В этот ранний час толпа у кораблей была не очень многолюдной, и до городских ворот я добрался без помех – конечно, не считая запахов пота, рыбы, гниющих плодов и помета, которым щедро удобряли землю козы и ослы. За воротами из пожелтевших под солнцем досок начиналась улочка, вилявшая туда-сюда, как пьяный корабельщик. Тут в кучах мусора рылись псы и свиньи, глухие серые стены глинобитных домишек выглядели унылыми – ни яркий рисунок, ни барельеф, ни даже зеленая гирлянда не украшали их, только виднелись кое-где пыльные листья пальм. Людей я не встретил, кроме голых грязных мальчишек, кидавшихся друг в друга сухим навозом. Но хоть встречных не случилось, чувство, что за мной следят, меня не покидало. Я поднял голову и встретился взглядом с закутанной в темное женщиной, сидевшей на плоской крыше; ее глаза были непроницаемы и темны, как ее одежды.

Улочка вывела меня на площадь, такую же пыльную и безлюдную. Здесь стояли два главных городских сооружения: храм филистимского бога и дворец владыки, напоминающий скорее небольшую крепость. Ничего не могу сказать, добротные постройки, хотя их камни были почти необработаны, а стены слегка кривоваты. Их явно сооружали с расчетом отбиться от врага, если такой заглянет в Дор, чтобы похитить пару ослов или корзину с рыбой. Перед святилищем я не обнаружил ни единого человека, зато у входа во дворец потели два филистимца в доспехах, с копьями и круглыми щитами. Один о чем-то спросил меня, я сложил ладони перед грудью, поклонился и пробормотал почтительно: «Бедер». Страж кивнул и пристукнул древком копья – мол, проходи. Похоже, с князем здесь общались без церемоний.

«А мне как с ним говорить?..» – мелькнула мысль. Конечно, я поклонюсь хоть десять раз и даже встану на колени, но говорить-то как?.. Филистимского я вообще не знал, а на языке корабельщиков из Джахи мог промолвить пару слов, да и те слова были руганью. Ругань помнилась лучше всего остального, ибо Мангабат и его мореходы приправляли бранью всякую речь. Человек не обеднеет, если будет говорить учтиво, но они определенно не слышали этой пословицы Та-Кем.

Откуда-то возник служитель, тощий и одноглазый, и я снова произнес: «Бедер! Веди меня к князю Бедеру!» Не знаю, что он понял, но проводил куда нужно, в сад при дворце. Там росли три пальмы, гранатовое дерево и еще десяток других, мною никогда не виданных, с круглыми зелеными плодами. Правитель Дора, крупный мужчина в довольно чистой тунике, с серебряными браслетами на предплечьях, сидел под гранатом и пил вино. Не из кубка пил, а прямо из кувшина.

Я встал перед ним, поклонился и вымолвил:

– Ун-Амун, посланец Херихора, верховного жреца в Фивах, и Несубанебджеда, владыки Таниса, приветствует тебя! Да будет с тобою, князь, милость Амона! Да продлит он твои дни!

Мне повезло – он знал речь моей родины и ответил, почти не коверкая слова:

– Египтянин! Редкий гость в моем доме, клянусь Зевсом! И что тебе нужно?

У него было лицо с резкими чертами и шрамом от удара меча на щеке. Глаза серые, непривычного цвета, и смотрел он на меня, как смотрит кошка на мышь. Шердан, разбойник! И хоть назвал он меня гостем, но не предложил вина.

– Так чего ты хочешь, египтянин?

– У меня похитили серебро и золото, золотой сосуд и четыре серебряных, и случилось это в твоей гавани, случилось прошлой ночью, – сказал я. – Отыщи эти сосуды! Не мое это сокровище, оно принадлежит Несубанебджеду, князю Таниса, и Херихору, моему господину, и другим знатным людям Та-Кем. А еще принадлежит владыкам Библа, Сидона и Тира и тебе, князь, тоже. Я послан за кедровыми бревнами для священной ладьи Амона и могу купить их в любом городе, где захотят продать. Могу в Библе, могу у тебя.

