— Ты как?

— Я вспоминала: Эри, Ди, наша дорожка в лесу, особенно та ночь… Свет неба проникал до самых ног! Как легко мы шли!.. И я думала: доходила ли я до конца в ту ночь? Эри пела, словно мы не знали печалей… Никогда еще не было так хорошо. Я решила, что остаюсь и дослушаю ее песню.

— Э-э… Ну, это круто. — Я потер пальцем висок, соображая. — Ну а в целом ты хорошо себя чувствуешь?

— Да. — Она сморщилась, но я не понял, то ли это улыбка, то ли гримаса боли. — Мне хорошо. Только мне не надо бежать и кричать.

— Господи, да конечно, не надо! — немедленно согласился я. — Ни в коем случае! Даже не думай. Нет, бежать точно не нужно. Да тут и бежать-то некуда. А если покричать — так это я сам могу, ты скажи, если что…

Мы сидели на ступеньке корабля и наслаждались свежестью и тишиной, царившими после ливня. По крайней мере, я — точно наслаждался. Гораздо больше я был, конечно, рад видеть девчонку живой. Ауаника сидела рядом и внимательно разглядывала все вокруг своими чернющими глазами. Удивительно! Прямо рядом со мной — инопланетянка. Настоящая. У нее глаза сплошь черные, будто залитые чернилами, дырочки на щеках, черная грива на голове и хребте. Ощущение походило на то, какое испытываешь при виде экзотического животного: крокодила там или жирафа в зоопарке. Невероятная форма, странный цвет — но оно живое, двигается, дышит! А тут не только двигается, да еще разговаривает на нашем языке! Смешно дергает головой, выталкивая непривычные звуки из горла, сливает отдельные слова в одно целое, — но я понимаю ее, и от этого захватывает дух. Как если бы в том же зоопарке плавающий в мутной воде крокодил вдруг подплыл поближе и несмело заговорил с тобой: «Здравствуйте, я крокодил, давно хотел с вами познакомиться». Ауаника крокодила, конечно, не напоминала, но необычность ощущений от ее присутствия рядом превосходила крокодильские раз в сто.

— Здесь странно, — промолвила она. — Лес странный. И мало всего. Где остальные? Я никогда не видела такого пустого места.

— А кто тут? — не понял я. — Ну да, мы одни, никого больше нет… А остальные вон, — я показал на ряд могил, — никто не выжил. Только мы с тобой. Вот такие пироги…

— Как ты выжил?

— Повезло. — Я пожал плечами.

— Люди не могли выжить, — промолвила она, — я тоже думала, что пора уходить. Наши помощники ушли. — Она печально поглядела на холмики. — И Пэта ушла… — Я понял, что она говорит про вторую ауанику. — Но я другое думала. Тут, — она взмахнула руками, — мало всего. Мало желающих быть здесь. Странное место.

Черт ее знает, что она имела в виду. Подозреваю, она действительно думает «другое». Истанты, конечно, молодцы, — научили нас говорить на одном языке. Но вот понимать друг друга — это совсем другое.

— Тебя как зовут? — спросил я, решив обрести почву под ногами.

Она засмеялась. Вроде да, засмеялась.

— Ди называла меня У-у-унта! — Ауаника сморщилась, в глазах ее заблестели огоньки. — Ди веселая! У-у-унта! — повторила она, выпячивая рот.

Я поморгал.

— А я как тебя называю? — спросил я осторожно.

— Откуда я знаю? — удивилась она. — Как-нибудь назови.

— Да мне без проблем, — ответил я. — Только хотелось бы узнать твое настоящее имя.

— Говори «Ари», — сказала она таким тоном, будто я ей сто рублей должен с позапрошлого года. Ох, избавьте меня от межпланетных контактов!

— А ты говори Григорий. Или Гриша. Это тоже, между прочим, — заметил я, — довольно смешное имя.

Ауаника шутки не поняла.

— Слушай, Ари. — Надо было как-то просветить ее насчет нашего положения. — Дела у нас с тобой не слишком хороши. Я не знаю, где мы. Корабль сам прилетел сюда. Больше этот корабль никуда не полетит, так что застряли мы здесь основательно. Еды мало. Воды, слава богу, сейчас достаточно, но прогноз погоды тут не передают, и, когда будет следующий дождь, никто не в курсе. Пока ты лежала и вспоминала, я прогулялся по округе и нашел следы жизни. Тут кто-то живет, и мы Должны выяснить, кто. Главное, чтобы они оказались нам не опасны. И было бы просто замечательно, если бы у них нашлась межкосмическая рация или (даже не знаю, что лучше) межкосмический корабль. Мое самое большое желание — вернуться домой. Я хочу на Землю. Мое самое маленькое желание — остаться в живых. Так что будем действовать от малого к большому. Мне нужно знать, ты как? Что ты думаешь обо всем этом? Я, честно сказать, чертовски рад, что ты поправилась. Даж не надеялся, что ты сможешь ходить и говорить. Ты молодец! Но ты понимаешь, где мы и что с нами? А?

