Глава 13
В гастрономе напротив дома писателя я взял не только хлеб. Вспомнив, что Валентин Сергеевич со вчерашнего утра дома не был, нагрузил разнообразными деликатесами два огромных пластиковых пакета и направился к нему.
— Ну что вы, зачем? — смутился с порога Валентин Сергеевич. — Продукты у меня есть, весь холодильник забит.
— Когда же вы успели? — удивился я.
— Ранним утром, когда от вас возвращался. Магазины-то теперь на ночь не закрываются. Хлеба только забыл взять… Да что мы на пороге стоим? Проходите.
Я вошел, поставил пакеты на столик в прихожей.
— Что-то кота не вижу… — сказал, оглядываясь — Я гриль взял, неужели Пацан нюх потерял?
— Его сейчас из пушки не разбудишь и ничем не приманишь, — рассмеялся Валентин Сергеевич. — Я тоже гриль взял, так он объелся и теперь на лоджии дрыхнет. Проходите в кабинет, а я чего-нибудь на скорую руку приготовлю.
Он подхватил пакеты и скрылся на кухне.
— Мне ничего не надо! — крикнул я вдогонку. — Недавно обедал, сыт.
— Да? — донеслось из кухни. — В общем, я тоже…
Я вошел в кабинет. Шторы на окне были раздвинуты, окно распахнуто, письменный стол с дисплеем компьютера сдвинут в угол, а у окна стояла тренога с сорокакратной подзорной трубой. Вначале я подумал, что писатель в подзорную трубу подглядывает за соседями, но когда подошел к окну и выглянул, то не увидел поблизости ни одного жилого дома. Напротив стояло трехэтажное здание школы, а далекие жилые дома заслонялись густыми ветками голых пирамидальных тополей. Отнюдь не ради плотских удовольствий приобрел оптику писатель.
— Не хотите есть — ваше дело, но по рюмочке, надеюсь, не откажетесь, — сказал Валентин Сергеевич, входя в комнату с подносом, на котором стояли начатая бутылка коньяка, две рюмки и блюдечко с нарезанным лимоном.
— К сожалению, откажусь, — развел я руками. — За рулем.
— Да что вы такое говорите! — лукаво усмехнулся он. — Позавчера тоже вроде бы за рулем были, и сколько мы тогда употребили? Д я предлагаю всего по рюмочке, глядите, какие ма-ахонькие.
— Позавчера никто не напускал за окном розового тумана, — вздохнул я. — А теперь мне в автосервисе вмонтировали в. машину анализатор паров алкоголя. Выпью вашу махонькую рюмочку, и машина никуда не поедет.
— Вы что — серьезно? — изумился Валентин Сергеевич.
— А как вы думаете?
Он оценивающе заглянул мне в глаза, сочувственно покивал.
— Жаль… — протянул. — Придется одному… Хотя обычно один не пью, только на похмелье… Но сейчас мне надо.
Он налил рюмку, выпил, поморщился, закусил лимоном.
— Кстати, вы мне по сотовому звонили? — Да.
— А в другой город звонить не пробовали?
— Зачем? У меня знакомые только в Холмовске.
— Зачем в другой город звонить?! Связь проверить! Может быть, это единственный способ связаться с внешним миром. Я по своему телефону пробовал — полная тишина. Но это же кабельная связь, а у вас все-таки спутниковая, за пределами купола. Давайте попробуем?
— Попробуйте, — предложил я, протягивая ему сотовый телефон.
Вначале Бескровный попробовал набрать номер знакомого коллеги в Москве, затем в Петербурге, но ничего не получилось.
— Странно… — пробормотал он. — Спутниковая связь внутри города работает, а за его пределами — нет.
— Телевидение, как мы вчера убедились, тоже работает и Интернет есть, — сказал я. — Но в каком виде… Кстати, а вы уверены, что сотовая и спутниковая связь — одно и тоже?
— А вы?
— Не знаю, потому и спрашиваю, — пожал я плечами. Бескровный смущенно улыбнулся.