Я сказал так в надежде, что жадность Бедера взыграет и станет он с большей охотой искать украденное. Но князь лишь покосился на кувшин с вином и спросил:

– Кто похититель?

– Бежал мореход с моего корабля, сын шакала. Его зовут Харух.

– Хмм… Харух… имя не филистимское… – Бедер поднял кувшин, сделал несколько глотков – буль-буль! – утерся широкой ладонью и молвил: – Клянусь яйцами Зевса, египтянин! Не пойму, шутишь ли ты или речь твоя серьезна! Что ты пришел ко мне? Разве обокравший тебя из Дора? Нет! Разве он моего племени? Опять же нет! – Глотнув еще вина, он продолжил: – Был бы вор из моих людей, я бы его искал, а тебе возместил пропажу из своего достояния. Но этот Харух с твоего корабля, из твоей страны, и дело это между вами, а вовсе не мое.

– Но украли серебро и золото в твоей гавани! – в отчаянии выкрикнул я. – Здесь, в Доре!

– Потому, что ты привез сюда вора, – заметил князь с ухмылкой, не выпуская кувшина из рук. – Ты… как тебя?.. Ун-Амун?.. нехорошо поступил. У меня в Доре своих воров хватает, к чему мне еще египетские! И без них свербит в заднице, ибо проходимцев здесь, как блох у собаки! То налакаются пива и не заплатят, то девку обесчестят, то украдут козу у пастухов! Так что иди, египтянин, с глаз моих. Иди на свой корабль и попытай приятелей этого Харуха. Есть же у него приятели, а может, сообщники! Вырви у них печень. Я дозволяю!

Он не хотел искать Харуха и похищенное – возможно, он даже смеялся надо мной и признавал за Харухом право красть, лишь бы кража была ловкой, а вор не попался. Верно сказано: все разбойники и воры вышли из одной утробы, все они братья и помнят об этом.

Я ощутил холод в груди и поник головой, но тут вспомнились мне слова Херихора. А сказал мудрейший так: тот, с кем Амон, уже не просто мой гонец, а посланник бога… И тогда воззвал я в душе своей к Амону-Ра, а вслух произнес:

– Послан я за лесом для священной ладьи, и для того дано мне серебро и золото. И вот похищено достояние бога, а ты говоришь – не мое это дело! Хочешь навлечь его гнев? Знай же: тяжела длань Амона и дотянется она до каждого – и до похитителя, и до того, кто не желает вора искать!

Князь вздрогнул и уставился на меня помрачневшим взглядом. Мысли его были понятны: легко обидеть человека, сказав ему: иди! – а с богом так не получится. Бог обид не прощает, и бог быстр – пальцем шевельнет, слюной подавишься, и понесут бездыханного к парасхитам… Судя по лицу Бедера, такой конец его не радовал.

– Хмм… – промолвил он и глотнул из кувшина – буль-буль! Потом заглянул в него, снова глотнул для бодрости и сказал: – Амон – великий бог! – Буль, буль. – Я его почитаю, и ссориться нам незачем. – Буль-буль. – Раз о его сокровище речь, я, конечно, должен… – Буль-буль. – Должен послать воинов на все дороги. Пять сосудов, говоришь? Большие?

– Половина локтя, князь.

– В одежде их не спрячешь. Велю… – Буль-буль. – Велю обыскивать всех, кто с мешками и торбами. Всех, кто рожей похож на сидонцев, тирян и жуликов из Библа… А заодно на иудеев.

– Харух точно не иудей, – заметил я. – Кажется, он из Сидона.

– Иудеи все равно виноваты. – Буль-буль. – Иди, египтянин, и жди! Амон – великий бог… Я пошлю воинов… – Буль-буль.

Вино кончилось, а с ним – и наша беседа.

