Одинцов стоял на высокой корме «Катрейи», любуясь закатом. Солнце неторопливо опускалось за мыс на противоположной стороне бухты, бросая последние оранжевые лучи на Ристу, крупнейший поселок гартов на западном побережье, мирно дремавший под теплыми небесами. Бревенчатые хижины, большие и малые, рассыпались по склонам прибрежных холмов; тут и там деревья кайдур, огромные, дарящие прохладу в самый яростный зной, вздымали вверх свои раскидистые ветви. На одной из этих зеленых вершин высились стены дворца Одинцова, довольно обширного строения с верандами, которое уже начали подводить под крышу. Умелые рабы с севера строили быстро.

Он отказался занять усадьбу Канто, переполненную женщинами и детьми, поселившись пока на «Катрейе». У прежнего ристинского вождя было пять законных жен и чертова дюжина наложниц из рабынь; ребятишек же хватило бы на три футбольные команды. Казалось, никто из них не испытывает особого горя по поводу гибели супруга, отца и повелителя – Одинцов, во всяком случае, этого не заметил, когда дым погребального костра унес в небо души Канто и других воинов, павших от его руки. Все они были бойцами, и все умерли достойно, в схватке с великим героем, явившимся из океанских вод. Этот герой убил шесть десятков мужчин, включая Ригонду, сайята с западного берега, выдержал несколько часов в Доме Пыток, а потом сумел прирезать Канто, как цыпленка карешина. Достойный вождь – Эльс Перерубивший Рукоять!

Одинцов задумчиво прикоснулся к своему головному убору – не тому пыльному и окровавленному, который был содран с головы Канто, а к парадной короне из перьев, которую он носил уже целых шестнадцать дней. Кроме нее, он взял только длинный кинжал побежденного вождя, который сейчас болтался у него на бедре, свешиваясь с перевязи. Перья, эта перевязь да замшевый килт, украшенный перламутром – вот и все, что было на нем сейчас. Царский наряд – по местным понятиям, конечно.

Точнее, княжеский – ибо, захватив власть над Ристой и всем северо-западным берегом острова, Одинцов приобрел титул сайята, предводителя тысячи воинов. Назавтра ему предстояло встретиться со своим сюзереном, лайотом Порансо, повелителем всего воинственного, обширного и грозного Гартора, а также соседнего островка Гиртам.

Лайот собирался явиться собственной персоной с далеких центральных равнин (до них было километров пятьдесят, не меньше!), чтобы принять от нового вассала знаки покорности и верности, а заодно ознакомиться с чудесной лодкой, на которой тот приплыл из Стран Заката.

По такому случаю «Катрейя» была выскоблена от клотика до киля. Невольники мыли палубу и протирали воском драгоценную резьбу; Найла, с полудюжиной молодых служанок, трудилась в каютах. Одинцов, как полагается мужчине и вождю, командовал. По правде говоря, он следил только за тем, чтобы кто-нибудь в порыве усердия не влез в кабину флаера и не стал поливать водой пульт.

К его великому удивлению, после схватки в проливе каравеллу отбуксировали в просторную гавань Ристы в целости и сохранности. Единственным убытком являлся незабвенный диван, пробитый стрелами и изрубленный медными топорами, однако ложе в каютке Найлы оказалось не менее удобным, так что Одинцов не сожалел о потере. Больше победители не тронули ничего. Видимо, грабеж – если таковой вообще намечался – должен был вестись под строгим присмотром Канто, обязанного выделить долю лайоту и своей дружине. Одинцов уже убедился, что гарты были дисциплинированным народом, особенно когда дело касалось войны, набегов и дележа добычи. Тут все проступки карались только одним – смертью.

