Глава 15
Франция, Ле-Ман, осень 1940 года
Показав часовому разрешение на выход в город, унтер-офицер Отто Штайн прошел под поднявшимся красно-белым шлагбаумом и с удовольствием потянулся. Хорошая все-таки вещь увольнительная! Конечно, пришлось выслушать нудную нотацию командира роты о возможности провокаций и нападения французских партизан, но настроения это не испортило. Что может быть лучше прогулки по субботнему городу?
Ле-Ман, правда, не Париж, но кто ж виноват, что тридцатый полк восемнадцатой пехотной дивизии расквартировали именно здесь? Ну а город? Город как город, обычный французский городишко, не большой и не маленький. Из всех достопримечательностей — Разве что гоночная трасса Сарте да дворец графов дю Мэн, вроде бы даже место рождения английского короля Генриха II. Хотя ему-то какая разница? Этот самый Генрих с Рейхом, в отличие от толстого англииского премьера, не воевал, а потому его вполне германское имя не должно волновать солдат оккупационных войск.
А вот увольнительная волновать должна. До восемнадцати ноль-ноль еще уйма времени, и можно не спеша решить, чем его занять. Густав Вогг с неразлучным другом Карлом Шнитке, ясное дело, отправятся искать приключений по местным борделям, а он, пожалуй, сначала просто прогуляется по центру. А уж там, в зависимости от желания, зайдет куда-нибудь перекусить, либо в ресторан, либо, что вернее, в приличное кафе. А бордели? Густав с Карлом хорошие парни, в бою на них можно полностью положиться, но их увлечения женщинами легкого поведения Отто не разделял. Вопервых, воспитанный в строгих правилах Штайн недавно женился и вовсе не собирался искать развлечений на стороне, считая адюльтер весьма неблаговидным делом. А во-вторых, не хотелось подцепить, несмотря на бесплатно выдаваемые кондомы, какуюнибудь постыдную болезнь.
А вот просто гулять по узким старинным улочкам, разглядывая дома, было здорово: Отто с детства интересовался архитектурой, и в Ле-Мане с этим делом все было в порядке, благо наличествовали и улочки, и архитектура. Да и замок было интересно посмотреть.
К обеду унтер вдоволь набродился и, проголодавшись, присмотрел уютное кафе на какой-то улочке, названия которой он прочесть не смог, — все-таки Французский язык сильно отличался от родного немецкого.
В кафе, кроме него, почти никого не было — влюбленная парочка за крайним столиком (бросив на молодых людей быстрый взгляд, Отто вспомнил оставшуюся в Берлине жену и немедленно загрустил) да трое местных, зашедших вслед за ним. На партизан эти молодые парни, подстриженные по последней европейской моде, явно не тянули, и унтер расслабился, заказав себе обед и выпивку. Когда он, пообедав, заказал у миловидной официантки вторую кружку пива, к столику подошел один из парней:
— Приятно встретить здесь почти что соотечественника.
Говорил незнакомец на неплохом немецком, в котором, впрочем, угадывался легкии акцент. Вот только какой, Штайн понять не мог. Не французский точно, а вот какой именно?
— Держу пари, гадаете, что у меня за акцент. Я швейцарец, герр унтер-офицер. У нас с вами нейтралитет потому я и подошел. В этой жуткой дыре мне приятно поговорить с кем-нибудь на родном языке. Но если вы против, я уйду.
Штайн улыбнулся и сделал знак официантке, заказывая ещё одно пиво.
— Отчего же, присаживайтесь. Откровенно говоря, мне здесь тоже весьма одиноко. Эта война...
— О, про войну и политику я говорить не буду. — Парень широко улыбнулся, протягивая руку, и присел на свободный стул. — Меня зовут Гюнтер.
— Отто, — представился Штайн, отвечая на рукопожатие. — А твои товарищи к нам присоединятся?
