Стоя на каменистом мысу, Одинцов провожал взглядом уходившую в туман пирогу. Рядом в спокойной воде покачивался флаер, и «Катрейя», прочно засевшая в прибрежных камнях, возносила над ним свой резной корпус из благородного дерева тум. На палубе каравеллы, в прочном саркофаге, выдолбленном из цельного ствола, в винном уксусе лежало тело ее хозяйки.

Магиди и его спутники спешили выбраться в Зеленый Поток под спасительным крылом ночи. Темный удлиненный корпус и мерно поднимавшиеся и падавшие весла придавали лодке сходство с многоногим насекомым, торопливо пересекающим пролив; вот она мелькнула раз-другой на фоне закатного неба и растаяла в сером мареве. Одинцов повернулся к каравелле. «Катрейе» предстояло закончить путь среди этих неприветливых, окутанных вечным туманом скал. Он подошел к трапу, поднялся наверх и замер у саркофага.

Все прощальные слова были сказаны там, на Гарторе. Еще один кусочек тайны приоткрылся перед ним; тайны, которую унесла с собой эта странная девочка-женщина, посланная ему навстречу. Кем, с какой целью? Он не расспрашивал ее об этом в те последние минуты. Он не мог устраивать допрос, не мог допустить, чтобы она тратила силы на удовлетворение его любопытства. Ладно! Он все узнает сам. А тогда они говорили о главном – о любви, о них самих… О том, как ей больно…

Он судорожно сглотнул, опустил руки в чан и, вытащив тело Найлы, положил его на палубу. Уксус обжег ссадины и ранки на коже, но Одинцов не замечал боли. Он глядел на лицо девушки – бледное, бескровное, но еще не тронутое разложением. Такой она и уйдет, взлетит в небеса Айдена в клубах дыма, в языках огня, уйдет вместе со своим чудесным кораблем, набитым сокровищами. В нем больше не оставалось секретов; главный из них лежал перед ним на гладких палубных досках. Найла, которой не четырнадцать и не тридцать…

Сколько же ей было лет на самом деле? Одинцов задавал себе этот вопрос снова и снова, как будто ответ мог что-то значить. Наверное, мог! Ведь он знал о ней так мало! Ее звали Найла, и она пришла или каким-то чудесным образом перенеслась в Поток, чтобы встретить и испытать его. Вот и все… Сейчас она не имела возраста; лицо было спокойно, лишь губы таят намек на улыбку – прощальную улыбку.

Найла, которой… сколько?

Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. Потом высек огонь, запалил факел и спустился на покрытый галькой пляж. Жарко и быстро занялось драгоценное дерево тум, и в ночном полумраке, окутавшем мыс, Одинцов увидел, как крылатые чешуйчатые драконы, окутанные облаком искр, подхватили тело розовой катрейи и вознесли его к небесам.

Понитек, Северная островная гряда, подступал к экватору форпостами бесплодных, выжженных солнцем островов, голыми базальтовыми вершинами горных пиков, скалистыми утесами, вокруг которых вскипала пеной и фонтанами брызг вода. С юга в экваториальное течение вторгалась точно такая же рать Сайтека, Южной островной цепи, – те же прокаленные яростным светилом острова, зубчатые каменные конусы, рифы в тумане прибоя. Между этими двумя архипелагами лежала срединная часть исполинского хребта, протянувшегося между полюсами планеты, – затопленная водами огромная горная страна, разделявшая Кинтанский и Западный океаны.

Ее центральная область была самой высокой: тут пики возносились над водной поверхностью на три-четыре тысячи метров. Каменная гряда пересекала экватор, и Великий Зеленый Поток в своем неистовом беге сталкивался с нею лоб в лоб – и, побежденный, растекался двумя ветвями, устремлявшимися к полюсам. Щит Уйда – так называли это место островитяне. Базальтовый массив действительно был щитом, гигантским барьером, протянувшимся на много километров по меридиану и тысячелетиями отражавшим напор стремительных вод. Он был сильно смещен к югу – примерно на четыре пятых своей длины – и с запада источен ударами волн и буйством штормов. Здесь по всему побережью протянулась узкая лента галечного пляжа, над которым висел теплый туман и торчали скалы с множеством расселин, трещин и пещер – ранами, нанесенными водой и ветром. Их слабые укусы не могли сокрушить твердь монолита, но они упорно сверлили и били прочный камень, пока он чуть-чуть не поддался под их терпеливыми усилиями. Теперь западный край Щита мог предоставить человеку убежище от безжалостных солнечных лучей.

Одинцову осталось пройти вдоль берега еще километров восемь, чтобы добраться до места, где великий змей Сатрака прижался грудью к подводной скале, широко разбросав в стороны свои длинные шеи. По словам Магиди, там в море вдавался мыс, словно мечом рассекающий течение на две части, северную и южную. Что находилось за ним, какие страны и острова, проливы и бухты, жрец-навигатор не знал: в древних легендах гартов не было даже намека на то, что кто-нибудь осмелился пересечь этот рубеж. Магиди, однако, предупредил своего сайята, чтобы тот не пытался обогнуть чудовищный волнолом – у его копьевидного конца вода кипела и бурлила, словно в котле. Одинцов собирался ночью волоком перетащить флаер на другую сторону мыса, по совету того же Магиди, утверждавшего, что полоска суши шириной кое-где не превосходит пятисот шагов. Нелегкая работа, но Одинцов был уверен, что с ней справится.