Она поднялась. Испачканный саван заструился складками. Сделала шажок по мокрой листве, другой, остановилась. Я глядел на ее темные от грязи босые пятки. Прошла минута, две.

— Здесь нет никого живого, Гри-и-ша, — промолвила она, не оборачиваясь. — Я хочу домой…

— Мы шагаем, да не в ногу, что-то песен не слыхать… — Я пробовал подпевать себе, но мысли сбивались. Шагали мы действительно не в ногу. Ауаника шла тихо, не спеша, осторожно ступая маленькими ножками. Я предложил ей свои кроссовки, но она отказалась. Впрочем, она бы в них утонула. Я не умею ходить медленно, и поэтому мне пришлось одергивать себя, уменьшать шаг и притормаживать. Но постепенно я привык и тихо брел поодаль от ауаники, то разглядывая природу, то погружаясь в свои мысли.

Меня очень беспокоил вопрос о местных обитателях. Кто они? Какие? От этого зависело очень многое. Нам с ауаникой обязательно нужно найти с ними контакт. Первым делом я думал обойти поле по периметру и отыскать дороги, по которым ходят жители. Вполне возможно, что рядом с полем мы найдем и какое-нибудь поселение: все-таки разумнее жить неподалеку от посевов, так легче следить за урожаем и работать удобнее. Тем более что, судя по здешним лесам, выращивание зерна могло быть единственным источником еды.

Я чувствовал в этом какую-то неправильность, подвох в обнаруженном поле. Увиденное словно походило на плохой фантастический фильм, где инопланетяне — такие же люди, как мы, и где все отличие между расами состоит в наличии у пришельцев щупалец и красивых космических кораблей. Ограниченная фантазия человеческого разума в попытках придумать что-то невероятное зачастую терпела полное фиаско. Созданные инопланетяне, по сути, почти всегда были комбинацией обычных вещей: например, помесью богомолов и обезьян. На них надевалась необычная одежда — и пожалуйста, существо готово. Человек не мог придумать нечто, чего не было заложено в его голове, мог только комбинировать известные вещи. Впрочем, иногда такие комбинации рождали действительно потрясающих воображение существ. Но мне всегда казалось, что встреться мы с настоящими тварями из далекого космоса, мы бы просто не смогли их воспринять и описать. У нас бы не было слов, знакомых образов и чувств для их восприятия.

Но сейчас приходилось признать свою неправоту. Вон, рядом со мной идет ауаника. Пф! Да такой персонаж не собрал бы и трети зала, стань он героем какого-либо фильма. Тут же никакой фантазии и полета мысли: руки, ноги, голова — человек человеком. Ну, подумаешь, дырочки на щеках, ну, подумаешь, ребра не такие, как у нас. Такая пошлая выдумка! Но эта выдумка была живая, настоящая. Она шла рядом со мной. Я ухаживал за ней, прикасался к ней, ощущал, что она жива. Подсознательное чувство, понимание: да, это существо живое. А моя одежда до сих пор воняла перебродившим травяным настоем — а это сильнее, чем любой фантастический фильм,

И поэтому оставалось допустить, что космос не обязан быть неведомым и невероятным. Он такой, какой есть. И если за триллионы километров от Земли ты находишь ржаное поле, то не стоит думать, будто ты дурак и кто-то тебя обманывает. Стоит исходить из того, что есть, и использовать это себе на пользу.

— Гри-и-ша, я буду отдыхать, — раздался голос ауаники.

Мы остановились. Ари плавно и устало легла на землю, я сел рядом с ней — живым, настоящим персонажем фантастического фильма. Фильма, в котором я чуть было не умер и порядком покалечился.

— Расскажи мне, а как ты оказалась в космосе? — спросил я ее. — У вас тоже вычисляли, кто больше всех пригодится?

Черные немигающие глазищи ауаники глядели в небо.

— Кто вычислял? — проговорила она, выталкивая слова. — Зачем?

