Сегодня у Крамарчука, чуть ли не впервые за последнее время, был выходной. Между прочим, вполне заслуженный. Напряженная работа, по большому счету, закончена, все, что мог, он изложил в письменной форме, изложил, руководствуясь отнюдь не принципом «бумага все стерпит». Проштудировал местный устав и несколько учебников по тактике и стратегии ведения сухопутной войны, припомнил собственное обучение и полученный за годы службы опыт. Ну и попытался в некотором роде объединить свое «попаданческое послезнание» с нынешней реальностью еще не свершившихся событий.

Насколько ему это удалось, подполковник не знал, но несколько раз его возили на встречу с членами недавно организованного ГКО и крупными военачальниками, среди которых он с радостью заметил и Захарова. Последний, похоже, тоже был искренне рад встрече с «земляком» и в перерыве заседания даже панибратски хлопнул по плечу: «Ну что, подполковник, теперь повоюем, ага?»?

Что именно он имел в виду, Юрии так и не понял — то ли некие неведомые ему изменения, происходящие в армии, то ли еще что, но было откровенно приятно . Вроде как старого знакомого встретил. А сколько у него тут знакомых, если подумать? Захаров, Берия, Качанов — и все. Ну, разве что Виткин с Терским да Скоропадько и та журналисточка, не к ночи будет помянута. Впрочем, трое последних его не интересовали, а вот с майором он бы встретился. Хотелось понять его странную реакцию в самолете по дороге сюда: и чего, спрашивается, взъелся? Служили вроде нормально, не дружили, конечно, но и конфликтов не было, пару раз даже водочку вместе потребляли. Товарищи чекисты накануне бока намяли? Да нет, вряд ли. Что ж тогда?

Поколебавшись пару дней, подполковник обратился к майору, по-прежнему выполнявшему обязанности куратора, с просьбой организовать им встречу. Тот, как ни странно, сразу же согласился, и уже на следующее утро в дверь вошел Владислав. В сопровождении Михаила, разумеется.

Виткин был одет в такую же, как у Юрия, офицерскую форму местного образца без знаков различия на петлицах и рукаве. Форма на нем сидела, надо признать, как влитая — вроде всю жизнь проходил.

— Привет, Влад. — Уже привычно перевернув исписанный лист чистой стороной вверх и прикрыв его папкой, Крамарчук поднялся из-за стола. — Проходи. Рад тебя видеть. Михаил Юрьевич, вы не оставите нас наедине?

Мгновение поколебавшись, майор кивнул и покинул комнату, предупредив, что у них не более часа.

— Смотрю, слушаются тебя, да? — Виткин без колебаний пожал протянутую руку, стащил с головы фуражку и поискал глазами, куда ее пристроить. — Ну, типа здравия желаю, товариш подполковник. Знаешь, я тоже рад. Слушай, Анатолич, ты уж прости меня за тот инцидент в самолете. Сам не знаю, что на меня то гда нашло, видно, нервы от всего случившегося... Ну ты понял. Короче, прости, неправ я был. Прощаешь?

— Да брось, — искренне улыбнулся Крамарчук. — Если и был неправ, так за то по фейсу и получил. Падай вон на стул. Коньяку хочешь? У меня, в некотором роде, запас, сам Лаврентий Павлович распорядился. А я, ты знаешь, последние годы по этому делу не особо. Тебе в стакан или в рюмку?

— Ого. — Виткин опустился на стул, поерзал, устраиваясь поудобнее. — Ну, ежели сам нарком, тогда наливай. В стакан, ясное дело, или я что, уже не офицер? А знаешь, Анатолич, я ведь понял, что это только благодаря тебе мы и живы, и в более-менее нормальных условиях сейчас находимся. Молодец ты, быстро в тему въехал. Я б так не смог... собственно, за что по морде и схлопотал. Так что все правильно вышло. Справедливо. Ты наливай, наливай, — усмехнулся Виткин, наблюдая за углом наклона бутылки в руках подполковника, — до краев, как мы с тобой когда-то... там. А то товарищи энкавэдисты меня алкоголем особо не балуют, печень, видимо, для допросов берегут. Кормят, правда, хорошо.

— Ладно, Влад, проехали. — Подполковник первым поднял свой стакан. — Давай за встречу. Тем более у меня сегодня вроде как выходной. Впервые за хрен знает сколько времени. Если бы я там у нас столько бумаги такими темпами измарал, уже известным писателем стал, сто процентов.

— Давай, — согласился Виткин, чокаясь и поднося посудину к губам. Осушив стакан, он крякнул, взял с тарелки кусочек лимона, прожевал. — Эх, хор-рошо. Меня, знаешь, тоже неслабо потренировали с авторучкой управляться. Слушай, подполковник, ты небось уже и Сталина видел?

Поколебавшись несколько секунд — вряд ли Владислав сейчас выполняет чье-то особое поручение, да, собственно, ему никто и не запрещал рассказывать о встрече, тем более человеку, находящемуся под более чем плотным контролем госбезопасности, — Юрий кивнул. В конце концов, Берия намекал, что никакой прослушки здесь нет; Сталин, правда, придерживался иного мнения, а как оно обстоит на самом деле, Крамарчук в любом случае никогда не узнает.

— Да, с товарищем Сталиным я разговаривал, — заслышав «с товарищем Сталиным», Виткин криво усмехнулся, но все же смолчал, видимо, уже наученный опытом. — И, не поверишь, даже обедал с ним на даче в Кунцеве. Вот такая я теперь, понимаешь, знаменитость.

— Здорово. — Виткин протянул руку к лежащей на столе папиросной пачке. — Можно?