Сейчас он брел по колено в теплой воде, буксируя свою легкую машину у самого пляжа в едва заметных волнах прибоя. Он был только в набедренной повязке и легких сандалиях; грудь и спину через подмышки перехватывало многократно сложенное полотнище ткани – чтобы петля каната с зацепленным на конце флаером не резала кожу. Впрочем, флаер шел легко: вес его был невелик, а осадка не превышала ладони. Тут, у берега, течение практически не ощущалось; Зеленый Поток гнал свои струи на север за цепочкой рифов, скрытых облаками брызг и белой кипящей пеной. Пожалуй, это было единственное место на планете, где человек мог вести свое судно против могучего экваториального течения.

Ночь кончалась, небо над иззубренным краем Щита постепенно светлело, гасли звезды, и тихое жаркое утро вступало в свои права. Через час Одинцов собирался поискать какую-нибудь подходящую для дневки пещеру, в которой он мог бы расположиться с большими удобствами, чем в тесной кабине флаера, и позавтракать. Особых проблем с едой не возникало – по дороге часто попадались большие раковины моллюсков с нежным сочным мясом. Для их приготовления огонь был не нужен; двадцать минут на солнце, и жаркое готово.

Механически переставляя ноги, он смотрел на далекий, затянутый белесой дымкой горизонт. Со вчерашнего вечера он прошел километров двадцать, но не чувствовал ни усталости, ни изнуряющей жары – под сенью исполинского Щита ночью было на редкость прохладно. Мерно поскрипывала галька под подошвами сандалий, тихо рокотали набегающие на берег волны, и в такт этим звукам неторопливо текли мысли.

Нажать четыре раза, подождать, нажать еще два – так сказала Найла. Нет, он не хотел подавать этот сигнал бедствия! Он не нуждался ни в помощи, ни в спасении и давно перестал лелеять мечту, что в небе над ним вдруг возникнет летающий корабль. Все, что он знал о южанах, говорило о том, что они придерживаются политики строгой изоляции; так, на «Катрейе» не было ни передатчика, ни навигационных приборов, ни мощного оружия. Впрочем, к чему Найле оружие? Она ведь не могла убивать…

Это казалось Одинцову очень важным. Все ли сородичи Найлы питали такое же стойкое, видимо, врожденное, заложенное в генах отвращение к убийству? Если так, это объясняло многое – например, их бегство из Хайры и ту изоляцию, на которую они были обречены, хотя в технологически развитом обществе южан наверняка имелись средства для уничтожения себе подобных. Но иметь и использовать – разные вещи. Факт, разумеется, удивительный, но здесь не Земля, напомнил себе Одинцов.

Возможно, их неприятие убийства – признак вырождения? Возможно, все в их раю лишены отваги, решимости, силы? Но Найла не была такой! Смелая маленькая женщина… Смелая в мыслях, в поступках и в любви. Да, она не могла послать стрелу в человека, но ее руки крепко держали руль у того проклятого гарторского берега… Она не сошла с ума, когда его клинки залили кровью палубу «Катрейи»… А как она вела себя в Доме Пыток в Ристе!

Теперь Одинцов понимал, что Найла вовсе не упала в обморок. Вероятно, южане многого достигли в ментальном искусстве и умели управлять своими чувствами и телом, даже вызвать по желанию смерть. Когда ситуация стала безнадежной, Найла впала в транс, от которого до небытия оставался только шаг. Она не выключила полностью зрение и слух – наверно, собиралась покончить с собой в тот момент, когда Канто убьет ее возлюбленного, и, значит, кое-что разглядела во время визита Шахова. Но вряд ли что-нибудь поняла… Впрочем, теперь это было неважно.

Одинцов опустил голову, мрачно уставившись на свои загорелые, покрытые ссадинами колени. Пожалуй, одну проблему он решил. Найла и этот ее сказочный корабль не были даром, бескорыстной помощью попавшему в беду путнику. Его проверяли! Элементарная проверка с помощью хорошенькой женщины, заманившей его в постель! Способ вечный, как небеса! Подсадной уткой, вот кем была его чернокудрая красавица!

Но почему же так щемит сердце? Почему перед глазами вьются, трепещут огненные языки, из которых, словно феникс, взмывает вверх чешуйчатый дракон с розово-смуглой наядой, прильнувшей к его шее? Почему щеки его стали влажными, а в ушах все звучит и звучит тихий прерывистый шепот: «Эльс, мой милый… Ты все уже сделал… Ты любил меня…»

Почему?

