Одинцов очнулся, застонал, с усилием поднял голову. Перед ним в полумраке плавала кошмарная рожа – широкая, с чудовищно толстыми серыми губами, покрытая рыжим волосом. «Бур, вошь окопная! Добрался-таки!» – подумалось ему. Мысли текли лениво, словно нехотя, затылок трещал от боли.

Постепенно он начал приходить в себя. Мерзкая физиономия не исчезла, однако теперь он понимал, что это лицо человека, а не трога. Щеки покрывала кирпично-красная охра, которую он принял за шерсть, губы были обведены темным, на лбу – зеленые полосы. Одинцов попробовал шевельнуть руками, потом ногами и понял, что крепко связан.

Не только связан, сообразил он минуту спустя, но и примотан к столбу; ремни шли поперек груди, охватывали пояс, бедра и голени. Похоже, он впечатлил островитян – постарались на славу! Ремни были прочными, шириной в три пальца.

Медленно повернув голову, Одинцов поднял глаза вверх, затем огляделся. Его привязали к деревянной подпорке в большой хижине, сложенной из ошкуренных толстых бревен. Окон в помещении не было; поток света падал через наполовину притворенную дверь из массивных брусьев.

Кажется, пол тоже был набран из такого же тесанного вручную бруса, темного и отполированного босыми ногами. В углу валялось оружие – чель, длинный меч, кинжал и арбалет; сверху на этой груде тускло поблескивал бронзовый шлем. Все эти подробности его сейчас не занимали; гораздо важнее было то, что к соседней подпорке, в пяти метрах слева, была привязана Найла.

Ее скрутили не столь основательно – только завели руки за толстенное бревно, перехватив там ремнем. Но Одинцов понял сразу, что девушка совершенно беспомощна. Он быстро осмотрел Найлу и успокоился. По крайней мере, ее пока не тронули, даже не стащили кольчугу; одежда девушки была в полном порядке, только на щеке багровела царапина.

Между столбами, на равном расстоянии от Одинцова и Найлы, стоял рослый, обнаженный до пояса человек в головном уборе из синих и красных перьев, с длинным медным кинжалом на перевязи. Вождь, главарь пиратской банды, что захватила их! Спустя минуту Одинцов сообразил, что раскрашенное лицо этого дикаря маячило перед ним в момент пробуждения. Пожалуй, эта рожа и впрямь напоминает Бура, решил он, снова оглядывая просторный зал с бревенчатыми стенами. Кроме них троих, тут не было никого, хотя сквозь полуоткрытую дверь доносились далекие причитания и вопли.

Ноги, торс и плечи вождя островитян были неподвижны, он только поводил башкой налево и направо, поочередно обозревая каждого из пленников. Одинцову дикарь напомнил Буриданова осла меж двух охапок сена: видимо, решал, какому из упоительных занятий предаться вначале – то ли пытать мужчину, то ли насиловать женщину.

А в том, что Найлу изнасилуют, Одинцов был уверен. Недаром здесь больше никого нет… Скорее всего, этот размалеванный садист в перьях будет насиловать девушку на его глазах… если к тому моменту у него еще останутся глаза. Жаль, что он не побеспокоился о Найле пораньше… Непростительная ошибка! А ведь всего один взмах клинком, и он мог избавить ее от мучений…

О себе самом Одинцов не беспокоился. В крайнем случае придется вернуться, как ни обидно покинуть Айден с его нераскрытыми тайнами, оставить молодое тело Рахи, к которому он так уже привык, распрощаться с Лидор… С Лидор, Найлой, Тростинкой, Р’гади… Это стало бы поражением! Позорным поражением!

Подняв голову, он с яростью уставился на предводителя дикарей. Если бы удалось порвать ремни! Он задавил бы эту крысу, оставил кинжал Найле и вышел наружу с мечом и челем. А там… Там он либо привел бы это племя к покорности, либо пал, утыканный стрелами и копьями, и, за секунду до смерти, покинул тело Арраха Эльса бар Ригона – к великой радости своих начальников!

Вождь в перьях, повернувшись к Найле, что-то рявкнул. К удивлению Одинцова, она ответила дикарю и, выслушав его, негромко позвала:

– Эльс! Ты меня слышишь, Эльс? Понимаешь, что я говорю?

– Слышу, малышка. Тебе знаком его язык?

– Это испорченный сайлорский. Помнишь, я говорила об экспедициях из Кинтана? Сайлорцы, что плыли на восток, обычно не возвращались.

– Хмм… Ну, если так, попробуй убедить нашего приятеля, чтобы он меня развязал. А потом я с ним побеседую – даже на сайлорском, если угодно.

