Недолго плыть до Тира, когда помогают течение, парус и весла, и были мы там к вечеру этого дня. Но не могу сказать, что нам сопутствовала удача. Скорее, наоборот: двое гребцов, поевших в Доре тухлой рыбы, маялись животами, пьяный корабельщик свалился в море и исчез в волнах, налетели какие-то морские птицы и обгадили палубу и мешки с зерном и финиками. Вдобавок Миркан, правивший кораблем, взял слишком близко к берегу, и мы едва не налетели на подводную скалу, отделавшись сломанными веслами. Должно быть, в брюхе у Миркана весело плескалось пиво, и забыл он, что здешние воды коварны и хватает в них мелких островков и невидимых глазу камней и отмелей под волнами.

Мангабат ругался и проклинал сидевших на веслах вшивых ублюдков и краснозадых обезьян, а я не знал, что думать. Возможно, наши корабельщики слишком обленились в Доре, слишком много выпили пива и дрянного вина, но вдруг все эти несчастья – божье знамение? Знак того, что разгневанный Амон покинул нас, отдав на волю ветра, волн и коварства людей? Что бог уже не ведет нас к цели, что он отвернулся от меня и моих спутников? Похоже на то! Один погибший, двое недужных, сломанные весла, а вместо сокола-Гора – стая мерзких птиц… Только шердан еще не хватает!

Но Амон нас пожалел или просто отвел свой гневный взор, так что разбойников мы не встретили и на вечерней заре вошли в Южную гавань Тира, называемую также Египетской.

Раньше, чем я успел разглядеть город, ладья Амона-Ра покинула небо, исчезнув в морских волнах на западе. Только высокие зубчатые стены с башнями встали предо мной в последних солнечных лучах, только эти стены и множество кораблей, одни – у каменных пирсов, другие – на водах гавани, третьи – у ограждавших ее дамб. Но и этого хватило, чтобы понять: Тир – не убогий город князя Бедера. Впрочем, и не Фивы; храм, в котором я служу, не меньше Тира с его гаванями.

Мы заночевали на корабле, а утром обнаружилось, что трое гребцов, родом тиряне, исчезли. Мангабат помрачнел и, когда мы ступили на каменные плиты пристани, отозвал меня подальше от судна. Затем, упершись взглядом в землю, молвил:

– Люди боятся, Ун-Амун. Еще в Доре эти обезьяны поговаривали, что бог Египта может мстить за кражу и совершенное нечестие. Теперь они в этом уверены: Адгарбал поскользнулся и пошел ко дну, Софер и Асур недужны, три весла сломаны, и Миркан чуть не разбил корабль. Да еще эти птицы… – Кормчий поскреб в бороде. – Плохое знамение, очень плохое! Боюсь, этот жабий помет разбежится… Кто тогда будет грести и натягивать парус?

– Чего ты хочешь? – спросил я, заметив, что мореходы не пошли в город, а столпились у судна. Похоже, они ждали, чем кончится наш разговор.

– Ну… я думаю… думаю… – Мангабат спрятал глаза за тяжелыми веками. – Если один бог гневен, надо бить поклоны другому. Тут, в Тире, святилище Мелькарта… Мы могли бы помолиться в нем, принести жертву, просить о заступничестве…

Я покачал головой:

– Ты не понимаешь, Мангабат. Этот Мелькарт перед Амоном, как трава перед быком, как пыль перед ветром. Если Амон гневен, другие боги не защитят.

– Тогда отведи гнев бога жертвами и молитвами! – воскликнул кормчий, вцепившись в бороду. – Кто это может сделать, кроме тебя, Ун-Амун? Ты служил в его храме в Фивах, и ты знаешь, как…

– Сколько стоит песок пустыни? – прервал я его. – Такова цена моим молитвам! Бог меня не слышит! – Дыхание мое пресеклось, но, собрав все силы, я продолжил: – Не на вас гневается Амон, а на меня. Конечно, непотребство свершил Харух, но я недосмотрел, и в том моя вина. Я ухожу, Мангабат. Я, мой раб и Феспий поплывем в Библ на другом корабле, дабы не навлекать на вас кару Амона.

Кормчий вздохнул с облегчением. Вероятно, мое решение казалось Мангабату благородным, ведь я не говорил ему про совет Бедера. Он потоптался на месте, затем произнес:

– Ты добр, Ун-Амун, и я желаю, чтобы бог вернул тебе милость. По другую сторону города есть гавань, называемая Северной, и в Библ лучше плыть оттуда. Я прикажу двум бездельникам, чтобы перенесли твои вещи.

