Глава 12

Оказалось, что управлять новой машиной одно удовольствие. Было, определенно было что-то хорошее в этом мире, напрасно я встретил его появление в штыки. Сказывался стереотип, навязанный низкопробным чтивом и фантастическими кинобоевиками, — если нашествие пришельцев, то обязательно либо полное порабощение людей, либо тотальное уничтожение человечества. К тому же смущали элементы коммунизма: вдолбили в голову аксиому, что коммунизм — это плохо, и я заранее настроился на то, что нас пешими колонами, погонят в лагеря. А ведь я в глаза не видел ни одного всамделишного пришельца — как и Бескровный, не верил, что они могут походить на людей. Природа слишком многообразна, чтобы повторяться. Ремишевский, скорее, завербованный ими человек, а Сэр Лис, как сам говорил, только наполовину не наш. Так что если ничего больше в городе меняться не будет, то я, пожалуй, не против здесь и пожить. Лишь бы затем расплачиваться за все не пришлось.

Именно последнее обстоятельство и точило душу червячком недоверия. Никому не удастся меня переубедить, что аксиома: все имеет свою цену и рано или поздно за все надо платить — потеряла актуальность. Не обязательно деньгами — в Средние века, согласно канонам мистической литературы, за предоставляемые блага дьявол требовал душу. Какой СЧЕТ мне выставят пришельцы?!

Я вел машину почти рефлекторно, оценивая происходящее вокруг как бы подсознанием. Поэтому, когда машина самопроизвольно сбросила скорость и остановилась, не сразу понял, в чём дело. Рука машинально потянулась к рычагу переключения скоростей, но обнаружила вместо него пустоту, и я наконец отрешился от посторонних мыслей и огляделся.

Вопреки обещанию Толика, ни перекрестка с красным сигналом светофора, ни какого-либо препятствия впереди не наблюдалось. До перекрестка, кстати нерегулируемого, оставалось еще метров тридцать. Анализатор паров алкоголя тоже горел зеленым светом. Что случилось? Машина сломалась? Вот вам и ремонт по высшему классу… Рано, похоже, радовался.

Достать сотовый телефон, чтобы позвонить в автосервис, я не успел. Слева от машины по воздуху с шипением и искрами пронесся огненный сгусток величиной с кулак, затем еще два справа, а потом сзади послышался быстрый топот. Кто-то с дробным стуком пробежал по крыше «Жигулей», спрыгнул перед носом машины и на огромной скорости устремился вперед.

«Стопоход!» — с изумлением узнал я, хотя конструкция мало напоминала ранее виденную машину. Этот стопоход был юрким, маленьким, чем-то похожим на мотороллер, но с неизмеримо более высокой скоростью. На перекрестке он заложил крутой вираж вправо, и я увидел то, что никогда бы не смог проделать мотороллер, даже управляй им циркач — мастер езды по вертикальной стенке. Стопоход подпрыгнул, пробежался по стене дома между первым и вторым этажами, соскочил на дорогу и скрылся в переулке.

Справа и слева от «Жигулей» пронеслись два больших стопохода, но куда им было тягаться в маневренности с маленьким. Все-таки масса есть масса, и для пришельцев, и против инерции, как понимаю, они еще ничего не придумали. Отчаянно тормозя всеми лапами, стопоходы пытались повторить маневр маленькой машины, но у них ничего не получилось. Одного закрутило так, что вынесло на тротуар далеко за перекрестком, второй хоть и сумел развернуться, но из-за инерции сразу продолжить движение в переулок не смог. Из него высунулся человек в черной спецназовской форме с непонятным устройством в руках, пустил вдогонку малому стопоходу два огненных сгустка, и только затем машина, набирая скорость, скрылась в переулке. За ней, перебирая лапами по замысловатой траектории, устремилась вторая.