– Эльс, ты невозможен… Ты понимаешь, что нам грозит?

– Я понимаю, что грозит тебе. Постарайся улестить это раскрашенное чучело, это в твоих же интересах. Ты ведь умная девочка! Ты умеешь кружить головы мужчинам!

– Если в этих головах есть мозги. А тут – сплошная…

Вождю надоели их переговоры, и он опять взревел, шагнув к Найле и замахнувшись кулаком. Девушка быстро заговорила; шипящие, свистящие и булькающие звуки казались в ее устах райской музыкой. Дикарь выслушал ее, повернулся к Одинцову и, ткнув толстым пальцем в его сторону, произнес несколько слов.

– Его зовут Канто Рваное Ухо, – перевела Найла, – и он – сайят, вождь пяти окрестных деревень на этом острове, на Гарторе. Он самый сильный воин на северном побережье, и потому…

– Я сильнее, чем это чмо, – спокойно сказал Одинцов и сплюнул под ноги вождю. В голове у него прояснилось, и он начал обдумывать некий план.

– Но, Эльс…

– Переводи! – Одинцов рявкнул не хуже Канто. – И переводи точно! Я знаю, что делаю! Скажи ему, что я сильнее!

Немного поколебавшись, Найла перевела. Вождь осклабился и разразился длинной тирадой.

– Он говорит, что ты, возможно, сильнее. Но ты связан, и он вырвет твою печень, съест твое сердце и высосет мозг из твоих костей.

– Канто – не вождь и не мужчина. Он труслив, как баба! Моя печень обожжет его пальцы, ибо это печень воина! А сердце не добавит ему храбрости.

Кое-где на Земле такие штуки проходили. В век автоматов, ракет и ядерных бомб еще оставались места, где воинская честь не измерялась количеством мегатонн или патронов, оставшихся в обойме. Особенно среди импульсивных латиноамериканцев, где-нибудь в Никарагуа. Там, как помнилось Одинцову, проблемы любили решать ножом и кулаком.

Найла перевела его слова, и вождь побагровел под своей раскраской. Подскочив к Одинцову, он уцепился за ворот кожаного доспеха и рванул изо всех сил. Манеры у этого типа были как у мелкой шпаны, у тех отморозков, что обирают прохожих в темных переулках. Сквозь его рев Одинцову едва удалось разобрать слова Найлы:

– Он сказал, что будет резать ремни из твоей кожи, Эльс… – Девушка сделала паузу, потом быстро произнесла: – Эльс, милый, я боюсь… Может, не надо его дразнить?

– Ты как предпочитаешь: чтобы тебе сначала раздвинули ноги, а потом перерезали горло, или – сразу?.. – резко спросил Одинцов. Найла приоткрыла рот, потом кивнула – поняла. – Тогда скажи нашему другу, что из его рожи получатся отличные красные ремни – куда красивее, чем из моей спины. И добавь что-нибудь от себя, если хочешь.

Она добавила. Бог ведает, что она сказала, но дикарь, отпустив ворот доспеха, чуть не взвился к потолку – язычок у Найлы был острый. Отлично, решил Одинцов, все идет по плану! У их пленителя явно наблюдался холерический темперамент, как у латиноамериканцев. Еще пара-другая шпилек, и он в ярости схватится за нож и перережет глотки им обоим, хотя потом будет горько сожалеть, что избавил пленников от мучений. Вот только в кого он всадит клинок первым? Одинцов надеялся, что в Найлу; ему хотелось уйти со спокойной душой.

Дикарь что-то рявкал, плевался и бил себя в грудь кулаком.

– Великий вождь Канто Рваное Ухо клянется… – начала девушка.

Одинцов зарычал и дернул столб. С потолка посыпались кусочки коры и труха. Его голос заглушил вопли Канто.

– Если я освобожу хотя бы палец, то этого пса будут звать Два Рваных Уха! – Он с надеждой наблюдал, как предводитель схватился за нож, когда Найла закончила переводить. Внезапно Канто отскочил в угол, где было свалено снаряжение, схватил длинный меч и снова приблизился к пленнику. Повернув голову в сторону Найлы, он начал что-то говорить – медленно и с гнусной ухмылкой. Одинцов увидел, как кровь отлила от щек девушки.

– Ну, малышка, что собирается делать наш приятель? – спросил он с наигранной бодростью.

