Глава 14

Похоже, пришли. Особой уверенности в голосе девушки отнюдь не звучало. Впрочем, по собственно айсмановским расчетам их цель, пресловутая красная отметка на карте, и в самом деле находилась где-то здесь. Ну, плюс-минус лапоть.

– А без «похоже»?

– Я, если ты помнишь, – привычно огрызнулась Анна, – была здесь ровно столько раз, сколько и ты сам!

– Ладно, не рычи. Почему ты считаешь, что мы пришли – так лучше звучит?

– Да, лучше.

– Тогда скажи, пожалуйста, почему ты считаешь, что мы пришли?

– Белое… то есть когда-то белое здание прямо перед нами очень похоже на описание Михаила Дмитриевича.

– Так…

Айсман опустил автомат и, привалившись боком к фонарному столбу, принялся сворачивать первую утреннюю самокрутку.

Больше всего ему сейчас хотелось спать. Наверное, Анна была права, когда после стычки с «грифом» настаивала на том, чтобы идти прямо к цели. Тем более что до цели, как выяснилось, и впрямь рукой подать. Наверное. Только вот второй из его любимых следопытских заповедей было «Не беги!», а нарушать заповеди, да еще любимые, – вернейший путь на Последнюю Тропу.

В итоге остаток – ага, остаток из трех четвертей – ночи они провели на Борцах Революции, точнее, на уцелевшей половине чердака одного из когда-то стоявших вдоль нее домов. Причем девчонка, разобидевшись, укатилась под стену и преспокойно задрыхла, предварительно «осчастливив» Шемяку заявлением – я, мол, караулила тебя, пока ты высиживался в сортире, так что теперь понятно, чья очередь…

Караулила она, как же… пять раз, с переворотом.

Под утро, правда, ему посчастливилось урвать примерно час – не сна, так, дремоты одним глазом. Анна все же, что ни говори, девушка умная. И что, прежде чем идти, какое-то время стоит понаблюдать окрестности выспавшимися глазами – эту необходимость осознать она вполне сумела. Только час – хилая компенсация за бессонные сутки, даже когда он с четвертью.

– Так… – повторил Шемяка. – С этого места давай подробнее. Что за хрен с бугра этот Михаил Дмитриевич? Если он имеет касательство к делу, то почему я о нем услышал только сейчас?

– Михаил Дмитриевич Гришин, – глядя на усталую улыбку Анны, следопыт с невольной завистью подумал: силен был мужик – при одном его имени «специалистка по рубке голов» на глазах добреет.

– Мой бывший учитель математики. И не только математики.

– Неужто саблей махать учил?

– Нет, – Анна, как-то разом потускнев, отрицательно качнула головой. – По кэндо у меня был совсем иной наставник. Михаил Дмитриевич фехтовать не умел… но когда одна… мразь… ногтя его не стоившая… оскорбила его…

Все случилось будто бы само собой – Айсман даже и не понял толком, как. Просто миг назад он стоял и неторопливо, растягивая паузы между затяжками, добивал свою первую утреннюю, а в следующее мгновение недокуренная самокрутка улетела куда-то вбок, в лианы, а он растерянно пытался обнять уткнувшуюся в его плечо всхлипывающую девчонку.

– Он мог, мог… и наставник Хинато предлагал ему… взять замену… а он пошел… дурак… ну почему вы, мужчины, все такие дураки-и-и!

– Анна… Ань… ты чего?

– Прости, – Анна отодвинулась от него. Глаза у нее были мокрые, а вот голос, наоборот, сделался ломок и сух, словно засохшая ветка. – Расклеилась… ты не подумай только…

– Ничего я и не думаю, – резко произнес Айсман. – На болоте ты держалась нормально, «грифа» вчера разделала – я бы так не смог, а что нервы не стальные… так они у всех остальных тоже не шибко бетонные. Я видал, как здоровые лоси, косая сажень в плечах, на землю падали да в три ручья сопли распускали.

– Серьезно?

– Честное пионерское, – торжественно произнес Сергей. – Было дело. Мужик, по виду танк на двух ногах, валялся на траве и выл так, что волки от зависти притихли…

«…а про то, что выл парень над телами отца и брата, – мысленно закончил следопыт, – тебе, девочка, знать сейчас вовсе необязательно».

– Ладно уж, поверю.

– Это Михаил Дмитриевич карту нарисовал? Он что, здешний?

– Да. Он работал здесь, на этой метеостанции… еще до войны. То есть до войны метеостанция была в другом здании, это уже после они сюда… переехали. Сначала четверо… потом он один… жил… пока три года назад его не нашли клановцы.

– И не убили? – хмыкнул Сергей.

– Нет. Но сказали, что если увидят еще раз – сожгут вместе с домом.

Силен мужик, определенно – по крайней мере, об ультиматуме от клановцев Шемяка слышал впервые. Обычно клановцы себя никакими предупреждениями не утруждали. Да и вообще – в одиночку выжить в скелете… причем так, чтобы никто про тебя не прознал, ведь ни одна из чистивших бывший город групп на него, похоже, не натыкалась. Разве что – Шемяка озадаченно поскреб затылок – ноги у байки о Сером Горожанине могут расти из этого… Михаила Дмитриевича.

– Слушай… – задумчиво сказал он, – дурацкий такой вопрос… а во что этот Михаил Дмитриевич одеваться любил?

– В одежду, – с недоумением ответила Анна. – Как и все люди. Штаны, рубашка, пиджак, галстук… на уроки он чаще всего синюю «тройку» надевал.

Ну да, сообразил Шемяка, навряд ли человек будет напяливать одну и ту же одежку на «домашний» урок и прогулку по вымершему городу. Если в первом случае вполне играет костюмчик-тройка, то для скелета, особенно для гуляний по всяким разноцветно помеченным участкам будущей карты, куда более подходит ОЗК. Или какой-нибудь Л-1 – отличная вещь, если верить слухам, только на побережье мало кому ее хоть разок пощупать довелось.

