Глава 16
Всю ночь одуряюще пахло фиалкой, и я ненавидел этот запах даже во сне. Вставать и прикрывать окно было лень, и я лежал на сыроватых, как в купе поезда, простынях, дремал и мечтал о том, как завтра утром выкорчую все кустики фиалки к чертовой матери. О том, чтобы вырваться за пределы купола, я не мечтал несмотря на всю фантастичность ситуации, по-прежнему оставался рационалистом и маниловщиной, как Бескровный, не страдал.
Под утро, когда то ли мое обоняние притупилось, то ли концентрация аттрактантов фиалки в воздухе снизилась и ее запах сменился каким-то другим, более тонким, приятным, я наконец-то уснул. Спал без сновидений, но при этом чудилось, что кровать мягко, словно колыбель, покачивается из стороны в сторону, будто я на самом деле ехал в купе поезда, только стука колес не было слышно.
Проснулся поздно, часов в десять, и чувствовал себя усталым, разбитым и не выспавшимся, как никогда. В комнате пахло чем-то приятным, но чем именно, заторможенное сознание определить не могло. Я долго лежал с закрытыми глазами, ощущая на лице легкий прохладный ветерок из открытого окна, и пытался снова заснуть, чтобы проснуться с ясной головой, но ничего у меня не получилось. Тогда я открыл глаза, сел на кровати и замер от неожиданности.
Комната, в которой я проснулся, не имела ничего общего с комнатой в дачном домике Бескровного. Просторная, светлая, с двумя огромными окнами, она была похожа на картинку из рекламного проспекта — настолько идеальными смотрелись белые стены, потолок, матово-серый пол. Я сидел на низкой, удобной кровати, на стене висел плоский экран телевизора, в углу стоял стол с компьютером, а возле балконной двери, которую я вначале принял за окно, — кресло-качалка.
Я встал и, полный смятения, хотел выйти на балкон, но тут сзади раздался шорох. Обернувшись, я увидел, как кровать медленно вползает в стену и закрывается дверцами. Только тогда я обнаружил в гладких белых стенах практически незаметные большие двери. Однако открывать и обследовать, что за ними кроется, не стал — в первую очередь следовало разобраться, где я нахожусь. Свою одежду я нигде не увидел, поэтому, как был, в трусах, открыл дверь на балкон и вышел.
Балкон находился на втором этаже особняка, стоящего на холме у реки. Сзади, над крышей, нависала розовая стена купола, а перед домом простирался большой цветущий сад. Лишь тогда я понял, чем пахло в комнате — цвела вишня. Под балконом кто-то негромко разговаривал, я глянул вниз и увидел небольшой бассейн, возле которого на полированных гранитных плитах террасы раскачивался в кресле-качалке Валентин Сергеевич. Он вел с кем-то неторопливую беседу, но собеседника видно не было — скрывал большой козырек под балконом.
Перегнувшись через перила, я хотел окликнуть Бескровного, но спросонья из горла вырвалось лишь невразумительное мычание.
Валентин Сергеевич поднял голову, увидел меня, помахал рукой.
— С добрым утром! — поприветствовал он. — Как спалось в новом доме? Спускайтесь к нам.
Все еще плохо соображая, я вновь оглядел открывающуюся со второго этажа панораму и только тогда начал кое-что узнавать. Излучина реки, противоположный пологий берег и стена купола ничуть не изменились, зато косогор, на котором располагалось садоводческое товарищество «Заря», претерпел существенные изменения. Поросший жухлой прошлогодней травой пятачок у обрыва превратился в закованную в камень площадку, огороженную парапетом, земля в саду была ухоженной, между деревьями не проглядывало ни одного строения, а домик писателя стал вот таким вот особняком. Как и обещал «бригадир» в оранжевом комбинезоне — и выселять нас с писателем не пришлось. Поневоле позавидуешь таким технологиям домостроения.