Так я покинул Мангабата и его корабль. Гребцы взвалили на спины сложенный шатер и мешок с моим имуществом, Брюхо взял небольшой запас еды, Феспий – свое оружие и доспехи, а я – корзину с домом бога. Пробравшись сквозь толпу мореходов и торговцев, мы миновали площадь у гавани и вошли в городские ворота.

За зубчатой стеной с башнями тянулась улица, ведущая на север, не очень длинная – может быть, в тысячу локтей. Но улица эта была в Тире главной, так как соединяла две гавани, и стояли вдоль нее дома богатых и знатных мужей, и храм Мелькарта, и другие храмы, и дворец правителя, и лучшие лавки, и мастерские самых искусных ремесленников. Но какой тесной и узкой выглядела эта улица! Два груженых осла еще могли разойтись, а вот повозкам не проехать. Улочка была забита людьми, и в первые мгновения мне показалось, что все они кричат: вопили, зазывая в свои лавки, торговцы, орали водоносы и разносчики сладостей, визжали мальчишки, хрипло каркали городские стражи, помахивая дубинками, покупающие и продающие торговались во весь голос, и к этому, конечно, добавлялся топот, звон металла и рев ослов. А кроме того, масса запахов еды и пота, навоза и мочи, пыли и свежевыделанных кож. Эта вонь почти заглушала ароматы моря, хотя улочка продувалась ветром из конца в конец.

От главной улицы отходили проходы поменьше, такие тесные, что, раскинув руки, можно было коснуться стен домов. Кое-где виднелись щели – в них я мог бы протиснуться разве что боком, сняв со спины корзину. Дома в этом человеческом муравейнике строили, как в Та-Кем, из камня и кирпича, но мне они казались удивительными, очень узкими и высокими, в три, четыре и пять ярусов. Маленькие квадратные окна – только на верхних этажах, и там же – небольшие галереи, подпираемые колоннами в форме пальм. Внизу – довольно широкие проемы, входы в лавки и мастерские, в харчевни и веселые дома, торгующие женщинами, в каморки, где сидели писцы, лекари и менялы, звеневшие серебряными слитками. Нигде ни дерева, ни цветка, ни водоема, зато повсюду шум и гам и столько людей, что руку между ними не просунешь. Мужчины приземисты, смуглы и бородаты, женщины закутаны в шерсть и полотно, и все орут и пахнут… В царстве Осириса, там, где карают за грехи, страшнее быть не может!

Я знал, в чем причина такой тесноты. Тир стоит на островке, в двух тысячах локтей от берега, и этот остров можно обойти быстрее, чем выпить кувшин вина. А народа здесь множество, торговля большая, и к тому же славен Тир различными ремеслами. Видел я, что делают здесь резную мебель и чеканные сосуды, чаши и кувшины из стекла, ожерелья и другие украшения, одежду и всевозможные ткани. Красят их пурпуром, добываемым из раковин, а промысел этот требует ныряльщиков, и тех, кто готовит краску, и тех, кто прядет и ткет и умеет придать тканям пурпурный или алый оттенок. Так много людей на этом островке, что умерли бы они в пять дней от голода и жажды, если бы не лодки и суда, которые везут зерно и мясо, рыбу и плоды и даже воду для питья.

С трудом мы протолкались через это скопище и вышли к Северной гавани, тоже забитой кораблями. Ветер внезапно переменился, и на меня пахнуло жутким смрадом, будто от горы гнилого мяса. Я задохнулся, Брюхо взвыл, и даже ко всему привычный Феспий зажал ладонью ноздри. Но гребцы, тащившие шатер и мешок, даже не поморщились. Один ухмыльнулся, другой пояснил:

– Ракушки гниют. Дорог пурпур, а без вони его не сделаешь.

Они сгрузили мое имущество на каменные плиты у воды и исчезли. Должно быть, радовались, что больше нет с ними Ун-Амуна, навлекшего божеский гнев.

Ветер, к счастью, изменился, и мы отдышались. Потом Феспий снял с плеча свой тюк, окинул взглядом гавань и сказал:

– Выбирай! И торопись, ибо пахнет здесь хуже, чем от тысячи непогребенных трупов.