Я вернулся на корабль и ждал девять дней. Спутники мои проводили это время по-разному. Феспий большей частью спал, сообщив, что такова его привычка: воин спит, служба идет. Корабельщики играли в кости, охраняли судно в свой черед, шатались в толпе, собиравшейся всякий день на берегу, и к ночи неизменно были пьяны, хотя ни у кого уже не осталось медного кольца или какой-либо вещи для обмена на вино и пиво. Но каждый мореход обладает этой таинственной способностью – найти выпивку даром, за счет приятелей, соплеменников и даже гулящих девок. Я думаю, они торговали длинными своими языками, а главной новостью, стоившей кружки вина, был рассказ о египтянине, которого обокрали в гавани Дора. Сначала украли ларец с серебром и золотом, потом сундук весом с быка, а потом египтянина еще и зарезали. Такими байками полнился Дор, и я это точно знаю: многие подходили к кораблю, глядели на меня и удивлялись, что я жив.

Что до Мангабата, то он мрачнел день ото дня. Когда гребцы не трудятся, а лишь едят и пьют, это прямой убыток, и задержка тоже угнетала кормчего – он получал долю от торговли, а здесь тот в прибыли, кто торгует быстро. Пока мы маялись в Доре, сюда зашли три корабля из Таниса, зашли и ушли, чтобы доставить в Тир, Сидон и Библ зерно, вино и финики. Ушли, а мы остались, ибо владыка Дора не присылал за мной людей с добрыми вестями, и с худыми тоже никого не присылал. Так что угрюмый вид Мангабата был понятен. Наверняка он не раз проклял тот день, когда отправился в плавание по воле Амона, с его посланцем на борту.

Я проводил время в раздумьях и молитве, свершая ежедневно очистительные обряды над корзиной и кедровым ящиком. Сомнения мучили меня, тревога сжимала сердце. Прежде я был уверен, что странствую не под парусом, а под божественным покровительством, а значит, путь мой будет легок, дела пойдут успешно и завершатся в скором времени. Так и должно было произойти, и все знамения это подтверждали! Разве не было море спокойным, а ветер – попутным? Разве не разминулись мы с шерданами? Разве не прибыли счастливо в Дор? И разве не послал Амон мне знак, сокола-Гора?.. Видя все это, я рассчитывал, что вернусь через месяц в Танис и скажу, подобно мореходам древности: спущен парус, сложены весла, вбит причальный столб и брошен канат; вот и достигли мы земель Та-Кем, благословленных богами! Но теперь…

Теперь я был лишен милости Амона-Ра, а потому предвидел, что мои скитания будут долгими, полными всяческих бед. Иначе и быть не могло – ведь не сберег я дом бога от поругания! И как бы ни наказал Амон проклятого Харуха, меня он накажет тоже. С кривой усмешкой я подумал, что легче всех отделался мой раб – двадцать палок по заднице и купание в морской воде, чтобы соль прижгла раны. Моя кара будет тяжелее, и она уже началась – я страшился и мучился от неизвестности. Кто знает, что приуготовил мне Амон, великий, лучезарный!

Но предаваться унынию – значит гневить его еще больше. Не упадут кедры сами собой, не приплывут в Та-Кем, не станут баркой без моих трудов. Так что обязан я вернуть сокровища и плыть в Библ, плыть не пустым, ибо без золота и серебра что я скажу Закар-Баалу?.. И я молился и ждал, ждал и молился, но когда прошли девять дней, терпение мое истощилось. Омыл я тело свое, облачился в одеяние, в каком ходят к владыкам, подвязал сандалии и укрепил свой дух. Надежда на князя Дора была слабая, но вдруг… Как говорится, одноногий не станет ломать свой костыль.

Заметив мои сборы, Феспий принялся развязывать свой тяжелый тюк. Едва он ослабил ремни, загремел металл, а когда раскрылся его плащ, в котором было спрятано оружие, сверкнула золотом бронза и замерцало холодным серебром железо. Натянул Феспий доспехи, опоясался широким поясом, прикрепил наручи и поножи, подвесил меч с редкостным железным лезвием, заткнул за пояс кинжал, а в руки взял секиру. Потом пристроил шлем на голове, шлем, внушавший ужас, ибо закрывал он все лицо, кроме глаз и губ; надвинул он этот шлем и сразу сделался выше на три ладони. Его снаряжение было не таким, как у наших воинов, а таким, как у народов моря, грозным, сверкающим и тяжелым, но казалось, что доспехи Феспия не тяготят. Выглядел он великолепно, словно изваяние воинственного бога.