Он уже неплохо говорил на языке островитян; то, что еще недавно казалось ему мешаниной рева, свиста, завываний и придушенного хрипа, стало распадаться на слова, которые выстраивались во фразы и в целые речи, иногда весьма глубокомысленные. Первое, что он осознал – с помощью Найлы, разумеется, – что на Гарторе справедлива поговорка американского Дикого Запада: индеец в своем вигваме и индеец на тропе войны – два разных индейца. Похоже, воины тут умели обуздывать свою природную свирепость, и ссор между дружинниками не бывало. Но междуусобицы случались, и не раз. После смерти правителя очередной царек иногда всходил на трон по колено в крови менее удачливых родичей.

Как там говорила Найла? Огненные горы, великаны-людоеды, колдуны и чудища? Такое часто рассказывают о дальних странах, но доберешься туда и видишь, что там живут обычные люди, и занимаются они обычными делами: строят и разрушают, любят и ненавидят, воюют, грабят и жгут…

Титул сайята, которого удостоился Одинцов, не был на Гарторе наследственным. Лайот присваивал его самому умелому и самому свирепому из воинов, но другой, еще более умелый и свирепый, мог заработать убор из перьев, перерезав глотку его обладателя. Так что сейчас закон был на стороне Одинцова; он получил Ристу по праву сильного.

Владение нового сайята лежало на берегу обширной бухты, ограниченной со стороны пролива скалистым мысом; образовавшая его невысокая базальтовая гряда, которую туземцы называли Черной Стеной, тянулась в глубь суши, прикрывая холмистую равнину за поселком от бесчинства бурь и ветров. За узким проливом, в котором пироги Канто поймали «Катрейю», находился Гиртам – отколовшийся от гарторского островного щита кусок суши километров тридцать длиной. Сам Гартор был гораздо обширней – почти сто шестьдесят километров с запада на восток и немногим меньше с севера на юг в самой широкой части.

Впрочем, здесь не имелось привычных названий стран света.

Запад Понитека, длинной меридиональной цепи островов, именовался Наш Край, восточная часть – Та Сторона; север, куда стремил свои воды Зеленый Поток, был Низом, юг – Верхом. Многие острова, и большие, и малые, лежали полностью в Нашем Краю; другие – на Той Стороне, двумя сотнями километров ближе к восходу, в зоне медленного северного течения. Гартор же был весьма велик и вытянут поперек архипелага, так что от его восточных берегов до Той Стороны оставалось всего километров сорок-пятьдесят.

Одинцов еще не совсем улавливал смысл этих обозначений и названий, за которыми, видимо, крылись какие-то особые связи островитян с соседями и с Зеленым Потоком. Однако он уже знал, что в лабиринте проливов и рукавов имеется сложная система течений, определявшая иерархию в этой части мира. Ему приходилось слышать, как ристинцы с неприязнью, даже со злобой, отзываются о Броге, южном острове, который приветствовал «Катрейю» столбами дыма. Брог был гораздо меньше Гартора и полностью лежал в Нашем Краю; от северного соседа его отделяла широкая протока с мощным течением, направленным к северу. По словам жителей Ристы, броги являлись прирожденными разбойниками, грабителями и лодырями, неспособными вскопать участок земли или забросить невод в морские воды.

Впрочем, и сами гарты трудиться не любили; этот воинственный народ действительно был похож на викингов. Они ходили в набеги на север и брали там рабов; они грабили, разоряли и жгли так же умело и успешно, как и презренные броги; они насиловали, пытали и убивали – и Одинцов пока не мог понять, почему северяне не отвечают тем же. Но главное, гарты обожествляли воинскую доблесть, и всякий искусный боец имел шанс сделаться не только сайятом, но и великим героем. Сам Одинцов, похоже, уже им стал – по острову гуляли легенды о преследовании «Катрейи» и последней битве на ее палубе.

