Книга: Я живу в этом теле
Назад: ГЛАВА 12
Дальше: ГЛАВА 14

ГЛАВА 13

Здание, в котором располагалась школа восточноевропейской мудрости, находилось в центре. В добротном сталинском монстре, с широкими дверьми, куда могли бы заезжать паровозы или тепловозы; с огромными медными ручками и ступеньками из широких плит мрамора. А когда я увидел на стене массивную бронзовую плиту с вензелями, вовсе раскрыл рот от изумления:
– Тут же одна аренда стоит уйму денег!
– Заметил?
– Такое не заметить! На какие шиши снимают?
– Пожертвования, – ответила она лаконично.
– Ого!
– Трудно поверить?
– Трудно. У кого куча денег, тот добывает вторую кучу. Он весь в делах, интригах. Какие, к черту, духовные запросы?
Ступеньки крыльца потертые, но из настоящего мрамора, тоже, как говорят, сталинских времен добротности и качества. Марина пошла первой, на мраморе задержалась на миг, одна нога красива на своем смутном отражении, другая на асфальте. Юбочка натянулась резко, выделяя каждую округлость ягодицы. Ее серые глазищи уставились с недевичьей серьезностью:
– Ты уверен, что хочешь сюда зайти?
– Почти. А что… что-то не так?
Она прикусила губу, но сейчас это было просто выражение задумчивости, хотя в другой момент эта сочная, вздутая, как спелая вишня, губа, прижатая белоснежными зубками, вызвала бы желание тоже впиться в них, как в созревшие ягоды.
– Просто у людей наступает момент, – сказала она нерешительно, – у некоторых людей… когда понимают, что никакие деньги не помогут сохранить то, что уходит.
– И что?
Она взглянула мне в лицо без улыбки:
– В эти дела, как в ислам… если кто нырнул, то… выныривает редко.
Я смотрел на нее во все глаза, как громом ударенный, а она усмехнулась и пошла по ступенькам. Ее загорелые ноги двигались дразняще, а юбочка стала еще короче, открывая краешек белоснежных трусиков, но у меня в голове билась только одна потрясенно-паническая мысль: что, она тоже? Хотя бы смутно ощущает то, что до боли, до обморока остро чувствую я?
Я поднимался вслед за ней к массивной двери, больше похожей на ворота для паровозов, смотрел на Маринкин пикантно двигающийся зад и понимал с космическим холодом в душе, что уже не протяну к ней руку самца, не потащу в постель, потому что внезапно возникла гораздо более глубокая и в сто миллиардов раз более интимная связь, когда всякие половые штучки лишь осквернение…
Миновав дверь, мы очутились в большом холле. Широкая лестница вела на второй этаж, откуда стекало по ступенькам тягучее, как молодой мед, монотонное пение. Кажется, повторяли одно слово, то ли знаменитое «Ом», то ли что-то похожее, надо же местным «учителям» и «сенсеям» внести и свою лепту, основать собственную школу. Сейчас каждый старается придумать что-то свое, чтобы претендовать на новое учение, объявить себя пророком, набрать учеников и сообщить прессе, что только его путь к Богу, Всемирному Разуму, Информационному Полю, Боженьке, Конструктору, Провидению и т.д., нужное подчеркнуть, ненужное вычеркнуть, самое верное вписать, – единственно верен.
Мы поднялись на второй этаж, пошли по широкому коридору, и, по мере того как приближались к дальней двери, пение становилось мощнее, голосов десятка два, если не больше. Ведь есть же и такие, как я, что в любом хоре только раскрывают рот, чтобы своим карканьем не гавкнуть любую песню.
Марина прислушалась у двери, явно хотела нагнуться и посмотреть в замочную скважину, но оглянулась на меня, в глазах было сомнение, не ухвачу ли прямо сейчас, когда нагнется слишком откровенно, дурочка, еще не знает, как свято я к ней теперь отношусь.
– Заканчивают.
– Откуда знаешь? – усомнился я. – Если бы песня, а то ноют одно и то же слово… Даже не слово, а звук.
– Чувствую, – ответила она лаконично. Злиться нечего, напомнил я себе, не все проверяют разумом. Люди живут простейшими чувствами. Это и правильно, ибо в повседневности головной мозг вовсе без надобности, спинного достаточно. Так даже правильно, ибо если всегда по верхнему уму, то рухнешь от безысходности.
Когда пение умолкло, наступил тот характерный шум, когда занятия окончены, а ученики среднеобразовательных или Высших Партийных Школ одинаково поднимаются, хлопая крышками парт, собирают портфели и переговариваются, как проведут время дальше.
В щель видны люди в желтых халатах, я приоткрыл дверь шире, перевел дух, ибо все остальные в обычной одежде, еще не совсем свихнутые, а эти, что в желтом, явно считаются уже сдвинутыми или продвинутыми настолько, что с ними на человечьем языке говорить уже нельзя, – вещают только Прописными.
Они шли к нашей двери, я отпрянул, сделал вид, что рассматриваю портреты на стенах. Дверь отворилась, я затылком ощущал животное тепло этих людей, и еще очень остро повеяло шизой. Я не знаю, что это такое, но ясно ощутил надломы и болезненные разрывы внутри этих людей, высокое неблагополучие на том уровне, который называется смутным словом «душа»…
Марина что-то щебетала. Я молчал, прислушиваясь к новым ощущениям. Похоже, я начинаю чувствовать и то, что раньше не ощущал. Конечно, хотелось бы это чувство отнести, скажем, к шестому, но как бы не получилось, что открыл в себе то, что давно все имеют и знают. А вдруг не зря Лена считала меня бесчувственным?
Они двигались мимо, мои ноздри трепетали, улавливая новые запахи. Аромат сладковатый, несильный, достаточно приятный. Благоухание, мелькнула мысль. Это слово получше, чем благовоние, ибо у меня сразу вычленяется корень «вонь», а здесь запах… даже не запах, а аромат легкий, приятный, умиротворяющий.
Краем глаза жадно схватывал лица этих людей. Чистые, просветленные. Похожие один на другого этим одухотворенным обликом, словно все увидели нечто особое, приобщились.
По крайней мере, пусть лучше молятся, мелькнуло саркастическое, чем воруют, насилуют в темных подъездах и грабят квартиры. Но чувство было такое, что сарказм притянут за уши, что просто завидую, что сам не могу. А раз не могу, то либо понадкусываю, либо скажу, что виноград все равно кислый.