– Желаешь пойти со мной? – спросил я.

– Да. Не встречался я с князем Бедером, лишь имя знаю, но слышал – тот еще мошенник. Один ты с ним не совладаешь.

Я благодарно сложил руки перед грудью, и мы отправились во дворец.

В доспехе Феспий словно стал другим. Он очень ловок, и хотя двигается быстро, но никого не задевает, не толкает людей и повадкой более всего похож на леопарда. Но теперь со мною шел не леопард, а лев, шел неторопливо, в грозном своем величии, позванивая клинком о бляхи пояса, покачивая секирой, сверкая железом и бронзой. Народ расступался перед ним, а кто не успел, тех Феспий отталкивал локтем или древком топора. Дети, женщины и ослы его пугались – непривычно было им видеть ужасный шлем с гребнем из конского волоса. У воинов-филистимцев доспехи и шлемы попроще, из кожи с медными накладками, так что и они взирали на Феспия с почтением. А куда глядел он сам, не определишь, только блестят в прорези глаза и кажется, что взгляд их жалит, как острая бронза.

Мы добрались до ворот, прошли знакомой мне улочкой и миновали площадь. «Хайре!» – небрежно бросил Феспий дворцовым стражам и, не дожидаясь ответа, переступил порог. Тощий кривой слуга уже торопился к нам, чтобы провести к князю.

Князь сидел там же, где я его оставил, в саду под гранатовым деревом. Рядом стояли опорожненные кувшины, туника Бедера была в винных пятнах и выглядела не такой чистой, как в первый раз. Да и взор князя был мутноват, словно пил он без передышки все девять дней.

Приветствовав Бедера поклоном, я промолвил:

– Вижу, ты не нашел мое серебро. Что ж, так, наверное, угодно Амону! Не хочет бог, чтобы ты ему послужил! Но скажи мне, владыка, люди твои искали вора? И если искали, то в каких городах и на каких дорогах?

Тут я заметил, что князь меня не слушает, а уставился на Феспия. Разглядывает его от султана на шлеме до бронзовых поножей и сандалий. Смотрит пристально и даже с опаской, будто прикидывая: а не взмахнет ли этот воин секирой и не снесет ли князю голову?..

Наконец Бедер закончил осмотр и ткнул пальцем в Феспия:

– Ты кто таков?

Я не успел ответить – Феспий представился сам:

– Феспий, сын Алфея, из Лакедемона. Служу танисскому правителю. А ты кто, винный бурдюк?

Брови владыки Дора полезли вверх, щеки побагровели. Он глубоко втянул воздух, ощерился и произнес:

– Знай свое место, наемник! В этом городе я – князь!

– Не вижу князя, вижу пьяного барана, – отозвался Феспий. Шлем приглушал его голос, и потому чудилось, что звук идет как бы из глубокого колодца. – И что делал этот баран? Искал украденное или пьянствовал все девять дней?

Бедер внезапно успокоился. Только стиснутые кулаки выдавали его ярость.

– Сейчас я позову стражей, – медленно вымолвил он. – Позову моих воинов, и – клянусь Зевсом! – через недолгое время твоя голова будет красоваться на копье. А рядом – башка египтянина.

День был жаркий, но я почувствовал озноб. Лягушки с холодными лапками резвились на моей спине, колени тряслись, и я едва удержался, чтобы не пасть на землю.

Феспий ответил, покачивая секиру. Ответил так, будто прогудела боевая труба:

– Когда прибегут воины, я уже буду разглядывать твою печень. Потом убью твоих стражей. Потом пройдусь по дворцу, убью твоих детей и женщин. Псы у тебя есть? Их я тоже убью.