— Нет, — назвавшийся Гюнтером поморщился. — Это местные, французишки. Если б не мой банковский бизнес, в жизни бы с ними не общался. Но приходится, как видишь. Потому и обрадовался, заслышав родной язык. Я ведь по национальности немец.
Если бы унтер был допущен к секретам Рейха, он бы знал о Schubladenplan «Танненбаум», предусматривающем захват Швейцарии и включение ее в состав Германии, и не стал бы столь беспечно разговаривать с незнакомцем. Но ничего подобного он, ясное дело, не знал и знать не мог. И потому он спокойно продолжил разговор.
Не искушенный в подобных вещах, Штайн не обратил внимания, что товарищи подсевшего к нему «швейцарца» даже не обратили внимания на его отсутствие, продолжая о чем-то спокойно беседовать. Что, будь они и вправду французами, было бы довольно странным. Брошенную в запотевшую пивную кружку крошечную таблетку он тоже не заметил, хотя спустя пару минут мельком и удивился тому, как быстро опьянел.
Алкоголь приятно ударил в голову, прогоняя былое ошушение одиночества и грусть по оставшейся в Рейхе супруге, и даже едва знакомый Гюнтер стал казаться добрым старым другом. Его предложение прокатиться на авто в одно «просто шикарное место, где можно продолжить общение без «этих нудных компаньонов-лягушатников», не вызвало ни малейших подозрений. Тем более что друг Гюнтер клятвенно пообещал ровно к шести вечера подвезти его к зданию комендатуры, где размещалась их рота.
Выйдя из кафе, они погрузились в припаркованную неподалеку машину. Молчаливые «французы» тоже поехали вместе с ними — Гюнтер объяснил, что по дороге он высадит их возле гостиницы. Отто решил, что будет невежливо с ними не познакомиться, однако сил не хватило даже на то, чтобы просто повернуть голову. Спустя минуту унтер уснул под мерное покачивание автомобиля.
За полчаса до окончания срока увольнительной Штайн уже находился на территории нейтральной Швейцарии, доставленный туда легким трехместным «Шторьхом», откуда его вскоре отправили дипломатическим каналом в СССР.
Германия, Берлин, осень 1940 года
— Фрау Штайн? — Невысокий мужчина в добротном темно-сером костюме и плаще вежливо приподнял шляпу.
— Да. — Женщина удивленно рассматривала незнакомца, остановившего ее возле продуктового магазизина, откуда она только что вышла. — Мы разве знакомы?
— Пока еще нет, — приветливо улыбнулся тот. В его речи ощущался едва заметный акцент. — Меня зовут Анатолий Степанов, я помощник консула СССР в Германии. Вы позволите вам немного помочь и проводить до дома? — Он принял от женщины ее сумку — Мне необходимо с вами поговорить.
— Разве вы знаете, где я живу? — удивилась Марта.
— Нет, конечно. — Анатолий покачал головой. — Может, пройдем пешком? Осень в этом году просто замечательно теплая.
— Но это довольно далеко, три остановки автобусом. Ах да, вы ведь не можете этого знать, — смущенно улыбнулась женщина.
— Думаю, это наименьшая из проблем. Я с удовольствием отвезу вас на своей машине. Поколебавшись несколько секунд, Марта Штайн кивнула:
— Хорошо, герр Степанов. О чем вы хотите поговорить?
— Давайте сядем в автомобиль. Там нам будет удобнее разговаривать.
— Если вы настаиваете. — Молодая женщина сделала несколько шагов к припаркованной у бровки тротуара машине, неприметному черному «Мерседесу». На местные, а вовсе не дипломатические номера она н е обратила внимания. Собственно, таких подробностей фрау Штайн и не знала.
Новый знакомый распахнул заднюю дверь, галантно помог ей сесть в салон, сам уселся следом. Водитель вопросительно взглянул на Степанова.
— В посольство, — коротко приказал тот по-русски. — Но сначала проедем мимо ее дома, короче, как договаривались.