Вернувшись в комнату, я опять испытал недоумение — выходных дверей не было. Лестницы с балкона во двор тоже. Как мне отсюда выйти, не прыгать же со второго этажа — тут метров пять будет…
Немного раскинув заторможенным сознанием, я обследовал дверцы в стенах. Вначале попал в небольшую комнату, где на свисающих с потолка кронштейнах был развешен богатый мужской гардероб, а у стен в одном ячеистом стеллаже стояла разнообразная обувь, а в другом — разложено по полочкам мужское белье. Следующая дверца вела в обширную туалетную комнату с ванной, душем, умывальником, унитазом, биде и еще черт-те чем. Не раздумывая, я забрался под душ, затем почистил зубы и побрился. После душа голова стала работать немного лучше, и я понял, для кого предназначалась одежда в соседней комнате. Вернувшись в гардеробную, я принципиально не стал рассматривать новые вещи, нашел свои джинсы, рубашку, куртку, кроссовки, оделся, обулся, вышел в комнату и открыл последнюю, третью дверцу. Она-то и оказалась выходом на винтовую лестницу, по которой я спустился в холл и, не обращая внимания на внутреннее убранство особняка, вышел на террасу.
Нельзя сказать, что увиденное меня поразило — сознание устало удивляться. Но неприятный холодок в груди я испытал. Собеседником Валентина Сергеевича оказался не вчерашний «бригадир», как мне почему-то думалось, а Сэр Лис. Он сидел, вольготно раскинувшись в кресле-качалке, а на коленях у него разлегся Пацан. Сэр Лис щекотал кота лапой за ухом, и Пацан довольно щурил глаза.
— Доброе утро! — приветствовал меня Сэр Лис, но я и не подумал здороваться.
Пододвинул кресло к столику, возле которого сидел Валентин Сергеевич, сел. На столике в вазочке лежали три банана, в блюдечке — серпики нарезанного лимона, рядом — бутылка с остатками коньяка, две рюмки — одна полная, другая пустая.
— Это все, что осталось от трех бутылок? — спросил я Бескровного, принципиально, игнорируя присутствие Сэра Лиса.
— Да.
— Тогда не буду. Надо в город за спиртным съездить, а если сейчас выпью, машина не повезет.
Валентин Сергеевич расплылся в улыбке.
— Вы не поняли, — сказал он. — Это действительно все, что осталось от коньяка, который я вчера привез. Но! — Он поднял палец. — Но вы не видели, какие здесь погреба!
Он нагнулся, жестом фокусника извлек из-под кресла полную бутылку коньяка и водрузил ее на стол.
— Вот!
Я пододвинул к себе пустую рюмку.
— Чистая?
— Вы же знаете, я спиртного не употребляю, — заметил Сэр Лис.
По-прежнему игнорируя его присутствие, я вылил в рюмку остатки коньяка из первой бутылки, выпил залпом.
— Кстати, вы плохо знаете свою машину, — как ни в чем не бывало продолжал Сэр Лис. — Если выпили, нажмите кнопку автопилота и давите на газ. Машина поедет, но слушаться вас не будет. Единственное, что нужно, поворотом руля показывать, где необходимо поворачивать, и тормозом указать конечную остановку, а уж траекторию поворота и парковку машина выполнит сама.
Я открыл вторую бутылку. Снова налил, выпил и только тогда взял дольку лимона.
— Что это вы в одиночку? — обиженно проговорил Валентин Сергеевич, наливая и себе.
— Вы меня тоже, насколько понимаю, не ждали, — сварливо огрызнулся я, убирая со стола пустую бутылку. Затем наконец посмотрел в сторону Сэра Лиса. Но смотрел не на псевдопса, а на млеющего у него на коленях кота. — Пре-да-тель! отчеканил я.
Кот и ухом не повел. Что с животного возьмешь?
— Артем, — примиряюще произнес Валентин Сергеевич; не надо быть таким экзальтированным, а то вы и меня коллаборационистом обзовете только за то, что разговариваю с Сэром Лисом. Если мы с ними разговаривать не будем, то как узнаем, зачем все это?
— Разумно, — поддержал его Сэр Лис.
— Вот так и пополнялась «пятая колонна», — вздохнул я.
— Дождался, — фыркнул Валентин Сергеевич.
— Ваши термины времен Второй мировой войны неуместны, — заметил Сэр Лис. — Неужели вы еще не поняли, что в обществе, которое мы создали в Холмовске, не может быть ни войн, ни распрей?