– Думаешь, легко добраться до моей печени, сын Алфея? – спросил князь, вытаскивая из-под седалища кинжал длиною в локоть. – Думаешь, это у тебя получится?

– Не сомневаюсь, – откликнулся Феспий и метнул секиру в древесный ствол – точь-в-точь над теменем князя. Тот ухватил рукоять топора, попытался выдернуть, но не получилось.

– Хороший бросок для козлины-наемника, – пробурчал Бедер и заговорил на неведомом мне языке – очевидно, то был филистимский, одно из наречий народов моря. Феспий ответил, и некоторое время они обменивались непонятными фразами. Похоже, продолжали оскорблять друг друга, поминая Зевса и других своих богов, делая неприличные жесты и хватаясь то за кинжал, то за рукоять меча.

Танец холодных лягушек на моей спине прекратился, ноги перестали дрожать. Солнце-Ра согрело мои кости, я был спокоен, и было мне понятно, что наблюдаю я не смертельную ссору, а некий ритуал, который лишь в самом крайнем случае мог завершиться пролитием крови. Здесь, в этом убогом дворце, встретились соплеменники, князь Бедер и Феспий, но не тот Феспий, что воспринял в Танисе приличные манеры, а Феспий из Лакедемона, где, по словам писца Тхути, мужчин обучали только дракам с самого младенческого возраста. Встретились братцы-разбойники и теперь грозят друг другу кулаками и оружием, пробуют на зуб, покусывают, ибо таков у них обычай. Дикий и странный, но что тут сделаешь! В пустыне не поучают ливийцев, детей песка.

Наконец Бедер ухмыльнулся, почесал спину острием кинжала и спросил на языке Та-Кем:

– Вина хочешь, сын Алфея?

– Давай, – промолвил Феспий и выдрал свою секиру из древесного ствола.

Князь приподнялся, заглянул в кувшины, бормоча: «Что-то еще оставалось… не мог я все вылакать… не мог, яйцами Зевса клянусь…» Обнаружив еще не пустой кувшин, он протянул его Феспию. Тот капнул вина на землю, глотнул, поморщился, но все же допил до конца.

– Кислое у тебя вино, Дорион… кислое, как блевотина Анубиса… Ну ладно! С паршивой овцы хоть шерсти клок… – Феспий опустил кувшин на землю. – Так что там у нас с поисками вора и сокровищ? Что нашел, пресветлый князь?

– Все обыскали, все дороги, хлева и виноградники, – промолвил Бедер с печальным вздохом. – Ни сокровищ, ни вора! Утек! Должно быть, ловкий малый… Ничего не нашли, зато я могу дать совет.

Пришла пора вмешаться.

– Советы не звенят, – заметил я. – Не похожи советы на серебро и золото, так что…

– Молчи, египтянин! Как тебя?.. Ун-Амун?.. Молчи и слушай мои слова! – рявкнул правитель Дора. Он поднял руку с вытянутым пальцем и покачал ею из стороны в сторону. – Не простой совет тебе дам, а княжеский! Хочешь вернуть то, что у тебя украли, делай так, как я говорю! Выбери другой корабль, судно с богатыми торговцами, и отправляйся с ними в путь. А в море ты захватишь их достояние, все серебро и золото, что есть у них, и скажешь: буду держать ваше у себя, пока не найдете мое! Пусть те торговцы отыщут вора и вернут тебе золотой сосуд и четыре серебряных, а если ты потратишь их богатства, пусть оставят сосуды себе. Ну, а не отыщут, окажутся в убытке. Но это их дело, а не твое!

От этого совета пришел я в полное изумление, ведь не княжеский он был, а разбойничий. И, поразмыслив недолгое время, произнес:

– Ты предлагаешь мне ограбить чужих торговцев?

– Именно чужих, – сказал Бедер. – Вряд ли правитель Таниса обрадуется, если ты выберешь его корабль. Но есть и другие, из Тира, Сидона, Библа и Арада. Их тут как пчел на кувшине с медом! Выбирай!