— Фрау Штайн, назовите ваш адрес, — с улыбкой обратился он к женщине, хотя прекрасно знал, где именно она живет, — чтобы я мог объяснить водителю, куда ехать. К сожалению, сам он по-немецки не пониет.
— Да конечно. — Марта назвала адрес. — Так о чем мы будем говорить? Право, я не понимаю, почему мной заинтересовался русский консул?
— О вашем муже, фрау Штайн. — Степанов вниматетьно взглянул в изменившееся лицо собеседницы.
— Но при чем тут Отто?! Он военный, насколько я знаю, сейчас служит где-то во Франции. Какое отношение он имеет к вашей стране? — Молодая женщина была заметно испугана.
— Дело в том, что унтер-офицер Отто Штайн самовольно покинул расположение части и через Швейцарию бежал в Советский Союз, попросив там политического убежища. Как вы понимаете, скоро к вам домой придут представители немецкой тайной полиции, и вряд ли это хорошо закончится для вашей семьи. Ваш муж просил помочь вам. — Несмотря на то что озвученная им легенда была откровенно слабой, Степанов говорил совершенно спокойно, прекрасно понимая, что Марта мало разбирается в подобных вещах и готова сейчас поверить чему угодно.
— Нет, вы меня обманываете. Этого не может быть! Отто не такой, он давал присягу. Не верю. Прошу вас, остановите автомобиль. Я выйду.
— К сожалению, это правда, — покачал головой Анатолий, достав из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и небольшую фотографию. — Отто передал вам письмо. Надеюсь, вы помните его почерк? Ваш супруг понимал, что вы можете не поверить мне, и специально написал его. Кроме того, в посольстве вы сможете поговорить с ним по телефону.
— В посольстве? Разве мы не едем ко мне домой?
— Увы, это слишком опасно. Думаю, даже практически уверен, там вас уже ждут. — Выделив последнее слово, Степанов замолчал, давая возможность Марте переварить внезапно обрушившуюся на нее информацию.
Дрожащими руками женщина развернула письмо, вчиталась. Исписанные знакомым почерком строчки расплывались в наполнившихся слезами глазах. Анатолий отвернулся к окну, чтобы не смущать женщину. Относительно письма он не волновался. Письмо бло настоящим, написанным лично Штайном, причем со трудники внешней разведки гарантировали, что сделал он это совершенно добровольно.
Зашелестела складываемая бумага, и Степанов взглянул на Марту. Прикрыв дрожащей ладонью рот, женщина с трудом сдерживала готовые прорваться наружу рыдания.
— Вы убедились? — мягким голосом спросил он, протягивая ей чистый платок. — Я понимаю, как тяжело все это принять, но поверьте, ваш супруг вовсе никакой не предатель и не враг Рейха! Абсолютно убежден, что Отто сумеет вам объяснить, для чего он пошел на подобный шаг! — Степанов вытащил небольшую флягу, налил в стаканчик-крышку немного янтарной жидкости:
— Выпейте немного коньяка, фрау Штайн, это вас успокоит. Пейте, для вас это не алкоголь, а лекарство. Пейте, я настаиваю. В Советском Союзе делают очень хорошие коньяки, ничуть не хуже, чем во Франции. Марта приняла стаканчик, поднесла ко рту и автоматически выпила, даже не обратив внимания на скользнувшую в горло обжигающую жидкость.
— Мы скоро приедем, но если хотите, подремлите несколько минут. Я попрошу шофера ехать аккуратнее.
Женщина слабо кивнула. Спать ей, видимо от переживаний, и вправду хотелось. Через три минуты она уже спала, откинувшись на спинку сиденья. Анатолий подобрал выпавшее из ее руки письмо, спрятав обратно в карман.
Степанов не обманул: в СССР и на самом деле были очень хорошие коньяки. И не менее хорошие снотворные средства.