Погоня! Самая настоящая погоня, причем со стрельбой! Вот тебе и благополучный розовый мир… Разглядеть водителя в маленьком стопоходе я не успел, зато людей в преследующих стопоходах разглядел более-менее. В каждом сидело по два человека в спецназовской форме, но мне почему-то подумалось, что отнюдь не родной российский Уголовный кодекс они блюдут. Нечто иное, и от этого на душе стало мерзопакостно. Не хотел бы я оказаться на месте преследуемого, чтобы в меня пуляли огненными сгустками. Подозреваю, что дырка от такого снаряда гораздо больше, чем от пули.

Но больше всего меня поразило отношение прохожих к происходящему — они продолжали двигаться по тротуарам, занятый каждый своим делом, словно не случилось ничего необычного. Как будто погони с перестрелкой были здесь настолько обыденным делом, что не стоило на них обращать внимания.

Неожиданно мои «Жигули» тронулись с места, и я обнаружил, что все еще изо всей силы нажимаю на правую педаль. Так вот, значит, почему машина остановилась — оказывается, не только программа безопасности была заложена в ее компьютер, а что-то еще, позволяющее дистанционно заглушить мотор. Любопытно, какие еще штучки в нее заложены и как могут они на мне отразиться?!

И тогда я вышел из себя. Хватит, подобно страусу, прятать голову в песок, пора, в конце концов, кое в чем разобраться. Удрать из города я уже не могу, поэтому необходимо менять тактику и из выжидания переходить в наступление. Пришла пора нанести визит заместителю директора холмовского филиала банка «Абсолют» Викентию Павловичу Ремишевскому.

Достав из кармана сотовый телефон, я хотел набрать номер, но передумал. Визит должен быть неожиданным, тогда больше шансов на откровенность. Где находится офис филиала банка, я знал, и плевать мне было, что Ремишевский скатывал пальцами монеты в трубочку — я тоже не лыком шит.

Однако, подъехав к офису, я испытал сильнейшее разочарование. Вся моя ярость к пришельцам, готовность драться с Ремишевским не на жизнь, а на смерть улетучились без следа. Не выходя из машины, я увидел на двери дежурную табличку с трафаретной черной надписью: «Банк закрыт». Наискосок по табличке красной краской было написано куда более красноречивое дополнение: «Навсегда!»

Да, я ошибся очень серьезно. С какой стати банку продолжать работать? Если СССР от всего мира отделял образный железный занавес, не мешающий, между прочим, вести торговлю, тоньше Холмовск от России отдел яла реальная, непроницаемая во всех смыслах розовая стена. И ни о какой торговле не могло идти речи. Где же искать Ремишевского или Сэра Лиса? Только они могли дать вразумительные ответы на мои вопросы да еще, пожалуй, странный налетчик, которого я в глаза не видел. Похоже, моя разборка с пришельцами откладывалась на неопределенное время, и встреча с ними произойдет не по моему желанию, а когда захотят они. Если посчитают нужным захотеть.

Впрочем, имелось еще одно место, где, по словам Верунчика-Инги, я мог повстречаться с Ремишевским, — ресторан «Chicago». Правда, надежда найти его там была весьма призрачной…

На бывшей платной стоянке возле ресторана сторож отсутствовал, что меня, в общем-то, не удивило. Смутило другое — охранную сигнализацию с «Жигулей» сняли, и мой брелок из дистанционного пульта превратился в обычную безделушку. С минуту я стоял возле машины в нерешительности, мучаясь сомнением, оставлять или нет ее без присмотра — отмена денег отнюдь не означала отмену угона автотранспортных средств. Затем меня осенило — о каком таком угоне может идти речь? Видел я вчера «новых горожан» в магазине: то, что можно, брали по минимальной необходимости, так что на чужое здесь никто не позарится. Разве что мальчишки. Но почему-то подумалось, что на этот случай в «Жигулях» установлен своеобразный анализатор несовершеннолетия наподобие анализатора паров алкоголя. Не могли пришельцы этого не учесть: одно дело шоколадом объедаться, и совсем другое — по улицам на «Жигулях» гонять. Так что и с этой стороны розовый мир был прекрасен — если бы не виденная мной полчаса назад погоня со стрельбой. И не рыжебородый парень, в одно мгновение ставший трупом от кодового слова.