— Вот это меня и настораживает, — ухватился за фразу Валентин Сергеевич. — Человек — существо общественное, но вместе с тем отнюдь не лишенное индивидуальности. Поэтому войны и распри записаны в его подсознании на уровне рефлексов вместе с чувствами самосохранения и выживания: хочешь, чтобы ты и твое потомство занимало лучшее место под солнцем, — борись с себе подобными. Никаким воспитанием, никаким внушением это чувство не устранишь — таков закон эволюции вида. Зачеркни его — и вид будет обречен на вымирание. Выживают сильнейшие — слышали такое? А сильнейшие и умнейшие — это отнюдь не одно и тоже.
— Зачем же передергивать? — Сэр Лис наклонил собачью голову и выразительно досмотрел на Бескровного. — Не путайте человека с животными. Это единственный биологический вид на Земле, который отличается от всех остальных. Он — разумный.
— И чем же этот признак выделяет его из других видов? — саркастически усмехнулся Бескровный. — Тем, что человек возводит сооружения? Муравьи, пчелы, бобры тоже строят. Разве что войнами…
— Вы опять утрируете, — сказал Сэр Лис. — Волчьи стаи тоже грызутся между собой, а муравьи устраивают между муравейниками настоящие военные баталии с захватом пленников. Выделяет человека из мира животных одно — мораль.
— Мораль — весьма эфемерное понятие, — возразил Бескровный. — Сегодня она одна, завтра — другая… О человеческих жертвоприношениях слышали? Тоже в свое время были моральной категорией. Приведите какое-нибудь существенное и неоспоримое различие.
— Пожалуйста, — сказал Сэр Лис и повел передними лапами так, что, будь у него плечи, я бы сказал — передернул ими. — Возьмем, к примеру, лежащего у меня на коленях кота. — Он почесал Пацана за ухом, и тот зажмурился. — Так вот, как и любое животное, он никогда не задумывается над сроком своей жизни, понятие времени ему неведомо. Живет себе, и все, и невдомек ему, что жизни ему отпущено максимум двадцать лет.
— Ну и что с того? — удивленно вскинул брови Валентин Сергеевич. Человек живет семьдесят плюс-минус двадцать лет, как вы говорите, осознавая это. Разницы я не вижу — и кот, и человек все равно умрут.
— А разница в том, что, если бы вы сообщили коту о продлении его жизни в десять раз, он бы ничего не понял.
Честно сказать, я тоже сразу не понял. Зато Валентин Сергеевич мгновенно уловил мысль.
— Вы хотите сказать… — Он выпрямился в кресле, рука у него дрогнула, и он выронил рюмку. Рюмка со звоном разбилась о гранитные плиты, но Бескровный не заметил этого. — Хотите сказать, что горожане города Холмовска будут жить по восемьсот лет?
— Минимально, — заверил Сэр Лис. — При этом никто из них не будет болеть. В том числе генетическими и злокачественными заболеваниями.
Новость огорошила и меня, и Бескровного. Но в этот раз первым среагировал я.
— А что вы с этого будете иметь?! — без обиняков спросил я.
— Мы?
— Да, вы. Лично вы и веете, кто за вами стоит. Пришельцы, или как вы там себя называете?
— У вас довольно дремучее представление о нашей акции. Для вас нашествие — это непременно порабощение. Вы не допускаете, что наши действия чисто гуманитарного порядка?
— Гуманитарное нашествие? Это что-то новое…
— Можно подумать, что вы слыхом не слыхивали о гуманитарной помощи.
— Не только слышал, но и видел, хотя в руках держать не доводилось. Другим доставалась, и, смею уверить, не тем, кому предназначалась. Впрочем, не это главное. Раз уж вы пришли к нам, а не мы к вам, да еще, как утверждаете, с гуманными намерениями, то извольте действовать по законам нашего мира. У нас гуманитарная помощь оказывается обычно побежденным. Когда победитель разрушил у неприятеля все коммуникации до основания, он начинает подкармливать поверженного врага. Чтобы побежденный милостыню принял за милосердие и участие. ЧТО ВЫ У НАС РАЗРУШИЛИ?!
— Значит, разрушили… — задумчиво протянул Сэр Лис, поглаживая кота. — Хорошо, если вам так угодно. Разрушили мировоззрение потребителя и внедрили в сознание высокоморальные критерии.
