22

Мы ушли. Ушли, получив все, что потребовал старейший: золото и серебро, торговые привилегии, сына Урдманы в заложники и пектораль, наш святой талисман. Кроме того, мне достались три лучника – Пайпи, Дхаути и Хем-ахт. Эти парни могли прошить стрелой кольцо с расстояния сотни метров, и было бы нелепым загонять их в выгребные ямы. Разумеется, я этого не сделал; они стали моими бойцами, верными дружинниками, и погибли вместе со мной в пустыне, сражаясь с ассирийцами.

Ассирийцы…

Но до их нашествия прошло несколько спокойных и счастливых лет. Меньше, чем хотелось бы, но вполне достаточно, чтобы выполнить намеченные мною планы. Я составил семейные древа и родословные ливийских вождей – некоторые восходили к командирам наемных отрядов времен Тутмоса Завоевателя и Рамсеса Великого; я собрал легенды минувших времен, летопись набегов, военных походов, переселений, захвата оазисов в пустыне и земель на нильских берегах; я изучил процесс изменения быта, религии, языка – то, как год за годом, век за веком все ливийское вытеснялось египетским; наконец, я наметил те узловые периоды прошлого, которые необходимо посетить, тех людей, чьи жизни и судьбы представляют интерес, а также проблемы, с которыми я бы хотел разобраться. Их оказалось несколько, и все они были столь же загадочны и любопытны, как странные храмы на Панто-5 и древние космические поселения в Кольце Жерома. Обожествление пауков, культ, внезапно возникший и так же быстро исчезнувший в оазисах вблизи Эль-Увейната; непонятная болезнь – дизентерия?.. эпидемия чумы или оспы?.. – которая выкосила кланы зару и мешвеш в десятом веке, при XXII династии, уже ливийской, основанной Шешонком; брак одного из военных вождей техени с принцессой из рода Рамессидов – или, возможно, ее насильственное похищение?.. – история в духе Ромео и Джульетты; бальзам неизвестного состава, который будто бы залечивал самые страшные ранения. Этот список далеко не полон; были еще и экспедиции на побережье Туниса, где выходцы из Тира основали Карфаген, и руины крепости в болотистой впадине Коттара, которые нашли ливийцы-рисса в одном из походов на восток. Эти развалины, явно не египетского происхождения, интриговали меня более всего; к эпохе Птолемеев их давно засосало болото, и никаких свидетельств об этих загадочных сооружениях не сохранилось ни в греческих, ни в римских источниках.

Моя трансформация в Пемалхима была завершена через несколько дней после прибытия в Гелиополь, когда святая реликвия вернулась в заупокойный Инаров храм. В дороге, ссылаясь на потерю памяти, я осторожно расспрашивал дружинников о городе, своем жилище и домочадцах, которых оказалось немало: слуги, конюхи, смотрители скота и житниц, кузнецы, ювелиры и повара. Кроме городского дворца, усадьбы и земельных угодий, Пема владел мастерской по изготовлению папируса, виноградниками и каменоломней в Восточной пустыне, где добывался известняк. За всем этим следили писцы из роме, а главным над ними был Исери, семья которого служила клану Инара с незапамятных времен. Были еще и женщины, Туа и Бенре-мут, не жены, а наложницы, что, однако, не делало их отношения с Дафной безоблачными. Я подарил их Иуалату; тот восхвалил мою щедрость, а в доме моем воцарился мир.

Усадьба Пемалхима располагалась среди смоковниц и пальм в четверти сехена (или примерно в трех километрах) от города. Просторный дом, сложенный из кирпича-сырца, колодцы и водоем при них, конюшня с ослами и лошадьми, кузница, давильня и подвал, где выстаивалось вино, хижины работников и отдельное строение, в котором жили мои воины, младшие сыновья клана, не имевшие пока ни земель, ни семей. В доме было слишком людно, ибо персоне ранга Пемалхима полагались носители табуретов и опахал, виночерпии и стольники, оруженосцы, писцы и масса назойливых слуг. Это было неизбежно; в своих экспедициях я замечал, что в прошлом люди тянулись друг к другу, не сознавая прелести уединения. Древний стадный инстинкт, страх перед хищными животными или врагами, требовал сбиться потесней в толпу, без разницы – в пещере, в деревне или в городе. Тот же инстинкт требовал сплочения вокруг вождя и господина, который карал и награждал, являлся источником благ и наказаний, а главное – гарантом безопасности. Одиночество, столь привычное нам, окруженным заботой конструктов, было в эти времена редкой роскошью или знаком проклятия; им наслаждались цари, его вкушали отщепенцы и изгои вроде прокаженных.