— У нас на Земле выбрали тех, от кого больше всего пользы, — пояснил я. Подумал, стоит ли ей говорите про свой коэффициент полезности, — и решил, что не стоит. Тем более что я в итоге оказался не спасителем, а наоборот: из-за того, что я спутал планы истантов, погибла вся станция… Об этом я вообще не хотел вспоминать… — Слушай, Ари, — сказал я, — ты, наверное, можешь говорить на своем языке, я пойму. Истанты научили нас понимать…

Она помолчала, а потом сказала:

— Это очень хорошо. — И слова ее больше не сливались друг с другом, и голос звучал легко, без надрывов. — Очень трудно говорить чужие звуки. Но возвращая в мир, лучше звать родным голосом.

— Ну, меня пока возвращать не надо, так что не трать понапрасну сил. Вот скажи, по какому принципу вас отбирали? Как решали, кто полетит? Что вам истанты говорили?

— Поющие прилетели в дни белого ветра, — сказала Ари. — Рассказали, наш мир может погибнуть, просили помощи. Я хотела увидеть другой мир, других живых — что интересного воплотили они здесь, какими стали. Мы согласились лечить теряющих форму. Теперь я вижу, чувство я хотела испытать. Это страшно. Хорошо, что мы не знаем своих желаний… Я рада, что отправилась сюда. Но снова я сюда не полетела… — Она сморщилась. — Бесконечность выбора ведет большой соблазн. И все это скрыто незнанием…

— Ни фига не понял, если честно, — сказал я. — То есть ты полетела по своему желанию? Захотела и полетела?

— Да. Зачем лететь, если не хочу?

— Как это — зачем? — удивился я. — Вот мне приказали — я полетел. Ты думаешь, меня бы кто спрашивать стал? Как же! Если бы я отказался, меня бы в тюрьму упекли.

— Ты тоже хотел оказаться здесь. Иначе тюрьму выбрал.

— Ага, как же! Навязанный выбор из двух альтернатив ты считаешь свободой воли? Дескать, что хочешь, то и выбирай? Ну, знаешь!

— Ты выбрал выбирать! — Она будто не понимала, о чем речь. Впрочем, так оно, собственно говоря, и было. — Ведь ты сам так сделал. Ты не знаешь?

— Да нет, я не в курсе. В школе мы это не проходили.

— Я поняла. — Она закрыла глаза, помолчала. — Наверное, я не смогу тебе рассказать…

М- да, общение у нас не складывалось. Похоже, ауаника это тоже чувствовала.

— Ты не будь мрачным, Гри-и-ша, — сказала она, повернувшись. — Я очень рада, мы с тобой остались в этом мире. Значит, мы хотим узнать, наше желание не завершилось. Я встретилась с расставанием, так больно! Я решила уйти. Зачем я придумала себе такое? Зачем? Как глубоко я погрузилась в мечту! Что я хотела найти? Я не хочу больше, мне было так больно… — Она скривила лицо. — А потом я увидела, ты заботишься обо мне. Словно новый день рассеял мрак! Я вспомнила песню Эри и поняла, теперь смогу спеть так же. Впереди много нового — я хочу узнать дальше. — Ее черные глаза сияли бездонной тьмой. Я впервые почувствовал, что это именно глаза — глаза живого существа. Раньше их вид отталкивал, они ощущались скорее как очки, скрывающие истинный взгляд. Трудно было воспринять их. Но теперь я почувствовал за ними душу.

— Ты видела, что я о тебе забочусь? — удивился я.

— Да, это остановило мой уход.

— Я даже не знал, как тебе помочь… Почему же ты молчала?

— Как я могла говорить? Я почти ушла…

— Э-э… Ну ладно, замнем для ясности…

Ничего, думаю, через пару лет, если нам суждено остаться здесь, мы будем понимать друг друга немного лучше. Еще лет через пять можно будет общаться совсем без напряга. А там, глядишь, первый межгалактический брак, детишки пойдут — глазастенькие… Уф! Что за хрень в голову лезет!

Желтое поле шумело черными волнами, разбивающимися об утес башни. Мне казалось, что здесь существовала своя зона, своя погода. Если в лесу царило безмолвие и мертвенное спокойствие, то вокруг поля атмосфера клубилась и гудела. Мы с Ари только-только разглядели просвет среди деревьев — а ветер уже проснулся, зашевелился, заворочался. По мере нашего приближения к концу долины нарастало напряжение в воздухе. И хотя в этот раз небо не давило низкими тучами и грозы не ожидалось, гнетущее волнение ощущалось не менее явственно, чем в прошлый раз.

Поднятые в воздух листья ветер приклеивал к ногам, кидал в лицо, заставляя уворачиваться. Ари оглядывалась по сторонам, удивленная сменой погоды.

— Это еще что! — громко сказал я ей, стараясь перекричать шум ветра. — В прошлый раз даже круче было!