– Он… он… – Найла задыхалась от ужаса. – Он сказал, что сначала вырежет у тебя все между ног, а потом займется мной. Пока… пока ты будешь исходить кровью…

Одинцов шумно выдохнул. Не вышло, дьявол! Этот скот оказался умнее, чем он ожидал. Неужели придется уйти, бросив тут Найлу? Сбежать, оставив ее на муки? Не хотелось бы! Недостойный поступок! Он столь многим обязан милой девочке…

Однако острие меча неумолимо приближалось к его промежности. Канто, растянув губы в ухмылке, следил за лицом беспомощного врага, а Одинцов уже чувствовал холод стали в своих внутренностях. Вдруг он услышал короткий сдавленный всхлип и, посмотрев налево, увидел, как Найла сползает на пол, выворачивая руки. Потеряла сознание… Что ж, оно и к лучшему…

Лезвие царапнуло его штанину, и Одинцов сфокусировал взгляд на световом потоке, падавшем из-за двери. Прекрасные условия для погружения в транс… как научила Елена Гурзо, психолог баргузинского Проекта… Полумрак… прохлада… покой… тишина… яркое пятно света – щелка, в которую он должен проскользнуть… Мир тускнел и расплывался перед ним. Горечь и боль поражения, заботы, страх, память о близких – все уходило прочь, подергивалось серым туманом. Тархи уносились вдаль по харитской степи, стеной вставали горы Древних, плескались, прощаясь с ним, волны Ксидумена, плыли огромные плоты-стагарты, шли, печатая шаг, легионы империи, упрямо двигаясь на юг, к Великому Болоту и проливу, разделявшему материки. А за зеленым водным потоком поднимались таинственные берега – те, которых он так и не сумел достичь. Но это было безразлично Одинцову; он не испытывал уже ни любопытства, ни сожаления. Световое пятно сделалось ярче, щель превратилась в широкие врата, двери распахнулись. Еще один шаг, и он вынырнет из мира Айдена, вернется в Баргузин, в стареющее израненное тело, к прежним заботам, трудам и мелким радостям, к прежнему тусклому бытию…

Меч глухо лязгнул, и Одинцов усилием воли заставил себя очнуться. Канто Рваное Ухо, пошатываясь и разинув пасть, стоял перед ним. Внезапно нырнув головой вперед, вождь угодил макушкой Одинцову в подреберье, потом колени дикаря мелко задрожали – точь-в-точь как у пьяного в дым алкаша, выползающего из пивной, – и он рухнул на пол. Одинцов с недоумением уставился на него, потом перевел глаза на Найлу – вдруг ее штучки? Девчонка может довести до судорог кого угодно… Но Найла самым честным образом пребывала в обмороке.

Канто вдруг зашевелился, открыл глаза, захлопнул рот и сел, дико озираясь по сторонам. «Что с ним такое?» – подумал Одинцов, разглядывая ошарашенную физиономию своего палача. Канто Рваное Ухо, великий вождь островитян, смотрел на свои руки, на толстые пальцы и, похоже, пересчитывал их. Да, пересчитывал! Он аккуратно касался каждого пальца на левой руке средним пальцем правой, и Одинцов заметил, как шевелятся его губы, выговаривая знакомые слова – один, два, три, четыре, пять… Потом – обратный счет, уже побыстрее: пять-четыре-три-два-один. И снова: один-два-три-четыре-пять! Пожалуй, имелась лишь единственная причина для таких манипуляций, и Одинцов надеялся, что верно угадал ее.

Когда Канто пересчитал пальцы в четвертый раз, он произнес на русском:

– Ну, хватит валять дурака! Их действительно пять, а не семь и не девять. Поздравляю с прибытием!

Канто Рваное Ухо, он же – еще неведомый земной посланец – поднял на Одинцова ясные глаза и произнес:

– А, Один, это ты! Рад тебя видеть, полковник.

Единственным человеком в Баргузине, звавшим Одинцова Одином и говорившим ему «ты», был его шеф, генерал Сергей Борисович Шахов – для Одинцова, по старой дружбе, Борисыч. И он пожаловал лично! Эта мысль казалась такой нелепой, такой невероятной, что Одинцов судорожно сглотнул и, словно отгоняя видение, помотал головой. Чудеса! Шахов, как правило, не рвался на танки и амбразуры, а проявлял положенную начальнику разумную осторожность, посылая вперед капитанов и лейтенантов. Ну, на крайний случай, полковников! То, что он явился в Айден, означало, что перенос стал процедурой безопасной и возвращение гарантировано.

Пока эти мысли мелькали в голове Одинцова, шеф, по-прежнему сидя на корточках, с любопытством озирался. Он осмотрел связанную Найлу, бросил опасливый взгляд на приоткрытую дверь и стал изучать ремни, столб и лежавшее грудой оружие. Наконец хмыкнул и произнес:

– Выглядишь ты неплохо, Один. Помолодел лет на двадцать, загорел, окреп… Но обстановка здесь странная, очень странная. Вроде бы с тобой не все в порядке, а? Попал, как кур в ощип?

