому что рейс был утренний и с утра мы бы не успели. Я отдал тете Вере тысячу рублей, чтобы она не очень от меня зависела, и весь полет продремал, даже не выглянув в иллюминатор. В Ташкенте, снова наняв такси, мы сначала заехали на базар. Тетя Вера купила там… Да проще рассказать, чего она для Мишки не купила, и только после этого мы поехали к нему. Местные таксисты в госпиталь, видимо, народу перевозили немало. Водитель, мужик лет тридцати пяти, в тюбетейке, только уточнил:
— В госпиталь? — И больше не проронил ни слова.
Мишку мы нашли во дворе. Он сидел на скамейке в тени, по-моему, акации и, отчаянно зевая, пытался читать какую-то книгу. Одна нога его была выпрямлена, вторая полусогнута, рядом прислонены костыли — мне даже показалось, что вернулся 1978 год и мы еще не служили. Скромно переждав в сторонке, пока мать его исцеловывала, я подсел сбоку, и мы с ним, тоже обнявшись, расцеловались. Тетя Вера успела сунуть Мишке огромную гроздь винограда, а он попытался всучить ее мне.
— Ну, как ты? — спросил я, отщипывая ягоду.
— Нормально, — ответил Мишка. — Ты как?
— А что я? У нас не стреляли. Тебя вот долго еще лечить будут?
— Вряд ли… Мало-мало подштопали — и гуляй.
— Комиссуют?
— Наверное. Какой из меня теперь служака? Слава Богу, что упросил ногу не отрезать. Ведь гады «духи» аккурат коленную чашечку прострелили…
— Больно? — поинтересовался я.
— Сейчас — если только потревожить, а сначала… Ну, да все позади! — Мишка оглянулся на мать, смотревшую на него круглыми глазами. — Вот уж кого я не ожидал в гости, так это вас! Как добрались?
— Да это неважно, — сказал я. — А все-таки, когда тебя теперь выпишут?
— По-моему, они рады будут меня выпихнуть. Все, что могли, они уже сделали. Остальное — вопрос времени. Вот если мать за меня похлопочет да еще возьмет ответственность на себя — хоть сейчас выпишут.
— О! — обрадовался я. — Теть Вера, на вас вся надежда. Будем его забирать или нет?
— Господи! Конечно же! Сейчас и побегу! — Она чмокнула Мишку в щеку и встала. — Где главврач? В общем, ждите.
После ее ухода я поинтересовался:
— Как это случилось?
— Обыкновенно. Старлей, мудак, погнал нас на пулемет, сволочь. Полроты под высоткой положил. Только что «За Родину! За Сталина!» не орал. Ну да хрен с ним. Сашку Черкасова жалко. В грудь его садануло. У меня на руках умер. Когда тащил его, и меня зацепило. Не нравится мне эта война, Юрка! Казалось бы, прогнали землевладельцев, бери землю и обрабатывай, а крестьяне ихние вместо сохи за автомат хватаются. Мне сначала все это диким казалось, потом поймал себя на мысли, что начинаю их всех ненавидеть. И богатых, и бедных, все они — мразь. Нельзя так, не по-нашему. Помнишь «Белое солнце пустыни», там Сухов говорил: «Восток — дело тонкое…» А знаешь, в чем тонкость? Кланы у них. И один клан у другого в подчинении или враждуют друг с другом. Чтобы социализм там построить, надо их всех под корень вывести… Это же дичайшее средневековье, а мы к ним с нашим аршином. Не доросли они до социализма. Жалко ребят наших. За что гибнут? Вот Сашка, к примеру, — за что? За социализм, который им не нужен? За идею, которую они понять не хотят? А наши? Думаешь, чего я больше всего боялся? Смерти? Нет. Больше всего я плена боялся! Потому что и замполит, и особист наш намекали постоянно, что плен приравнивается к измене Родине. Отбили мы как-то ребят наших, так их тут же всех в особый отдел, в Союз — и в зону. Ходили слухи, что по десять лет каждому досталось. За что? Неправильная это война, не выиграть нам ее. Тут, кстати, у всех, кого комиссуют, подписку берут о неразглашении. Все втихаря, чтобы население советское не волновать. Радио врет, телевидение — тоже, все врут. Разве это война? Кому верить?