Москва, площадь Дзержинского,осень 1940 года
Войдя в сопровождении курирующего капитана НКГБ с труднопроизносимой фамилией Скрыпченко в кабинет, полковник Штайн остановился в нерешите тьности. Несмотря на обещанную встречу с родитетями, комната оказалась пуста: уже ставший привычным допотопный стол, два стула и большое окно размерами примерно метр на полтора посреди внутренней стены. В следующий миг он все понял. Что ж, правильно. Ведь никто ни в этой реальности, ни в его собственной не знает истинной сущности Времени и не может сказать, допустима ли встреча еще не рожденного сына со своими родителями. Не хватало только устроить тут какой-нибудь временной парадокс!
Во-первых, он еще не появился на свет, во-вторых, само его рождение, как ни крути, явилось следствием множества внешних факторов, вплоть до таких мелочей, как меню родителей накануне зачатия или день недели, когда это произошло! Нет, ребенок-то у них, ясное дело, родится, может, даже в том же месяце того же года, но будет ли он нынешним Гансом Отто Штайном? Генетически-то, наверное, будет, а вот во всем остальном? Вряд ли, если честно.
Капитан молча кивнул в сторону окна, застекленного каким-то местным аналогом зеркала Гизелло. Штайн подошел к одностороннему стеклу, увидев по ту сторону сидящих напротив друг друга молодых людеи. одновременно и похожих, и не похожих на его родителей. Скорее, конечно, похожих: еще с детства Ганс помнил несколько пожелтевших предвоенных фотографий, на которых и отец, и мать выглядели именно так.
Словно завороженный, он смотрел на родителей, даже не подозревающих, КТО стоит буквально в нескольких метрах от них. Шумно выдохнув, полковник попытался усмирить внезапно начавшееся сердцебиение. Получалось плохо, шок от встречи с родными оказался слишком сильным для немолодого оберста. Незаметно наблюдавший за выражением его лица капитан нахмурился: уж больно волнуется, как бы чего случилось, а то ведь спросят с него, не с кого-нибудь Вон как побледнел, и руки трясутся.
Если честно, Скрыпченко вообще не понимал, для чего нужна эта встреча. Ну, показали б ему издалека что все у них в порядке, и все. Или там фотографии какие предъявили. Хотя, конечно, фотографиям он мог бы и не поверить. С другой стороны, это распоряжение самого наркома, так что не поспоришь. В конце концов, товарищу Берии в любом случае виднее.
Штайн тяжело оперся о нижний край окна, продолжая жадно вглядываться в лица находящихся в смежном помещении людей. Неужели это правда, неужели они и на самом деле его родители?!
Неожиданно полковник поймал себя на мысли, что только сейчас окончательно поверил в реальность происходящего, в то, что он и на самом деле в далеком прошлом. Отец и мать, не подозревая, что за ними наблюдают, о чем-то оживленно разговаривали, держась за руки, — Штайн не знал, что это их первая после долгой разлуки встреча. Он опустил взгляд. Родители были всецело заняты друг другом и, похоже, счастливы, и он неожиданно подумал, что не имеет права подглядывать за этим их случайным и, как знать, долгим ли счастьем.
Что ж, надо признать: «Genosse Stalin» держит слово. Полковник хорошо представлял, чего стоило советской разведке доставить сюда этих двоих, парня из оккупированной Франции и девушку из столицы Рейха. Кажется, следующий шаг за ним. Он ведь тоже отнюдь не наивный юноша, позабывший снять розовые очки, и прекрасно понимает, что за все в жизни нужно платить. Тем более за такое. Надо полагать, скоро предстоит новый разговор с кем-то из высокопоставленных местных...
— Здравствуйте, герр Штайн. — Неожиданно раздавшийся голос заставил полковника вздрогнуть. Он обернулся — и тут же вытянулся, приветствуя нзаметно вошедшего в кабинет человека, не узнать которого он, конечно же, не мог.