– Ни в малейшей степени! – заверил начальника Одинцов. – Понимаешь, Борисыч, народ тут южный, горячий… Собрались меня чуть-чуть кастрировать… так, милая шутка, не больше.

– Это что, армейский юмор? – Шахов, кряхтя, поднялся. – Чем кастрировать-то хотят? Этой вот железкой? – Он небрежно подтолкнул меч ногой, и Одинцов кивнул. – Из-за нее? – Теперь генерал покосился на девушку, все еще пребывавшую без сознания.

– Не совсем. Она здесь на сладкое, будет жертвой насилия, – пояснил Одинцов и добавил: – Тут простые нравы, товарищ генерал. Примерно как в Анголе или Сомали: мужиков к стенке, баб в койку, добро, что плохо лежит, в свой сундук.

– А мне доложили, что здесь рай. Теплое море и небо в звездах… пальмы тоже, наверное, есть… девочки имеются, сам вижу… – Шахов снова уставился на Найлу. Даже в беспамятстве она выглядела очень импозантно.

– Моря, неба и звезд сколько угодно, Сергей Борисыч, и пальмы тоже найдутся, – сказал Одинцов. – Но ты ведь сюда не на отдых явился, верно? Я так думаю, что с ревизией?

– С ревизией, – подтвердил генерал. – Ты, Георгий, развлекаешься с красотками, а у нас план горит и с финансами проблемы. Десять месяцев с запуска прошло, даже больше! А что мне в отчете писать? Что, я тебя спрашиваю?

Но этот вопрос был, видимо, риторическим. Не дожидаясь ответа, потирая то плечо, то поясницу, генерал принялся вышагивать от стены к стене, смешно выбрасывая ноги – тело ему досталось крупное, с длинными конечностями. Постепенно движения Шахова стали более уверенными, жесты – более плавными; адаптация протекала нормально. Через несколько минут он остановился перед Одинцовым и, склонив голову к плечу, начал его разглядывать.

– Кажется, я поторопился, – заявил он. – Еще немного, и мы встретились бы на Земле, в более привычной обстановке. Полагаю, ты ведь не стал бы ждать этой… хмм… операции?

– Конечно, нет. Я был уже на полпути домой, когда ты свалился мне под ноги, – с мстительным удовлетворением произнес Одинцов. – Ну, теперь ты здесь, Борисыч, и операция отменяется. Теперь я могу остаться. А из-за отчета не тревожься, будет что в нем написать. Это я обещаю.

– Вот как? Посмотрим, посмотрим… – протянул генерал. – А кто же, собственно, хотел тебя того… слегка укоротить?

– Ты, Сергей Борисыч. Вернее, тот тип, чье тело ты оккупировал.

Вздрогнув, Шахов уставился на свою руку. Теперь он не пересчитывал пальцы, а просто разглядывал их – толстые, грязные, с обломанными ногтями. Потом он наклонил голову, обозрел мощную волосатую грудь, мускулистый живот, ремень с длинным медным кинжалом, килт из грубо выделанной кожи и торчащие из-под него могучие колонны ног. Внезапно он поднял глаза на Одинцова и тихо сказал:

– Георгий, я хочу увидеть его рожу… ну, этого… в кого я попал…

Одинцов широко ухмыльнулся:

– К твоему счастью, зеркал тут не водится.

– Неужели? – Похоже, генерал был серьезно расстроен. – А ты вот как огурчик! Рост, выправка, физиономия благообразная… Хоть сейчас в кремлевский полк! А со мною что? Совсем плохо, Один?

Одинцов закатил глаза.

– Плохо!.. – передразнил он Шахова. – Если бы плохо… Чудовищно, просто чудовищно! Ну, предъявишь счет Виролайнену.

– А что с него взять? Он переслал меня в носителя, который поближе к тебе… Ладно! – Шахов махнул рукой. – В конце концов, я здесь не задержусь. Сейчас мы обсудим дисциплинарную проблему, и…

– Может, ты меня сперва развяжешь, Борисыч?

– Да, разумеется! Сейчас…

Он начал возиться за столбом, чертыхаясь и бормоча под нос: «Связали… и руки связали, и ноги… как придурки из ОМОНа… те тоже мастера вязать… Ну, навертели проклятых узлов!» Наконец Одинцов не выдержал и сказал:

– Слушай, Борисыч, у тебя там ножик на поясе. Возьми его и резани! Только поскорей!