Он стащил свой головной убор и задумчиво погладил белое перо, торчавшее среди алых и синих подобно султану на рыцарском шлеме. То был знак его титула – перо из хвоста редчайшего белого карешина, огромной нелетающей птицы, похожей на страуса или индейку-переростка. Найла говорила, что как раз на таких чудовищ охотился ее отец Ниласт вместе с рукбатским послом на Хотрале. Здесь, на Гарторе, их разводили ради мяса и великолепных перьев. Единственная на острове стая белых карешинов содержалась при дворе лайота, который раздавал перья гарторской аристократии: по одному – сайятам, по два – туйсам, принцам его дома. Три пера носил сам Порансо. Как говорил Одинцову Магиди, местный жрец и навигатор Потока, лайот был стар, и три его возможных наследника не ладили между собой. Сейчас Одинцов решал проблему: стоит ли ему бороться за три белых пера или нет?

Посмотрим, подумал он. Посмотрим завтра на этого туземного царька и примем решение. Он не собирался задерживаться на Гарторе дольше, чем будет необходимо для отдыха и разведки путей на юг. Если Порансо не станет ему мешать, то сохранит в целости свои перышки. Иначе…

Внизу хлопнула дверь, и на палубе появилась Найла. Сегодня она опять была в новом наряде; их запас в сундуках «Катрейи» воистину был неистощим! Но Одинцов ничего не имел против; ведь рано или поздно наряд оказывался там, где положено, на полу. А Найла, нагая, – в его объятиях.

Смысл этой демонстрации мод был ему совершенно ясен – Найла благодарила своего героя, своего возлюбленного принца, завоевавшего для нее если не царскую корону, то, по крайней мере, княжеский венец. И каждый вечер она хотела предстать перед ним в новом обличье, с иной прической и иными ароматами, и даже с какой-то другой походкой, отличной от вчерашней. Ее разнообразные наряды имели, впрочем, нечто общее – все они были весьма соблазнительными. Иногда Одинцов принимался гадать, что она еще придумает, когда опустеют сундуки в ее каюте. Начнет по новой? Или выпишет платья с Калитана, послав заказ авиапочтой?

Но до этого было еще далеко. Родной остров его возлюбленной отличался жарким климатом, и благородные калитанские дамы носили полупрозрачные и невесомые воздушные одежды, сотканные из разноцветного тумана и расшитые утренней радугой. Сундуки же в каюте Найлы выглядели очень вместительными.

Сегодня она надела туфельки на высоком каблуке – они держались только на паре золотистых ленточек, золотистый, в тон обуви, хитон и того же цвета венец, кольцом охватывающий высокую прическу. Широкий хитончик, перетянутый на талии витым пояском, спускался до середины стройных икр, а туфельки добавляли Найле восемь сантиметров роста; в этом наряде девушка походила на эльфа, слетевшего с зачарованных холмов на погибель запоздавшему путнику. Она замерла посреди палубы, затем медленно повернулась на каблуках, позволяя Одинцову разглядеть свое великолепное убранство. Над «Катрейей» поплыл чарующий аромат духов.

Он хлопнул в ладоши.

– Изумительно, малышка!

– Правда? – Склоненная к плечу головка, лукавый взгляд, полуоткрытые губы: это была Найла-которой-четырнадцать. – Тогда иди сюда. И поскорее!

Одинцов спрыгнул с юта, и в следующий миг девушка уже была в его руках. Он понес ее вниз, туда, где они проводили последние ночи; Найла, прижавшись лицом к его плечу, дышала часто и возбужденно. Сквозь паутину шелковистого одеяния он чувствовал тепло ее тела.

Вскоре обнаружилось, что со вчерашней ночи ложе не стало ни тверже, ни уже. Найла распростерлась на нем, позволив Одинцову снять ее венец; темные блестящие волосы рассыпались по пестрой обивке. Он занялся ее пояском. То ли случайно, то ли в силу изощренного кокетства, пояс был завязан на совесть, и он провозился с ним довольно долго. Найла, однако, не проявляла нетерпения и не пыталась ему помочь; прижмурив глаза, она с интересом следила за его усилиями.

Наконец эта преграда пала. Одинцов приподнял край хитончика Найлы, и воздушная ткань накрыла диван, внезапно превратив стройного эльфа в цветок огромной, пламенеющей золотом орхидеи. Найла, ее розовая сердцевина, чуть шевельнулась на полупрозрачном лепестке своего одеяния; ее руки легли на маленькие груди, словно подсказывая Эльсу, хайритскому принцу и возлюбленному, где срочно требуется его помощь.