— Честно скажу, — доверительно сообщил он, — и я не знаю.
Мы невесело рассмеялись.
— Хотите, покажу еще одну странность? — предложил он.
— Валяйте… — махнул я рукой. — Одной больше, одной меньше… Кругом сплошные странности. Вот если бы что-нибудь естественное…
— Естественное — это коньяк! — изрек Валентин Сергеевич и, хитроват прищурившись, посмотрел на меня.
— Нет уж, увольте.
Валентин Сергеевич рассмеялся, затем подошел к подзорной трубе, направил ее куда-то вверх, настроил и подозвал меня.
— Смотрите.
Я посмотрел. Зеленоватое небо, розоватое облачко… Ничего необычного, если не считать цвета неба. — Ну и что?
— Плохо смотрите. Видите радужную полоску, пересекающую облако?
— Вижу.
— Это купол. Так вот, облака сквозь купол проходят БЕСПРЕПЯТСТВЕННО!
— Да, действительно… — согласился я, пронаблюдав секунд пятнадцать за облаком и увидев, как смещается по нему радужная полоска. — И что из этого следует?
— Очень любопытное заключение. Сейчас я направил трубу повыше, это облако где-то в километре над землей, а опустив трубу пониже, видел, как какая-то птица бьется о купол, словно муха о стекло. Значит, либо купол на достаточно большой высоте проницаем, либо он непроницаем только для живых существ.
— А также для радиоволн, — добавил я со скепсисом. — Насчет только живых существ вы глубоко ошибаетесь. Собственными глазами видел, как джип «проник» сквозь купол. Чуть ли не всмятку. Да, и мои «Жигули» тоже…
Писательзадумался. — Наверное, вы правы, — наконец согласился он. — Дело, скорее всего, в другом. В избирательной проницаемости…
— А не один ли вам черт, какая у купола проницаемость? — поморщился я.
— Не один, — категорически не согласился Валентин Сергеевич. — Хочется иметь связь с внешним миром, знать, что там думают о холмовском феномене, что собираются предпринять.
— Что собираются предпринять… — рефреном протянул я, отошел от подзорной трубы, сел в кресло. — Помнится, Валентин Сергеевич, совсем недавно в этой комнате вы мне рассказывали о цивилизациях с более высоким уровнем развития и о муравейнике… Как по-вашему, что могут предпринять муравьи против бетонного дота? Боюсь, что именно так выглядит купол по отношению ко всей мощи человеческой цивилизации.
Валентин Сергеевич сел в кресло напротив, налил себе очередную порцию коньяку, выпил и принялся вертеть пустую рюмку в руке.
— Похоже, мне алкоголь противопоказан… — раздумчиво проговорил он. — Тормозит мышление… Уели вы меня моими собственными сентенциями. И все же попытаюсь возразить. Само наличие купола говорит о том, что нас намеренно отделили от всего мира. Измененные телевизионные программы, отсутствие многих сайтов в Интернете, отсутствие телефонной связи красноречиво свидетельствуют о практически полной изоляции Холмовска от информационного поля человечества. Это во-первых. Во-вторых, по всем телевизионным каналам нам преподносятся только высокохудожественные фильмы и познавательные программы; в Интернете в основном оставлены научные сайты. О чем это говорит? Зачем создана информационная блокада и какую цель она преследует? Все очень просто — чтобы внедрить в массы какую-либо идеологию, внушить обществу определенную мораль, требуется время на тотальное воспитание или оболванивание (в зависимости от точки зрения стороннего наблюдателя). Разрушить же мораль гораздо проще. Соотношение в затратах по времени и капиталовложениям приблизительно такое же, как на строительство здания и на его разрушение. Неважно при этом, что вы строите — прекрасный собор Василия Блаженного или ужасный дворец царя Ирода — на их возведение требуются годы, а разрушаются они практически в одно мгновение. Главное, знать, под какие опоры заложить фугас или каких именно информационных червячков запустить в души людей. Именно потому, что ломать — не строить, и создана информационная блокада.