Пока мы вели словесную перепалку, Валентин Сергеевич усиленно потреблял коньяк, из-за разбитой рюмки прихлебывая прямо из бутылки. Новость о продлении жизни человека свыше восьмисот лет сильно подействовала на него, и он приходил в себя привычным способом. Но, оказывается, нить дискуссии не терял.
— Погодите, погодите… — вмешался он. — Артем, умерьте запальчивость, насчет высокой морали нового общества мы уже знаем. Разрушили, создали… Разве в этом суть? ЗАЧЕМ — вот вопрос.
— На этот вопрос я уже ответил, — сказал Сэр Лис. — Это гуманитарная акция. Или благотворительная. Как вам больше нравится.
— Знаем мы подобную благотворительность! — сварливо ввязался я. — Гусей перед Рождеством тоже откармливают, и они наверняка думают, что это гуманитарная акция. А потом этих гусей едят! Сэр Лис рассмеялся мелким смешком.
— Вы хоть понимаете, что сейчас сморозили?! — спросил он.
— Да, действительно, Артем, что-то вы не того… — сконфузился Валентин Сергеевич. — Выпейте коньячку, успокаивает…
Я было раскрыл рот, чтобы взорваться, но Валентин Сергеевич услужливо налил рюмку, пододвинул ко мне. — Пейте, пейте…
Я выпил, и вся воинственность вышла из меня, как воздух из проколотого воздушного шарика.
— Все же в словах Артема есть рациональное зерно, — проговорил Валентин Сергеевич, поворачиваясь к Сэру Лису. — Точнее, не в словах, а в их эмоциональной окраске. Почему мы должны вам верить?
— А почему не должны?
— Потому что вы поступаете с нами не как с разумными существами, имеющими собственную цивилизацию, а как с животными, не спрашивая разрешения на проведение над нами эксперимента. Не согласуется отсутствие предварительных переговоров с упоминаемыми вами высокоморальными устоями.
— Вы опять не понимаете, — вздохнул Сэр Лис. — Какие могут быть переговоры, предварительные контакты? Возьмем пример из вашего общества. Ребенок достигает школьного возраста и вдруг заявляет родителям, что не хочет учиться. Как по-вашему, пойдет он в школу или нет?
— М-да… — протянул Валентин Сергеевич. — Выходит, вы взяли на себя роль приемных родителей. Воспитывать нас… Тогда зачем установили купол над городом? Почему бы не провести эксперимент над всей Землей, над всем человечеством?
— Во-первых, это не эксперимент. Во-вторых, провести акцию сразу над всем человечеством мы не можем по чисто техническим причинам — мы отнюдь не всесильны и не обладаем столь глобальными ресурсами.
— А купол-то зачем?
— Зачем? Затем же, для чего стены в школе. Во время занятий вход в школу посторонним запрещен.
Валентин Сергеевич немного подумал, пожевал губами.
— Ладно, пусть так. Тогда объясните, зачем вы обрезали связь с внешним миром?
— Тут я ничем помочь не могу, — развел лапами Сэр Лис. — Таково свойство субстанции, создаваемой полем энергетической защиты.
— Даже так?
Валентин Сергеевич впился взглядом в Сэра Лиса, Не верил он в это самое свойство, и я разделял его точку зрения. Облака сквозь купол проходили, вода в реке тоже.
— Скажите, это ваше настоящее обличье? — неожиданно спросил Бескровный. Тон у него изменился, и вопрос был задан так, будто он вдруг стал следователем по особо важным делам, а перед ним сидел обвиняемый в тяжких преступлениях.
— Нет. В вашем понимании у меня нет обличья, вы не сможете его ни увидеть, ни пощупать.
— Тогда что же мы перед собой видим?
— Оболочку. Искусственный носитель моего сознания. Мы иногда создаем такие временные вместилища для себя, но, к сожалению, их срок службы невелик. Максимум десять лет, а у этого носителя, поскольку он не имеет аналогов в природе, вообще два месяца. Так что в этом обличье вы меня видите в последний раз. Пришел попрощаться.
— Откуда же вы такие, невидимые и неосязаемые, появились? Из какой галактики, звездной системы?
— Опять… — сморщил нос Сэр Лис. — Что вы зациклились на космосе? Во Вселенной масса иных мест, кроме космического пространства, звезд, галактик…
— Из параллельного пространства?