Принца не надо было просить дважды. С похвальным усердием и страстью он целовал и то, что было ему указано, и то, что маленькие руки безуспешно пытались защитить от его губ. Впрочем, это сопротивление было только игрой – той игрой, которую всегда начинает в постели женщина, предчувствуя неминуемое поражение. Или победу – ведь в этой схватке, где каждый брал и дарил, не было проигравших.

Спустя час приблизилось мгновение расплаты. Свернувшись клубочком под рукой Одинцова, положив головку ему на плечо, Найла вздохнула; потом тонкие пальцы коснулись его щеки, ласково погладили подбородок.

– Эльс… милый… я хотела спросить…

Одинцов застонал – разумеется, про себя. Все шестнадцать дней, прошедших после схватки с Канто, ему удавалось уходить от вопросов, но сейчас он был полностью в ее власти. Нельзя же просто так ринуться с ложа любви – такой любви, которой его одарили этой ночью! Малышка снова его обошла – с присущим ей тактом, умом и женским коварством; обошла, не забывая о собственных удовольствиях. Но на этот раз он подготовил запасную позицию.

– Эльс… милый…

– Слушаю и повинуюсь, моя ат-киссана…

Он пощекотал ее под грудками.

– Перестань дурачиться, милый. – Она помолчала, повернулась на бок, и бархатистое бедро легло на живот Одинцова. – Знаешь, я до сих пор не понимаю, как ты справился с этим зверем… с этим чудовищем…

– Я его заколдовал, малышка. Знаешь, магия бывает солнечной и лунной, доброй и…

– Эльс! Я же серьезно!

Она не отступит, понял Одинцов. Она верила в магию ничуть не больше его самого. Что ж, запасной рубеж обороны был готов, и он нырнул под колпак своего блиндажа, выстроенного из полуправды и скрепленного ложью.

– Как ты думаешь, зачем мы с тобой пытались разозлить этого ублюдка в перьях?

– Ну-у… Он мог замучить нас… Ты искал смерти, легкой и быстрой смерти… хотя бы для меня.

– Верно, но только отчасти. Еще я тянул время. – Он поднес руку к ее лицу. – Погляди-ка, малышка… Есть такой хайритский прием: напрягаешь мышцы, растягиваешь ремни, и так много-много раз. – Его мускулы вздулись и опали. – Ремни легче растянуть, чем веревку, и я с этим справился как раз в тот момент, когда ты шлепнулась в обморок. Дикарь подошел ко мне близко, слишком близко… хотел видеть мои глаза. Ну, и я его… – Он замолчал.

– Ты освободил руки, да? Я знаю, ты очень, очень сильный! – Найла прижалась горячей щекой к бицепсу Одинцова, ласково поглаживая его грудь. – Что же случилось потом?

– Я его вырубил. Мы, хайриты, умеем драться и с челем, и с клинком, и голыми руками. Один удар – вот сюда, по горлу… – Одинцов пощекотал ей шейку, и Найла взвизгнула. – Я взял меч и перерезал путы на ногах. Остальное было несложно.

– А как ты заставил его драться? Ведь был бой, да? Мои служанки говорили…

– Ну, детка, тут не понадобилась хайритская ловкость. Он мог выбирать: или выйти на поединок, как подобает мужчине и вождю, или очутиться перед своими воинами без штанов… то есть без юбки… и не только без нее.

– О! – Найла была шокирована. – И ты… ты бы смог?..

– Не знаю, – Одинцов задумчиво потер висок. – Скорее, я просто убил бы его. Но он поверил, на наше счастье. И теперь я – вождь! Сайят Эльс Перерубивший Рукоять! А ты – верная подруга сайята! – Он негромко рассмеялся.