Могли первые следопыты принять такого «бродуна» за коллективный призрак ядерно-усопших? Вполне… особенно когда, выпустив трясущимися от страха ручонками пару очередей, «убедились» в его бестелесности. С другой стороны, про Серого Горожанина рассказывал Наум-Картошка, а его харей в противогазе на испуг взять было сложновато – и все равно бывалый старший рейд-групп, повидавший такое, что на иных десятерых бы с лихвой хватило, при воспоминании о той встрече бледнел и заикался.

В любом случае: прожить столько лет на окраине скелета и при этом не оказаться сожранным здешней или болотной живностью, не подцепить заразы, не хватануть летальной дозы, не попасться на прицел мародерам… ну и следопытам, чего уж греха таить… Да-а, восхищенно подумал Айсман, даже будь этот мужик наполовину стальным – такое вот количество «не» без особого пригляда тетки Фортуны явно не обошлось. И закономерно, что, выбравшись отсюда, погиб этот Михаил Дмитриевич, если верить Анне, тупо и глупо – именно так оно и бывает. Взять, к примеру, того же Наума – один из первых легендарных следопытов, два раза возвращался единственным из рейд-группы! А уж сколько было случаев, когда смерть его на волосок обходила – считать замаешься. И что в итоге? Этой зимой, на отдыхе, в пьяной кабацкой драке… даже не зарезали – на гвоздь в стене с маху напоролся, и все.

– Может, я про него кое-что слышал, – ответил Сергей на невысказанный вопрос девушки. – Или не про него.

– Хорошее или плохое?

– Странное.

Анна явно хотела спросить еще что-то, но Шемяка коротко махнул ладонью – вперед. Пересказывать следопытские байки он, во-первых, был совершенно не в настроении, а во-вторых, – вне зависимости, был ли Серый Горожанин тем самым… Михаилом Дмитриевичем или нет, поминать его в скелете Айсман не стал бы и за целый нетронутый склад. В приметы вовсе необязательно истово верить – достаточно просто знать, что пренебрежение к ним приводит к очень печальным результатам.

– Ведь это же так просто – если по дороге туда выяснить координаты нескольких уцелевших полос, которые смогут принять на промежуточную тяжелую машину…

– Положим, транспортник или просто какой-нибудь полудохлый гражданский «Боинг» у них может отыскаться. А топливо?

– Но для своих нужд они должны были как-то решить топливную проблему.

– А если нет?

– А если да? Ты ведь понимаешь, что это будет значить! Куда там Колумбу с его Америкой…

– Ты просто зациклен на этой идее, – устало произнес Старик.

– Опять, – Швейцарец прищурился. – А кто, кто, по-твоему, это может быть?

– К примеру, немцы…

– Не смешно. Мы уже сто раз говорили об этом – в Германиях, где тактическим ядерным лупили обе стороны, где на пути советских танковых колонн рвали эти твои… атомные мины… там просто не могло остаться ничего живого! Даже в том невероятном случае, если над ней сейчас не гуляют волны Атлантики! Это они! Один из их немецкоязычных кантонов, больше просто некому!

– Ты просто зациклен на этой идее, – повторил Старик.

– «Зациклен» – это не аргумент, – резко возразил Вик. – По крайней мере, не аргумент в нормальной дискуссии. Мы ведь не вопросы теологии обсуждаем, верю не верю здесь не котируется – ты не Станиславский, да и я далеко не Шаляпин.

– Другие аргументы я тебе уже высказал, и не один раз. Да, горы. Да, прямо по ним, скорее всего, никто не бил. Только не спасают горы от радиоактивных облаков, нет ни в Швейцарии, ни вообще на Земле гор такой высоты. А после того, как первый же вознесшийся по соседству грибочек осядет на ледники слоем активного пепла…

– Там не было ничего значимого по соседству, – возразил Швейцарец. – Я же смотрел карту… весь этот Баден-Вюртемберг уже предгорья, а то и сами горы. Танкам в них не развернуться, основной удар должен был наноситься много севернее.

– Карту он смотрел, – ворчливо повторил Старик. – Линейку к ней ты приложить не догадался? Она же крохотная была, эта Западная Европа, плюнь – на территорию сопредельной державы улетит!

Тайна уже минут пять назад перестала понимать, о чем идет спор. Это было странно и обидно, ведь говорили на русском, но при этом отдельные фразы упорно не желали складываться во что-нибудь осмысленное.

– Согласен, далеко не Сибирь. Но – и это, опять же, твои собственные слова – в Германиях работало в основном тактическое ЯО, а мощности там были далеко не мегатонные.

– Если сравнивать суммарный эффект, еще неизвестно, что хуже…

– Качественный эффект, качественный. Применительно к вопросу нас интересует высота гриба, скорость выпадения из облака наиболее горячих частиц…

– Шесть километров для боеприпаса мощностью десять килотонн. И двадцать пять километров для десяти же, но мегатонн. Это, чтоб ты не строил иллюзий, высота поднятия облака, а не его след, и высоты этой Монблану хватит, с его-то неполными пятью. Облака, в котором, напоминаю для забывших азбучные истины, сосредоточена основная часть долгоживущих изотопов. И выпадать они оттуда будут до-олго.

– Много десятимегатоннок было среди тактической мелочи?

– Любое качество, – раздраженно заявил Старик, – можно перешибить количеством. А количество использованных спецбоеприпасов там было…

– Ты их лично считал? – перебил его Швейцарец.

– Да. Я, представь себе, превосходно знал, что именно являла собой оборона натовцев. И знал, сколькими «грибками» нужно ее прихлопнуть, чтобы выдержать те темпы наступления, которые «дали» наши фронты. Это, представь себе, моя работа была… до тех пор, пока… мною не законопатили здешнюю дыру. Без сотен, вдумайся, мальчик, сотен тактических ударов мы и до Рейна бы ни-ко-гда не дошли!

– Ты пессимист.

– Я реалист. Я, – с нажимом произнес Старик, – знаю, что говорю. В отличие от…

– Нет, – мотнул головой Швейцарец. – Ты не знаешь. Потому что есть лишь один действительно значимый способ что-то знать – и для него надо пойти и узнать. Ты же сейчас манипулируешь вопросами веры, пытаясь при этом опереться на обрывки информации неизвестной степени актуальности. К чему далеко ходить – пару минут назад ты сказал, что радиограмму могли дать немцы! Те самые, которых раздолбали в радиоактивный прах!