— Мишка, я же тебе говорил!..
— Откуда я знал? Нас же чему учили? Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть»! Только я подозреваю, что в партии у нас измена: не то эсеры власть у большевиков потихоньку отобрали, не то кадеты какие-нибудь. Черт-те что творится. Под наши лозунги маскируются, а политику гнут антинародную.
— Мишка, Куб утверждал, что вскоре коммунистов скинут. Война — это их лебединая песня.
— Юрка, ты мне это прекрати! Вот такие, как твой Куб, сейчас и у власти! Ленина забыли! Идеалы хоронят… Одно только с Лениным общее — отчество одинаковое. Эх вы!
— Ты спокойнее, главное. Я власть не захватывал и никогда не захвачу. Нужна она мне, как зайцу стоп-сигнал. Но что в Союзе творится!
— А что? — В глазах Мишки вспыхнул интерес.
— Куда-то жратва девалась. В Ставрополе масло только по талонам и по пачке на человека в месяц.
— Тебе-то что? У тебя денег куры не клюют, на базаре купишь.
— Да мне-то ничего, твои родители без масла сидят, и тебя то же ожидает. Господи! Не в этом дело! Ты вспомни, мы пацанами с тобой в магазин ходили, так там три-четыре сорта колбасы было всегда. А сейчас одни спинки минтая. Да «Завтрак туриста». Куда все делось? Действительно, дурак был царь, если мяса на шестьдесят лет не заготовил!
— Ладно, Юрка, хорош трепаться. Работаем плохо, вот и все.
— Ты знаешь, я анекдот недавно слышал…
— Ну-ка?
— Ну, мол, по радио объявляют: спокойно, товарищи, вместо обещанного в восьмидесятом году коммунизма в СССР состоялись Олимпийские игры.
Мишка, а вместе с ним и я немного поржали.
— У тебя сейчас нога болит? — спросил я.
— Тупо. Главное, что свищ образовался. Гноится, зараза. — Мишка сплюнул. — Сигареты у тебя есть? Дай.
— Ты ж не курил?
— А хрен с ним. Теперь жизнь другим боком повернулась, можно и побаловаться. — Он основательно затянулся и задумчиво выпустил дым. — Как ты полагаешь, справлюсь я с институтом?
— А почему бы и нет? Небось Никитина переплюнуть хочешь?
— Сволочь этот Никитин. Он и не пришел даже на дурмашину посмотреть, подписал не глядя. — Мишка взглянул на меня. — Ага, Юрка, хочу сам убедиться. Они у меня еще попляшут! — погрозил он неизвестно кому.
* * *
Мишку мы увезли с собой только через два дня, когда он выполнил все формальности, связанные с прохождением комиссии и демобилизацией. В военной форме и на костылях Мишке почему-то было стыдно возвращаться. Купили ему новый костюм, джинсы и несколько рубашек. Ну и туфли, разумеется.
Тетя Вера плакала от благодарности, уверяла, что вся одежда у Мишки есть дома, но все равно была довольна, а я задал Мишке наконец самый важный для меня вопрос: не писала ли ему в армию Галка и не знает ли он хоть что-либо о ней? Мишка о ней ничего не знал и не ведал с самой защиты диплома. Впрочем, он потом вспомнил, что видел ее буквально за день до призыва с каким-то парнем лет двадцати, высоким и мускулистым, но главное, рыжим, «аж прямо оранжевым».
С той поры в сердце у Меня поселился не очень определенный образ рыжего, как апельсин, соперника.
Назад: Глава 2 НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ
Дальше: Глава 4 ПОТЕРЯННЫЕ БЕЗВОЗВРАТНО