Найла погрузилась в размышления. Одинцов многое бы дал, чтобы подслушать мысли, проносившиеся в ее хорошенькой головке. Наконец она нерешительно сказала:

– Я ужасно перепугалась, милый… Ты прости меня… я лежала без чувств и ничем не могла помочь тебе…

– Будем считать, что сегодня ты искупила свою вину. – Одинцов был само великодушие. – Если ат-киссана и в дальнейшем осчастливит бедного дикого хайрита своими милостями…

Найла захихикала и шлепнула его по губам.

– Ненасытный! Ат-киссана едва жива!

– Но этой ночью она была восхитительна!

Одинцов мысленно поздравил себя с тем, что сумел отсидеться в своем блиндаже. Но его ждало разочарование. Они уже засыпали, когда Найла вдруг сказала:

– Знаешь, милый, я была в каком-то забытьи… в полубреду… И мне привиделось… привиделось нечто странное…

– Да? И что же?

– Будто этот дикарь сам развязал тебя… Ты его ударил… А потом вы долго говорили с ним на непонятном языке и кричали у двери… Так смешно! Правда?

– Удивительный был у тебя обморок, малышка, – заметил Одинцов. – Я несколько раз пытался привести тебя в чувство, но без успеха. По-моему, ты крепко спала и видела сны. Очень смешные! Правда?

Вдруг Найла потянулась к нему и поцеловала в губы.

– Конечно, мой хитрый хайрит. Сны, только сны!

Лайот Порансо, против ожиданий Одинцова, совсем не походил на дряхлого старика. Да, он был стар, но крепок; его плечи были широкими, спина – прямой, и руки не дрожали даже после пяти объемистых чаш горячительного.

Они расположились на палубе «Катрейи», которую Порансо подверг долгому и пристальному осмотру. Он восхищенно цокал языком, разглядывая ятаганы и сабли старого Ниласта, и Одинцов, обменявшись с Найлой взглядом, тут же предложил лайоту любую на выбор. Три принца – три сына, сопровождавшие его, – тоже не остались без подарков. Это были дюжие молодцы, носившие по два белых пера, и поглядывали братья друг на друга весьма прохладно.

Теперь вся компания, включая ристинского жреца-навигатора Магиди, знатока морских течений, возлежала на ковре, потягивая крепкое фруктовое вино, закусывая жарким из молодых карешинов и сладкими плодами. За спиной Одинцова сидела Найла. Она удостоилась этой чести не потому, что Порансо с сыновьями пришли в восторг от ее внешности или изысканного наряда – нет, по их мнению, красотка с запада была слишком худощавой и субтильной, слишком дерзкой и востроглазой. Но Одинцов боялся, что не поймет кое-каких тонкостей языка, весьма цветистого и пышного, когда приходилось общаться с особами королевской крови, и потому его подругу допустили к пиршеству. Разумеется, ей не досталось ни кусочка мяса, ни глотка вина, ни сочного плода.

– Я вижу, ты знатный и достойный человек, Эльс-хайрит, – произнес Порансо и широким жестом обвел палубу каравеллы. – Ты владеешь прекрасной большой лодкой, множеством чудесных вещей и великим воинским искусством. Ты стал моим сайятом, вождем тысячи воинов, и там, – лайот повел глазами в сторону берега, – строится твой новый дом. – Он помолчал, напряженно размышляя над некой сложной проблемой. – Пожалуй, все, чего тебе еще не достает, – десятка добрых заботливых женщин…

– Старый пень! – едва слышно прошипела на ксамитском Найла за спиной Одинцова.

– …которые скрасили бы твое одиночество. У меня двадцать дочерей – или больше, Катра? – лайот бросил взгляд на старшего из принцев, – и я готов отдать тебе трех на выбор. Любых!

– Мерзкий дикарь! – послышался тихий шепот сзади.

– Да, ты получишь трех девушек из моего дома вместе со вторым белым пером и званием туйса! И еще семерых выберешь сам. Такому великому воину нужно десять жен, никак не меньше!

– Десять развратных девок! – расслышал Одинцов.