Легко сказать, выбирай! Кораблей – что лягушек в пруду, и больших, и малых, и суетится рядом с ними тьма народа: нагружают и разгружают, чинят канаты и паруса, орут, ругаются, торгуются, тащат корзины с рыбой, мешки с плодами и зерном, живых овец и коз, птицу в клетках… Ясно, что одни приплыли в Тир, другие собираются отчалить, и пойдут эти суда на север, в Библ и Арад, – ибо куда еще плыть из Северной гавани?.. Несложно добраться в Библ, но вот на каком корабле! Шуршит в мешках зерно, блеют козы, плещется масло, а звона серебра и золота не слышно… Где они есть, где прячет их хитрый торговец? Выберешь корабль, а там, как было у Мангабата, обычный груз да сотня медных колец на пиво корабельщикам…

Я разглядывал мачты и палубы, мешки и корзины, грузчиков, гребцов и кормчих, и постепенно людское коловращение, хаос и суета обретали некий смысл. В дальнем конце гавани покачивались на волнах боевые корабли тирян, узкие и длинные, с двумя десятками весел по каждому борту; на палубных настилах сидели, скрестив ноги, воины, и я видел, как поблескивают острия копий и медные бляхи на щитах. Ближе к нам, у пристаней и молов, стояли торговые корабли, такие же, как судно у Мангабата, широкие и вместительные; их груз состоял из кож и тканей, скота и огромных кувшинов с маслом и вином, корзин с плодами и тому подобных товаров, что не столь уж драгоценны, но занимают много места. На таких кораблях – если простит меня Амон! – я повезу кедровые бревна в Танис, а там их перегрузят на речные барки и отправят в Фивы… И я вернусь домой, вернусь в святилище к мудрому Херихору, вернусь к своим детям и женщинам…

Но что мечтать о пустом? Верно сказано: не стоит тащить песок в пустыню и поливать медом финик!

Подумав об этом, я снова осмотрел гавань. Кроме больших кораблей были в ней суда помельче, не такие широкие и круглобокие, но тоже ходившие под парусом и на веслах. Один такой кораблик как раз двинулся в путь и плыл сейчас к выходу из гавани; в мерном ритме мелькали весла, парус полнился ветром, и мне показалось, что легкое суденышко идет быстрее, чем корабль Мангабата. Какой на нем груз? Наверняка не масло, зерно и финики, а нечто более изысканное, более дорогое… Чаши и сосуды из серебра и бронзы?.. Золотые украшения?.. Одежды из пурпурной ткани?.. Небесный камень бирюза?.. Такой товар стал бы мне желанной добычей!

На миг я устыдился – я, привратник храма Амона, гляжу разбойничьим взором на корабли и выбираю, кого ограбить! Знал бы об этом мой господин Херихор, не посмотрел бы на заслуги и года, и палка его сплясала бы на моей спине! Это с одной стороны, а с другой, на что не пойдешь ради славы Амона…

Заскулил Брюхо – жарко ему, и пить хочется, и есть, и воняет опять преотвратно… У городских врат дымились очаги харчевни, и я сказал Феспию, что осматривать гавань можно и оттуда, а заодно перекусить – у меня в мешке были кольца на мелкие расходы, пять серебряных и десяток медных. Мы перебрались на циновку, ближе к пиву, лепешкам и жареной рыбе, а Брюхо, стеная и кряхтя, перетащил туда наше имущество.

Нам принесли еду и большой кувшин с пивом. Феспий обмакнул лепешку в острый соус, откусил, прожевал и молвил:

– Здесь много людей и кораблей, Ун-Амун. Трудно выбрать подходящий.

Это не было вопросом – скорее, напоминанием. Возможно, подсказкой, так как после слов Феспия подумалось мне, что в людях я разбираюсь лучше, чем в кораблях. Как я уже говорил, такое искусство необходимо привратнику, дабы львов проводить с поклонами, а овец – с хлыстом и палкой. Здесь, рядом с гаванью, тоже были свои львы и овцы, а кроме них – хитрые юркие шакалы.