Через несколько дней Одинцов плыл на юг. Великое течение несло, покачивало его кораблик, то и дело обдавая солеными брызгами прозрачный фонарь кабины; день сменялся ночью, свет – тьмой, затем круглый оранжевый апельсин солнца вновь выкатывался из-за чуть заметной синеватой черты, разделявшей небеса и воды. Скорость течения постепенно падала. По утрам он выбрасывал за борт веревку с узелками, примитивный лаг, и, отсчитывая секунды по биению пульса, следил, как бечева исчезает в зеленоватых волнах. У Щита Уйда, где начался его путь, флаер делал двадцать узлов; теперь, после недельного плавания, скорость снизилась до пятнадцати. Сделав примерный подсчет, Одинцов решил, что приближается к пятидесятой параллели.

Солнце здесь уже не пекло с тем яростным неистовством, как вблизи экватора. Теперь путник мог раздвинуть обе створки кабины, чтобы свежий океанский ветер гулял под ее колпаком, обдавая колени влагой. Откинувшись в кресле, Одинцов проводил долгие часы, то рассматривая высокое небо, то вглядываясь в океанский простор. Он смотрел – и не видел; две эти огромные протяженности, одна – ярко-голубая, другая сине-зеленая, скользили где-то на грани восприятия, могучие, исполински необъятные, успокаивающие. Фон для воспоминаний, и только.

Он вспоминал свою земную жизнь. Вспоминал Виролайнена, Шахова и свою работу в Проекте, вспоминал Светлану, Ольгу и других своих женщин, лица друзей и врагов, города и страны, где довелось побывать, войны, в которых участвовал. За что он сражался? За торжество справедливости во всем мире? Но справедливость была таким эфемерным понятием! У каждого своя, у тех, за кого он бился, и у тех, кого убивал. Стоило ли это делать? Он не знал ответа. Хотя, пожалуй, были монстры, достойные уничтожения… к примеру, те, что мучили его в Могадишо…

Одинцов вздыхал, вновь впадая в забытье. Сейчас, когда хорошее и плохое подернулось флером времени, он не пытался оценить свои поступки: это казалось неуместным среди соленых вод Айдена. В конце концов, Айден заменил все это, став ему новой родиной, – так нужно ли страдать из-за ошибок, совершенных на Земле? Лучше не повторять их здесь, и потому он обязан вернуться… Нет, не в Баргузин, а на берега Ксидумена, в замок бар Ригонов, к женщине, которая его ждет….

Утренние занятия с лагом и рыбная ловля под вечер служили Одинцову единственным развлечением. В сумерках обильные косяки серебристых крупных рыбин устремлялись к отмелям близкого Сайтека на кормежку, и он бил их дротиком. Рыбу ел сырой, слегка подсоленной; это утоляло и голод, и жажду. Впрочем, пресной воды у него имелось достаточно – климатизатор, питаемый солнечными батареями, работал исправно, и сконденсированная влага капля за каплей стекала в подставленный внизу черепаший панцирь.

За сутки набиралось литра три жидкости.

Он не воспользовался предсмертным советом Найлы. Фатр-опознаватель был по-прежнему с ним, и теперь Одинцов знал пароль, сигнал SOS, позволявший вызвать помощь. Нажать четыре раза в такт вдохам, два вдоха пропустить, нажать еще два раза… Думая об этом, он видел посиневшие губы Найлы, на которых лопались кровавые пузырьки – в такт ее вдохам, последним, предсмертным…

Эта картина все еще приводила его в неистовство. Он смирился со смертью девушки; он видел много смертей и знал, как хрупка человеческая жизнь, как быстро могут оборвать ее пуля или нож, даже камень или палка, и как бесплодны сожаления тех, кто не сумел защитить друга, соратника, возлюбленную. И все же смерть Найлы казалась Одинцову несправедливостью. Он должен был не хоронить ее в океане, а уберечь от бед и отвезти живой и здоровой к соплеменникам. Его вина, что так не получилось!

На восемнадцатый день флаер обогнул южный конец Сайтека, и теперь течение понесло его на север. Одинцов не пытался приблизиться к гигантской островной гряде. Что можно было там найти? Те же дикие племена, что на Гарторе, Гиртаме и Броге, очередного Порансо со сворой туйсов и сайятов… Он не испытывал желания оказаться в таком обществе. Конечно, было бы неплохо раздобыть еды, плодов, лепешек и мяса, но сам он мог оказаться лакомым кусочком для местных гурманов.

И Одинцов правил к востоку от опасного берега, стремясь найти ветвь течения, которая унесла бы его в открытый океан, а затем – к южному континенту. Преодолев экваториальный пояс, он очутился в другом полушарии; теперь дело оставалось за малым – пересечь многие километры водных пространств на крохотной скорлупке. Суденышко его было надежным и относительным комфортным, так что ему не грозила гибель во время шторма или в клыках какого-нибудь прожорливого чудища, однако он мог скончаться от старости, если морские божества не пошлют ему поток, направленный к северо-востоку. Одинцов молил об этом Семь Священных Ветров Хайры и свою удачу.

Вот все, что он делал: грезил наяву, вспоминал, рыбачил и молился далеким северным богам.