– Или экипаж какого-нибудь сухогруза, обосновавшийся на свежевсплывшем острове.

– Хочешь сказать, – прищурился Вик, – острова у нас всплывали со дна морского с уже сформировавшейся экосистемой? С травой, деревьями, птичками-хрюшками на лужайках? Или все это добро вулкан выбрасывал?

– Не передергивай, – строго произнес Старик. – И положи вилку, полстола уже исковырял.

– Извини.

– Вообще мне надоел этот спор, – неожиданно сказал Старик. – Бестолковый он, да и бессмысленный к тому же. Девушка вон уже засыпать скоро начнет, под наше переругивание.

– Нет-нет, что вы, – поспешно возразила Тайна. – Я очень внимательно слушаю.

– Очень внимательно, – улыбнулся Старик, – лучше всего слушать пение птиц во втором ангаре. Там наверху, под крышей, какие-то птахи гнездо свили. Не знаю, как зовутся, но трели выдают настолько красивые – часами слушать можно.

– Мне и в самом деле интересно, – пробормотала девушка. – Я…

– Старик, оставь ее, – сказал Швейцарец, заработав при этом полный благодарности взгляд. – В конце концов, этот разговор ее касается в той же степени, что и нас.

– Та-ак… – нахмурившись, Старик откинулся на спинку кресла. – А об этом ты не сказал.

– А что? – в тон ему отозвался Швейцарец. – Есть какие-то иные варианты?

– Она может остаться здесь, у меня.

– Старик, – тихо фыркнул Вик. – Если у тебя вдруг прорезалась сентиментальность, заведи себе щенка.

– Я хочу быть рядом с ним, – просто сказала Тайна. – Потому что… нет, вы тоже хороший, даже очень… но только мне нужно быть рядом с ним.

– Вот видишь…

– Вижу, – буркнул Старик.

– А я вижу, что ты, Юпитер, сердишься, – заметил Швейцарец. – Ergo, как говорили старики римляне…

– Ну вот что… девочка, – развернулся Старик к Тайне, – слева, на комоде, лежит кое-что небольшое и черное. Это – подарок. Виктор вчера очень живо рассказывал, как ты ловко управилась с наганом, так что, думаю, эта милая вещица тебе подойдет. Возьми ее… и, пожалуйста, оставь нас на какое-то время наедине.

– Тайна, сиди, где сидишь!

Больше всего девушка предпочла бы сейчас провалиться куда-нибудь. Или хотя бы иметь возможность спрятаться под стол.

– Витя, послушай…

– Она останется здесь! – прорычал Швейцарец. – Во-первых, потому что изучать твой, весьма не похожий на цветы или набор для вышивки, подарок желательно под присмотром. А во-вторых, и я об этом уже говорил, – этот разговор ее касается в той же степени, что и нас.

– То, что я собираюсь высказать, касается тебя.

– Говори.

– Может, – нерешительно начала Тайна, – мне и в самом деле будет лучше…

– Тайна – сиди!

Старик пожал плечами.

– Как хочешь, – медленно произнес он. – Мое дело – предупредить…

– …а мое – не послушать твое предупреждение.

– Именно так и поступил ты пять лет назад.

– Шесть.

– Да, действительно, уже – шесть. И сегодня опять – все, как тогда. Тот же слепой фанатизм, ох, извини, боевой задор горит во взоре. Точь-в-точь такое же нежелание вслушаться в любые аргументы, ставящие под сомнение твою очередную идею. История повторяется? Мальчик мой, неужели ты еще не наелся этих грабель?

– Нет.

– В самом деле?

– Шесть лет, – сказал Вик. – Я сделал первый в своей жизни по-настоящему самостоятельный выбор. И представь себе, совершенно не жалею об этом и до сих пор не считаю его ошибочным.

– А сколько еще «выборов» ты сделал за эти годы? – резко спросил Старик. – Каждый раз, когда решал – жить или умирать людям по ту сторону прицела… что ты выбирал? Смерть, смерть, смерть…

– Жизнь для других.

– Опять… доморощенный Робин Гуд.

– Тогда уж Гай Гисборн, – возразил Швейцарец. – Мне всегда больше импонировал ноттингемский шериф, нежели его противник, разве ты забыл? А насчет «кто дал мне право решать»… да ты же мне его и дал, научив стрелять. Вернее так: ты научил меня пользоваться оружием, а уж оно дало мне право решать!

– Тварь я дрожащая или право имею…

– Да при чем тут Раскольников?!

Тайна вцепилась в подлокотники, старательно пытаясь как можно глубже вжаться в спинку стула. Получалось неважно – спинка была деревянная и очень твердая.

Они ведь не убьют друг друга, мысленно твердила она, просто спорят, ну, подумаешь, два мужика поспорили за столом, ну, поругаются чуток и наутро все забудут… ох, боже-боже-боже, почему же мне так страшно?

– Ты сделал из меня того… то, что я есть, – Швейцарец сбавил тон, но лишь немного. – Больше некому. Ты привел меня на путь оружия.

– Путь оружия – это смерть. Потому что оружие убивает.

– Угу. Развивая твою мысль до логического финала, приходим к выводу, что жизнь – это тоже смерть – ведь от нее умирают!

– Разве, – тихо произнес Старик, – я учил тебя только лишь стрелять? Впрочем… похоже, научить тебя думать мне так и не удалось.

– Задумавшихся убивают первыми – разве это не твои собственные слова?

– Потому что думать надо раньше, чем наступит время пуль.

– А оно теперь всегда и везде!

И стало тихо. Настолько тихо, что Тайне даже не составило большого труда перебороть свой страх. Продолжать вслушиваться в эту жуткую тишину казалось ей куда страшнее, чем сказать…

– Я только хочу сказать, – начала она. Собственный голос звучал словно бы откуда-то издалека, причем как-то неправильно, непривычно. – Я только хочу поблагодарить вас, – обратилась она к Старику, – за то, что вы сделали его именно таким. Потому что спасти меня мог лишь он, и никто иной. Он это сделал, и теперь я здесь, а иначе меня б уже не было среди живых.

