ГЛАВА 12
Она ушла на кухню, яблоки надо помыть, почистить, что-то там делать с банками, не то пастеризовать, не то прилаживать крышки, а я вернулся в комнату, пошарил взглядом по книжным полкам.
Самое древнее из литературы, что дошло до наших дней, это поэма «О все видавшем», в народе названная песнью о Гильгамеше. Супергерой, крутой парень, что мочил направо и налево злодеев, магов и драконов, с диким великаном даже подружился, одолев, вдруг ощутил непонятный ужас, когда этот дикий друг по имени Энкиду погиб.
В те времена бурно рыдали даже самые мужественные из мужчин, мода на скупые мужские слезы пришла совсем недавно от демократии, и Гильгамеш проливает слезы реками, кричит, вырывая волосы прядями:
– Как же смолчу я, как успокоюсь?
Друг мой любимый стал землею,
Энкиду, друг мой любимый, стал землею!
И сразу после этого Гильгамешу приходит в голову мысль, ужасающая его своей отвратительностью и которая никогда раньше не приходила:
– Так же, как и он, и я не лягу ли,
Чтоб не встать во веки веков?
Но если еще как-то можно примириться и даже свыкнуться с мыслью, что твои близкие умрут, то эта мысль, отнесенная к себе, заставляет барахтаться изо всех сил: Гильгамеш отправляется в долгие странствия, даже опускается в подземные страны, где ищет цветок бессмертия. Увы, сказочная поэма все же не совсем брехлива: он только увидел издали этот цветок.
«Махабхарата» рассказывает о некоем дереве, сок которого продлевает жизнь человека на десять тысяч лет, а потом можно хлебнуть этого сока снова и снова…
Русские и эллинские мифы рассказывают о молодильных яблоках, но о них упорно говорят и заслуживающие доверия греческие историки Страбон и Мегасфен, как и Эллиан, историк Древнего Рима. Такое же дерево с яблоками, дарующими бессмертие и молодость, растет и в Асгарде, где их едят скандинавские боги.
Еще больше слухов о «живой воде». Понятно, что русские уверены, что она за тридевять земель, где-то в районе Багдада, арабы уверяли, что источник живой воды в загадочной Гиперборее, где-то под Киевом, морские народы считали, что источник там, где люди весло принимают за лопату, а люди срединных степей помещали такой источник на крохотном острове среди океана. Римские императоры призывали себя именовать не «ваше величество», а «ваша вечность», полагая, что это поможет им достичь бессмертия. Увы, путь был неверен…
Хотя, как замечено исследователями, да и туристами, некоторые народы выглядят значительно моложе своих соседей. К примеру, долголетие абхазцев вошло в поговорку, женщины народа хунза рожают до девяноста лет, а мужчины и в сто двадцать лет еще могут заводить детей. На одном из островов Карибского бассейна люди выглядят значительно моложе остальных, живут дольше. Они объясняют, что на их острове бьют источники особой воды. Если бы она не смешивалась под землей с простой водой, то они вообще были бы бессмертными…
Потом пришло великолепное и мрачное Средневековье, суровое и гордое, когда люди уже не только искали бессмертие за тридевять земель, а сами проводили время в изысканиях за научными трудами, в лабораториях за тиглями, ретортами, колбами, пытаясь создать философский камень, а с его помощью получить ВСЕ, в том числе и вечную жизнь.
А что, если кому-то удалось?
Я сделал крепчайший кофе, который, как говорят мои друзья, можно резать ножом, ноздри жадно ловили возбуждающий запах, а сам напряженно думал, что все-таки слишком много ходит слухов о якобы полученном бессмертии. Дело в том, что, конечно же, никто не собирался разглашать тайны бессмертия. Каждый намеревался достичь его только для себя, по ряду причин как эгоистических, так и простого опасения вмешиваться в природу вещей.