— Ну, вы и наплели! — фыркнул я. — Похоже, вам алкоголь действительно противопоказан. Теперь уже я вас ловлю на антропоцентризме. С чего это вы вдруг решили, что вам удастся подорвать моральный уровень «новообращенных самаритян», который, кстати, внедрялся в их сознание не годами, а в одно мгновение?
Имел я примерно час назад беседу с бывшей проституткой и ее сутенером, и вы даже себе представить не можете, как изменилось их мировоззрение. Вас интересует мое мнение по этому вопросу?
— Ну-ну? — высоко поднял брови Валентин Сергеевич.
— Так вот, насколько я понял, к своему прошлому они относятся как к младенческому недомыслию. Приблизительно как… — Я замялся, подыскивая более точное сравнение. — Например, вы же не станете мочиться в летний полдень на многолюдной площади, как это может себе позволить двухлетний ребенок? Недопустимость подобного поведения прочно записана в вашем сознании, и вы никогда такого не сделаете ни при каких обстоятельствах. Какого бы «информационного червячка» в вашу душу ни запустили. Но это элементарная моральная истина. В сознании же «новообращенных» на таком почти физиологическом уровне записаны столь высокоморальные критерии, что многие из них мы даже приблизительно не понимаем.
— Это какие же именно? — удивился писатель.
— Какие? — переспросил я и вдруг осознал, что понятия не имею об их моральных критериях. Но затем вспомнил разговор с Верунчиком двухдневной давности и понял, о каких истинах говорил, основываясь исключительно на подсознании.
— Например, бескорыстие.
— Да что вы такое говорите… — скривил губы писатель. — Прямо-таки и не имеем понятия о бескорыстии…
— Не имеем! — твердо сказал я и почти слово в слово повторил высказывание Верунчика: — Слово такое слышали, но с его проявлением никогда не сталкивались.
В этот раз Валентин Сергеевич ничего не ответил.
Сидел, задумливо вертя в руке рюмку и глядя перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом.
— Не совсем с вами согласен, — наконец тихо, будто разговаривая сам с собой, сказал он, — но пищу для размышлений я получил… Пожалуй, кое в чем вы правы… Одним психологическим воздействием такую метаморфозу с людьми не объяснишь. Здесь не обошлось и без физиологической перестройки организма. Мозга, нервной системы… Быть может, и каких-то иных внутренних органов.
На это у меня не нашлось что возразить. Предпосылки, из которых он сделал свое заключение, были мне непонятны. Я встал, подошел к окну.
За окном было почти по-летнему тепло, и почки на деревьях лопались чуть ли не на глазах. Ничего необычного я не видел, разве что машин на улице стало меньше, как и прохожих на тротуарах. В школьном дворе на спортивной площадке подростки лет по пятнадцать играли в баскетбол. Обыкновенные мальчишки, а не вундеркинды из кегельбана, — их броски по кольцу редко достигали цели. Занятий в школе сегодня не было, но за окнами то и дело мелькали рабочие в уже привычных оранжевых комбинезонах. Как понимаю, здание школы перестраивали «согласно цивилизованным нормам». Что делали внутри рабочие, из-за мутных стекол разобрать не удавалось, но затем я увидел такое, от чего мурашки побежали по спине. Стекла вдруг начали светлеть, окна расширяться, поглощая собой стены, крашенные белой краской деревянные рамы растворялись в стеклах, как сахар в воде.
Я недоверчиво помотал головой, пытаясь избавиться от зрительной галлюцинации, но это не помогло.
— Материальная трансформация, — со вздохом произнес Валентин Сергеевич. Он тоже подошел к окну и стоял рядом, держа в руке рюмку с коньяком. — Писал о таком, фантазировал, но никогда не думал, что сподоблюсь самолично наблюдать. Не верил в возможность подобных трансформаций: одно дело игры разума на бумаге, и совсем другое — законы природы.
Он выпил коньяк, цокнул языком.