Я отхлебнул пива и, не глядя больше на корабли, принялся рассматривать людей, толпившихся на пристанях. Большей частью это были корабельщики и грузчики, полуголые, приземистые, потные, с растрепанными бородами – словом, точно такие же, как мореходы Мангабата. Кто таскал мешки и корзины, кто готовился отплыть, устраиваясь на скамьях гребцов, кто орал песни, сидя за кружкой вина, кого уже сморило – эти храпели в тени, задрав бороды к небу. Торговцы, окруженные слугами, неторопливо и важно прохаживались в толпе, стояли у судов и складов, наблюдая за грузом, о чем-то толковали со своими кормчими. Их бороды были ухожены и заплетены в косички, яркие цветные одежды спадали до самой земли, голоса звучали уверенно и громко. Были еще нищие и мальчишки, водоносы и погонщики ослов, содержатели харчевен и воины у городских ворот, даже пара жрецов, возносивших молитвы у большого судна. Должно быть, этот корабль плыл в далекие страны, а потому нуждался в особой милости Мелькарта.

Но был тут и другой народец. Повсюду, у кораблей и причалов, у харчевен и складов, шныряли хитроглазые молодчики, одетые небогато, но все же не в такое рванье, как мореходы. Многие из них крутились около торговцев, что-то предлагали, о чем-то спрашивали, а временами пускались бегом в город или к только причалившему судну. «Не купцы, не мореходы и не воры, – подумал я. – Кто же тогда?..» – и тут же заметил, что один хитроглазый кружит у нашей циновки. Возможно, его привлекали запахи пива и рыбы.

Наконец он подошел и, склонив голову, представился на языке Та-Кем:

– Хирам, посредник. Да будет с вами милость Мелькарта и Баала, чужестранцы! Вижу, вы из Египта?

Догадаться об этом было легко – наши белые одежды так непохожи на цветное платье Джахи, как лен непохож на тяжелую шерсть.

– Садись, добрый человек, – сказал я. – Садись и выпей пива. День сегодня жаркий.

Приглашать еще раз не пришлось – Хирам быстро опустился на циновку и присосался к кувшину. Брюхо возмущенно всплеснул руками. Допивать остатки было его привилегией.

– Принеси еще кувшин, – велел я рабу, протягивая Хираму лепешку. Она исчезла скорее, чем голубь клюет зерно.

– Благодарствую, господин, – произнес хитроглазый и повторил: – Я Хирам, посредник. Готов тебе служить.

– Хирам… – с усмешкой протянул Феспий. – Значит, Хирам… Княжеское имя!

– Матушка моя думала, что я выйду в настоящие князья, – сообщил Хирам. – Не получилось, но я не жалею, ибо в своем ремесле я – князь. Не то что эти недоумки. – Он ткнул пальцем в пробегавших мимо хитроглазых. – Такой посредник, как Хирам из Тира, – только для египетских господ.

– И чем же ты занимаешься? – спросил я.

– Оказываю помощь в разных делах и – видит Баал! – беру за услуги совсем немного. Возможно, ты хочешь что-то купить, или продать, или встретиться с нашим владыкой Уретом либо другими знатными людьми… Возможно, ты путешествуешь и ищешь надежного кормчего и прочное судно… Или тебе нужна женщина, а может, красивый нежный мальчик… Говори, и желание сердца твоего исполнится! И стоить это будет маленький кусочек серебра.

– Не серебра, а меди, – произнес Феспий. – Дай, Ун-Амун, одно кольцо этому мошеннику. Одно кольцо и пиво, а там посмотрим.

– Как пожелают господа, – согласился Хирам и протянул руку к кувшину.

Я задавал вопросы, он отвечал, и между глотками пива поведал нам о торговцах Тира, их кораблях и богатствах, женах и наложницах, пороках и пристрастиях, их городских домах и усадьбах на большой земле, о том, кто из них стар, кто молод, кто жаден и злобен, кто отличается мотовством, кто в чести у владыки Урета, к кому тот склоняет ухо свое, а кого не жалует. Что сказать об этих людях, цвете Тира?.. Ловкачи и хитрецы, скупцы, стяжатели и развратники, не львы, но гиены! Не было средь них такого, кто не продал бы мумию матери, лишь бы цена была сходной, не было мудрых и щедрых, не было тех, чьи пути прямы! Амон всемогущий! Воистину был полон этот город змей и скорпионов! Так что совет правителя Дора уже не казался мне насмешкой и словами нечестивца и разбойника. И правда, разбойник ли тот, кто грабит грабителя?..

Выслушал я Хирама и, показав на гавань, произнес:

– Вот большие корабли, и вот те, что меньше. На малых не увезти много зерна и плодов, не увезти кедровые бревна, и для скота они тоже непригодны. Скажи, Хирам, каков их груз?