В истории зафиксированы случаи, когда точно известны даты рождения и даты смерти. Например, Джан Даолин родился в 34-м году, а умер в 156-м, основатель философской системы дао упорно занимался также поисками эликсира бессмертия. Эликсира не нашел, но отыскал рецепт и, когда дожил до шестидесяти и ощутил себя дряхлым стариком, составил лекарство и выпил, после чего стал молодым юношей и прожил еще шестьдесят, но затем решил не противиться природе, как выполнивший все уготованное ему на земле…
Но вот Эпименид, известный поэт с Крита, такими сомнениями не терзался, он продлил себе жизнь до трехсот лет. Почему не больше, неизвестно. Не смог, видать.
Один мусульманский святой, годы жизни 1050—1433, жил в Индии, прославился своими деяниями, долгой жизнью, а святым его объявили уже потом.
Роджер Бэкон сообщает об одном немце, которому удалось благодаря некоему эликсиру прожить пятьсот лет. А вот совсем недавний, так сказать, пример: Ли Цаньюаль умер в 1967 году, оставив после себя вдову, бывшую его пятнадцатой женой. Как утверждают записи в актах о рождении, он появился на свет в 1408 году, так что прожил пятьсот шестьдесят лет…
Конечно, самое странное сообщение было в газете «Хабаровский рабочий», в котором говорится о найденной деревне староверов, которые бежали от преследования властей еще при церковном расколе Никона. Они забрались в самые глухие места уссурийской тайги, жили по своему уставу, лелеяли старые обиды, и, когда к ним добрались первые геологи, некоторые старики хорошо помнили как протопопа Аввакума, так и других видных деятелей старого толка, которых, по идее, не могли знать и помнить их потомки. Один дотошный ученый начал сравнивать их рассказы и с великим изумлением увидел, что их воспоминания о Москве до мельчайших подробностей совпадают с результатами раскопок, с данными старых церковных актов и даже названий мелких улочек и переулков Москвы, Коломны…
Более того, один из староверов рассказал, в какой церкви его крестили, и, когда удалось отыскать те старинные церковные книги, с великим удивлением обнаружили запись, по которой выходило, что ему сейчас триста девяносто лет! Что удивительнее, другие староверы, что выглядели порой моложе, вспоминали времена еще более старые, а один все рассказывал про дикие кочевые народы, что в его детстве дважды жгли его город, и геолог не мог только понять, говорит ли старик о татаро-монголах, половцах или даже гуннах?
Как эти люди достигли такого долголетия, пока не выяснено, но что его искали не только в дикой уссурийской тайге с ее женьшенями, пантокрином и прочими эндемичными вещами, но и в цивилизованной вдоль и поперек изъезженной Европе – тоже известно. Много лет и сил потратил, реки пота пролил в окружении реторт, тиглей, перегонных кубов дотошный немец, что педантично и упорно, не желая повторять ошибки своих предшественников, прочел их труды, зачастую написанные тайнописью, шифрами, пытаясь отыскать эликсир бессмертия… А потом принялся за поиски его сам… Да и потом в своей знаменитой поэме «Фауст» этот алхимик, известный больше как поэт Гёте, говорил как раз о наболевшем, об эликсире если не бессмертия, то хотя бы молодости и долголетия.
Бред это или не бред? Но допустим, что из сотен тысяч людей, искавших эликсир бессмертия, кому-то удалось его отыскать. И что же, он всем растрезвонит о своем открытии? Черта с два. Природа человеческая такова, что обязательно сохранит в тайне. Каждый стремится обрести преимущество для себя. Но такой человек не может признаться, что живет вечно или хотя бы слишком долго. Он вынужден будет, прожив какое-то время в одном месте, уходить в другие районы, где его не знают, жить там, а спустя пару десятков лет, когда его молодость начнет вызывать удивление, снова должен покидать обжитое место…
На старые места можно вернуться через сотню-другую лет, когда наверняка вымрут знавшие его. И так все время… Правда, сейчас, в эпоху сплошной паспортизации, налоговой службы, тотального знания о каждом, всякий человек начнет вызывать подозрения, если о нем не будет известно место и день рождения, нет данных о его родителях, детских годах, оценках в школе, заключения психиатра о переломном периоде созревания…
Да ладно, выкрутится! Человек, который прожил пару сотен лет, не говоря уже о паре тысяч, сумеет сфабриковать о себе любые нужные сведения. Да и сплошная паспортизация пока что не везде. В горных районах даже Европы она не доведена до конца, а что говорить о Тибете, Индии, восточных странах?