Старик устало вздохнул.

– Виктор мог стать кем угодно, – с грустью произнес он. – А выбрал…

– Я выбрал ту работу, – спокойно ответил Швейцарец, – которую все равно должен кто-то делать. И навряд ли этот «кто-то» мог быть лучше твоего ученика.

На первый взгляд ничем особенным этот дом не выделялся. Выбитые стекла, дыры в крыше, сквозь которые виднеются обгоревшие балки, сорванная с петель дверь подъезда, и на закуску – наполовину обвалившаяся северо-восточная стена.

Однако Анну это печальное зрелище ничуть не смутило – она решительно шагнула в подъезд и…

– Ну, помоги же…

Ключ в замке провернулся нормально – видимо, смазки напоследок ему не пожалели. В отличие от петель тяжеленной стальной плиты, исключительно по недоразумению вообразившей себя дверью в подвал.

– Не, так дело не пойдет.

Шемяка, разминая плечо, задумчиво глядел на результат их с Анной соединенных усилий – почти сантиметр отвоеванного проема.

– Тут лом нужен. И кувалда.

– Еще скажи – домкрат с автогеном! – фыркнула девушка.

– Лом точно нужен, – Айсман вздохнул. – Не Сашку же мне туда вставлять.

«Ага, ну как же, – подумал я, – щас, три раза! Только попробуй, я тебя самого вставлю и так погну, что башенным краном обратно не отогнешь!»

– Кажется, – сказала Анна, – снаружи обломок плиты с арматурой валялся. Не лом, но…

– Тащи.

Основной проблемой было на редкость неудачное расположение двери сбоку от лестницы. Так, что и не разбежаться для толкового удара ногой – и одновременно слишком далеко до стены, чтобы упереться спиной.

– А что, если… – начал Шемяка, и в этот миг снаружи коротко простучала Эмма.

Нет!

«Продержись чуть-чуть!» – мысленно крикнул я, вылетая из подъезда едва ли не раньше Сергея. Приземление, перекат, выход на стойку с колена… Кто? Где?

– Ты чего?

– Ты стреляла?

– Да, – растерянно кивнула девушка, – бетон расколоть, иначе арматурину достать не получалось.

Не будь я на ремне – валяться бы мне сейчас в луже…

– Твою растакую мать! – Сергей произнес это, что называется, с чувством и расстановкой. – Подруга, тебе что, патроны девать ну совершенно некуда? Или захотелось проверить, кто на звуки выстрелов сбежится?

– Чем орать, лучше бы вторую железяку довыломать помог.

Побагровевший от злости Шемяка перекинул меня на спину и р-раз – что значит адреналин в крови! – выдрал здоровенный железный прут с нарочитой легкостью, словно из болотной жижи тянул, а не из бетона.

– Перчатки, млин…

– Давай быстрее!

Быстро, разумеется, не получилось – в дверных тисках арматурные пруты гнулись, едва успев отвоевать миллиметр-другой, их приходилось разгибать едва ли не после каждого нажима. В третий раз Шемяка сообразил, что разгибать совершенно необязательно на полу, это вполне можно делать и в процессе открывания. А в самом начале четвертой попытки арматурина с оглушительным треском лопнула в месте перегиба, и улетевший на лестницу Айсман едва не размазал меня по ступенькам. Пришлось осторожничать – в итоге пространство, достаточное для протаскивания человека и масленки, было «потом и матом», а точнее, поочередными усилиями, добыто минут через пятнадцать после Эмминой стрельбы. На которую так никто и не явился – хоть в чем-то повезло.

– Даже как-то боязно закрывать ее.

В бледном свете полусдохшего фонарика Шемяка был похож сейчас на жертву атомной бомбежки: весь в штукатурке и ржавчине с кровавым отпечатком на лбу – след неудачного нажима, – со сдвинутым куда-то в район затылка респиратором… да-а, при виде такого любая крыса в обморок шлепнется. Анна, однако, падать не спешила – во-первых, сама выглядела не лучше, а во-вторых, все же не крыса.

– Нормально все будет. Пошли.

– Момент…

Факел из древней занавески был не ахти какой, но и он светил на порядок ярче самодельных батареек. Правда, батарейки не коптили…

– Ты сказала, их было четверо?

– Сразу после войны – да. Михаил Дмитриевич, его жена… точнее, настоящая жена у него была до войны в Москве, а с Людмилой они просто работали вместе… и как жена она ему стала через несколько лет. И еще двое ученых.

– Двое мужчин?

– Да.

– Три мужика на одну бабу, – Шемяка приподнял факел, высветив длинную доску под самым потолком. Книжная полка, заставленная по всей длине, в два ряда и отнюдь не всякими Дюма с Пушкиным – половина корешков так вообще на иностранном надписана. – Взрывоопасная смесь.

– Эмма, – позвал я, – посмотри. Это английский?

– Не только, – после короткой паузы отозвалась черная винтовка. – Еще французский… и не могу сказать точно, но, кажется, журнальные стопки в левом углу – это немецкий.

– И все – чистая наука?

– Алекс, – тихо щелкнула Эмма, – я не знаю, по каким критериям ты отделяешь чистую науку от грязной, и поэтому ограничусь следующей констатацией: это – наука.

– Это были ученые.

– Ученые-моченые… Рудольф, учитель мой, рассказывал, как его такой вот ученый, геолог, чуть не сожрал. И ладно бы пайка уже кончилась – он же, гад, заранее по своей науке просчитал, что, мол, оставшихся продуктов да плюс жаркое из напарника ему аккурат хватит дотянуть.

– Они были учеными, – повторила Анна. – Вдобавок один из них, Григорьев, умер в первый же год от «серой лихорадки», а у второго была лейкемия…

– А-а, – понимающе протянул Айсман. – Если дозу поймал, женщина уже без особой надобности.

