Жить хочется всегда. А в семнадцать — особенно сильно. Только-только начинаешь постигать окружающий мир, ощущая себя состоявшейся личностью, чувствовать, что мужчины смотрят на тебя по-другому. Уже не как на милую девочку, а как на женщину. Замечаешь то, чему раньше не придавала значения. Постигаешь неведомые ранее тайны взрослой жизни, и вдруг…

Неожиданно накатывает усталость. Начинаются головные боли, тошнота, боли в пояснице. Дальше — хуже. Появляются отеки на лице, моча приобретает цвет мясных помоев. Краски тускнеют, а огромный мир, казавшийся удивительной сказкой, сужается до размеров безликой больничной палаты.

Диагноз — острый гломерулонефрит, неприятный, но не смертельный. По статистике, летальный исход при данном заболевании — не больше пяти процентов.

Люди часто болеют. Это не значит, что любая болячка должна свести их в могилу. В семнадцать неблагоприятные варианты развития событий не принимаются во внимание. Этого просто не может быть. И точка. Здесь даже нечего обсуждать.

Нечего…

Только до тех пор, пока лечащий врач не приходит в палату, сообщая голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций, что ему ужасно жаль. Он и коллеги сделали все возможное, но так получилось…

В общем…

Крепитесь…

Будьте мужественны и т. д. и т. п.

Одним словом, обычная бессмысленная чушь, которую принято говорить, когда по большому счету сказать нечего и в то же время нельзя промолчать.

— Судьба сыграла с вами злую шутку, — продолжает врач, думая о чем угодно только не о семнадцатилетней девочке, которой уже нет.

— Несмотря на все усилия, медикаменты не помогают. Почки откажут в течение суток. В больнице для бедных отсутствует нужное оборудование. Донорские органы сюда не поставляются. Федеральная система здравоохранения в глубокой… яме. Хотя к чему сантименты? Будем откровенны — мы по уши в дерьме.

Врачу искренне жаль, но — ничего не поделать. Такова жизнь. Сейчас самое лучшее — найти в себе силы смириться с неизбежным.

— В конечном итоге все там будем, — заканчивает он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Время обеда уже подошло. А впереди еще столько дел. Надо позвонить Мэри, сказать, что она чудо. Потом объясниться с женой по поводу вчерашней пьянки, покурить с коллегами и договориться о сегодняшнем вечере. Четвертьфинал — это не проходная игра регулярного сезона. Сейчас каждый матч на вес золота.

— Такова жизнь, — уже на пороге бормочет под нос врач и, выходя из палаты, бросает через плечо: — Если что-нибудь нужно, можете позвать медсестру.

Тому, кто в свои пятьдесят с лишним повидал бессчетное множество смертей, легко говорить: «Все там будем».

А каково выслушать приговор в семнадцать? Когда, кажется, только начинаешь жить по-настоящему? Все еще впереди и даже никогда никого не любила?

— Нет!!! — как заклинание шепчут пересохшие губы. — Этого не может быть. Я вижу сон. Страшный глупый кошмар. Он обязательно кончится. Стоит только очень сильно захотеть. Так уже было в детстве. Понимаешь, что прямо сейчас умрешь. Плачешь, задыхаешься от дикого ужаса, пытаешься убежать от неминуемого — ив самый последний момент просыпаешься в липком поту на мокрой от слез подушке.

— Как хорошо, что все кончилось, — с облегчением думает проснувшаяся девочка, после чего, перевернувшись на другой бок, сворачивается калачиком и засыпает.

Завтра она забудет о ночных кошмарах и страхах. В детстве жизнь воспринимается проще, а плохое забывается легче.

Но семнадцать — не детство. И смертельный приговор — не сон, а реальность уродливой взрослой жизни.

Утро нового дня не избавит ее от проблем. Не принесет облегчения и не подарит надежду. Серый рассвет сможет прогнать тьму, но не изменит страшный диагноз.

— Все там будем, — вновь и вновь повторяет Герда, не в силах свыкнуться с этой мыслью.

— Будем там все. Только не сейчас!!! Не сегодня!!! Я не могу так!!! Не могу!!! Неееееееееееет!!! Неееееееее…

Напряжение наконец дает о себе знать, вырываясь наружу водопадом слез. Она плачет навзрыд, задыхаясь и кашляя. Так может рыдать только ребенок, обиженный до глубины души на весь белый свет.