Генерал принялся со скрипом перепиливать ремень. Освободившись, Одинцов подступил к нему вплотную, примерился и врезал прямым в челюсть. Потом развязал Найлу, уложил ее поудобнее и стал массировать запястья и лодыжки.

Когда он закончил с этим, Шахов как раз очнулся и сел.

– Что случилось, Один? – с недоумением спросил он, потирая подбородок. – Рухнул потолок?

– Нет. Это мой аванс. За Костю Ртищева и его муки.

Лицо генерала начало багроветь – Канто был очень возбудимым типом.

– Ты!.. Ты осмелился… старшего по званию…

Одинцов приложил его вторично. Затем стал копаться в груде оружия, изредка посматривая на Найлу. Что-то слишком долго она не приходит в себя… уснула, что ли, от переживаний? Ему приходилось встречаться с такой странной реакцией на опасность – человек просто не выдерживал и погружался в каталепсию. Проверив арбалет и убедившись, что тот исправен, он стащил с Найлы кольчугу, расшнуровал тунику и приложил ухо под маленькой грудью. Сердце девушки билось ровно, и Одинцов успокоился.

Его начальник глухо застонал, ворочаясь на полу. Из разбитой губы текла кровь, расплываясь багровыми пятнами на размалеванном лице. Жаль, подумал Одинцов, что нет здесь зеркала – для Шахова лучшим наказанием была бы не кулачная расправа, а взгляд на эту страшную рожу.

Он присел перед Шаховым и, когда глаза у того открылись, приподнял генерала, прислонив спиной к столбу.

– Что ты делаешь, Один! – простонала его жертва. – Ты тут совсем одичал или с катушек съехал? Ну, не повезло Ртищеву, бывает… Но в чем еще моя вина?

– Было ведь сказано: оставьте меня в покое. Я не собираюсь возвращаться, – произнес Одинцов. – Ртищев передал? – Он дождался кивка генерала. – Вижу, передал! А теперь, Борисыч, погляди на эту девушку. Хороша, верно?

Шахов кивнул еще раз, вытирая с подбородка кровь.

– Вы с Виролайненом и теперь целили в того, кто ко мне поближе, да? Ну, ты сам сказал… И если бы не наш мерзавец в перьях, ты приземлился бы в головку этой очаровательной девицы. Выходит, Борисыч, ко мне подойти опасно, а уж лечь со мной в постель… – Одинцов сделал паузу, чтобы мысль дошла до начальника. – Этак вы всех уничтожите, кого я здесь нашел, кто мне дорог и близок! Рано или поздно, но до каждого доберетесь! Понимаешь?

Кажется, до генерала дошло. Он снова кивнул, нахмурился и буркнул:

– Ясно, Один. Этого мы в самом деле не учли.

– Вы многого не учли. Мерзавца в перьях не жалко, – Одинцов ткнул Канто в грудь. – А что, например, осталось бы от этой милой девушки после твоего ухода? Вы об этом подумали? Ты и Виролайнен?

– Издалека все выглядит иначе, нежели вблизи, – заметил Шахов. – Но я с тобой согласен, тут есть проблема. И пока Виролайнен с ней не справится, лучше никого к тебе не посылать.

– И на том спасибо, – произнес Одинцов и оглянулся на дверь. – Ну, ладно… ты здесь, и это очень кстати. Пожалуй, ты сумеешь мне помочь.

Он отыскал в куче оружия свой кинжал и сунул его за отворот сапога.

– Доверься моему опыту, Сергей Борисыч! Все будет в полном порядке. Ты ведь не дите, чтобы пугаться боли, ты офицер… Генерал!

– Не сходи с ума, Георгий! Должна же существовать какая-то альтернатива! Мы ведь не звери, чтобы резать друг другу глотки на потеху дикарям!

Одинцов устало потер лоб и принялся объяснять в пятый раз:

– Согласись, что число альтернативных решений определяется конкретной ситуацией. Наш мир – я имею в виду Землю – намного сложнее местного курятника. К примеру, если у тебя есть деньги, ты можешь положить их в банк, купить акции, основать фонд и сделаться филантропом или приобрести собственность, дом, землю, магазин… наконец, ты можешь промотать свои рубли и доллары. Но это возможно на Земле! В Айденской империи, о которой я тебе рассказывал, нет ни банков, ни акций, ни благотворительных фондов, и там имеются лишь два выхода: купить что-то полезное или спустить денежки в кабаке. А, скажем, в Хайре нет даже кабаков…

Они спорили уже целых полчаса, сидя на полу большой бревенчатой хижины, в уголке которой тихо посапывала Найла. Одинцов выдал краткий, но информативный доклад, не касавшийся лишь проблем, связанных с южанами. В Айдене и без них хватало чудес, и глаза Шахова горели теперь как два уголька. Было странным, даже пугающем видеть, как изменились грубые черты Канто; теперь на его свирепом лице, размалеванном и покрытом засохшей кровью, читалось только любопытство.