Ветры Хайры были милостивы к нему. На двадцать третий день Одинцов заметил, что курс меняется – теперь его несло на северо-восток. Он сверился по карте, мерцавшей на мониторе флаера, и установил, что движется сейчас в направлении северных материков, Ксайдена и Хайры. Конечно, ветвь Великого Потока, в которую он попал, не могла донести его к знакомым берегам: на пути зеленела стена саргассов. Значит, рано или поздно течение повернет к востоку, куда он стремился, либо на запад, вновь сливаясь с главным стрежнем. Куда же?

Через неделю ему стало ясно, что кораблик описывает гигантскую дугу. Вначале курс все больше отклонялся на восток, потом солнце стало всходить точно над носом флаера; наконец: суденышко как будто повернуло к югу. Скорость течения возросла этот младший брат Великого Потока оказался очень быстрым. Одинцов прикинул, что удалился от оконечности Сайтека на шесть-семь тысяч километров, а это значило, что флаер плывет сейчас посреди Западного океана.

Все шло хорошо. Рыбы по-прежнему хватало, корабль двигался в нужном направлении, а месяц морских странствий успокоил разум и душу Одинцова. Все реже и реже он вспоминал о Найле, все чаще – о златовласой Лидор, что поджидала его в замке бар Ригонов. Пожалуй, не на юг он должен плыть, а к своей любимой женщине – к ней, к брату Ильтару, к рыжему Чосу и премудрому целителю Артоку… Рай там, где близкие! Вдобавок был еще щедрейший казначей бар Савалт, замучивший старого Асруда, отца Рахи, и разобраться с ним оставалось делом чести.

Задумавшись, Одинцов не заметил, как небо померкло и сильный ветер поднял высокую волну. Флаер тряхнуло, потом на голые колени Одинцова обрушился целый водопад. Очнувшись, он плотно задраил обе дверцы и застегнул ремни сиденья.

Такое уже случалось. В средних и низких широтах айденские океаны были на диво спокойны, если не считать кратковременных штормов. Эти бури, однако, отличались от земных в лучшую сторону. Ни дикого неистовства урагана, ни круговерти волн, ни молний, ни грома, ни ливня, лишь тучи затягивают небеса, а ветер вздымает валы на пять или десять метров. Валы чинно катились друг за другом, чтобы где-то далеко на востоке обрушиться на берег, но в открытом море было сравнительно тихо. Волны мерно взлетали вверх и падали вниз, иногда сеялся мелкий дождик, да ветер пел и свистел в вышине. Вероятно, то был один из семи хайритских ветров, верный спутник и покровитель Одинцова.

На этот раз дело оказалось посерьезнее. Целые сутки океан бушевал и раскачивал флаер, то швыряя его в пропасть, то поднимая к самым небесам; Одинцов не мог есть и только время от времени пил холодную воду. Запас ее во флягах истощался, ибо при таком волнении драгоценная влага, стекавшая по корпусу климатизатора, расплескивалась, едва попадала в черепаший панцирь. Одинцов страдал от головокружения, и все попытки забыться сном не приводили ни к чему; гигантские качели раскачивали и раскачивали его, с тупым упорством стараясь выдавить желудок наружу.

Наконец к вечеру следующего дня волнение стало стихать.

Одинцов подремал пару часов, потом, когда море окончательно успокоилось, поел, выпил воды, прибрался в кабине и, раскрыв левую дверцу, уснул по-настоящему. После недавних мучений ему требовалось восстановить силы.

– Э-ллл-ссс… Э-ллл-ссс… – Странные шипящие звуки, похожие на шорох прибоя, разбудили его. Сначала он не сообразил, в чем дело; зов звучал у него в голове, словно продолжение сна.

– Э-ллл-ссс… Э-ллл-ссс… – послышалось снова, и это уже не имело отношения к снам. Звуки были столь же реальными, как взошедшее над морем светило. Сообразив это, Одинцов протер глаза, высунулся из кабины и огляделся.

Море казалось спокойным, небо – безоблачным. Течение исправно тащило флаер на восток, теплый бриз задувал в лицо, привычный солоноватый запах щекотал ноздри. Метрах в тридцати от суденышка плеснула вода, на миг показался и исчез темный раздвоенный хвост внушительных размеров. Рыба? Одинцов потянулся за дротиком; он был голоден.

– Э-ллл-ссс, Э-ллл-ссс, Э-ллл-ссс!

Вытянутое, похожее на огромную бутылку рыло высунулось почти у самого его колена, прошелестев свое странное причитание. На путника уставился веселый темный глаз, пасть приоткрылась, демонстрируя остроконечные зубы, хвост вспенил воду. Шкура этого существа отливала темно-синим, делая его почти незаметным на фоне волн, но Одинцов разглядел трехметровое торпедообразное тело, грудной плавник и торчавший на спине гребень. Над зубастой пастью круглился череп, выпуклый, с развитыми височными долями, совсем непохожий на плоскую рыбью голову.