Много толков ходит о философе пифагорейской школы Аполлонии Тианском, что жил в первом веке. Слишком заметная фигура, чтобы остаться в тени. Хорошо описано его путешествие в Индию, где он много лет изучал труды тамошних мудрецов. Вернувшись, занимался философией, пережил одиннадцать римских императоров, а двенадцатый, император Доминициан, велел схватить его и предать суду, но философ скрылся чудесным образом прямо из зала суда, вскоре видели, как он пробирался в Грецию, где потом долго жил и занимался все той же философией.
Его встречали и в Средние века. Он менял имена, но по его трактатам о философском камне и бессмертии все ученые узнавали его руку и даже почерк. Он оставался верен профессии философа и алхимика, внешность его не менялась.
Вообще я сам поступил бы точно так же. Сообщить всему человечеству секрет бессмертия – это же остановить прогресс! Если не будет смены поколений, то замрет даже общественный строй. Да и не хотелось бы, чтобы и через тысячу лет встречались эти мерзкие рожи, эти бомжи, эти преступники и ворье, что, по мнению наших юристов, тоже почему-то имеют право на существование и даже равные права с людьми честными и порядочными.
Жил бы до того времени, пока не начнут допытываться, какими тренажерами поддерживаю молодость, какими кремами пользуюсь, делал ли подтяжку, затем перебирался бы из города в город, а то даже с континента на континент, ибо для живущего долго все народы становятся своими, а языковой барьер исчезает!
Йоги утверждают, что тот, кто научится задерживать дыхание на тысячу ударов сердца, произведет в своем теле такие изменения, что оно станет бессмертным. Я попробовал, в первый раз задержал на сто ударов, второй – почти на двести, в третий раз добрался до двухсот с половиной… Не знаю, можно ли добраться до тысячи – ведь чем ближе придвигаешься к рекорду, чем больше усилий тратишь на каждый шажок, а сил уходит в стократ больше…
Конечно, я буду пробовать и этот путь, но Маринка что-то говорила о секции или кружке, где собираются те, кто утверждает, что вроде бы нашел путь к вечности и бессмертию. Бред, конечно, но с другой стороны – что я теряю? А при удаче – выигрыш неизмерим.
Как в том случае, подумал хмуро, когда умирающий миллиардер спрашивает у священника: «Отче, а если отпишу все свои богатства церкви, я попаду в рай?» Священник, алчно потирая руки, говорит: «Не стану гарантировать, но, по-моему, это тот случай, когда рискнуть стоит…»
Ночью шумел дождь, свежий воздух гулял по комнате. Мое тело, повинуясь инстинкту, забилось под одеяло поглубже. В такую погоду бесполезно ходить на охоту, запахи прибиты к земле и перемешаны, стук капель заглушает стук копыт. Любой зверь прячется хотя бы под дерево, если не в нору. Даже под соседним деревом с низко опущенными к земле ветвями не увидишь оленя, пусть пройдешь рядом, и я чувствовал, как падает температура тела моего разумоносителя, сберегая жировые энергоресурсы, как замедляются удары сердца, мысль за ненадобностью замирала, подчиняясь могучему дочеловечному инстинкту.
Но даже мой разумоноситель способен сопротивляться: мое тело встало, преодолевая сонливость, помотало тяжелой головой, почти на ощупь взяло кофемолку, привычно засыпало, закрыло, смололо, перелило воду, засыпало снова, дождалось вздымающейся шапки пены, сняло и, не давая отстояться, перелило в чашку, а ноздри то ли его, то ли уже мои ловили бодрящий запах этого легализованного наркотика, губы вытянулись трубочкой, я отхлебнул жадно, обжигаясь, но, быстро впитываясь уже во рту и в глотке, кофеин начал гонять кровь, в мозгу прояснилось, я вспомнил все, что было вчера и что обязательно надо сделать сегодня.