К удивлению оберста, Берия бодрым шагом весьма энергичного человека пересек кабинет и подал ему руку сопроводив действие длинной фразой, немедленно переведенной замершим по стойке «смирно» капитаном:
— Рад нашей встрече. Давно хотел с вами познакомиться, но, увы, государственные дела. Надеюсь, вы уже убедились, что с вашими родителями все в порядке и отныне они в безопасности? Советское правительство умеет выполнять свои обещания. Мы вполне можем позволить себе обеспечить им спокойную жизнь и обезопасить от событий недалекого будущего. Но нам бы хотелось и от вас кое-что получить.
— Здравствуйте, товарищ Берия. — Штайн все же решился использовать именно это обращение. — Да, я вижу, что вы не бросаете слов на ветер, ведь в России, кажется, именно так говорят? И теперь я готов... помогать вашей стране.
Берия сделал вид, что не заметил крошечной паузы.
— Вот и хорошо, герр Штайн. Я читал ваши материалы, их содержание весьма интересно. Сегодня вам передадут список вопросов, постарайтесь, как можно более полно их осветить. Согласны? Отлично. Да, и вот еще что: надеюсь, вы понимаете, отчего мы не решились устроить вам личную встречу с родителями?
— Понимаю. Может возникнуть некий, гм, причинно-следственный парадокс...
— Ну да, примерно так считают и наши специалисты. Но видеть их периодически вы сможете, равно как узнавать последние новости из их жизни.
— С ними действительно все будет в порядке?
Берия смерил полковника внимательным взглядом из-под пенсне:
— Конечно — И гарантией этого станет мое слово... и готовность сотрудничать. Моего слова вам, надеюсь, достаточно? А остальное зависит уже от вас герр Штайн. До свидания, полковник, надеюсь, это не по следняя наша встреча.
Территория Советского Союза, сентябрь 1940 — февраль 1941 года
Новый танк был красив. Несколько необычен по сравнению с угловатыми прародителями, но красив. База, правда, осталась прежней, доставшейся от «КВ» первых серий, но широкая литая «зализанная» башня с рациональными углами наклона и толщиной брони в сто миллиметров была хороша. Пушка — «Д5-Т85», благо и объем башни, и новый погон в 1800 мм позволяли, однако еще при проектировании танка был сделан задел на установку и более мощного орудия. От стрелка-радиста пришлось отказаться из-за расширенного погона и новой башни, и мехвод теперь сидел по центру передней части бронекорпуса. От курсового пулемета тоже отказались, чтобы не ослаблять лобовой броневой лист, зато на командирской башенке появился зенитный «ДШК».
Еще одной новинкой был обязательный ныне трехцветный камуфляж, введенный дополнительным распоряжением ГКО в ноябре сорокового года. Увлекающемуся историей бронетехники человеку конца двадцатого — начала двадцать первого века танк, конечно же, напомнил бы «КВ-1С» или «КВ-85», но только лишь напомнил, поскольку башня была несколько иной, куда более напоминающей башню танка «ИС». Да и работы над новой ходовой уже велись: старания открывшего в себе недюжинный чертежный талант бывшего ефрейтора ВС Украины Геманова отнюдь не прошли даром.
В серию танк должен был пойти не позднее января нового, сорок первого года, пока же велись полигонные испытания трех экспериментальных машин. Времени до назначенного наркомом обороны срока оставалось мало, но и замечаний у госкомиссии, как ни странно. почти не было — сказывалось использование хорошо зарекомендовавшей себя на первых моделях «КВ» ходовой . Да и качество сборки на танкостроительных заводах после предпринятых по личному распоряжению Сталина весьма жестких мер существенно возросло.
Конечно, пока не хватало современного оборудования и высокоточных станков, уже закупленных через третьи страны, но пока не прибывших в СССР, но и эти вопросы уже решались, не в авральном порядке, но и без задержек. А заодно в режиме повышенной секретности за Уралом строились еще два танкостроительных завода — в Свердловске и, ясное дело, Нижнем Тагиле. Пуск обоих планировался на лето сорок первого, с выходом на плановую мощность к концу осени — началу зимы.