– Однако грабеж – плохое деяние! – возразил я. – Не богоугодное!

Князь хищно усмехнулся:

– Плохое, если желаешь обогатиться и набить свою казну. Но твои сокровища принадлежали Амону, и ради него ты отнимешь богатства торговцев. Для святого дела отнимешь! Думаю, те торговцы будут просто счастливы, а если начнут возражать, ты им напомни, что тяжела длань Амона и дотянется она до каждого, до похитителя и до тех, кто не желает вора искать. А тебя бог простит. Ясно?

«Совсем не ясно, – подумал я, – то ли князь издевается надо мной, то ли говорит всерьез». Я бросил взгляд на Феспия, но увидел лишь плотно сжатые губы, крепкий подбородок и блестящие глаза; остальное скрывала бронза шлема. Мой спутник молчал, и я не мог понять, как он относится к княжеским советам.

– Ты сказал: отнять богатства у торговцев… А вдруг не устрашит их гнев Амона? И как тогда мне это сделать? Чем пригрозить? – Я простер руки к солнечной ладье Ра и воскликнул: – Видит Амон, нет у меня оружия, и во все дни не сжимали пальцы мои меч и секиру! Возьму я чужое серебро, а торговцы и корабельщики схватят меня и сбросят в море!

– Не сбросят, – нарушил молчание Феспий. И грохнул обухом секиры о бронзовую пластину пояса.

Князь Дора расхохотался. А отсмеявшись, вытянул к Феспию руку и сказал:

– Вот, египтянин, твой меч, вот твоя секира! Могу еще и копье подарить! Дабы трусливые торговцы и их корабельщики слова поперек не вякнули! А кто вякнет, станет кормом для рыб. Так, сын Алфея?

– Так, – прогудело из-под шлема.

– Тогда идите и делайте, как я сказал. Только не с кораблем, что стоит в моей гавани или выйдет из нее в море. Мне худая слава не нужна! Да и вряд ли найдется здесь подходящее судно – кораблей в Доре немного и товары на них бедные. А вот Тир – другое дело!

С тем мы и ушли.

Посреди извилистой улицы, что вела к воротам, копались в груде помоев собаки и свиньи. Обогнув их, Феспий остановился, снял высокий шлем, вытер со лба испарину и произнес:

– Хороший совет дал Бедер. Правильный! Ради Амона не грех распотрошить торговцев. Только ты, Ун-Амун, в Тире не ошибись, найди корабль с богатым грузом. В этом я тебе не помощник.

– Почему в Тире? – спросил я. – Почему князь так сказал, а ты повторяешь?

– Потому, что в Тире больше кораблей и торговля богаче, а князю это не нравится. Завидует он и желает, чтобы не про него худая слава шла, а про Тир. – Феспий задумчиво уставился на свиней и псов. – Мог бы, так утопил бы этот Тир в свином дерьме! А заодно Библ, Сидон и Арад… Тогда возвысился бы Дор, торговал бы с Танисом и с купцами из северных земель, что называют у вас Сати. Другой был бы дворец у этого бурдюка с вином и другой город!

Феспий смолк и плюнул на кучу помоев, будто весь Дор оплевал, ничтожный и грязный.

Мы зашагали к воротам, выбрались из города и вскоре были у причалов. Наше судно охраняли пятеро гребцов под командой Элисара. Мангабат расположился в харчевне, в тени крытого пальмовым листом сарая, ел лепешку с жареной рыбой и запивал пивом. Брюхо дремал под кормовым настилом, обхватив обеими руками корзину с кедровым ящичком. Элисар и его гребцы метали кости; ничего ценного у них не было, а потому проигравшему отвешивали пару оплеух.

– Созывай людей, поднимай парус, плывем в Тир, – сказал я Мангабату. – Князь не нашел вора, зато Амон по-прежнему с нами во всей своей силе и могуществе. Значит, путь наш будет благополучен.

Хоть молвил я такие слова, но сам не был уверен в обещанном благополучии.