– Сергей, – обернулась к нему девушка, – ты и в самом деле считаешь, что все, абсолютно все люди обязаны вести себя, как животные?

– Ну, доказательств обратного мне пока не встречалось.

– Тогда поздравляю, – насмешливо сказала Анна. – Встретились.

– То есть?

– Они вокруг тебя, эти доказательства! Смотри, разуй глаза! – девушка взмахнула рукой. – Здесь, в этом подвале, жили те, кто сумел пережить Апокалипсис и не опуститься при этом на четвереньки… во всех смыслах. Люди, которые не просто цеплялись за жизнь, а продолжали делать свою работу. Не для себя – для других.

– Пока что я вижу лишь одно – крысы сюда не проникли, – буркнул Шемяка. – Что не может не радовать. А люди… для кого же они, по-твоему, старались?

– Для человечества…

– Интересно… это что ж у них за работа была такая?

– А чем, – задала встречный вопрос Анна, – по-твоему, могли заниматься метеорологи?

Они прошли в следующую комнату. Факел уже догорал, и я торопливо повел стволом, оглядываясь по сторонам. Опять полки на всю стену… большой стол, заваленный книгами, школьными тетрадями и просто исчерканными вдоль и поперек отдельными листиками, среди которых мутировавшей вороной смотрелся граненый стакан… забитый карандашными огрызками. В углу на одной ножке и трех стопках кирпичей затаилась кровать.

– Вот уж о чем понятия не имею, – равнодушно проговорил Сергей. – Хоть и пытаюсь самообразовываться по мере, – насмешливо хмыкнул он, – скудных возможностей.

– Они изучали климат.

– Эмма, – вновь окликнул я «М16», – ты ведь говорила, что Гришин учил твою хозяйку математике.

– Говорила, – подтвердила Эмма. – Он был доктором физико-математических наук и учил Анну математике.

– При чем же тут климат?

– Алекс, я винтовка, не электронный вычислитель. С чего ты решил, что я знаю о докторе Гришине много больше тебя?

– Но я-то о нем не знаю ничего!

– Прибавь к своему «ничего» сведения о его существовании, – насмешливо скрипнула Эмма, – и ты получишь исчерпывающее представление о моих знаниях. Я задумался. Математика и климат. Интересно, что общего может быть у самой точной из наук и одной из самых малопредсказуемых?

– Климат? – перепросил Шемяка. – Постой… а, теперь вспомнил. Это ведь их контора погоду предсказывала, на манер старых бабок? Ну-ну… этот твой Михаил Дмитриевич ничего не говорил о том, почему ж они, умные такие, Зиму и Лето не предсказали? А то ведь те, главные, могли б и одуматься и пульнуть не всеми ракетами, а половиной или вообще четвертью…

«Молодец, хозяин, правильно мыслишь, – с гордостью подумал я. – Не совсем, правда, прицельно, но, как говорится, направление выстрелов избрано верно. Предсказания – вот ключ. Чтобы что-то предсказать, нужно это что-то… правильно сосчитать».

– Эмма, кажется, я понял, – тихо сказал я. – Они здесь пытались рассчитать погодные процессы.

– Они просто не успели.

– Ну да, как же, – зло процедил Шемяка. – Первые атомные когда бабахнули? В 45-м! И что, считай, за сорок лет «не успели»? Чем же они занимались-то все эти годы, дождик в четверг предсказывать учились?!

– Представь себе – да!

– Это безумие, – тихо проронил Старик.

– Наверное, ты прав, – безмятежно отозвался Швейцарец. – Но это настолько безумно, что просто не может, не имеет права не сработать.

– Снова твоя любимая логика идиотизма?

– Ты видишь другой выход?

– Да.

– Оставить все как есть, – зло возразил Швейцарец, – это не выход! Это – трусливая низость!

– Возможно, – после короткой паузы добавил он, – признательные потомки выпишут за нее благодарность в учебниках истории. Что-нибудь вроде: «На фоне всеобщей раздробленности Орден был, по сути, единственной структурой принципиально более прогрессивного типа. И нет ничего удивительного в том, что именно ему довелось стать главной консолидирующей силой общества постапокалипсиса, противовесом дальнейшему распаду и скатыванию во тьму». И про торжество идей общественного блага над личными интересами чего-нибудь напишут… так ведь, Старик? Историю ведь пишут победители, одна из твоих любимых фраз – а у них очень хорошие, просто отличные шансы на победу.

Тайна почти не вслушивалась в их спор – затаив дыхание, она с ужасом и восторгом смотрела на огромную угловатую тень в глубине ангара. Там, где, надежно закутанная брезентом, дремала в ожидании машина, способная расколоть небеса ударом сверхзвукового грома…

– Когда ты в последний раз держался за штурвал? – сухо осведомился Старик.

– Ты знаешь это не хуже меня самого, – усмехнулся Швейцарец. – За неделю до.

– Ох, Павел, Павел…

– Павел… дядь Паша был Человек-Птица, этим все сказано! Для него «не летать» означало то же, что и «не дышать», «не жить».

– Я не возражал против его полетов, – проворчал Старик. – А вот зачем он тащил в кабину тебя…

– Но ведь ты ни разу не сказал нет, – улыбнулся Швейцарец. – И, кажется, я знаю – почему. Ты просто не мог… разве можно было лишить мальчишку неба?

– Должен был. Планер еще этот ваш дурацкий… только парашюты зря перевели.

– Нет. Если бы ты это сделал… это был бы не ты. А планер – ну как же зря, если он – летал.

Старик тяжело вздохнул.

– Ты ведь прекрасно понимаешь всю степень риска, – сказал он. – По пунктам: состояние машины…

Они неторопливо шли к самолету, и Тайне вдруг показалось, что какое-то неведомое волшебство перенесло ее назад, в прошлое – в дни, когда полет на этой стальной птице считался не чудом, а был всего лишь работой. Кто-то пропалывал огород, а кто-то мчался сквозь облака. Всего лишь обычной работой…

– Издеваешься?

– Ничуть.

– Павел был пилот, – повысил тон Старик, – летчик, а не техник!