 

Я еще провожал взглядом эти сгорбленные фигуры с одинаково просветленными лицами, а Марина быстро сходила к гуру, переговорила, а когда я повернулся к ним, уже призывно сгибала пальчики на вытянутой ладони.
Гуру смотрел внимательно, я видел за его разбойничьей внешностью быстрый и неслабый ум, и, хотя он инстинктивно стоял в позе, словно ожидая удара и готовый отбить, чтобы тут же садануть в ответ, я не удивился: сам становлюсь так, это типично для мужчин, когда встречают кого-то выше ростом или шире в плечах.
– Здравствуйте, – сказал он первым. – Марина сказала, что вы заинтересовались нашей дорогой.
– У вас своя дорога к Богу? – спросил я.
Он слегка поморщился:
– Бог, каким его рисовали в Средневековье, уже не устраивает людей двадцатого века. Как и ад с кипящей смолой… Половина населения уже просто не знает, что такое смола. Или деготь. Просто у нас своя дорога Наверх-К-Совершенству. Как вы знаете, этих дорог множество, но современная цивилизация выбрала только одну – технического прогресса. Мы же, не отвергая технических достижений, тем не менее стремимся установить более тесный и прямой контакт с Верхними Мирами, ибо наша техническая цивилизация существует только для плоти, а не для души…
Он говорил просто, убеждающе, я почувствовал, что соглашаюсь, ибо и мне эти дизайнеры одежды с миллиардными доходами поперек горла, когда настоящие творцы прогресса живут в нищете и неизвестности.
– Как? – спросил я. – Как входите в контакт с Высшими Сферами?
Я полагал, что он пустится в заумные рассуждения о Непознанном и Необъяснимом, о Сверчувственном и Внечувственном Контакте на грани Внезнания и Сверхпонимания, когда за многозначительными словами прячется пустота, но он светло и кротко улыбнулся:
– Просто приходите к нам. И увидите.
Он даже не сказал «узрите», держался натренированно легко и задушевно.
Я кивнул, отступил на шаг. Раз объяснений не будет, то пора уходить, но неожиданно для себя тоже поддался чувству, спросил прямо в лоб:
– А сами вы верите в то, что вот этим пением, поклонами и прочим шаманством можно достичь… как вы говорите, Астральных Сфер?
Марина возмущенно ахнула. Незаметно, но сильно саданула меня острым кулачком в бок.
Гуру посмотрел пристально. Я видел, как он повел глазами по сторонам, желая удостовериться, что ученики или прихожане ушли достаточно далеко, а кроме нас и Марины никого.
– Нет, конечно, – ответил он неожиданно. – Я не дурак и не сумасшедший. Хотя, признайтесь, вы меня таким считаете.
– Тогда вы мошенник, – сказал я.
Он улыбнулся, покачал головой:
– Зачем так сразу? Какой у вас бедный набор. Либо сам дурак и верит в то, что говорит, либо помешанный. А то и вовсе мошенник, просто обирает доверчивых дураков. А если я хочу давать людям утешение?
– Сладкую ложь?
– А почему нет? – ответил он уже резче. – Не все способны прочувствовать то, что чувствуете вы – или вы еще не прочувствовали? – и не сойти с ума. Но может быть и хуже. Человек, ощутив наконец свою смертность, впадет в отчаяние и в предсмертие… да, вся наша жизнь – предсмертие, каждый шаг – шаг к могиле… так вот в предсмертии начнет творить непотребное: убивать, грабить, насиловать…
Меня пробрала жуткая дрожь. Похоже, я побледнел, потому что Марина вздрогнула и подошла ближе, всматриваясь мне в лицо. А гуру смотрел печально, понимающе и как-то соболезнующе, словно я вот-вот умру, через каких-нибудь сорок-пятьдесят лет, а он нет и потому чувствует себя виноватым.
В горле першило, там вырос неопрятный ком, словно из птичьих перьев, я сделал усилие, прохрипел:
– Так уж и обязательно?..
Он покачал головой снова:
– А разве мир не держится только на заблуждении, что человек вечен? Пусть в аду, в муках, но будет жить?.. Или путем реинкарнации переселится в тело другого человека? Или как-то еще? Даже подлейший бандит и наркоман глубоко в подсознании верит, что в новой жизни у него все пойдет по-другому. Тут он, значит, жертва обстоятельств: родители подвели, друзья-алкаши, в правительстве идиоты, жена стерва, а потом… Там!.. Ему карты выпадут лучше…
Мир шатался перед моими глазами, а голос гуру то приближался, то истончался до мышиного писка. Оказывается, он тоже знает, что мы все смертны…
– Все-таки обман, – услышал я свой механический голос.
Он покачал головой в третий раз:
– А вдруг нет? Что мы теряем, когда ищем?.. Разве лучше свободное от работы время проводить перед телевизором, слушать глупейшие остроты на уровне беспозвоночных под взрывы коллективного хохота таких же животных?
Я не нашелся, что ответить. У далай-дамы, или как там, этого Степана Твердохлеба, глаза не просто проницательные, а глаза много повидавшего человека, много прочувствовавшего и познавшего. А разбойничья внешность… значит, теперь знает, что в той области, разбойничьей, искать бесполезно. А пока сила и злость остались, можно попытаться на другом поле…