– Твоя женщина что-то сказала? – с милостивой улыбкой осведомился Порансо.

– Она восхищается твоей щедростью, владыка, и советует мне не оставлять без внимания эти дары, особенно твоих дочерей. Не сомневаюсь, они очень красивы.

Одинцов почувствовал, как нечто острое – вероятно, шпилька – кольнуло его пониже поясницы, но даже ухом не повел.

– О, да! Они очень красивы, и каждая на голову выше твоей мудрой маленькой женщины. И еще они очень воспитанные девушки. Они не станут вмешиваться в беседу мужчин и давать советы своему господину.

За спиной Одинцова раздался глубокий вздох – Найла пыталась справиться с яростью. Не поворачиваясь, он протянул руку и похлопал ее по круглой коленке.

– Ты прав, владыка, она мудрая маленькая женщина… но всего лишь женщина. Боюсь, я не смогу последовать ее советам и насладиться твоей щедростью.

Порансо вопросительно приподнял бровь, и Одинцов начал декламировать заранее подготовленную речь, сопровождая ее плавными ритмичными жестами, что говорило о его глубоком почтении к владыке Гартора.

– У каждого мужчины свои дороги в этом мире, мой господин. Ты правишь обширной страной, храбрым народом, и в том состоит твое предназначение. Твои сыновья водят в походы бойцов, учатся сражаться и побеждать. Магиди – о, достойный Магиди молится богам, испрашивая у них милости для всех нас! – Одинцов закатил глаза, поднял к небесам чашу с вином, отхлебнул глоток и продолжил: – Да, у каждого свои дороги, и у меня тоже, великий лайот. Я скиталец, чей путь не завершен, цель не достигнута, искомое не найдено. Я проживу в своем новом доме еще целую луну, может быть, две или три, но рано или поздно снова отправлюсь в плавание. Легко ли будет моим безутешным женам? – Он повернулся и накрыл рукой ладошку Найлы. – Нет, уж лучше я оставлю себе эту маленькую женщину, которая так любит давать непрошеные советы.

Ораторское искусство весьма ценилось на Гарторе, и он постарался не ударить в грязь лицом. Лайот в восторге хлопнул себя по коленям и обвел взглядом сыновей.

– Какая речь! Искренняя и мудрая! Хотел бы я, чтобы мои дети умели так говорить! – Он сложил руки лодочкой перед грудью, словно боялся выронить услышанные слова, затем кивнул принцам: – Ну, мои молодые туйсы, что же мы ответим Эльсу-хайриту?

– Не отпускать! – буркнул угрюмый Катра, детина лет под тридцать с багровым шрамом на левой щеке.

– Отпустить! – заявил Борти, мускулистый веселый парень, выглядевший слегка придурковатым; он с восхищением смотрел на Одинцова.

– Отпустить, но с условием, – дополнил Сетрага, третий и самый младший из братьев; на его подвижном живом лице играла неопределенная улыбка.

Тут Одинцов сообразил, что Порансо не так прост, как ему казалось.

Взгляд лайота остановился на жреце.

– Наверное, – произнес Магиди, одной рукой поглаживая бритый череп, а другой перебирая звенья висевшего на груди ожерелья, – стоило бы узнать, куда держит путь благородный сайят. Вдруг его цель лежит на расстоянии протянутой руки? – Он покосился на Одинцова, чья ладонь все еще сжимала пальцы Найлы. Жрец благоволил новому сайяту; после трех-четырех вечеров, проведенных за чашей вина из неистощимых запасов «Катрейи», между ними установились самые добрые отношения.

– Я хочу перебраться через Поток, туда… – Взгляд Одинцова устремился к южному горизонту, столь недосягаемому и манящему. – Хочу увидеть новые земли, неведомые моря и звезды, что восходят по ночам над ними… хочу побывать там, где не был еще никто! – Он сжал кулак. – Клянусь Семью Священными Ветрами Хайры, я сделаю это!