— Ближе, но тоже холодно. Параллельные пространства существуют только в головах таких, как вы — писателей-фантастов. Вселенная представляет собой многомерное пространство, это ее основа. Вы и близко еще не подобрались к ее пониманию, хотя первый робкий шажок уже сделан. Появилась у вас такая наука, как топология, но, к сожалению, статус настоящей науки она еще не получила — так, игрушка для ума.
— Тогда объясните нам, сирым и убогим, эти основы, — нимало не смущаясь, предложил Валентин Сергеевич.
— Хэ-хэ, — осклабился Сэр Лис. — А вы смогли бы объяснить своему коту теорию относительности?
— Зачем вы, право, так? — поморщился Валентин Сергеевич. — Только что говорили о людях как о разумных существах, а теперь сравниваете с животными…
— Хорошо, — неожиданно согласился Сэр Лис. — Попробую объяснить на аналогиях, Вот вы, когда смотрите в кинотеатре научно-фантастический фильм, видите перед собой объемный красочный мир далекой планеты, которого на самом деле не существует. Он всего лишь череда быстро меняющихся картинок на плоском экране. Правильно? А теперь представьте, что на экране действительно существует жизнь, однако не та, которую сняли на пленку, а иная, но реальная, протекающая по законам плоского мира. Если вы сможете такое представить, то получите отдаленное представление о мире, из которого мы пришли.
— Они из Голливуда, — съязвил я, обращаясь к Бескровному.
— Вот вам и пожалуйста, — развел лапами Сэр Лис.
— Неувязочка у вас небольшая получается… — немного подумав, сказал Валентин Сергеевич. — Нет, я не насчет «плоского кино», о другом… Срок жизни людей вы продлеваете до восьмисот лет, а носители, или как там — искусственные вместилища, живут максимум двадцать.
— Нет никакой неувязки. Что крепче — гранит или кирпич? Естественно, натуральный камень, а не искусственный. Так и здесь. Продлить жизнь живого существа, в генах которого закодированы миллионы лет эволюции, гораздо проще, чем поддерживать ее в искусственно созданном теле.
— По-моему, вы сейчас сказали чушь, — поморщился Валентин Сергеевич. — Я не биолог и тем более не генетик, но в общих чертах мне известно, что такое клонирование. Если использовать генетический материал живого существа, то можно с помощью ваших технологий создать искусственные тела, ничем не уступающие естественным.
— Вы правы, можно. Но как быть тогда с моральной стороной эксперимента? К тому же наша методика не имеет ничего общего с клонированием, и для создания носителей мы принципиально не используем генетический материал живых существ.
— М-да… — задумчиво постучал пальцами по столу Бескровный. — Заманчивое предложение — прожить восемьсот лет…
Сэр Лис сгорбился и отвел глаза в сторону.
— Извините, но с вами этого не получится, — глухо проронил он.
— Почему?
— У вас слишком развит интеллект, скорее всего в результате профессиональной деятельности. Ваше сознание не примет перестройку, отторгнет ее.
— Н-да… Насчет интеллекта — это вы лестно… Подсластили пилюлю… Тогда как быть с детьми? Насколько понимаю, вы трансформацию сознания у детей не проводите?
— Неужели вам и это нужно объяснять? Их тела еще биологически не созрели, и в юном возрасте подобная трансформация сознания может вызвать серьезные психологические нарушения.
— А что с Артемом? Тоже не созрел? Или…
— Его случай обсуждению не подлежит. Резкая отповедь разозлила меня до крайней степени. Но я сдержался.
— Вы собираетесь сейчас возвращаться в свой мир? спросил я, усиленно стараясь, чтобы мой голос звучал натурально.
— Да. Пора. Проявились первые признаки деструктуризации оболочки.
— Тогда отпустите кота.
— Вы боитесь, что я заберу его с собой? Я встал с кресла и подошел к Сэру Лису.
— Отпустите животное! — металлическим голосом приказал я.
Сэр Лис с удивлением покосился на меня, снял кота с колен, нагнулся и аккуратно поставил его на землю.