Я повелел выстроить дом в роще смоковниц, по другую сторону водоема, и запретил подходить к нему ближе сорока шагов. В этом убежище я занимался своими исследованиями, изучением древних записей на папирусе и коже, встречался с людьми, способными поведать нечто интересное, и систематизировал накопленный материал. Пожалуй, одним из главных занятий стала работа с модернизированными ловушками; я рассеял их более тысячи и мог теперь наблюдать за фараоновым двором в Танисе, за Саисом, Мендесом, Буто, Мемфисом, Фивами и сотней других городов и мест, включая Синай, Палестину и финикийское побережье. Несколько раз я переправлялся через Нил со свитой из воинов и загонщиков, чтобы поохотиться в Западной пустыне. Нельзя сказать, что много столетий назад, когда я сражался в войсках Яхмоса и владел поместьем в Танарене, эта земля была раем, но все же в ту эпоху оазисов здесь было больше, рощи акаций, тамаринов и каштанов перемежались зарослями травы, и всякое зверье, быки, антилопы, жирафы, львы и другие хищники, водилось в изобилии. Теперь перемены были заметны повсюду: пересохшие русла ручьев и речек, языки песка, что жадно слизывали зелень, сухие травы, редкие поникшие деревья. Еще не пустыня, но уже не кишевшая жизнью степь минувших времен… Обитали тут большей частью змеи, шакалы, грызуны да страусы, и отыскать крупное животное, подходящее для внедрения ловушки, было нелегко.

В эффективности этого ментального инструмента я убеждался с каждым новым днем. Память моя хранила множество его носителей, и стоило мне произнести «Чару« и представить человеческое лицо или облик животного, как я оказывался в Библе или Тире, Газе или Мегиддо, Фивах или Саисе, а иногда – в море на торговом корабле или среди засушливой саванны. Облик, сопровождавший код вызова, был обязательным условием для опроса конкретной ловушки, но иногда я развлекался тем, что требовал связи без определенного адреса. Вначале это не давало результата; либо я был один в этой исторической эпохе, либо мои коллеги не использовали модуль Принца. Но однажды ответ пришел – первый из многих, что возникали в моем сознании в последующие годы. Зеленые джунгли расстилались внизу подо мной, я глядел на них сверху, с горного склона, на юго-востоке вставала гряда курящихся дымом вулканов, и к ним пролегала узкая тропа. По ней, среди высоких колючих кактусов, двигались цепочкой люди – медно-смуглые, черноволосые, с яркими перьями в высоких прическах и почти нагие. На теле – только пояса с пропущенным между ног лоскутом шкуры и сумками, плетенными из травы; щеки, лоб и подбородок покрыты сложной татуировкой, уши оттянуты до плеч тяжкими каменными серьгами. Каждый несет копье с обсидиановым наконечником и узловатую дубинку или меч. Мечи деревянные и похожи на грубые пилы – в расщеп вставлены обсидиановые острия. Люди двигаются быстро и осторожно – сразу понимаешь, что вышли в военный поход.

Мексика, решил я, район между Восточным и Южным Сьерра-Мадре. Вулканы, скорее всего, Попокатепетль и Орисаба, на востоке – залив Кампече, на западе, километрах в трехстах, Тихий океан. А эти люди, кто они такие? Ольмеки? Нет, пожалуй, рановато для ольмеков… К тому же их воины облачались в рубахи из хлопка и сандалии, а оружием им служили медные секиры и луки. Эти, татуированные, более древний народ, прошедший, как мои ливийцы-ошу, тенью в истории. Ни памяти о них не сохранилось, ни легенд… Сейчас в Квезинаксе каменный век, и письменность изобретут еще не скоро.

Но все-таки мы о них узнаем! Кто-то из моих коллег трудится в этом периоде, вселившись в плоть правителя или жреца, охотника или воина. Кто-то, использующий ловушку Принца… И, вероятно, есть и другие наблюдатели.