Дельфин? Такие создания ему не встречались – ни в Ксидумене, во время плавания в Хайру, ни в Великом Зеленом Потоке. В Ксидумене водились саху, неприятные твари, напоминавшие земных акул; они сопровождали имперский флот, пожирая все отбросы. Что ж, если в водах Айдена есть акулы, решил Одинцов, почему бы не быть и дельфинам? Странно, что он не встречал их раньше…

Морское создание тянулось к нему, словно собака к хозяину, и он отложил оружие. Раскрыв пасть, дельфин опять проверещал:

– Э-ллл-ссс… Э-ллл-ссс?

Интонация была явно вопросительной, если считать этот свист речью. Одинцов опустил руку и похлопал существо по выпуклому лбу.

– Э-ллл-ссс, – произнес он в свой черед, желая поддержать знакомство, и вдруг замер. Э-ллл-ссс? Эльс? Эта тварь пыталась назвать его по имени или то был случайный звук?

В следующий момент его недоумение рассеялось.

– Ищ-щу, – внятно произнес дельфин, – ищ-щу Э-ллл-ссс.

Он умел говорить! Теперь Одинцов видел, что его новый приятель отличался от земных дельфинов. Костяной гребень на его спине был тонок, как лезвие ножа, и, видимо, служил оружием; грудные плавники – вернее, ласты – оказались необычайно длинными, с подвижной узорной бахромой на концах; между острыми зубами дрожал длинный плоский язык; мокрая кожа была теплой и приятной на ощупь. А главное, этот морской житель умел говорить! И назвал его Эльсом! Не Аррахом, не Рахи – Эльсом! Он помнил слова целителя Артока бар Занкора: доверяй тому, кто знает твое хайритское имя. Он был готов довериться этой симпатичной бесхитростной твари, причем с гораздо большей охотой, чем людям.

– Ты – Э-лл-сс, – довольно произнесло существо, уже не так сильно растягивая звуки. – Наш-шел!

Ринувшись в сторону, дельфин в восторге перекувырнулся в воде, затем одним мощным гребком хвоста догнал флаер. Одинцов решил знакомиться всерьез. Прицепив к поясу страховочный конец, он сел на порог кабины и свесил ноги наружу, так что они оказались по щиколотки в воде. Дельфин, пошевеливая ластами и хвостом, приподнял переднюю часть тела и положил на колени путника свою огромную голову. Собственно, на коленях поместилось не больше половины, и вытянутая пасть со страшными зубами уперлась Одинцову в живот.

– Я – Эльс, – сказал он, стараясь говорить медленно и раздельно. – Ты – меня – нашел. Молодец! Хороший паренек! Ты – кто?

– Наш-шел! Перр-вый! – сообщил дельфин.

– Ты – кто? – терпеливо произнес Одинцов.

– Заа-аа-заа-ассс, – просвистело существо. Такое не повторить, понял Одинцов.

– Засс? – предложил он.

– Засс, – согласился дельфин.

– Кто – послал?

– Лю-ди.

Ясный и четкий ответ. Не приходилось сомневаться, о каких людях идет речь; Одинцов уже заметил плоский серебристый диск, закрепленный у основания спинного гребня. Южане! Наконец-то!

– Зачем? – спросил он, почти не надеясь получить ответ, но его новый приятель разразился целой речью:

– Бур-ря! Лю-ди – страх. Э-лл-сс по-гиб? Хо-теть знать. Посс-лать ме-ня… посс-лать дру-гих. Засс наш-шел. Перр-вый! Я – Засс! Заа-аа-заа-ассс!

– Хороший ты парень! – Одинцов снова погладил его лоб и вытянутые челюсти.

– Засс – хорр-ро-шо, бу-ря – плох-хо, – сообщил дельфин. – Лю-ди – доб-ро, бу-ря – зло!

Философ, подумалось Одинцову. Но как бы то ни было, это морское диво являлось не просто дрессированной говорящей тварью; Засс понимал, что есть добро и что – зло. И люди, по его мнению, проходили по первому разряду.

Одинцова подобрали в тот же день, ближе к вечеру, когда он успел наговориться с Зассом и скормить ему почти всю свою рыбу.

Небеса еще сияли послеполуденным светом, и белые пушистые облака плыли на восход солнца, будто желая проводить флаер к берегам, до которых оставалась еще не одна сотня километров. Внезапно дельфин, круживший у суденышка на страже, разразился пронзительным свистом, и Одинцов, подняв голову, увидел среди облаков сверкающую точку. Она быстро росла, превращаясь в серебристый аппарат, плоский, вытянутый, бескрылый, чуть сужавшийся к корме. Эта изящная машина описала пару кругов над флаером и ринулась вниз. Ни шума двигателей, ни скрежета выдвигаемых шасси; словно парящий лист, аппарат плавно скользнул к воде и лег прямо на днище рядом с маленьким суденышком, обдав Одинцова потоком теплого воздуха.

Он был огромен – в длину, пожалуй, не уступал авианосцу, да и в ширину тоже; высокий борт круглился над волнами, поднимаясь выше пятиэтажного дома. Часть обшивки у самой воды отъехала в сторону, и взгляду Одинцова открылось обширное помещение, напоминавшее грузовой трюм. Его встречали трое: темноглазый, смуглый и тощий мужчина лет пятидесяти и два парня, так похожих на хайритов, что он вздрогнул от неожиданности. Все в светло-кремовых комбинезонах и высоких башмаках – видно, облачении авиаторов.