— Самое горькое для меня во всем происходящем, — доверительно сказал он, — это то, что моя писанина в этом мире никому не нужна. Знаете, когда мы позавчера разговаривали, я немножко бравировал. Да, жил на нищенские гонорары, да, экономил на всем, даже на хлебе… Но утешало понимание — меня читают. Кому-то интересно… И было еще одно — при встречах с читателями душу грело превосходство собственного интеллекта. Это, знаете ли, приятно… А! — Он махнул рукой. — А что теперь? Перед вашим приходом я вышел на лоджию и услышал разговор за перегородкой — соседи у меня: сантехник и дворничиха, муж и жена. О чем, как вы думаете, они говорили? Зачитывали вслух выдержки из учебника ядерной физики и, смеясь, комментировали некоторые положения. В частности, так называемый принцип Паули, согласно которому на одной орбитали могут находиться не более двух электронов. Так вот, оказывается, наши представления об электронных облаках в атоме чрезвычайно дремучи. На самом деле электроны не вращаются вокруг протонов, а образуют с ними диполи в четырехмерном пространстве, а так называемая орбиталь электрона является его электростатическим полем. А мы, живущие в трехмерном пространстве, наблюдаем их проекции в трехмерном мире, и поскольку в четырехмерном мире существуют парно-параллельные трехмерные пространства, где и находятся электроны, в то время как протоны находятся в четвертом измерении, то и возникает видимый эффект существования ядра с вращающимися вокруг него электронами. Смешно, не правда ли?
Я посмотрел на Валентина Сергеевича широко раскрытыми глазами. Смешно писателю не было, рот его кривился в горькой усмешке, губы подрагивали.
— Как вам удалось запомнить эту галиматью? — спросил я.
Он неопределенно передернул плечами.
— Интересовался когда-то топологией, поэтому и уловил смысл. Многое я бы дал за то, чтобы это на самом деле оказалось галиматьей, но увы… То, что мы сейчас наблюдаем, — он кивнул в сторону шкоды, — является ярчайшим подтверждением, что галиматья — не комментарии бывших сантехника и дворничихи, а наши представления о строении вещества.
Он мотнул головой, словно стараясь отряхнуться от наваждения.
— А давайте-ка выпьем, — с излишней бравадой заявил он. — Что еще остается, когда наш интеллект, по сравнению с «новообращенными», находится на детском уровне? Горько и тоскливо ощущать себя невеждой…
— Спасибо, не буду, — в очередной раз отказался я.
— А я — буду! — Валентин Сергеевич нетвердым шагом направился к журнальному столику, где стояла бутылка коньяка. — Ох, и напьюсь сегодня… Похлеще, чем вчера!
Я бросил взгляд в сторону школы, но тут же поспешно отвел глаза и отступил в глубь комнаты. Материальная трансформация здания ускорилась до такой степени, что напоминала изменение конфигурации пространства в виртуальной реальности; Захватывает дух, когда видишь такое на дисплее, но в настоящей реальности я испытал нечто вроде ужаса. Отвернувшись, я глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Душевное равновесие более-менее восстановилось.
— Валентин Сергеевич, у вас есть палатка? — спросил я севшим голосом.
— Есть, — ответил он, не поднимая головы. Писатель сидел в кресле и был занят очень важным делом — наполнял очередную рюмку. — А зачем она вам?
— Хочу уехать из города. Из-под купола, конечно, выбраться не получится, но и здесь находиться больше не хочу. Поставлю где-нибудь на берегу Лузьмы палатку и буду там жить. Тошно мне в городе… Вы видели их глаза? Муторно ощущать со всех сторон сочувствующие взгляды.
— Насчет глаз вы правы. Давит нас их интеллект, ох и давит… — Валентин Сергеевич опрокинул рюмку, и его передернуло, будто выпил не отборный коньяк, а забористый самогон. — Не возражаете, если составлю вам компанию?
— Нет.
— Тогда зачем жить в палатке? Ночи еще холодные, а у меня дача в заречье. До писательских дач в Переделкино ей далеко, но крыша над головой будет. И печурка там есть.