– Достойное желание, – кивнул Порансо, – очень достойное! И ему нельзя препятствовать. – Лайот посмотрел на мрачного Катру, неодобрительно покачивая головой. – С другой стороны, – продолжал он, – ничто в нашей жизни не дается даром, и за исполнение мечты – тем более такой великой! – надо платить. – Теперь его укоризненный взгляд был обращен к Борти. – Я думаю, совет моего сына Сетраги был самым мудрым. – Он милостиво кивнул младшему из принцев.

– Какое же условие ты поставишь? – спросил Одинцов. Наконец-то он сообразил, что имеет дело с прожженным старым хитрецом и делягой.

Порансо поднял глаза к небу и произнес:

– Не хочешь ли сперва выслушать одну историю, сайят? Она очень древняя и похожа на сказку, но это не сказка. В ней говорится о вещах, которые существуют и по сей день, хотя случились в те давние годы, когда великий Уйд создавал мир.

Одинцов кивнул. Уйд являлся солнечным божеством, местным вариантом Айдена и калитанского Йдана. Обитал он, естественно, на юге, так что легенда могла оказаться небесполезной.

Порансо повел рукой в сторону жреца, и тот, смочив горло добрым глотком, начал:

– Уйд сотворил мир огромным и круглым, как сладкий плод, из которого готовят вино. Снаружи мир был твердым, и на поверхности этой тверди вздымались горы, текли реки и плескались моря; внутри же бог наполнил его пламенем, извергнув его из собственных жил. Но огонь вышел из повиновения и стал рваться наружу, грозя уничтожить творение Уйда. Мир мог лопнуть, словно перезревший плод…

Итак, здесь тоже знали о шарообразности планеты! Затаив дыхание, Одинцов слушал жреца, в неясных местах обращаясь к помощи Найлы.

– И тогда бог призвал огромного двуглавого змея Сатраку, верного слугу и помощника, повелев ему обвиться кольцом вокруг мира и укрепить своим телом то, что было готово разлететься на части. Сатрака был так велик и могуч, что мир содрогнулся, когда змей опустил свой хвост в море. Это случилось там.

Магиди вытянул руку, и Одинцов понял, что хвост змея купается в Западном океане.

– Затем Сатрака погрузил в воду свое туловище и потянулся зубастыми пастями к хвосту, чтобы стиснуть и укрепить мир нерушимым кольцом, как повелел ему великий Уйд. Однако грудь его оказалась прижатой к огромному камню, поднимавшемуся со дна моря, и в обе стороны от него, налево и направо, торчали другие камни, между которыми Сатрака никак не мог протиснуть свои головы. Те камни – наши острова. – Теперь жрец распростер руки, изображая подводный хребет, вставший на пути змея. – На север идет Понитек, на юг – Сайтек. К счастью, – заключил Магиди, – шеи у Сатраки были очень длинными, так что он сначала вытянул их в стороны, а потом свел вместе и все же уцепился за свой хвост. Теперь ты понимаешь, Эльс-хайрит, что змеиные шеи окружают наши острова, а тело его охватывает остальной мир.

Очень интересно, подумал Одинцов. Сатрака со своими длинными шеями улегся как раз там, где проходил Зеленый Поток. Вряд ли это было случайным!

– Огонь, бушевавший внутри мира, жег тело Сатраки, и тогда Уйд, желая облегчить его страдания, всколыхнул воду и пустил ее быстрой струей над телом змея, – продолжал жрец, волнообразно поводя руками. – Там, – он показал на запад, – и здесь, вдоль островов в Нашем Краю, вода течет быстро, а в Той Стороне, где лежат головы Сатраки, гораздо медленнее.

Одинцов наконец-то понял, что происходит с великим течением.

В проливе между Ксайденом и южным континентом его воды разгонялись и стремительным потоком выходили в Кинтанский океан, чтобы через тысячи километров наткнуться на подводный хребет. Тут Зеленый Поток раздваивался, обтекал с запада, с Нашего Края, две островные гряды и, потеряв большую часть энергии, медленно гнал свои волны обратно, от полюсов к экватору. На Той Стороне обе ветви сливались опять, и неторопливое уже течение пересекало Западный океан, попадая в ускоряющую трубу между двух материков. Кольцо, перечеркнутое гигантской каменной вставкой архипелага!