С минуту они глядели на Одинцова, а он взирал на них.

– Аррах Эльс бар Ригон? – наконец произнес старший на ксамитском. – Приветствую вас с радостью и от всего сердца. Я Залар, и я буду говорить с вами. Эти двое – Омтаг Дасан, капитан корабля, и Хрон Клевас, его помощник. Они займутся вашей летающей лодкой.

Вас, с вами, вашей, отметил Одинцов. В ксамитском, как и в прочих языках северной варварской части планеты, местоимение «вы» всегда относилось к двум и более лицам; даже к императору Айдена обращались «на ты», в единственном числе, подчеркивая трепет и уважительность подходящими словами – великий, могучий, пресветлый… Видимо, на юге использовали иные формы вежливости, принятые в цивилизованном обществе.

– Говоришь по-хайритски? – спросил Одинцов, предпочитавший в этом мире наречие своих северных собратьев.

Залар покачал головой.

– Ладно, ксамитский тоже годится.

– Проблема невелика, – заметил смуглый. – Я включу памятные ленты, и вы ознакомитесь с нашим языком. Очень быстро, Эльс. Ленты – это что-то вроде магии, но не бойтесь, она вам не повредит.

– Не считай меня глупее, чем я есть, южанин. Я не верю в колдовство и магию, – резко оборвал его Одинцов. – Лучше скажи, зачем вы здесь? И что вам нужно от меня?

– Как – что? – Переглянувшись с Омтагом и Хроном, Залар недоуменно уставился на странника. – Ведь вы, юноша, сын Асруда из Тагры? И вы терпите бедствие в океане, не умея управлять воздушной лодкой… Или я ошибаюсь?

Одинцов чертыхнулся про себя. За последний месяц он вышел из образа, став тем, кем был на самом деле – уроженцем Земли, человеком двадцатого столетия, не верящим ни в магию, ни в дьявола, ни в бога. Но этот тощий южанин, что так удивленно глядел на него, видел лишь молодого имперского нобиля, наивного невежду, варвара, сумевшего случайно поднять в воздух флаер из тайника старого Асруда и долететь на нем до экватора. Одинцов предпочитал, чтобы его собеседник и впредь оставался при этом заблуждении.

Выпрямившись, держась рукой за колпак кабины, он надменно произнес:

– Клянусь пресветлым Айденом! Я – нобиль Аррах бар Ригон, сын Асруда бар Ригона, пэра империи! Но это не значит, что я готов поверить всякой чепухе. У вас есть машина для быстрого обучения, так? – Залар кивнул. – Ну и прекрасно. Отец рассказывал мне о подобных вещах.

– Чем больше вы знаете, тем проще нам установить контакт. – Теперь Залар казался довольным. – Прошу вас взойти на борт, благородный нобиль. – Он отступил в сторону, сделав широкий приглашающий жест.

– Зачем? – Одинцов не двинулся с места. Его флаер по-прежнему лежал на воде в двух метрах от большого корабля. – Повторяю: чего вы хотите от меня?

– Я собираюсь доставить вас в Ратон, на южный материк, – пояснил Залар. – Мы в некотором роде спасательная экспедиция и…

– Спасать полагалось раньше, и не меня. Я в спасении не нуждаюсь и не прошу вас о помощи. Аррах Эльс бар Ригон сам доберется туда, куда ему нужно.

– И куда же нужно Арраху Эльсу бар Ригону? – с улыбкой спросил смуглый Залар, справившись с удивлением. Он видел варвара, молодого, заносчивого и упрямого, как ребенок, и, вероятно, решил, что противоречить ему не стоит.

Одинцов, уже вошедший в роль, усмехнулся в ответ.

– Я направлялся в южные пределы, в царство светлого Айдена, – заявил он. – Конечно, я знаю, что там живут люди, а не боги… отец мне говорил… Но теперь мои намерения изменились. Я возвращаюсь в Айден.

– Но почему?! – На лице Залара снова промелькнуло удивление. Его спутники, два похожих на хайритов молодца, напряженно прислушивались – видимо, плохо знали ксамитский.

– Человек должен жить там, где родился и вырос, – произнес Одинцов. – Я разгадал тайну, теперь я знаю, что вы есть, знаю, что отец не рассказывал мне сказок. Этого достаточно. Мне нечего у вас делать.

Залар в задумчивости глядел на него.

– Пожалуй, это мудрое решение, мой юный друг. Вы изменились, и, кажется, к лучшему… Но мы поговорим об этом позже. Прошу вас, взойдите на борт, чтобы Омтаг и Хрон могли проверить вашу лодку. Без нее вам не добраться домой. Воздушные дороги короче земных.

Одинцов кивнул и перепрыгнул на борт корабля. Его вид после долгих странствий в океане оставлял желать лучшего: дочерна загорелый, обросший бородой, в ветхой набедренной повязке. Пахло от него тоже не очень приятно.