– Он был влюблен в эту машину, – возразил Швейцарец. – И потому знал ее, знал о ней больше, чем любой техник, да что там – любой инженер вашего бывшего полка.

– Блажен, кто верует. Пункт два: топливо.

– Топливо, благодаря кое-чьей предусмотрительности, есть, и ты об этом прекрасно знаешь.

– Если ты думаешь…

– Я думаю, что пробы ты будешь брать лично.

– Не сомневайся. Далее – полоса.

– Проползем. На четвереньках. Вдвоем. Каждый метр. Мне ведь только взлететь, за посадку ответит «К-36ДМ».

– Ну, хорошо, – досадливо сказал Старик. – Предположим, нам вдвоем каким-то невероятным чудом удастся расконсервировать машину и приготовить ее к вылету. Предположим – только предположим, – что тебе и впрямь удастся оторваться от земли. И что дальше? Как ты выйдешь на цель? По пачке «Беломора»? Он шел на Одессу, а вышел к Херсону…

Старик особо выделил слово «цель», оно прозвучало хлестко, словно одиночный выстрел, и лишь тогда девушка, наконец, поняла…

…что хищная стремительная птица рядом с ними – это война… смерть…

…и она точно знает – для кого.

– Ты, – слова выходили с трудом, как тяжелый груз, – хочешь разбомбить Храм.

– Я уничтожу их, – просто ответил Швейцарец. – Сотру с лица земли. В пыль, в прах.

– А как же… – Тайна не окончила фразы.

– Что «как же»?

– Как же девушки… те… которые – как я.

– Никак.

Слово упало в тишину… которая с каждой секундой казалась все более давящей.

– Никак, – повторил Швейцарец. – Те… тем, кто уже оказался там… им я не могу помочь. Я могу лишь думать о тех, у кого еще все впереди, и сделать так, чтобы это «все» не включало в себя выпавшее на твою долю.

– Они собирали данные для Москвы, для Академии наук, и не просто собирали, а проводили также их первичную обработку, понимаешь? – Анну будто прорвало, она тараторила взахлеб, словно боясь, что вот сейчас, когда мы дошли до цели, произойдет нечто, а она так и не успеет рассказать. – Михаил Дмитриевич говорил, что, наверное, это все делалось по заказу военных. Тогда почти любой крупный научный проект был так или иначе завязан под «войну».

Шемяка слушал ее вполуха – большую часть его внимания сейчас аккумулировал обнаруженный нами механизм.

– Котел здесь был изначально, – бормотал он себе под нос. – Они его просто переделали с угля… ну-ка… ага, тут открываем, здесь закрываем… а в бочке у нас мазут…

– Ядерные взрывы происходили регулярно. Оружие совершенствовалось. Но это были единичные взрывы, а главное – испытания велись в пустынных местностях…

– Хоть на это ума хватило…

– Да, только именно поэтому никто не мог предвидеть все последствия. Боялись радиоактивного заражения, но военные уверяли, что их новые бомбы «чистые»…

– Чистые?! Млин, в ЗКЗ бы их на пять минут, больше и не надо…

– Это тоже никто не предвидел, но главное – главное было в том, что никто, почти никто не знал, какие последствия могут вызвать пожары.

– Пожары? – с удивлением переспросил Айсман.

– Ну да. Ты ведь помнишь Зиму, Темные Дни…

– Еще б не помнил… все запомнили, кто выжил. Небо черное, холод и тьма, чуть не вымерли на хрен. Только, – добавил Сергей, – при чем здесь пожары-то? Если атом бабахает, он сам по себе такой дымный грибок дает, что всякие там мелкие пожарчики в округе уже ничего толком не добавят.

– Все дело в саже.

– В чем, в чем?

– В саже. Я, – почти с отчаянием проговорила Анна, – тоже не смогла понять всего, что рассказывал Михаил Дмитриевич. Проблема в размере частиц. Облако самого «гриба» выпадает обратно довольно быстро, а дым от горящих городов уходил наверх, в стратосферу.

– Анют, – раздраженно заметил Шемяка, – много умных слов, это вовсе не то, что мне сейчас необходимо.

– Извини…

– Да ладно… так, пар идет сюда… на вот эту хрень. И что ж это у нас за хрень?

«Айсман сегодня определенно не в лучшей форме, – озабоченно подумал я. – Пять минут стоять и тупо пялиться на „хрень“, так и не опознав троллейбусный мотор… который, как я понял, в данном агрегате должен был исполнять роль генератора».

– Тысячи городов по всему миру горели одновременно, понимаешь?

– Угу. А дальше что?

– Дальше выяснилось, что их расчеты были неправильны.

Чертов следопыт почти не слушал ее, это было видно. Ему было неинтересно. Вот агрегат вдоль стены – другое дело, а то, чем занимался какой-то переучившийся, да еще наверняка с поехавшей в Судный день крышей типчик… какое Сергею до него дело, почти с отчаянием подумала она. И как убедить его, где найти слова – ведь он мне нужен, нужен, нужен… потому что в одиночку шанс дойти слишком ничтожен! А мне так нужно дойти… а он даже и не представляет, что путь еще толком и не начат! Что мы еще в самом начале… и все еще впереди!

Анна закрыла глаза и обессиленно привалилась к стенке…

– Мы были чертовски самонадеянны, – Михаил Дмитриевич стоял у окна, задумчиво глядя, как полтора десятка послушников под личным присмотром иерарха Фань высаживают очередную драгоценную сосну. – Создали матмодель… упрощенную до предела, с параметрами, в большинстве взятыми «от балды». И возомнили, что с помощью этого примитива можно пытаться предсказать неизмеримо более сложные вещи.

– Михаил Дмитриевич, а что получалось по вашим расчетам?

– Жуть получалась, девочка. Куда более жуткая жуть, чем случившееся в реальности.

– Страшнее Апокалипсиса?