Однако, перекрывая все мысли и чувства, всплыло горькое: сколько я наслышался чуши, вроде напыщенного: кто умер, но не забыт, тот бессмертен! Это все красиво, неверно… нет, пусть даже очень верно – с точки зрения общества. Но ведь то некое общество, то совсем другие люди, а это – я, я!.. Меня не будет! Я себя не смогу чувствовать! Что мне до того, что почувствует или будет продолжать чувствовать какое-то общество! Мир исчезнет, исчезнет, исчезнет…
Или вот еще одна напыщенная чушь: бессмертие животных – в потомстве, человека же – в славе, заслугах и деяниях. Только тот, дескать, способен на великие деяния, кто живет так, словно он бессмертен. Да, это все так, если с точки зрения общества! Но я – не то общество. Я сам – общество. Я сам – замкнутый и совершеннейший мир. Я не хочу исчезать, даже если это принесет агро-о-омаднейшую пользу какому-то там обществу, а они все какие-то там, ибо то всего лишь они, общества, пусть даже там общество всех-всех людей на свете, но зато на этой чаше весов – я, сам я!
И я для себя во сто миллиардов раз дороже, чем все люди на свете, чем все человечество, чем вся галактика или даже метагалактика…
Я ощутил, что всхлипываю от ужаса. Вернулся в ванную, всмотрелся в это существо, заставил его сделать смайл, закрепить этот смайл, быть готовым в любой момент продемонстрировать смайл, оделся и вышел, поручив разумоносителю проделать за меня все алгоритмизированные движения по запиранию квартиры, вызыванию лифта…
На службу явился ближе к концу рабочего дня. Показалось, что Марина посматривает несколько удивленно, но помалкивает. Рабочий день тянулся невыносимо долго. В уголке компа зелеными цифрами часики, страшно смотреть не на минуты или даже секунды, а на доли секунды. Сердце сжимается от тяжелой тоски. Это уходит моя жизнь, утекает, и нет никакой возможности ее остановить, продлить, что-то сделать… Наверняка есть пути, не может не быть, но жизнь уходит, я хочу остановить ее сейчас, в этом возрасте, навсегда остаться двадцатидевятилетним… пусть даже тридцати-, но остановить время!..
Вавилов, хохоча, рассказывал:
– Пришел мужик к врачу, жалуется: доктор, мне один врач сказал, чтобы я исключил мучное, другой велел не есть мясного, третий – молочного… Кому верить, доктор? А тот подумал и отвечает: я бы порекомендовал придерживаться их рекомендаций, а со своей стороны посоветовал бы исключить еще и растительную пищу…
Все смеялись, веселые и довольные, что рабочий день вот-вот кончится, что обещанный дождь не состоялся, что зарплату выдали без задержек и что троллейбусную остановку перенесли ближе к нашему зданию.
Марина улыбнулась заговорщицки, я кивнул, вышел первым, а ровно в шесть высокая дверь выпустила ее легкую, такую воздушную с виду фигурку.
Она сбежала вприпрыжку по ступенькам, высокая грудь колыхалась, на этот раз я не рассмотрел острых сосков, разгладились, а грудь при каждом шаге вздрагивала томно и наполненно нежной горячей плотью. Ступенек всего три, но, когда она вышла, я почти рассмотрел под ее микроюбочкой тоненькие трусики, обтягивающие яйцеклад.
Я рассматривал, наверное, чересчур внимательно, и она, дразнясь, весело показала язык. Влажный, красный, наполненный кровью, он смутно что-то напомнил, потом я понял, какие ассоциации это вызвало, но открытие не послало кровь к развилке. Напротив, подумал, что этот дразнящий жест появился разве что с принятием христианства, им легко было дразнить пуритан, умерщвлявших плоть, но сейчас такой намек отмирает, уже редкость, ибо при сексуальной революции когда-то вызывающий жгучее любопытство клитор стал доступен и почти открыт каждому школьнику.
– Ты что так уставился? – спросила она весело. – Раздел меня глазами, затем зачем-то одел…
– Неча голой ходить по улице, – ответил я сварливо.
– А куда идем?
– Уже забыла? – упрекнул я. – К далай-ламе Твердохлебу, конечно.
– Ах да, духовного восхотелось… Извращенец, однако.