Будь у Сэра Лиса ошейник, как у настоящей собаки, получилось бы проще. Но я справился и так. Только он отпустил кота, как я, не дав ему разогнуться, схватил за загривок и потащил к обрыву. Весил псевдопес килограммов двадцать, не больше, но сопротивлялся, как настоящая собака — остервенело. Рычал, вырывался, царапал лапами, пытался укусить мелкими зубами.
— Артем, что вы делаете?! — закричал Бескровный, но я на крик не отреагировал. В несколько шагов преодолел расстояние до парапета и изо, всей силы швырнул псевдопса с обрыва в реку.
— Убирайся к себе, и чтобы духу твоего здесь не было! — проорал вслед.
Описав широкую дугу, Сэр Лис с шумом и тучей брызг врезался в воду.
— Вы убили его… — запыхавшись, сдавленным голосом прошептал рядом со мной Бескровный, глядя на расходящиеся по воде крути. — Тут метров двадцать высоты… Зачем?
— Собаке — собачья смерть! — процедил я.
Но не угадал. Не успели круги разойтись, как на поверхности показалась рыжая песья голова, Повезло собаке — швырни я его слабее, и он непременно бы разбился о появившийся за ночь причал со стоявшим возле него катером.
Не посмотрев в нашу сторону, Сэр Лис развернулся и по-собачьи поплыл к противоположному берегу. Плыл медленно, течение сносило его, и вполне возможно, что выбраться на берег он сможет только у моста. Если деструктуризацйя носителя не ускорится, чего я искренне пожелал:
«Надо было в мешок засунуть», — зло подумал я, но вслух ничего не сказал.
— Напрасно вы так, — пожурил Валентин Сергеевич. — У меня было еще столько вопросов…
— И вы уверены, что получили бы на них честные ответы? — процедил я. — Не смешите меня. Честно он объяснил только одно — как пользоваться машиной в пьяном виде, но это, я думаю, вам до лампочки.
— Какой смех?! — неожиданно взорвался Валентин Сергеевич. — Чем это я вас рассмешил?! Неужели вы не хотите знать, зачем вас проверяли на определителе имени, для чего вообще нужен этот прибор? Почему веснушчатый парень умер от одного только слова? Что за погоню вы наблюдали? Почему, кроме нас, дети также не подвергаются переделке сознания? Даже лживые ответы на эти вопросы дают пищу для ума, а если нет никакой информации, остается лишь гадать на кофейной гуще! Чему вас только в спецшколе учили…
Я похолодел. Затем медленно повернулся к Бескровному и посмотрел ему в глаза.
— Откуда вызнаете о спецшколе?
— А! — остывая, махнул рукой Валентин Сергеевич, — Сэр Лис рассказал, пока вы спали. Вы думаете, мы все утро молча коньяк пили? Беседовали… Кстати, почему-то о вас он знает гораздо больше, чем обо мне. Детство, юность, такие подробности, которые можете знать только вы. А обо мне не знает даже того, что жена умерла, хотя в моем творчестве ориентируется хорошо. К чему бы это?
Я отвернулся. Действительно, к чему бы это?
— Здесь и гадать нечего, — буркнул я в сторону. — Извлекли досье из архивов ФСБ и узнали всю подноготную.
Сказал, но сам в это не верил.
— Тогда понятно… — согласился Бескровный, — Будь времена СССР, на меня тоже в КГБ пухлая папочка была бы. Тогда на всех писателей досье заводили — как лояльных, так и не очень.
Странно, но в словах писателя мне почудилась горечь. Жалел, что ли, что на него в ФСБ «дело» не завели? Жажда славы у писателей, похоже, в крови. Не получается литературной, пусть будет скандальная. Почти как в анекдоте: «Хоть самогон, хоть пулемет— лишь бы с ног валило…»
— Гори оно все пропадом — слава, почести… — словно услышав мои мысли, сказал Валентин Сергеевич. —
Пойдемте-ка выпьем, — предложил он и панибратски положил мне ладонь на плечо. — Живем один раз, и если тошно, так лучше от водки, чем от жизни.
— Что вы все «выпьем», «выпьем»! — возмутился я и сбросил его ладонь с плеча. — Как алкоголик! Другого занятия у вас нет?
— Нет, — честно признался он. — Уже нет… Может быть, вы что-то предложите?
Я запнулся. Предложить было нечего.
— Есть хочу, — буркнул я недовольно., — Пить натощак вредно.