Затем они перешли к конкретному вопросу – как разрулить ситуацию с Канто и шайкой его дикарей. Тут Одинцов наткнулся на отпор; Шахов хоть и был генералом, но кабинетным, склонным к цивилизованным решениям. Кровь он видел большей частью по телевизору.

– Ты ведь, Борисыч, знаешь: чем сложнее общество, тем больше альтернатив для индивидуума. А мы находимся сейчас в мире примитивном и жестоком, где закон один: убей или умри!

Шахов уныло кивнул. Кажется, он начал понимать всю удручающую безвыходность положения.

– Доверься моему чутью, – продолжал Одинцов. – Все пройдет без сучка без задоринки… Через сорок минут будешь пить чай с лимоном в своем кабинете.

– Черт с ним, с чаем, – махнул рукой его шеф. – Ладно, попробуем… Что делать-то, Георгий? Как ты себе представляешь детали?

Одинцов задумчиво оглядел его физиономию, покрытую охрой и зеленой краской.

– Прежде всего, вытри кровь… вот здесь… и здесь… – Шахов стал размазывать багровые потеки по лицу, отчего превратился совсем уж в жуткое чудище. Одинцов довольно кивнул: – Отлично! Теперь попробуй заглянуть в свою память… вернее, в память Канто. Язык тебе знаком? Этот шакалий вой, на котором общаются местные двуногие?

Генерал погрузился в глубокую задумчивость. Одинцов по личному опыту знал, что происходит в его голове. Стремительно восстанавливались нервные связи в мозгу, прокручивалась кинолента зрительных образов со звуковым и тактильным сопровождением, с ощущениями запаха и вкуса, вскрывались тайники памяти, рушились барьеры, ломались преграды. Разум Сергея Шахова, человека с планеты Земля, сливался с тем, что осталось от сознания Канто, вождя дикарей с острова Гартор.

Генерал поднял голову. В его глазах светилось изумление.

– Знаешь, Один, кажется, я могу говорить на их языке… – Он пробормотал несколько фраз, то взревывая, то взлаивая, то хрипя, точно астматик. – И я многое помню из того, что случилось с этим типом… Пожалуй, мысль выпустить тебе кишки, мне уже не так противна.

– Ну, на это не рассчитывай, – сказал Одинцов. – Я буду счастлив, если ты продержишься десять минут. Публика должна получить удовольствие, а я – славу и перья вождя.

– Десять минут я тебе гарантирую. – Шахов усмехнулся, и вдруг его улыбка перешла в свирепый оскал.

– Замечательно, Борисыч! У тебя талант!

Генерал стукнул в грудь кулаком и испустил рычание. Глаза Одинцова сверкнули; его план прямо на ходу обрастал деталями. Полоснув кинжалом по запястью, он сбросил кожаный колет и принялся размазывать кровь по щекам, груди и плечам. Через минуту он выглядел как жертва самых изощренных пыток. Затем, схватив Шахова за руку, он потащил его к дверям.

– Теперь, Борисыч, рявкни пару раз. Да погромче, генеральским басом, чтобы услышали метров за сто.

Некоторое время они развлекались от души: Шахов, напрягая глотку, ревел, как атакующий слон, Одинцов в промежутках испускал страшные стоны, в которых звучала неподдельная мука. Потом он подтолкнул начальника к дверям.

– Думаю, зрители уже собрались. Теперь твой сольный выход, Сергей Борисыч. Скажи им что-нибудь вдохновляющее.

Шахов набрал в грудь воздуха, расправил плечи и шагнул наружу. Вид у него был величественный и грозный, как и положено генералу, прибывшему с ревизией. Притаившись у двери, Одинцов расслышал мужские голоса и крики женщин, потом все покрыл басистый рык Канто Рваное Ухо. Говорил он горячо и долго, словно речь на партсобрании держал; наконец раздались выкрики и громоподобный гогот – толпа осталась довольна.

– Ну, что? – с любопытством спросил Одинцов, когда его гость, стащив головной убор вождя и вытирая пот, перешагнул порог. – Чем ты их развеселил?