Хитроглазый прищурился. Солнце светило ему в лицо, на губах пузырилась пивная пена, в бороде застряли крошки.

– Возят они пурпурную краску, тонкие ткани, жемчуг, ожерелья и прочий дорогой товар. Малы, зато легки и быстры, не догонят их в море разбойники. Выйдет такой корабль утром из Тира, а вечером он уже в Библе.

– В Библ мне и надо, – сказал я и положил в ладонь Хирама медное кольцо. – Найдешь мне легкий и быстрый корабль с надежным кормчим, дам еще.

– Дай сейчас, господин, и я отведу тебя к кормчему Гискону. Судно его из самых быстрых и плывет в Библ, а кормчий – слуга богатого купца. Баал-Хаммон его имя, и сидит он у ног правителя нашего Урета.

Я бросил Хираму второе кольцо и велел:

– Веди!

И привел он нас к кораблю без палубных настилов, чей груз укрывали прочные кожи. Невелик оказался корабль, но с высокой мачтой и просторным парусом, а весел было шесть по каждому борту. Пересчитал я людей на том корабле, пока Хирам торговался с кормчим, и было там шестнадцать мореходов. Пересчитал я их и бросил взгляд на Феспия, а тот дал мне знак, кивнув и приложив ладонь к груди. И вспомнился мне тогда рассказ Тхути про ливийцев, усмиренных Феспием, о драчунах, что подползали к нему на коленях, посыпая голову песком. Десять буйных ливийцев куда опаснее этих корабельщиков, подумал я и успокоился.

Подошел Хирам и сказал, что кормчий Гискон возьмет с нас пять серебряных колец: по два – за меня и Феспия, и одно – за раба. Столько у меня и было. Я отдал серебро Гискону, мы взошли на корабль и отправились в путь еще до полудня.

Когда мы миновали Сидон, полдень уже прошел. Этот прибрежный город лежит к северу от Тира, в дне пешего пути, но на колеснице туда можно добраться гораздо быстрее. Расположен Сидон не на острове, а на скалистом мысу, вытянутом в море точно палец; скалы невысоки, но защищают гавань от бурь и ветров. Город спускался по склонам утесов к воде, к бухте, полной торговых судов и рыбачьих лодок. Мы прошли в полутысяче локтей от мыса, и я хорошо разглядел город с его храмами, кварталами ремесленников и большим кладбищем. Сидон такой же тесный и скученный, как Тир; пожалуй, это кладбище было самой просторной его частью.

Дикий обычай у жителей Джахи – хоронить покойников в земле! Не питают они почтения к предкам, не сохраняют их тел, не возводят гробниц, не расписывают их стены картинами того, что может пригодиться умершим… Страшно подумать, какими явятся их покойные Осирису – с гниющей плотью, изъеденной червями, а то и вовсе без тел, одни скелеты… Впрочем, я не уверен, что идут они в ту же Страну Заката, что и мы – ведь не читают над ними из Книги Мертвых, не пеленают мумии, не кладут амулеты и священные тексты, не ставят в гробницы помощников-ушебти, да и гробниц самих нет. Возможно, попадают они не к Осирису и Сорока Двум Судьям, а в совсем иной загробный мир, полный чудовищ, ужасов и мук, или уходят в пустоту, где души умерших, лишенные тел и памяти, мечутся, подобно облаку гнуса… Так что есть сомнение: люди ли обитатели Джахи, Хару и прочих мест? Ведь человек лишь тот, кто, проживши жизнь и упокоившись в гробнице, является на суд к Осирису, а затем пребывает вечно в Полях Иалу или, по грехам своим, в месте наказаний и страданий.

Но хватит об этом! Не человеческого разумения те дела, и знают о них лишь жрецы и пророки, вдохновленные Амоном. А потому вернемся к заботам дня.

Двенадцать гребцов сидели на веслах, трое следили за полным ветра парусом, а кормчий Гискон, управлявший судном, стоял на довольно широкой скамье у кормового весла. Здесь же устроились и мы: Брюхо – на мешке с одеждой, а я и Феспий – на сложенном и перевязанном веревками полотняном шатре. Корзина с домом бога стояла у наших ног, и рядом лежали завернутые в плащ доспехи и оружие Феспия.