Он решил проверить свои догадки и повернулся к Магиди.

– Значит, вы можете быстро плыть на север, но чтобы вернуться назад, надо выйти в другое море, на Ту Сторону, – Одинцов показал на восток, – и попасть в медленную ветвь течения?

Жрец кивнул головой, а Порансо, хлопнув себя по ляжкам, залился дребезжащим смехом.

– Ты все понял верно, о Эльс-хайрит! Мы, живущие у самой груди Сатраки, летим вниз молнией на своих пирогах, нападаем внезапно, берем добычу, уходим проливами на Ту Сторону Понитека и поворачиваем к голове змея. Путь домой занимает в пять раз больше времени – ну так что же? Зато к нам никто не подберется незамеченным.

Вот почему с северных островов не приходили мстители! Те, кто жил выше по течению, могли ударить впятеро быстрее! Почти как в гнусной канаве трогов, где атаковали всегда обитатели Верховий, подумал Одинцов. Но здесь нападавшие могли вернуться, только гораздо медленней. Теперь он не сомневался, что на Гарторе и соседних островах существуют отработанная веками тактика подобных набегов и способы «дальнего обнаружения» плывущих с севера вражеских флотилий. Вероятно, их перехватывали и уничтожали гораздо раньше, чем лодкам удавалось подойти к «груди» или к «головам» Сатраки.

Все это было весьма забавно, и на досуге Одинцов не отказался бы поразмыслить о ведении войн в таких уникальных природных условиях. Но история Магиди не только объясняла, почему гарты могут безнаказанно грабить нижележащие острова. Таилось к ней кое-что поинтересней! Огромный камень, к которому прижался грудью змей… Нельзя ли под его защитой перебраться в южное полушарие?

Одинцов облизнул пересохшие губы и посмотрел на лайота.

Похоже, старый хитрец заранее знал, на чем его купить. И немудрено!

Он расспрашивал Магиди, искусного навигатора, о ветрах и течениях, и о землях, лежавших к югу… Нетрудно было догадаться, что его интересует!

Его взгляд остановился на Порансо.

– Значит, отпустить, но с условием, – медленно повторил он. – Какой же службы ты хочешь от меня, лайот?

Старик зацокал языком.

– О! Чем же может послужить такой великий воин? Ты убил Ригонду и Канто и шесть десятков их лучших бойцов! – Порансо в восхищении закатил глаза, потом уставился прямо в лицо Одинцову. – Теперь убей для меня! Убей, кого прикажу! Убей, и я дам тебе проводников к Щиту Уйда, к великому камню, где расходятся шеи Сатраки! И ты пройдешь над ними, попав туда, куда влечет тебя сердце.

– Считай, что твой враг уже мертв, мой владыка. Как его имя?

Старый лайот приподнялся, а три его сына вскочили на ноги, сжимая рукояти медных клинков. Глаза Порансо горели яростью; в нем ничего не осталось от добродушного хитреца, который минутой раньше восхвалял доблести нового сайята.

– Брог! – каркнул он, давясь от ненависти слюной. – Брог, вот это имя! Они летят молнией на своих пирогах, нападают внезапно, берут добычу и уходят на Ту Сторону! Трусливые бабы! Вонючки! Протухшие яйца карешина! Они безнаказанно грабят Гартор – только потому, что живут Выше!

Здесь, в Потоке, свои законы, подумал Одинцов; тот, кто обитает выше по течению, всегда прав. Кажется, лайот хочет, чтобы он изменил эту традицию. Ну, что же…

Он закончил сооружать пирамидку из круглых сладких плодов и показал на нее пальцем:

– Видишь, великий лайот? Считай, что это холм из вражеских голов. Мы выступим через пять дней.