– Я сказал, что развлекся с мужиком и сейчас буду насиловать девицу. Велел не мешать. Еще пообещал спектакль – поединок с пленником за пост вождя. Они восприняли это как хорошую шутку! – Генерал поднял глаза к потолку и мечтательно протянул: – Ах, Один, Один… Как просто тут решаются проблемы! Ни отчетов, ни ценных указаний из Москвы, ни финансовых вопросов, ни Виролайнена с его идеями…

– Теперь ты понимаешь, отчего я не желаю возвращаться, – сказал Одинцов, поглядывая на распростертую под стеной Найлу. Странный сон! Даже их рев ее не разбудил! Но сейчас хорошо бы ей проснуться и испустить пару-другую воплей… C другой стороны, может и лучше, что девочка отключилась. Они с Шаховым говорили на русском, что могло вызвать ненужные расспросы. Найла была любопытной малышкой.

– Как ты думаешь, Борисыч, сколько должен длиться акт насилия? – спросил он.

Генерал пожал плечами:

– Нет у меня такого опыта, Георгий, но полагаю, что пяти минут достаточно. Эта скотина Канто не будет с бабой времени терять, он жаждет крови – твоей крови, полковник, – больше, чем любовных утех. И потом… потом надо поторапливаться. Я чаю хочу. С коньяком и лимоном!

Они подождали нужное время. Шахов-Канто иногда взревывал, Одинцов пытался имитировать женский стон. Получилось у него не очень натурально, что-то среднее между хохотом гиены и козлиным блеяньем, так что он своих попыток не возобновлял. Наконец, в соответствии со сценарием, генерал вынес арбалет и прочее снаряжение Одинцова и свалил у входа в хижину. Потом вытащил пленника за ремень на шее. Одинцов, окровавленный и ссутулившийся, выглядел самым жалким образом. Клинок бар Ригона торчал у него за отворотом сапога.

Толпа собралась большая – в этой деревне, вероятно, обитали две-три тысячи жителей. Впереди стояли воины в расцвете лет, полуголые, в кожаных килтах, с медными клинками на перевязях. Боевая раскраска была смыта, и выглядели они вполне благопристойно, если не считать свирепого выражения широкоскулых лиц. За воинами сгрудились женщины, тоже почти обнаженные, и среди них Одинцов заметил несколько стройных хорошеньких девушек. Конечно, островитяне являлись диким жестоким народом, но обладающим своеобразной красотой. Звероподобный лик Канто был скорее исключением, чем правилом.

Одинцов исподлобья оглядел улюлюкающую толпу. Спустя недолгое время он должен будет привести к покорности этих людей и властвовать над ними, так что сейчас важно не переиграть. Надо казаться человеком, ослабленным пытками, но не сломленным, не потерявшим силу духа. Он прикончил сорок дикарей из арбалета и еще две дюжины на палубе «Катрейи», а сейчас, на глазах всего воинственного племени, он совершит еще один подвиг – прирежет их могучего, непобедимого, полного сил вождя.

Шахов, согласно предписанной роли, сделал несколько шагов вперед, потряс зажатым в огромном кулаке клинком и что-то прокричал. Воины ответили одобрительными воплями. Вождь повернулся и плюнул в сторону Одинцова.

Гордо выпрямившись, тот содрал с шеи петлю и плюнул в ответ; потом вытянул из-за отворота сапога свое оружие. Кинжал бар Ригона был покороче, чем у вождя, но Канто это не поможет; главное – в чьих руках находится клинок.

Они сошлись на середине площадки перед хижиной и замерли там в классических позах дуэлянтов: ноги широко расставлены, левая рука впереди, правая, с кинжалом, у бедра. К чести генерала, он представлял злодея-поножовщика весьма натурально – видно, насмотрелся голливудских фильмов. Выждав нескольно секунд, он заревел и бросился на Одинцова, беспорядочно размахивая медным клинком. Тот повернулся и подставил ногу; огромное тело дикаря грохнулось на землю, толпа недовольно загудела. Одинцов полоснул кинжалом по ребрам Канто – так, слегка, чтобы пустить первую кровь и подогреть страсти.

Шахов резво вскочил на ноги.

– Один, черт тебя побери! – возмущенно прошипел он. – Мы так не договаривались! Ты что, мою шкуру в клочья порежешь?

– Не твою, а Канто, – пояснил Одинцов, продолжая кружить около противника. – Ты уж, Борисыч, потерпи. Без крови нам не обойтись, никто не поверит, воины тут опытные. Ну, смелее! Атакуй! – Он сделал ложный выпад, и генерал в панике отскочил на три шага. – Черт! Иди в атаку, говорю! Представь, что я – Иваницкий из генштаба! Тот, что хочет тебя подсидеть!