– Простите, я не спросил сразу… – в замешательстве молвил Залар. – Вы ранены или больны? Нуждаетесь в помощи… ээ… целителя? Хотите привести себя в порядок, умыться, поесть? Мы ваши друзья, Эльс, и все здесь к вашим услугам.

– Я здоров, но еда и лохань с водой мне не помешают. – Взгляд Одинцова скользнул по лицам южан. Не опасны, отметил он. Спокойные, уверенные в себе люди, не таящие зла, не замышляющие предательства. На Земле такие тоже есть, но пока немного. А сколько их тут? Сотни тысяч? Миллионы? Миллиарды?

Залар кивнул ему и направился к трапу, к хрупкой на первый взгляд лесенке из светлого пластика, что вела наверх. Одинцов шагал следом. Поднявшись до середины, он обернулся. Авиатор – Омтаг или, возможно, Хрон – отступал к дальней стене, держа в руках какое-то устройство, и золотистый флаер, приподнявшись с воды, неторопливо вплывал в трюм. Вероятно, погрузочная операция была элементарным делом.

Через час, сытый, чистый и облаченный в комбинезон, Одинцов сидел в уютном салоне. Его овальные стены плавно переходили в потолок и были изнутри прозрачны; внизу плескался океан, солнечный свет играл на водной поверхности, и временами среди волн всплывала темная спина Засса. Смуглый копался в шкафчиках у переборки, что-то перекладывал, бормоча под нос невнятные слова. Внешне он был не похож на Виролайнена и все же напоминал его манерой держаться или, возможно, пронзительным взглядом и резкими быстрыми движениями. Тоже адепт знания, мелькнуло у Одинцова в голове.

Наконец Залар шагнул к нему, разматывая тонкий кабель. С одной его стороны свисала пара дисков, с другой – плоский футляр величиной с ладонь.

– Вот устройство, о котором вам рассказывал отец. Это, – он протянул Одинцову диски, – нужно приложить в вискам. Так, правильно… они сами прилипнут… В футляре лента с записью языка и руковод-ством по управлению летающей лодкой. Тут, Эльс, много сотен слов, самых необходимых, и все они перейдут сюда, – смуглый коснулся пальцами лба, – прямо в ваш мозг. – Его объяснения были рассчитаны на интеллект ребенка.

Одинцов задумчиво покачал футлярчик на ладони.

– Что еще я могу узнать с помощью таких лент? – спросил он.

– Все, что угодно, но не очень быстро. Не больше одной записи в день, иначе мозг не выдержит нагрузки. Вы знаете, что такое мозг?

– Знаю, – раздраженно ответил Одинцов. – Не считай меня полным кретином. По-моему, это известно даже дикарям с Понитека.

– Простите. Вы готовы?

– Сейчас…

Он глядел на плоскую коробочку в своих руках. Чудесный прибор, который, возможно, изобретут когда-нибудь и на Земле… Изобретут наверняка, лет через сто или двести… Должно быть, на Юге, в этом Ратоне, есть множество других чудес, но лучше не вводить земных правителей в соблазн и не соблазняться самому. Новое знание подчас опасно, а чужое – опасно вдвойне: это повод к войнам, к переделу мира и смерти миллионов. Такая уж на Земле геополитика!

– Я готов, – Одинцов поднял на южанина глаза. – Что нужно сделать?

– Нажмите здесь и постарайтесь расслабиться.

Он нажал.

Прошла половина фара – принятой в Ратоне единицы времени.

Фар примерно равнялся ста пятидесяти земным минутам, и в сутках Айдена южане насчитывали десять фаров.

Теперь Одинцов это знал – как и меры расстояния, веса и объема, географические наименования, названия животных и растений, птиц и рыб, минералов и цветов спектра, машин и инструментов, ремесел, наук и искусств. Морской народ, к которому принадлежал его знакомец Засс, назывался с’слиты; слово это являлось сокращением двух других – ас’са селит, младшие братья, живущие в океане. Профессия авиаторов имела название «стаун», что значило «летающие», или попросту летчики. Кроме этих сведений, память Одинцова обогатилась еще двумя или тремя тысячами слов. Он с удивлением обнаружил среди них айденские и ксамитские – «армия», «войско», «властелин», «полководец», «война»… Все эти понятия были взяты из варварских наречий, что говорило о миролюбии южан. Впрочем, в этом он уже не сомневался.

Были и другие слова, вполне понятные Георгию Одинцову, землянину, но неясные Арраху бар Ригону, нобилю империи. Энергия, космос, гравитация, вещество, названия машин и приборов, научные термины… Их оказалось не очень много – лента включала лишь основы технологических знаний и инструкцию по управлению флаером. Но вывод был ясен: южане достигли высот, неведомых на Земле.

Если бы там, в мире Одинцова, существовала Атлантида и если бы атланты превосходили разумом прочих обитателей планеты, мир его был бы похож на Айден: высокоразвитая цивилизация и страны воинственных дикарей. Но Атлантида являлась всего лишь красивой сказкой. Сейчас на Земле все были дикарями – и те, кто запускал ракеты к Марсу, и те, кто поедал червей в австралийском буше или в джунглях Амазонки. С точки зрения Ратона – дикари, все дикари! Ибо плоды технической мысли землян служили разрушению и уничтожению.