– Страшнее репетиции Апокалипсиса. По нашим расчетам, переход «порога» в 100 примененных по городам мегатонн означал гибель всему живому. И когда наступила Ночь, и Зима… она могла… должна была затянуться на годы. Мы рассчитали, что сажа, нагреваясь солнечными лучами, станет подниматься вверх вместе с нагретыми ею массами воздуха и выйдет из области образования осадков. Приземный воздух окажется холоднее находящегося выше, и конвекция значительно ослабеет, считали мы, осадков станет меньше. Так что весь этот пепел будет вымываться гораздо медленнее, чем в обычных условиях. Из-за отсутствия света погибнет фитопланктон в океане. Из-за холодов погибнут леса. Впрочем, думаю, в тропиках и субтропиках растительность и большая часть животного мира была уничтожена и в реальности – ведь тропические леса могут существовать лишь в узком диапазоне температур и освещенности. Мы, – горько усмехнулся учитель, – даже сумели догадаться, что резкие термические контрасты между охладившейся сушей и океаном вызовут серии чудовищных по силе ураганов. Вот про землетрясения не сообразили, да… вернее, некому было сообразить, тектоников позвать забыли…

– А Лето?

– Лето, – вздохнул Михаил Дмитриевич, – это щелбан от природы. Мы даже не смогли толком понять, что именно запустило механизм глобального потепления. Григорьев говорил о «зачернившей» Антарктиду саже, о подскочившей вулканической активности… Марина утверждала, что причина в углекислом газе, образующемся при разложении мертвых лесов – только вот анализ атмосферы не показал настолько радикального изменения состава… жизнь среагировала быстрее. В чем-то ее, возможно, подхлестнула радиация, тот самый пепел, хотя… – учитель отвернулся от окна, неторопливо прошелся вдоль книжного шкафа… достал темно-зеленый «кирпич» фолианта, взвесил на ладони.

– Эволюционная теория… участь растопки эту книжицу миновала, а зря. Что-то господин Дарвин недодумал. Хотя, конечно, персонально для него такой замечательный глобальный опыт по экстремальной приспособляемости Господь не ставил, это нам «посчастливилось». Все эти новые виды, этот потрясающий всплеск биологической активности… нет, не думаю, что дело в одной лишь радиации – скорее всего, мать-природа припасла на этот счет какой-то механизм, инструкцию по действиям в аварийной обстановке. Жизнь на этой планете пытались угробить далеко не один раз. И с чего мы, олухи, взяли, что несколько термоядерных хлопушек добьются успеха там, где спасовал Его Величество Астероид… гордыня обуяла, недаром ее в число смертных грехов записали.

– Анют, – фонарик уже давал не свет, а так, намек на него, и потому плечо девушки Сергею удалось найти лишь со второй попытки. – Ань, ты чего, заснула?

– Нет. Просто задумалась.

– Нашла время…

– Да, нашла, – девушка говорила спокойно, без вызова. – Именно здесь и именно сейчас.

– Ну ладно, – примирительно произнес Айсман. – Тебе виднее, не спорю. Но прежде чем ты снова впадешь в задумчивость, будь уж так добра – ответь, наконец, ради чего мы сюда приперлись? Ради этой хреновины?

– Да.

– И что это за чертовщина? Самогонный мини-завод? Машина по производству золота из дерьма?

– Это, – медленно произнесла Анна, – билет на самолет.

– Че-его?

– Видишь корзину в углу? – девушка подняла фонарик, но все, чего смог добиться слабо тлеющий огонек, был отблеск чего-то металлического.

– Корзину? – перепросил Шемяка. – Пока факел горел, я помню, там какая-то клетка стояла.

– Верно. Эта клетка и есть корзина… воздушного шара. На нем я и Рик должны были улететь.

– Улететь – куда?! – потрясенно выдохнул Сергей. «С Большого Острова есть два пути, – голос Евграфыча прозвучал из глубин памяти так отчетливо, что Айсман едва не обернулся, – назад… и вперед».

– Вы что, собрались за Волжское море?!

– Мы, – фонарик то ли сдох, то ли Анна выключила его, но Сергей уже приспособился к темноте, по крайней мере, светлое пятно на месте лица своей спутницы он различал, – собрались в Европу.

«Чокнутые, – растерянно подумал Шемяка, – они с самого начала были чокнутые! А я, дурак, с ними связался».

– Анют… ты-ы… не шутишь? Ты серьезно?

– Серьезней некуда.

– Ну-у… блин, да никто же толком даже не знает, чего за морем! Может, там и земли-то нет.

– Есть. В 85-м… в Тюмени попытались организовать экспедицию. Бывшие аэрофлотовцы, на двух самолетах – они пролетели над морем, нашли аэродром, с виду целый, и один попытался сесть… но полоса оказалась разбитой. Больше попыток не было – слишком дорого, да и зачем?

– Михаил Дмитриевич, – продолжила Анна, – собирался лететь сам, но клановцы нашли его зимой, а устойчивый ветер с востока на запад дует летом… сейчас. Он рассказал мне… нарисовал карту. Потом его убили. Уже тогда я решила сбежать, но… просто ради побега Энрико со мной бы не пошел.

– Я так и не понял, – признался Айсман, – какого лешего Рик за тобой перся? Он ведь не… то есть…

– Он шел за мной ради идеи. Дойти до Европы. Стать первыми, кто перекинет мостик между двумя островками… осколками цивилизации.

– Ань, но это ж безумие! – Сергей почти кричал, ему казалось, что темнота вокруг стала плотной, давящей… и только светлое пятно впереди… свет среди тьмы…

– Безумие, конечно же… – отозвалась девушка. – Идти в неизвестность из-за каких-то случайно пойманных радиостанцией слов на чужом языке. Совершенное безумие. И знаешь, что еще? Пять веков назад, когда Христофор Колумб отплывал на своих каравеллах, его тоже считали безумцем – подумаешь, обрывки карты, странные предметы, выброшенные прибоем… расчеты свихнувшегося математика. Разве это имеет хоть какое-то значение в сравнении с точным знанием – Земля плоская и стоит на трех китах.

Она говорила все тише и тише – наверное, поэтому Шемяка начал приближаться к ней. Шаг, другой – он уперся грудью во что-то твердое, выпуклое… чертов панцирь… нашел рукой ремень. Ремень был ее, а вот брюки, которые он держал – те самые, запасные…

– Ты… полетишь со мной?