В конечном итоге слезы приносят временное облегчение. Немного успокоившись, Герда надевает клипсу сотового, чтобы услышать единственного человека в мире, способного выручить ее из беды.

— Привет, сестренка, как ты? — Кай большой и веселый.

Ему все нипочем. Он работает в плохом месте, оставаясь собой. Есть люди, к которым не прилипает грязь. Брат из этой породы.

— Кай… Мне страшно. Врач сказал, я умираю. Нет, это не шутка и не глупый розыгрыш. Со смертью не шутят. Тем более в больнице. Что у меня? Не знаю. Какое-то заболевание почек. Острая инфекция. По статистике, умирает каждый двадцатый. Почему я смеюсь? Не знаю. Скорее, это слезы.

На самом деле мне страшно. Пожалуйста, помоги! Уже едешь? Спасибо. Нет, теперь не плачу. Все будет отлично. Да, знаю. Я тоже тебя люблю.

Через двадцать минут высокий парень — косая сажень в плечах — стоял в кабинете доктора, готовый отдать почку сестре. Он знал, что это реально. Кровные родственники — лучшие доноры.

— Мне через месяц шестнадцать, — начал Кай. — С наркотой не дружу, и…

— По закону я не имею права оперировать несовершеннолетних… — Доктор еще не выкурил сегодня ни одной сигареты, поэтому чувствовал себя далеко не лучшим образом.

С вредной привычкой нужно завязывать, только не так быстро. Не две сигареты в день, а минимум полпачки, иначе его организм…

— Плохо, что нет права, — искренне расстроился молодой человек, доставая из-за пояса тесак для разделки мяса.

Это не было позой или игрой в грабителя с большой дороги. Врач, доживший до пятидесяти, повидал слишком много смертей, научившись отличать настоящее от фальшивого.

По идее, надо было вызвать охрану. Кнопка экстренного вызова находилась под крышкой стола. Меру предосторожности ввели восемь лет назад. После случая в госпитале под Севье, где «съехавший с катушек» пациент успел зарезать восьмерых, прежде чем подоспевшие полицейские превратили его грудь в решето.

Вот только охрана охране рознь. Сегодня — смена толстого Дена и его припадочного дружка Лина. Ходят слухи, будто они не только живут в месте, но и спят. Домыслы это или нет, не важно. Главное, профпригодность этих парней вызывает большие сомнения.

По долгу службы сладкая парочка должна сделать все возможное, чтобы спасти заложника. Но здравый смысл подсказывает — лучше не рисковать. Не исключен вариант, что к приходу нерасторопных идиотов спасать будет некого.

— Я подрабатываю в мясном цехе, — заметив испуг доктора, поспешил объясниться Кай. — Волноваться не нужно, это не оружие, а рабочий инструмент. Никакого криминала, — продолжал он. — Все легально и чинно. Так спешил в больницу, что забыл оставить на рабочем месте. Сказал, что сестра заболела, и понесся сломя голову. Мастер отпустил, как только узнал что с Гердой беда. Пообещал, ребята за меня отработают. Вообще, у меня много друзей. — На лице Кая появилась слабая тень улыбки.

— Хорошие парни. Несмотря на то, что руки по локоть в крови… Животных, конечно, — уточнил он, заметив округлившиеся от страха глаза доктора. — Молодцы, одним словом. Двое даже пытаются ухлестывать за Гердой. Она у нас в районе первая красавица. Кто хочешь подтвердит. Я без нее никуда. Случись с ней что-нибудь, точно сойду с ума от горя и наделаю глупостей. Ведь я молодой и горячий. А они не такие. Им по двадцать, некоторым — двадцать пять. Солидные люди хорошенько подумают, прежде чем что-нибудь сделать. Это же не туши рубить на куски. И не сливать кровь в отстойник. Здесь другое… Понимаете, о чем я?

Когда парень, держащий в руках блестящий тесак, заводит разговор о «сливе крови в отстойник» и «разрубании туш на куски», не понять, о чем идет речь, невозможно.

— Да, понимаю. — Вид страшного оружия действовал угнетающе.