Это помогло – Шахов тигром ринулся вперед и задел лезвием подставленное плечо противника. Одинцов отступил, изображая ранение средней тяжести. Генерал наседал, его лицо раскраснелось, глаза налились кровью. Видимо, инстинкты Канто возобладали над страхом получить клинок меж ребер.

Одинцов продолжал обороняться, стараясь не проткнуть соперника насквозь. Они бились уже минут шесть или семь, и все выглядело вполне натурально: оба в крови и пыли, с искаженными яростью лицами, два гиганта, сражающиеся за власть над первобытным племенем, что обитало на задворках мира.

В очередном клинче Одинцов въехал Шахову локтем под дых и прошептал:

– Решающий третий раунд, Борисыч! В путь тебе пора!

– А? Что? – Генерал словно очнулся.

– Готовься к переходу. Тебя ждут Виролайнен, твое тело и отчеты… еще чай с лимоном и коньяк. Инструкцию помнишь?

– Разумеется.

– Схвати мою руку с кинжалом. Давай! В дорогу!

Левой рукой он стиснул запястье Шахова, правую вложил в его ладонь. Казалось, что они борются, изо всех сил напирая друг на друга, но это было иллюзией – Одинцов поддерживал соперника, не давая ему падать. Секунда, вторая, третья… Глаза генерала потускнели, тело обмякло, пальцы расслабились, едва не выронив кинжал. Сергей Борисович Шахов закончил свой визит в Айден. Дух его отправился домой, оставив тело, послужившее ему пристанищем, во власти победителя.

Долгое, долгое мгновение Одинцов всматривался в бессмысленные мутные зрачки, ожидая, что Канто Рваное Ухо, сайят и великий вождь, займет свою законную обитель. Но этого не случилось; перед ним было лишенное разума существо, и он больше не мог тянуть, продолжая свой эксперимент.

Всадив клинок в живот вождя, Одинцов повел его вверх, представляя, как лезвие рассекает стенку желудка; на миг его передернуло от отвращения. Канто навалился на него, судорожно глотая воздух, на его губах пузырилась кровавая пена. Жестоко, но справедливо, подумал Одинцов; время иллюзий прошло, началась суровая реальность. Он сшиб Канто на землю и склонился над ним. Толпа возбужденных островитян ревела за его спиной.

Резким ударом Одинцов перерезал горло безвольного манекена, потом еще двумя рассек толстую шею и приподнял длинные черные волосы; на левом ухе действительно не было мочки. Он встал. Начинался последний акт спектакля.

Быстрыми шагами он направился к хижине, швырнул голову Канто у входа, натянул колет и застегнул на талии пояс с мечом. Затем содрал убор из синих и красных перьев, тут же пристроив его на собственной голове. Взял в левую руку чель, в правую – отсеченную голову, повернулся к своим новым подданным и вскинул вверх этот страшный трофей. Из обрубка шеи капала кровь.

Теперь предстояло сказать тронную речь. Что-то понятное всем и такое, что отбило бы у претендентов охоту тянуться к перьям вождя. Одинцов как раз обдумывал серию звуков и угрожающих телодвижений, когда за его спиной послышался шорох. Он оглянулся.

Из-за тяжелой дверной створки выглядывала Найла, которой полагалось валяться в углу хижины, оплакивая свой позор. Но если не считать царапин на щеке, девушка была свежа, как майская роза, и ее личико словно говорило всем и каждому, что за бревенчатыми стенами разыгралась не драма, а комедия.

– Эльс, что происхо… – звонким голоском начала она.

Зашипев от злости, Одинцов втолкнул ее обратно в хижину и мазнул кровавым обрубком прямо по лицу. Найла вскрикнула, и шея Канто тут же прошлась по ее охотничьему наряду от ворота до паха. Быстрым движением клинка Одинцов надрезал лосины, зацепив нежную кожу над коленом. Найла снова закричала – теперь от ужаса и боли. Одинцов кивнул. Сейчас ее маскарадный костюм вполне отвечал ситуации, да и душевное состояние, пожалуй, тоже.

Он вытолкнул ее вперед, к толпе, и рявкнул так, что стоявшие поблизости в страхе отшатнулись.

– Скажи им, – заревел он на ксамитском, потрясая челем, – скажи этим крысам, что я, Эльс Перерубивший Рукоять, их новый вождь! Есть те, кто в этом сомневается? Те, что не трясутся за свою печень, сердце и мозги? Пусть подходят – вышибу все разом!

Найла, глотая слезы и всхлипывая после каждого слова, принялась переводить.