Выпуск модернизированных «КВ» с экранированными дополнительной броней бортами и башней также продолжался, но уже с новой пушкой «ЗиС-5» длиной ствола в сорок один с половиной калибр, в прошлый раз установленной на этих машинах только к сорок второму, — Сталин пытался несколько форсировать события.
Ранние серийные танки с короткоствольной «Л-11» из частей, конечно, не отзывали, да это и не имело особого смысла. Выдержать первый удар Панцерваффе они могли и так, вопросом было лишь умение грамотно ими маневрировать.
С середины августа и без того серьезно охраняемая территория Севастопольской военно-морской базы превратилась, по сути, в полностью закрытый объект специального назначения, курируемый отчего-то отнюдь не наркоматом ВМФ, а НКВД.
Поначалу нарком Николай Герасимович Кузнецов решил было, что возвращаются те страшные времена когда краснознаменным флотом командовали комиссар Смирнов и чекист Фриновский, но, выяснив, в чем дело, понял, что, к счастью, ошибся. Бывшие народные комиссары, ныне благополучно расстрелянные (чему Кузнецов был искренне рад: уж больно страшный след они оставили после себя в истории военного флота. Кого сумел, он в те жуткие годы отстоял, но многие толковые краснофлотцы навечно пропали в лагерях), тут были ни при чем. Да и нынешний наркомвнудел, если разобраться, тоже. Истинная причина происходящего уже несколько дней стояла в сухом доке СМЗ имени Орджоникидзе — сильно изуродованный в носовой и кормовой части, со следами пожара и подъемных работ американский эсминец «Макфол», недавно поднятый ЭПРОНом из-под воды с траверза одной из одесских береговых батарей.
Несмотря на спокойное море и небольшое расстояние, переход до Севастополя занял много времени, поскольку корабль буксировали в полузатопленном состоянии на кессонах, да и развороченные нос и корма скорости отнюдь не прибавляли. После долгого маневрирования в сопровождении местных портовых буксиров корабль прошел мимо бакенов Госпитальной стенки и вошел в Южную бухту, вскоре заняв место в доке, где его изучением занялась специальная комиссия из местных специалистов-судостроителей и морских инженеров, представителей военно-морского ведомства и, естественно, чекистов.
Поскольку после меткой стрельбы 412-й батареи и последующего пожара и взрыва ракетных ячеек о восстановлении корабля речь уже не шла, было принято решение об его полном демонтаже. Комиссия и специалисты по демонтажу несчастного эсминца работали без особой спешки — Сталин решил, что время для внедрения на современном флоте большинства технических решений конца двадцатого столетия ещё не пришло.
Исключение составили разве что скорострельная артиллерийская система «Магк-45» (Вождя откровенно поразила цифра в 20 выстрелов в минуту), шестиствольные двадцатимиллиметровые «Вулканы», срочным порядком отправленные в лаборатории ГАУ на предмет решения вопроса о разработке аналога для средств ПВО сухопутных сил и ВМФ и, конечно же, тегкие торпеды «Мк-46», оснащенные активно-пассивной гидроакустической системой наведения. Относительно несложная электроника начала шестидесятых вполне позволяла создать подобную торпеду в самом ближайшем будущем, что оказалось бы крайне неприятным сюрпризом, если вовсе не смертным приговором для подводников адмирала Деница. Из крылатых ракет после пожара и взрыва уцелело лишь два «Томагавка», также отправленных в спецлаборатории главного артуправления.
Двухвальная энергетическая установка «Макфола», состоящая из четырех газотурбинных двигателей General Electric, флотских спецов тоже весьма заинтересовала, хоть к осени на стол Сталина и лег доклад о невозможности ее воспроизведения на существующих технических мощностях.