— Чудно! Лишние проблемы нам не нужны. Каждый хочет, чтобы с его семьей ничего не случилось. У вас ведь есть семья, доктор?

— Ч-что?

— Семья, спрашиваю, есть? — терпеливо повторил Кай.

— Ах это… Да… Конечно есть…

— Значит, не понаслышке знаете о родственных узах. Мне скоро шестнадцать, а по виду и по паспорту — двадцать два. Любая рана заживает как на собаке. Показать?

— Да… В общем-то, не нужно…

Кая не убедил неуверенный ответ дока, поэтому он задрал рубаху, повернувшись спиной.

— Шрам видите?

Уродливый рубец, протянувшийся от плеча до бедра, не увидел бы только слепой.

— Да.

— Я думал, пила меня надвое расчекрыжит.

— Рас… чего? — не понял врач.

— Разъепенит.

— Что?

— Что, что. Разрежет. Вот что.

— Ах да. — Мысль о проклятой кнопке мешала сосредоточиться.

— Они думали, мне конец. Даже замену нашли. А я повалялся немного на койке — и через месяц был на работе. Терри Большие Уши, из-за которого чертова пила чуть было не отправила меня к праотцам, проставился выпивкой. Для всего цеха. Представляете? В долги влез, а всех напоил. Иначе нельзя. Не понял бы коллектив.

С огромным трудом врачу удалось сдержать нервный смех. Когда у каждого члена коллектива в руках по ножу, по пиле или по здоровенному тесаку, взаимопонимание — главный критерий долгой счастливой жизни. В случае чего потерей «больших ушей» дело не ограничится. Терри явно знал, что делал, залезая в долги…

— Славная была вечеринка. Оторвались по полной программе. А спина с тех пор ни разу и не болела. Теперь верите?

— Да. Верю. — Здравый смысл наконец победил. К черту охрану и кнопку.

— Здорово! Когда сестра поправится, принесу вам целую тушу быка.

— Не стоит.

— Думаете, не смогу? — обиделся Кай. — Вы меня плохо знаете. Хотя на крайний случай есть друзья. Они тоже будут ждать Герду. И меня. Может, понервничают немного. У них работа жесткая и грязная, а в душе они добрые.

Кай не привык так долго говорить. Он напрягался ради сестры. Нужно убедить дока взять его почку. Ведь Кай не убийца и не подонок. Он ничего не сделает женщинам. Тем более детям. Но если врач заартачится и Герда умрет…

Кто-то должен будет ответить.

Молодой человек настолько выразительно посмотрел на дока, что тот все понял без слов.

— Мне нужен документ… С возрастными метриками. — Человек выдавливал из себя слова, как ссохшийся клей из старого тюбика. При этом нервно роясь в кармане халата в поисках сигарет.

— Конечно! — Кай широко улыбнулся. — Я оставил его дома. Сейчас позвоню.

Проклятые сигареты куда-то девались. «Черт бы побрал этих безбашенных малолеток с их вечными проблемами!» — угрюмо размышлял врач, продолжая рыться в карманах.

— Тим, мне нужен паспорт, с которым мы таскаемся по барам. Да, тот самый. Прямо сейчас. Герду положат под нож, как только ты притащишь бумажку. Я отдаю сестре почку. И не забудь единицу изменить на двойку. Так, на всякий случай. Мало ли что. Жду…

— Док, — Кай закончил разговор, повернувшись лицом к собеседнику, — если вы ищете пачку сигарет, то она в тумбочке, между журналами. По крайней мере, так говорит моя интуиция…

Как ни странно, сигареты и правда лежали в тумбочке.

— У тебя нюх как у собаки, — смеялись приятели, в глубине души немного завидуя Каю. — Тебе бы в полиции цены не было.

— Мне и здесь цены нет, — весело отвечал он. — Работаю как лошадь, а получаю копейки. Да и куда я без вас? Вот то-то и оно…

Это был последний раз, когда он нашел «потерявшуюся» вещь. После того как скальпель хирурга вырезал почку, дар исчез.

Впрочем, по сравнению со спасением сестры это было такой мелочью, о которой Кай ни разу не вспомнил.

Настоящий мужчина должен быть сильным и защищать своих близких. Остальное — так… Баловство, не заслуживающее внимания простого, сильного, честного парня. Такого, каким был Кай.