Ресторан оказался заполнен, как и кафе «Наш двор», и атмосфера в нем изменилась. Сразу чувствовалось, что нынешние посетители приходят сюда есть, а не трапезничать. Их раскованность, непринужденность общения с персоналом, сменившие аристократическую чопорность застолья дорогого ресторана, мне нравились больше — всегда считал, что потребление пищи не должно превалировать над человеческим общением. Обед должен быть вкусным, сытным, но не возведенным в культовый обряд. В конце концов, это чисто физиологическое действо, и незачем из него устраивать спектакль.

Минут пять я потратил на то, чтобы осмотреть все столики. Ремишевскогр в зале не было, и я вышел на террасу. Ремишевского там тоже не обнаружил, зато взгляд невольно задержался на молодой паре, сидевшей за крайним столиком. Они не столько ели, сколько весело болтали, и никого вокруг для них не существовало. В другое время взгляд скользнул бы по ним и не остановился — мало ли на свете влюбленных. Но это были Верунчик и Афоня! Кто бы мог представить такую метаморфозу!

Не знаю, какой черт меня дернул, но я подошел.

— Привет, Верунчик! — развязно поздоровался я, принципиально не обращая внимания на Афоню.

— Здравствуй, Артем, — тепло поздоровалась Верунчик, но голоса ее я не узнал. Обертоны в нем прибавились, что ли?

Афоня кивнул.

— Присаживайся, — доброжелательно предложил он. Голос у него тоже изменился, точнее, изменилась манера говорить — исчезли сленг, отрывистость речи, дерганость в движениях.

Я сел, огляделся в поисках официанта. Валера, обслуживавший столик неподалеку от нас, уловил мой взгляд и кивнул.

— Валера, мне — как всегда! громко сказал я, хотя, честно сказать, обедать не хотел — уж очень сытным оказалось бакамарсту у Нюры. — О чем разговор, если не секрет? — поинтересовался я, поворачиваясь к Верунчику. — Надеюсь, в этот раз не о «голубых»?

Они переглянулись, Верунчик пожала плечами, Афоня кисло усмехнулся.

— Нет, не о «голубых», сказал он. — Мы говорили о том времени, когда ты был младенцем, орал и пачкал пеленки.

Я остро глянул ему в глаза и встретил открытый, насмешливый взгляд, в глубине которого таилась уже привычная мне жалость.

— Тебя не спрашивали! — отрубил я. Ишь, намекает, что они уже выросли из пеленок, а я по-прежнему завернут в подмоченные тряпки.

— Тогда нечего было подсаживаться к нам, — спокойно сказал Афоня, но и тени недовольства не наблюдалось в его тоне. Он разговаривал со мной, как терпеливый воспитатель с нашкодившим мальчишкой.

Мне захотелось его ударить, нов то же время я прекрасно понимал, что так просто, как в прошлый раз, у меня не получится. Передо мной сидел совершенно иной человек — от прежнего Афони осталась только оболочка.

Выручил из патовой ситуации Валера. Подошел, поставил передо мной два блюдца с салатами, стакан грейпфрутового сока.

— Горячее будешь? — спросил он.

— Нет, спасибо, больше ничего не надо.

— Приятного аппетита, — пожелал Валера и ушел. От моего воинственного настроения не осталось следа — схлынуло так же стремительно, как накатило. Я посмотрел на принесенные Валерой блюда: один салат состоял из неизвестных крупно нарезанных овощей, фиолетовых и зеленых, другой, залитый майонезом, походил на обычный мясной, но я был уверен, что и в нем содержатся неизвестные компоненты. Поглощать такое, да еще под жалеющими взглядами Верунчика и Афони, не хотелось.

Надо было встать и уйти, но я этого не сделал. Взяв стакан с грейпфрутовым соком, отхлебнул и только затем спросил:

— И чем же теперь вы оба занимаетесь? Как понимаю, ваши бывшие профессии упразднены.