– Если ты позовешь, – прошептал он, – позовешь меня… туда, за край света.

– Ты с меня эту штуку содрать сумеешь?

– В темноте? Нет.

– Значит, обойдемся прямо так.

– А теперь, – услышала она в наушниках ровный голос Швейцарца, – приготовься. Сейчас начнется веселье.

И в следующий миг земля поменялась местами с небом.

Швейцарец атаковал с пикирования. Это был серьезный риск – при весьма возможном отказе узлов подвески сорокаградусный угол в сочетании с высотой сброса почти не оставлял ему шансов на вывод машины из пике. Но цель стоила этой цены – первую бомбу он хотел положить с максимально возможной точностью.

Тайна почувствовала, как «подпрыгнул» самолет, когда обтекаемая туша «ФАБ-1500С» ушла с подвески. Затем ускорение вжало ее в спинку, в глазах потемнело-и это было к лучшему, потому что зеленый ковер леса несся им навстречу слишком быстро.

А потом придавившая ее невидимая рука исчезла, самолет наклонился и…

– На это стоит посмотреть, – казалось, Швейцарец сам был удивлен произведенным эффектом.

Тайна открыла глаза.

Храма больше не было. На месте пагоды… золоченой клетки, где ей пришлось столько вынести… и память о которой вновь и вновь заставляла ее просыпаться ночами от собственного крика, – ничего этого теперь не существовало. На месте Первого Чуда Света Нового Мира вырастал чудовищный серо-черный гриб.

– Это… – ужас, охвативший девушку, трудно было назвать иначе, чем «священный». – Атом? Виль, но ты не сказал…

– Нет, – прошуршало в наушниках. – Обычная взрывчатка. Просто… ее было много.

Оставшиеся три бомбы Швейцарец «положил» в один заход: бетонобойная «пятисотка» проломила крышу казарм долей секунды позже двух, рухнувших точно в центр крепостного дворика, ЗБ-500. Когда же «Су-двадцатьчетвертый» выровнялся, пространство от стены до стены представляло собой сплошное море огня.

– Ну вот и все.

На самом деле Швейцарец превосходно понимал, что «все» еще только начинается – впереди был и дальний полет в неизвестность, и многое другое. Но эту страницу своей недлинной биографии он закрыл, сделав то, что должен был, и сделал эту работу хорошо. Большая, жирная точка – а теперь можно начать с чистого листа.

– Уважаемые пассажиры, – улыбаясь, произнес он, – наш полет по маршруту из прошлого в будущее будет проходить на высоте семь тысяч метров над землей. Ближайшие несколько часов вы можете спокойно поспать, откинувшись на спинки ваших уютных кресел. Экипаж фронтового бомбардировщика «Су-24» желает вам приятного полета. Благодарю за внимание.

В этот миг поднимающийся самолет прорвался сквозь облачный слой – и навстречу им ослепительно брызнуло солнце.

– Вик.

– Да?

– Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что я сейчас очень счастлива, – тихий голос Тайны бился в наушниках словно мотылек. – С тобой.

Они повели себя типично по-человечески. То есть – по-идиотски. Каждый из них получил желаемое. И они расслабились. Довольные… от удовольствия прямо светились, не хуже, чем от какого-нибудь стронция-90. А расплатиться выпало другим.

Подготовка к отлету заняла несколько часов. Откладывать смысла не было никакого, в этом Анна была права – еды и питья больше не станет, идти же до гарантированно «чистой» местности пополнять запасы попросту глупо. Тем более что ветер как раз был нужного направления и отнюдь не слабый, а такую удачу надо ловить за хвост, пока не обиделась.

Тяжелее всего оказалось выволочь наружу корзину – Шемяка едва не сломал ее, прежде чем сообразил, как именно эта штука сравнительно безболезненно разбирается на борта и днище. С метеозондами дело обстояло куда проще, там главным было не упустить наполненный баллон в процессе привязки к раме. Тут нужна была сила, «грубая мужская», как говорят люди, и потому этот участок работ взял на себя Сергей, Анна же занялась перетаскиванием оболочек из подвала к выведенной наружу «водородной» трубе.

И я тоже… я помогал ему, следил за этим чертовым, этим проклятым зондом, и обернулись мы с ним одновременно… на полный отчаянья крик!

– Сергей!

Клановец был мелкий, вчерашнему своему собрату по «грифам» он едва бы достал до уровня отруба. И железа на его безрукавке не было, потому-то и сумел он так тихо прокрасться вдоль дома…

…пока не услышал, как за его спиной выходит из подъезда Анна, и не развернулся к ней. Из оружия у него имелась лишь дубинка – обрезок водопроводной трубы, с одного конца намотан ремень, с другого густо натыканы гвозди… ею-то он и замахнулся, вереща, словно крысиная стая. Он был слишком близко, Анна успела выронить зонд, попыталась отскочить назад, запнулась, упала… я услышал звенящий хруст и еще успел злорадно подумать – ибо нефиг таскать мечи за спиной… вскинула над собой Эмму…

Айсман так и не понял, что случилось, ведь он отпустил спуск почти сразу, это должна была быть короткая уверенная очередь, патронов на пять, не больше. Только плевал я на то, чего Шемяка хотел, свинцом плевал! И даже когда пружина рожка виновато щелкнула, я все еще продолжал слепо тыкать бойком в горячую пустоту патронника.

Пустота… вот ее-то я и чувствовал сейчас. Солнце в небе… голоса людей… все это было где-то далеко, в каком-то другом мире. Зачем, для чего, скажите, мне нужен мир, где нет Ее?

Эмма…

Надеюсь, она не успела почувствовать боль – ведь все произошло так быстро. Дубинка опустилась – и моя девочка, изящная, хрупкая… превратилась в мертвые куски металла и пластика… обломки. А я… смог лишь отомстить – только месть не воскрешает.

Ну почему ты позволила этой дуре подставить себя?! Зацепиться… выскользнуть из рук… это же так просто!

Мы ведь созданы не для смерти, мы рождены, чтобы убивать…

…почему же ты решила – спасти?