Он открыл глаза и снял контактные диски. Залар, услышав шорох, повернулся к нему; на лице южанина играла улыбка.

– У нас говорят: изучивший новый язык как бы рождается заново, – произнес он, и сказанное было понятно Одинцову. – Я могу поздравить вас с рождением?

– Да. Это волшебное устройство в самом деле на-учило меня. – Одинцов изобразил некоторую растерянность.

– Теперь надо говорить, говорить и говорить. То, что вы узнали, должно закрепиться в памяти, а для этого есть только один способ.

– Я понимаю. – Он чувствовал, что его речь звучит еще неуверенно, но слова будто сами рождались в голове. – Я буду говорить, Залар, буду спрашивать и слушать. Но прежде всего… прежде я должен передать последний привет от Найлы. От той девушки, которая…

Лицо Залара омрачилось.

– Да, я знаю. Я координатор наших разведчиков и был знаком с ней. Нам не известно, как она погибла, но где и когда – это установили сразу. Мы чувствуем такие вещи. – Знакомым жестом он коснулся лба.

Одинцов судорожно сглотнул.

– Ее убили дикари Понитека во время междоусобицы Гартора с Брогом. Я… я отражал нападение на деревню и не смог защитить ее.

Залар опустил глаза.

– Случается, что наши эмиссары гибнут, и все, что мы можем сделать, – это воздать им почести… Люди на севере упрямы, подозрительны и жестоки. Сарлад, ваш отец… так его звали на самом деле… тоже погиб. Вы не хотите его заменить? – Одинцов молчал, и южанин, убедившись, что не получит ответа, произнес: – Раньше мы не рассматривали вас как достойного преемника. Вы были слишком легкомысленны, слишком увлечены… ээ… радостями жизни. Женщины, вино, дуэли, попойки с друзьями-гвардейцами… Но вы изменились, Эльс, определенно изменились!

– Откуда вы знаете?

– Ваш отец не единственный агент в Тагре. Есть другие, в столице империи, в Ксаме, почти во всех крупных городах. Не очень много, но они – наш щит против северных варваров. Основа нашей политики сдерживания.

– Вы могли бы уничтожить все страны Ксайдена и Хайры, – промолвил Одинцов. – Вы могли бы стереть их в пыль, а прах развеять по ветру!

– Могли бы. Но это стало бы нечестивым деянием, мой юный друг. Жизнь священна!

Одинцов кивнул, понимая, что южане мыслят иначе, чем жители варварских стран. Находясь здесь, на их корабле, он словно на миг перенесся из айденского Средневековья в будущее Земли – может быть, в двадцать пятый или тридцатый век. Вероятно, в чем-то они были близки ему, не Арраху Эльсу бар Ригону, а настоящему Георгию Одинцову; ближе, чем воины, торговцы, нобили и крестьяне, населявшие империи, эдораты и королевства Севера.

– Чужая жизнь священна, – заметил он, – пока есть куда уйти, пока Север и Юг разделены Зеленым Потоком и болотами. Но когда-нибудь до вас доберутся! Доберутся из Айдена или Ксама, из Сайлора или с Перешейка. И что вы станете делать? Что, Залар?

– Надеюсь, нас здесь не будет, – с улыбкой сказал южанин. – Вселенная так огромна, Эльс, и в ней так много свободных миров! Уже два поколения мы улетаем с этой планеты. Пройдет век-другой, и тут не останется ни одного ратонца. Ни городов, ни машин, ни людей, только одичавшие сады, заросшие травой дороги и поля… Царство светлого Айдена! И тот, кто до него доберется, сможет начать новую жизнь.

– Вот как… значит, вы улетаете отсюда… – в изумлении пробормотал Одинцов. Слова Ильтара вспомнились ему, и он повторил: – Улетаете в небеса в пламени и громе…

– Так летали давно, очень давно, Эльс. Теперь нет ни грома, ни пламени. Этот корабль движется бесшумно. – Залар прикоснулся к прозрачной стене. – Только не спрашивайте как – в магию вы не верите, а иначе я не могу объяснить. Я не инженер, моя специальность – люди.

– Вы ищете тех, кто выживет на Севере?

– Можно сказать и так. Достаточно смелых, осторожных, способных справиться с любой ситуацией. Таких, как ваш отец.

– Он не справился, он умер, – сказал Одинцов, – и ради него я буду вам помогать. Ради него и той девушки, Найлы. Не в качестве эмиссара, не подчиняясь вашим приказам, а как нобиль Айдена и свободный человек. Это устроит, Залар?

– Я рассчитывал на большее. Но, как говорят у нас, каждая птица вьет гнездо на свой манер. И еще говорят, если камни упрямы, то сложенный из них очаг крепче. – Южанин поднялся. – Спустимся вниз, мой благородный нобиль. Я думаю, Омтаг и Хрон уже починили вашу летающую лодку.