Едва скрылся Сидон в морской дымке, как спутник мой развязал сверток, отложил в сторону шлем, наручни и поножи, надел панцирь, подпоясался и подвесил на плечо свой меч. Мореходы, не выпуская весел из рук, следили за ним с любопытством, а кормчий Гискон промолвил, что в море – хвала Баалу и Мелькарту! – пусто, злодеев-филистимлян не видать, а потому меч и секира без надобности. Знал бы он, что злодеи уже тут! Правда, не филистимские.

Феспий кормчему не ответил. Похлопал ладонями доспех, проверяя, хорошо ли сидит, нащупал рукоять меча под левым локтем, взял в руки кинжал, заткнул за пояс секиру. Затем поднялся к Гискону на скамью и оглядел морской простор. И правда, пусто – ни паруса, ни мачты, и до берега далеко, половина сехена.

– Скажи своим людям, чтобы свернули парус и перестали грести, – велел Феспий.

Челюсть Гискона отвисла, глаза полезли из орбит.

– Почему, о достойнейший?

– Таков мой приказ, – пояснил Феспий и приставил кинжал к горлу кормчего.

Тот побледнел:

– Но, господин…

– Выполняй – и останешься жив, и люди твои тоже будут живы. Иначе…

Видно, Гискон был не робок – он дернулся, пытаясь убрать горло из-под острия. Но Феспий ухватил его свободной рукой за шею и нажал, заставив пасть на колени. Теперь клинок упирался в лопатку Гискона, а сам он стоял в позе пленного, скорчившись на коленях, едва не касаясь лбом скамьи.

– Парус… сверните… весла на борт… – прохрипел кормчий, прекратив сопротивление. – Чего тебе надо, воин? Кто ты? И кто твой приятель-египтянин? Вы ведь не разбойники?

– Египтянин – слуга Амона, а я тот, кто я есть, – ответил Феспий. – Скоро узнаешь, чего нам нужно.

Мореходы, поглядывая на нас, быстро подтянули парус к верхней рее и сложили весла. Я не назвал бы эти взгляды дружелюбными; казалось, сейчас они ринутся на корму, затопчут меня и кушита, а потом навалятся на Феспия. Жизнь или смерть кормчего их, вероятно, не очень заботила.

Корабль замедлил ход и закачался на мелкой волне. Феспий отвел клинок от спины кормчего, разрешив Гискону подняться с колен. Гребцы, сидевшие ближе к нам, заметили это и взялись за весла.

– Не советую. – Голос моего спутника был ровен и спокоен. – Вам обещана жизнь, но я могу об этом позабыть.

В воздухе сверкнул кинжал и с сухим стуком впился в скамью между бедер гребца. Корабельщик с ужасом взглянул на клинок, едва не попавший ему в промежность, затем поднял глаза на Феспия – тот уже раскачивал в руках секиру. И было ясно, что он не промахнется.

– Брюхо, принеси кинжал, – велел Феспий. – Пусть двое снимут кожи и откроют товар. Остальные – на нос. Живо!

Мореходы повиновались с угрюмым видом. Может, судьба товара, что прятался под кожами, была им небезразлична, может, злобились они на Феспия, но никто не хотел умирать. Чтобы погибнуть первым, вторым или третьим, нужны отвага или отчаяние. Или такая преданность хозяину, какой не найдешь в наши ничтожные времена.

Груз корабля состоял из корзин, в которых хранились ларцы и глиняные сосуды с залитыми воском горлышками. Ларцов было два, и они, по счастью, стояли в ближней ко мне корзине.

– Что это? – спросил Феспий. – Что в горшках, кормчий?

– Пурпур, – нехотя отозвался Гискон. – Краска, принадлежащая господину моему Баал-Хаммону. Я должен продать ее в Библе. – Кормчий вздохнул. – Теперь, наверное, не продам… Вы все-таки разбойники…

– А ларцы? Что в них?

– Украшения из мастерских Баал-Хаммона. Браслеты, перстни, ожерелья… с жемчугом и камнями или без них.

– Проверь, Ун-Амун, – сказал Феспий. – Проверь, хватит ли тебе этого.

Я поднял крышки ларцов. Один был набит ожерельями из цветного стекла, бронзовыми заколками, сережками и подвесками с жемчугом; товар не из дешевых, однако не серебро. Во втором ларце лежали серебряные браслеты: тяжелые, большие – на мужскую руку, и тонкие, легкие, более изящной работы – на женскую. Их было тут шесть или семь десятков, но пересчитывать добычу я не стал, а только прикинул на вес. Тридцать дебенов, не меньше!