От сарказма я все-таки не удержался, но они восприняли мои слова спокойно, пропустив иронию мимо ушей.

— В городе многое меняется, — философски изрекла Верунчик, — и в первую очередь инфраструктура. Продавцы, банковские служащие, дворники, официанты городу не нужны. Валера еще пару дней поработает, а потом все рестораны перейдут на самообслуживание, так же как большинство кафе и магазинов.

Я смотрел на Верунчика во все глаза. Инфраструктура… Скажи ей это слово раньше, обязательно привязала бы к нему «голубых». А сейчас, видите ли, философствует…

— И таким образом вы наплодите в городе безработных… Ах да, какие безработные, когда все бесплатно? Правильнее сказать, бездельников и дармоедов.

— Вы полагаете, что в высокоморальном обществе такие понятия существуют? — поморщился Афоня. — Безработных не будет. Через два-три дня, когда пройдет реорганизация школы, до сорока процентов населения будут заняты в сфере воспитания и обучения, еще около двадцати процентов — в сфере строительства, так как большинство зданий и сооружений, в том числе жилья и школ, не соответствует цивилизованным нормам. Понятие безработицы нелепо в нашем обществе. Каждый найдет себе работу по душе, и его труд будет приветствоваться, потому что наши моральные устои ориентированы прежде всего на превалирование существенного над личным.

Своим заявлением он меня настолько ошарашил, что пару мгновений я сидел с приоткрытым ртом и глупо таращился на него. Но затем, мотнув головой, расхохотался.

— Это вы, что ли, обладаете высокоморальными устоями?! Да таких, как вы, и вивисекцией не переделаешь!

— Модификация сознания взрослого населения проведена в первую очередь, — спокойно объяснила Верунчик. — К несчастью, в редких случаях модификация сознания отдельных индивидуумов невозможна.

Улыбка сползла с моего лица. Они смотрели на меня, и теперь жалость в их глазах была неприкрытой. Злость исчезла, и на ее месте в душе воцарилось неприятное чувство ничем не заполненной пустоты.

— Интересно, и какую же специальность «по душе» выбрала ты? — съязвил я, обращаясь к Верунчику, будто Афони рядом не существовало. Они переглянулись.

— Через три-четыре дня, когда нам предоставят помещение, — сказала она, — мы будем воспитателями группы из десяти детей восьмилетнего возраста.

Опять в голове у меня все перевернулось, лицо перекосилось. Нормальный, однако, детский воспитательный дом получится, руководить которым будут бывшие прожженная проститутка и ее сутенер…

Ни слова не говоря, я поднялся из-за стола и стремительно пошел прочь. И, только усевшись в «Жигули», смог обуздать расшалившиеся нервы. Наверное, я все-таки не прав — нынешние Верунчик и Афоня не имели ничего общего с теми, которых я знал. Кроме тел. Но в голове это никак не укладывалось — я-то остался прежним…

Немного успокоившись, я достал из кармана сотовый телефон и позвонил Бескровному. Он долго не подходил к телефону, и, когда я уже хотел отключиться, решив, что писателя нет дома, трубку сняли.

— Я вас слушаю, — донесся из трубки знакомый голос.

— Добрый день, Валентин Сергеевич!

Честное слово, не ожидал, что так обрадуюсь, услышав его. Единственный человек в городе, ставший для меня почти родным.

— Артем? Здравствуйте.

— Валентин Сергеевич, вы ничем не заняты?

— Вот уж два дня, как ничем не занимаюсь… — вздохнул он.

— Можно подъехать?

— Отчего же нельзя? Подъезжайте. Просьба одна хлеба по дороге возьмите, а то я как ранним утром от вас пришел, до сих пор спал. Старость…

— Что вы, право, на старость жалуетесь? — рассмеялся я. — Вы мне кое в чем сто очков вперед дадите.

— Например?

— Мне коньяка столько не осилить, сколько вы вчера приняли.

— Э-эх… — с ностальгической грустью протянул Валентин Сергеевич. — Только это умение и осталось. С удовольствием обменял бы на вашу молодость…