 

Открывая дверь на улицу, мы едва не ослепли от ярчайшего солнца, что било в мир как сверху, так и снизу изо всех луж, попадая в зрачки даже под опущенные веки. Чуть ли не на ощупь спустились на тротуар, запахи кружили голову, а чистый воздух, перенасыщенный послегрозовым озоном, пьянил.
Маринка сладко потянулась. По ее гибкому телу прошла волна, попеременно выпячивая широкие чаши грудей, мягкий соблазнительный живот, оттопыренные ягодицы, за которые так хорошо хвататься жадными цепкими руками. Мне показалось даже, судя по неуловимому запаху, что створки яйцеклада зовуще приоткрылись, высовывая кончик красного дразнящего язычка.
– Ну как тебе? – спросила она сочувствующе, но в то же время самодовольно.
Асфальт блестел, как вымытый руками заботливой хозяйки в ожидании гостей. Рядом за бордюром все еще бежала широкая полоса воды, но уже без сора, чистая, почти прозрачная. Стены домов посветлели, тоже вымытые, стали видны все ямочки, раньше старательно забитые пылью.
– Если ты о погоде, – ответил я, – то…
Она расхохоталась:
– Да нет, я же знаю, тебя сейчас интересует только погода внутри себя!
– А, – сказал я неуклюже, – если ты об этом… восточном мудреце…
Она промурлыкала:
– Конечно, в такую погоду я предпочла бы поговорить… да и проверить на практике… что-нибудь иное… но Творец сказал, что крови человеку дал столько, чтобы заполнить только один орган… А ты, судя по всему, решил наверстать, да? Раньше у тебя кровь приливала совсем к другому месту, верно?
– Верно, – согласился я нехотя. – А сейчас голова пухнет… Тяжелая такая и горячая. Я, наверное, весь красный? Рожа, как у семафора?
– Напротив, – заявила она авторитетно. – Интеллигентно бледный. Как граф Дракула. Или знатный отпрыск древнего дворянского рода, уже загнивающий, но такой утонченный-утонченный…
Улица вывела на площадь, а дальше, за домами, горели на солнце купола чудовищно огромной церкви. Они блистали, как маленькие солнца, в неправдоподобно чистом воздухе сверкали до рези в глазах.
Выстроенное с помпой, с размахом, оно нагло и величественно восседало на холме, подавляло своей каменной массой. Народ стекался со всех сторон жидкими струйками, но у храма образовалась толпа, словно перед финальным матчем первенства по футболу. Правда, от болельщиков – прозвище-то какое! – обычно прет здоровьем, а здесь словно собрались смертельно больные, неизлечимо больные…
Маринка спросила игриво:
– Зайдем?
Я не сразу понял, что она имеет в виду, отшатнулся.
– Я что, похож на депутата? И баллотироваться в президенты не собираюсь!
Она весело расхохоталась:
– Ты уж совсем!.. Смотри, туда идут и приличные. Ну, по крайней мере, с виду. Вон как женщина одета!
– Старомодно, – сказал я.
– Да? Но серьги с бриллиантами.
– Да, – сказал я, – это так важно.
Она взглянула коротко, но только пожала плечами. О некоторых вещах с мужчинами говорить не стоит вовсе.
Назад: ГЛАВА 12
Дальше: ГЛАВА 14