– Подходит, – сказал я, выпрямившись. – Меньше, чем было, но лучше, чем ничего.

– Тогда объясни этим людям, что мы делаем. Так объясни, чтобы не считали нас разбойниками.

Я прислонился к борту, чтобы видеть кормчего и столпившихся на носу мореходов. Затем воздел руки к солнцу и произнес:

– Видит Амон, мы не грабители, не душегубы! Посланы мы в эту землю за стволами кедра для священной ладьи, но некий Харух, родом сидонец, похитил серебро и золото, что назначили мне для уплаты за кедр. Поэтому беру я этот ларец с браслетами, а больше ничего мне не нужно. Пусть не вы меня обокрали, но я его возьму, ибо так велит Амон! А вы ищите вора Харуха. У него сосуд из золота на пять дебенов, украшенный птицами, и четыре серебряных сосуда, тоже на пять дебенов каждый, и на них чеканка из листьев и стеблей папируса. И еще у него украшения весом одиннадцать дебенов, кольца, серьги, браслеты и большое ожерелье. Найдете, все будет ваше, а если отдадите мне, верну я ваш ларец.

Кормчий Гискон знал речь Та-Кем, и, должно быть, некоторые мореходы тоже ее понимали. Ответил мне тот корабельщик, что управлялся с парусом, и сказал он:

– Тебе, египтянин, и этому метателю ножей головы напекло. Кто мы есть? Мы мореходы, и платит нам Баал-Хаммон за то, что мы гребем, ставим парус, возим и продаем его товары. В своем ли ты уме? Нам ли искать этого Харуха?

– Да еще сидонянина! – поддержал другой корабельщик.

Мореходы зашумели.

– Вот бы и грабил сидонскую посудину!

– Все сидоняне – воры! А мы тут при чем?

– Моча козлиная! Нас-то что пугать секирой и кинжалом!

– Что нам за дело до твоего Амона и его ладьи!

– Ищи там, где потерял! Разве в Тире тебя ограбили!

Феспий погрозил секирой, и они замолкли. Подняв ларец с серебром, я перенес его в свою корзину, а после сказал:

– Вам ли искать Харуха или нет, дело вашего хозяина. То, что принадлежало ему, теперь у меня. У меня и останется, если не найдет он те украшения и сосуды.

– Хозяину Баал-Хаммону это не понравится, – подал голос кормчий. – Очень не понравится! А ведь он сидит у ног Урета, правителя нашего! Подумай, египтянин, не взялся ли ты за слишком длинное весло? Урет грозный и сильный господин, всюду достанет!

– Амон сильнее, – молвил я. – Что ему твой Урет? Что правители всех городов Джахи? Захочет, испепелит их огнем или потопит в волнах.

– Видали мы твоего Амона… – пробормотал какой-то гребец и добавил некие слова на своем языке. К счастью, я их не понял.

Кормчий Гискон покосился на Феспия, на его меч, секиру и кинжал.

– Ладно, вы взяли серебро Баал-Хаммона и вы его не боитесь. Что теперь?

– Теперь вези нас в Библ, ибо посланы мы к его князю, – ответил я. – Ставь парус! Хватит угрожать и спорить!

– Это верно, – согласился Гискон. – Когда гребцы спорят, корабль стоит на месте… Но твой человек все еще грозит мне кинжалом. Может быть, он сунет нож за пояс и сядет на скамью?

Феспий усмехнулся:

– И не мечтай! Я останусь рядом, чтобы видеть тебя и всех ублюдков на этом судне. И тот, кто протянет ко мне весло, умрет быстрее, чем свинья под ножом мясника.

– Я это запомню, – произнес кормчий и велел садиться на весла и ставить парус.

Корабль вздрогнул, как застоявшийся жеребец, и резво помчался на север. Вечером, в последних солнечных лучах, мы вошли в гавань Библа и бросили канат на берег уже под светом звезд. Город, выстроенный на холме, возвышался над морскими водами, на его зубчатых стенах пылали факелы и перекликались стражи, ветер доносил запахи вина, похлебки и жареной рыбы. Наконец-то я был там, куда меня послали! Я достиг Библа вместе со своим богом, своими спутниками и ларцом, полным серебра.

Наконец-то! Может быть, Амон сжалился и вернул мне свою милость?