Вскоре я убедился в этом, поймав послание из долины Янцзы. Потом приходили ответы из Иберии, с юга Африки, из Полинезии, Индии и с берегов Евфрата. Случайные, отрывочные, но такие чарующие картины! Безбрежная океанская гладь под ярким солнцем и флотилия пирог, бороздящих лазурные воды… Африканская саванна, чернокожие охотники с огромными, похожими на лодки щитами выслеживают львов… Равнина Месопотамии, изрезанная каналами, всходы пшеницы и ячменя, городские стены, которые надстраивают сотни ремесленников – мелькают смуглые руки и кирпичи, кирпичи… Священный танец – стройные женщины с закрытыми шелком лицами изгибаются, кружатся перед статуей бога со слоновьим хоботом… Горы, поросшие миртом, сосной и дикой оливой, напряженный лук, быстрый полет стрелы, падающий олень с кровавым пятном под лопаткой…

Я видел это, и чувство общности, единения с моим Койном охватывало меня. Сколько их было здесь, моих соратников, во временах, когда мир содрогался от поступи ассирийских полчищ? Наверное, десяток-другой, но этого хватало, чтобы напомнить: не мир содрогается, а только малая его частица, едва ли тысячу километров в длину и ширину. Не ведали об ассирийцах за Гималаями, не слышали в великих евроазиатских степях, в лесах Сибири и Квезинакса, в африканских джунглях и австралийском буше. Земля была огромна, и Гималаи, Сибирь или Мексика казались недоступнее, чем Тоуэк или Кельзанг в мою эпоху.

Ловушки, рассеянные мной и другими наблюдателями, помогали это осознать. Стоит ли удивляться, что я, работая с ними, то и дело вспоминал о Принце? Вспоминал его чаще, чем Тави и Тошку, Егора и Павла, Давида и Витольда… Они не были связаны ни с воплощением в Пемалхима, ни с нынешним моим исследованием, и лучше бы о них не думать, как и о тех временах, которые наступят через много тысяч лет. Что же до мыслей о Принце, то они были назойливы, сопровождая едва ли не каждый отстрел и опрос ловушки. Каэнкем–Чару, Чару–Каэнкем… Кто ты, Принц, окруживший свой разум защитным кольцом? Изобретатель? Ученый? Или нечто большее? Ну, не большее, а, скажем так – иное? Каэнкем–Чару, Чару–Каэнкем… Коды внедрения и отклика не дают ответа; значит, это не пароль к твоей душе. Может быть, произнести «Та-Кефт», команду ликвидации? Рухнет стена, которой ты себя огородил, и все вдруг станет ясно… Что именно? В такие минуты мне вспоминалось предупреждение Павла: что-то недоговаривает Принц, специалист по резонансной нейрофизике. Недоговаривает! И сам он, и вся его компания – астабец Айк, и Доминик, и темнокожий танатолог Брейн. Может быть, пробой во времени, который мы устроили совместно, не так уж безопасен, как утверждает теория?

Я размышлял об этом в тени смоковниц, в доме, запретном для слуг, в комнате, полной ларцов и сундуков с папирусными свитками. То и другое, любовь к уединению и к старинным рукописям, казалось странным для Пемалхима; не думаю, что в прежние времена в его жилище нашлось хоть что-то похожее на книгу. Новые привычки можно было объяснять по-всякому: и тем, что он вступает в пору зрелости, и пресловутой контузией после удара дубины, и милостью богов, решивших вложить в голову Пемы немного разума. В зависимости от ситуации я выбирал то или иное объяснение, но говорить на эти темы слишком часто мне не приходилось. Я не держал отчета перед слугами и воинами, а близких друзей у Пемалхима, к счастью, не водилось.

Пожалуй, единственным исключением был Пекрур. Со временем я разобрался в иерархических связях внутри клана, определявших вес вождей в зависимости от числа дружинников, личной доблести, земельных угодий и прочих богатств. Пекрур был не только самым могущественным, но и самым умным среди них – или, если угодно, самым изворотливым и хитрым. Он в точности знал, чего ожидать от каждого сородича, кто жаден, глуп или гневлив, пристрастен к вину или к арфисткам и сколько может выставить бойцов. Он владел искусством подчинять людей, и его влияние простиралось на весь восток южной части Дельты, от Гелиополя до Песопта и Бубастиса, на три или четыре нома. Нельзя сказать, что он являлся в этой области полновластным владыкой, однако ему не возражали – ни князья, ни чиновники фараона, ни даже надменные жрецы. Для уточнения его статуса лучше всего подходили термины двадцатого столетия, когда районами мегаполисов и целыми городами владела и правила мафия: имелась официальная власть и власть реальная, существовавшие в согласии и мире, а иногда сливавшиеся воедино. В нашем случае слияние было таким же полным, как у иголки и нитки – куда игла, туда и нить.