Когда мы вышли к полю и встали на край обрыва, кипение природы, казалось, достигло максимума. Стелющаяся по ветру рожь казалась грозовым морем: беснование и хаос, шум и кипение. Низина была центром циклона.

— Что скажешь? — крикнул я Ари. — Как тебе такое зрелище?

Ее саван трепетал на ветру. Рядом с гудящими деревьями-великанами она казалась маленькой и беззащитной — крохотное создание в бушующем сумраке. Повернулась на мой голос. Я увидел огромные глаза, созвучные беснующемуся шторму, — бездна без конца и края.

— Дьявол хранит здесь гниющую плоть, — глухо проговорила она, с трудом вырывая звуки из горла — она произнесла это по-русски.

— Что? Что ты сказала?!

— Исгенчиль нашел здесь из-мертвых-нутро. — Голос стал ровным. Ничего хорошего ее слова не предвещали ни так, ни этак.

— Ты что-то чувствуешь? — крикнул я. — Что? Здесь опасно?

— Тут плохо. Не опасно, — негромко сказала она. — Это плохое место. Здесь тяжело.

— Ладно, идем тогда по лесу. Надо найти дороги, по ним мы выйдем к местным. Идем!

— Здесь нет дорог, Гри-и-ша…

— Как это нет дорог? Раз поле есть, значит, и дороги есть! Должны же люди, ну или кто там, сюда приходить? И техника как добирается? Комбайны, молотилки… Да хрен его знает! Но что-то тут должно быть! Видно ведь, что это искусственная посадка, сама рожь так бы не выросла. И башня в придачу! Идем! Другого выхода у нас нет!

Я взял ее за руку и повел прочь от обрыва. Когда поле скрылось из виду и только просвет между деревьев обозначал его расположение, мы повернули налево и двинулись параллельно краю низины. На таком расстоянии беснование погоды ощущалось не так сильно. Сверху сыпалась листва, ковер под ногами чуть вздрагивал.

Идти было тяжелее, чем по долине: местность ныряла оврагами, пучилась холмами. Но я не особо расстраивался. В конце концов, мы могли оказаться и в горах, — вот тогда бы нам крупно не повезло и, боюсь, у нас бы не было никаких шансов. Так что я не унывал. Правда, ауаника очень скоро устала, мы сделали привал. Приютившись под склоном в корнях одного из деревьев, устроили перекус.

— Слушай, Ари, — спросил я ее, жуя зерна, — что ты хотела сказать: «дьявол хранит плоть»? Что это значит? Признаться, звучит довольно жутко.

Она тоже колупала колосья, сдирая шелуху.

— Больное место, страшное, — сказала она. — Лес мертвый, никого нет, размытые сущности, безликие, прозрачные… Здесь, у поля, будто бес южного моря за

колодил болотный студень… Я не люблю такое… Это тяжелое желание…

Я жевал зерно, обдумывая ее слова, но не мог отыскать в них ничего вразумительного. Размытые сущности, студень… Если выяснять значение каждого слова, никакого времени не хватит.

— Черт, признаться, я совсем тебя не понимаю, — вздохнул я. — Похоже, истанты не слишком хорошо меня научили вашему языку…

— Я говорю, как есть. Но я не знаю, как сказать понятнее. Ты не знаешь очень многого, что знаю я. Как мне сказать?

— А кто такой Испентчиль? — спросил я.

— Исгенчиль, — поправила ауаника. — Бес южного моря. Много ауаника погибло там. Плохое море. Он выбрал страшную жизнь. Не знаю, зачем я знаю его? Что мне в его страхах и боли? Я думала, мой путь — дорожка в светлом лесу с друзьями лунной ночью… М-м! Если бы ты знал, как это хорошо! Мы шли, а То и Лэм говорят: «Хей, искристая! Ты так свободна ночью, и наши алунги поют! Ты слышишь?» М-м! Тебе не понять!..

Уж куда мне…

— Но сейчас я думаю, — продолжала Ари, — зачем мне боль? Что я нашла в своих мечтах? Я думала возвращать беспокоящихся в жизнь, я не хотела переносить такую муку. — Она вдруг зажмурилась. — Мне было так больно, так больно! И души рвались в сияние неба, и кричала Пэта, и поющий жил последней песней… Я не хочу…

С испугом я глядел на нее. Господи, что мне делать? Всегда боялся девчоночьих слез. Ари, правда, не плакала, но, может, они и не умеют? Я подполз к ней на коленках, прикоснулся к руке.

— Не переживай, что ты, — пробормотал я. — Все наладится. И по дорожке по своей ты еще погуляешь, и с друзьями увидишься. Правда! Мы выберемся отсюда, я обещаю. Все устроится!