Подобная резолюция ждала и весьма многочисленную электронную начинку корабля — компоненты боевой системы «Иджис», бортовые РЛС, подсистемы управления огнем и наведения, спутниковые системы связи, навигационное и радиоэлектронное оборудование, демонтируемую при помощи членов бывшего экипажа. Во-первых, высокоточные приборы здорово подпортила соленая морская вода и неизбежно возникшие при затоплении корабля короткие замыкания, во-вторых, воссоздать что-либо им подобное в ближайшие два-три десятилетия не было ни малейших шансов.
По большому счету, высокотехнологичное орудие уничтожения противников истинной демократии из далекого будущего, каковым и являлся эскадренный миноносец УРО «Макфол», оказалось для СССР образца сорокового года классической «вундервафлей», не имеющей особого смысла в данной исторической реальности. И Сталин это, похоже, прекрасно понимал. Как хорошо понимал и разобравшийся, что к чему, будущий герой Советского Союза адмирал Николай Герасимович Кузнецов, в июне 1941 года — ТОГО сорок первого года! — решившийся, по примеру генерал-майора Захарова, игнорировать приказ не поддаваться на провокации и за день до немецкого нападения приведший флот в полную боевую готовность.
В тот раз это позволило ВМФ не потерять в первые дни войны ни одного корабля, подводной лодки и самолета морской авиации и ответить противнику организованным сопротивлением.
Повторится ли подобное и сейчас, не знал никто, поскольку до роковой даты оставалось ещё более десяти месяцев.
Вестибюль Военно-технической академии РККА подавлял своей монументальностью и неброской роскошью, оставшейся еще с тех прежних времен, когда она была Михайловской академией, образованной на основе офицерского артиллерийского училища в 1855 году.
И два красноармейца в повседневной полевой форме с тощими вещмешками смотрелись в этом потихоньку увядающем старорежимном великолепии несколько чужеродно. Немудрено, что молодые ребята, едва обменявшись случайными взглядами, потянулись друг к другу.
Наконец один из них, невысокий паренек с пышной шевелюрой, не выдержал:
— Тебя тоже выдернули незнамо куда и ничего не сказав?
Второй чуть помедлил, затем пожал плечами:
— Ну да, вроде того. А что?
— А то, что тогда давай знакомиться. Миша. Калашников. — Парень протянул раскрытую ладонь.
— Женя. Драгунов. — Широко улыбнувшись, протянул руку второй.
Представитель ГАУ пнул запыленным сапогом увесистый хвостовик разорвавшегося реактивного снаряда. Обломок тонкостенной трубы с разлохмаченными взрывом краями и покореженными остатками хвостового оперения соскользнул во внушительную воронку с иссушенными тротиловым жаром стенками. Неподалеку лежал совершенно развороченный корпус «БТ» без башни: прямое попадание. Чуть поодаль — еще один, внешне не поврежденный, но со множеством разнокалиберных пробоин: тринадцатимиллиметровая броня не смогла противостоять разлетающимся осколкам 132-мм снаряда «М-13».
Засыпанный ход сообщения, дымящиеся бревна на месте блиндажа и ДЗОТа, перевернутый близким взрывом бронеавтомобиль без башни — картина разрушений, причиненных все лишь одним залпом из трех установок, весьма впечатляла.
— Что ж, неплохо, товарищи. Несмотря на рассеивание и невысокую кучность, все цели поражены. Думаю, отчет будет полностью положительным. Товарищ Костиков, товариш Королев, постарайтесь в кратчаишие сроки уменьшить показатели отклонения по дальности и фронту хотя бы втрое. Согласитесь, двести пятьдесят метров — это все-таки многовато. Сергей Павлович, я понимаю, что, учитывая недавние события, вам сейчас очень нелегко, но это необходимо сделать, и сделать быстро. Кроме того, руководство артуправления просит рассмотреть возможность создания пусковых установок с количеством направляющих не менее двадцати-тридцати, возможно, собранных в единый пакет на поворотной станине и гусеничном шасси. Серийной сборкой пусковых установок будет заниматься Воронежский завод имени Коминтерна, производство уже налажено, необходимые для первой партии колесные шасси поступили, так что поторопитесь, товарищи.