Пекрур меня ценил. Не только из-за родственных уз, соединявших нас (он приходился двоюродным братом моему отцу), не из-за войска, которое я мог бы выставить ему в поддержку, а по причине личных достоинств. Пему считали лучшим бойцом в Нижнем Египте, и эта слава была заслуженной: рост, телесная мощь и боевая выучка делали его таким же опасным, как разъяренный лев. Обычаем этого времени являлись поединки, поводом к коим могло быть резкое слово, неподобающее место за столом, пустая похвальба или другое событие, не важно какое, но позволявшее поднять секиру. На счету Пемалхима были победы во множестве схваток, единоборств и междоусобных битв и устоявшаяся репутация великого воина. Очевидно, я поддержал ее во время похода за реликвией Инара – связываться со мной боялись. Для вождя Востока я был последним доводом, когда он пытался мирно разрешить какой-то спор: если угроза встретиться с Пемой один на один не помогала, то объявлялась война.

Но случаев таких я не припомню. Мендесцы притихли, царевич Анх-Хор, забыв о бранных подвигах, сидел в Танисе, правители Буто и Саиса не посягали на наши владения, а то, что творилось на юге, за Мемфисом, в городах и номах, где правили жрецы, было слишком далеко от нас и вроде бы не таило угрозы. Текло время, текла великая река, источник процветания и жизни. Год за годом она разливалась в урочный час, затапливая землю бурыми водами, оплодотворяя ее, потом сжималась, отступала от берегов, оставляя поля, покрытые илом и грязью. Злаки тянулись к солнцу, ветви деревьев склонялись, отягощенные плодами, люди трудились, дети росли, превращались в землепашцев или воинов, ветераны старели.

Потом пришли ассирийцы.

Помню день, когда Пекрур приехал ко мне. Он был мрачен, но ни в лице, ни в голосе ни следа растерянности – вождь Востока уже встречался с ассирийцами, пускал им кровь. Дрался с ними во время прошлого нашествия, бежал от неприятельских армий в пустыню, а когда они ушли, вырезал со своими бойцами все ассирийские гарнизоны в южной Дельте. Мне уже было известно, что в тех боях и юный Пемалхим принял крещение кровью и удостоился славы. Отец его погиб в стычке под Бубастисом от ассирийского меча.

Сильные люди ассирийцы. Остры их клинки, крепка броня, но крепче воинственный дух и уверенность в собственной мощи. Их тысячи и тысячи; подобно железной саранче налетают они на плодородные земли, рушат стены городов, бьют и режут защитников, рубят деревья, топчут поля и не щадят никого, ни старого, ни малого. Пустыня остается после них; обугленные руины, засыпанные каналы, реки крови и трупы, трупы, трупы… У одних вспороты животы, другие расчленены на части, третьи сварены в котлах, или сожжены, или висят на кольях, или закопаны в землю живьем. Тяжела смерть от ассирийской руки… Жестокие люди! Может, и не люди вовсе.

Пекрур сидел передо мной в почетном кресле, и морщины на его лице были глубокими, как крепостные рвы. Долго сидел, пил вино, молчал и, наконец, молвил:

– Шакалы воют на развалинах Мендеса. С Урдманы сняли кожу, и голова его торчит на шесте. Тахос бежал. Петубаст с сыном своим Анх-Хором подвешены в клетках на стене Таниса. Их жены и дети целуют следы ассирийских сандалий. Их слуги и воины – в царстве Осириса.

Радости в голосе вождя Востока не было. Что я мог ему сказать? Только одно:

– Необъятны земли Западной пустыни…

Пекрур кивнул.

– Воистину необъятны, и дороги в них неведомы ханебу. Пусть идут! Пусть идут за нами в пески! Когда подует ветер, познают они вкус смерти на своих губах!

Потом произнес:

– Мои люди уже собрались. Добро навьючили на ослов, ослов согнали к пристани, где поджидают барки, чтобы переправиться на западный берег. И Петхонс собрался, и Сиб, и Охор, и другие… Готов ли ты, сын мой?

– Готов, – ответил я. – Караван с детьми и женщинами и со святой мумией Инара уже плывет через Хапи. А я… Я возьму оружие в руки и готов!

– Есть ли у тебя сорок воинов, сын мой Пема?

– Столько наберется, хотя после прошлого похода дружина моя поредела.

– Я добавлю тебе еще сотню. Отправишься последним и сделаешь так, чтобы ханебу, порождения Сетха, нас не нашли.

– Не найдут, отец мой.

Через тринадцать дней, в пустыне за Мемфисом, я сцепился с отрядом ассирийцев, который преследовал нас, и был убит случайной стрелой. Она попала мне в висок.