— Да кури себе. — Крамарчук тоже взял папиросу, привычно смял мундштук уже успевшими пожелтеть пальцами. Майор протянул ему зажженную спичку.

Несколько минут молча курили, затем подполковник разлил по второй, на сей раз уже по полстакана. Столь варварский способ употребления благородного напитка его особо не волновал — в их с Виткиным офицерской жизни и не такое бывало. И поддельный — якобы болгарский — «Слънчев бряг» когда-то казался амброзией. Хоть и стоил отчего-то просто сущие копейки.

— Слушай, Крамарчук, — слегка захмелев с непривычки, точнее, с «отвычки», неожиданно спросил Владислав, старательно затушив в пепельнице окурок. — Ты мне одно скажи. То, что войны нам не избежать, и ежику понятно. Но вот интересно, сможем мы что-то изменить? Ты, я, кто там еще с нами сюда попал? МнеТо о таких вещах не докладывают.

— Скоропадько с Терскиным, из наших больше никто. Из комсостава, в смысле.

— А, эти, — Виткин презрительно махнул рукой, — ботва. Значит, только мы. Сможем, а?

— Сможем, Влад. Уже меняем. — Крамарчук решил особенно не распространяться об известных ему событиях. — Может, и не глобально, но что в тактическом смысле — точно.

— Это хорошо. Дед у меня в сорок первом без вести пропал, а батя в тринадцать лет взрослую норму на заводе выполнял, такие дела. Обидно, если мы своим здесь присутствием напортачим. А так, если поможем им чем-то, уже не зря пожили. Короче, — Виткин мельком взглянул на наручные часы, — давай еще по соточке — и все. Неохота напиваться. А знаешь, я на имя Тимошенко рапорт накатал, в действующую армию попросился. Все, что знал и помнил, я и так выложил, а сидеть в тылу? Ну его на фиг. Повоевать хочется, пусть даже и напоследок.

— Не пустят, Влад. — Крамарчук покачал головой. — Такие, как мы, к немцам ни в каком качестве попасть не должны. — В плен, в смысле.

— А хули? — возмутился тот. — Думаешь, я этим сукам бы сдался? Последний патрон себе, все дела.

— Да не в этом дело. Риск слишком большой. Вот году к сорок третьему, как я понимаю, наша с тобой информационная ценность существенно снизится, тогда, наверное, можно и на фронт. Хотя тоже вряд ли. Уж поверь мне.

— Верю, — разом потух собеседник. — Просто надоело сидеть, штаны протирать. Помнишь, как армию в девяностых гробили? Как полигони распродавали? И как мы с тобой да с другими ребятами упивались в жопу, чтобы хоть на сутки забыться, не видеть всего этого? А сейчас шанс нам дали, ШАНС, понимаешь. Может, и не все изменить, так хоть что-то. Понимаешь? Нет, все равно своего добьюсь — и на фронт попаду. Так и знай, Крамарчук, попаду.

— Не пустят, — тихо буркнул тот, разливая остаток коньяка, — мне САМ об этом сказал. Мы с тобой здесь воевать будем, ясно? Может, и больше пользы принесем, кто знает?

— Жалко. — Виткин понуро склонил коротко стриженную по старой привычке голову. — Жалко. Помнишь Юра, года два-три назад нас окружное начальство подписало обеспечивать содействие городскому «Поиску»? Ну, когда они под Прилиманским южный сектор обороны копали, а мы, типа, должны были ВОП разминировать и вывозить? Знаешь, я до того даже и понятия не имел, как наши предки погибали, а тут насмотрелся. Пацаны восемнадцатилетние, как в ячейки свои в сорок первом легли, так до сих пор и лежат. Ненайденные, неопознанные. Кто вверх смотрит, кто в землю уткнулся. А ведь это они нас тогда защитили.

Одного запомнил: ребята-поисковики говорили, судя по зубам — лет шестнадцать ему было, но уже в бушлате, и патронов — полные подсумки. Лежит на спине, а рука вертикально вверх вытянута. Будто выбраться из могилы хочет и помочь нас просит. А ног от колен нет. Плугом срезало, когда на месте линии обороны колхозное поле распахивали. Так вот, не хочу я, чтобы повторилось все это. Хочу, чтоб не сдали мы Одессу, чтоб мамалыжники вообще на нас и не рыпнулись. Оттого и великого полководца нашего, товарища Октябрьского, я о-очень подробно расписал, надеюсь, шлепнут еще до того, как он Крым фрицам сдаст, падла. Да и не только его, многих еще... тоже героев. Вот так-то, Анатолич.

Виткин неожиданно взглянул на Юрия абсолютно трезвым взглядом:

— Думал, напился с непривычки? Хренушки. Просто выговориться хотел, а с кем тут еще поговоришь? Не с компетентными же товарищами в малиновых петлицах. Ладно, Анатолич, прости, если что не так, и не поминай лихом. Но поверь: на фронт я попаду, обязательно попаду. А может, и до Берлина дойду. Всегда Хотел за рубеж съездить, а тут такая возможность, практически на шару, да и шенген не нужен. Может, там и встретимся.

Виткин встал, надел фуражку, привычным жестом выровняв ее по кокарде, и протянул руку:

— Ладно, Юрий Анатольевич, увидимся еще. Так что до встречи. В будущем.

Усмехнувшись, майор, не оглядываясь, покинул кабинет. Крамарчук грустно вздохнул и взглянул на часы. Несмотря на вздорный характер, Виткин всегда был пунктуален: с начала их разговора прошел ровно час без одной минуты.

Бесцельно побродив по комнатам, Крамарчук умылся, перекурил и, усевшись на диван, задумался. Встреча с бывшим сослуживцем словно вернула его на несколько месяцев назад... и более чем на шестьдесят лет вперед, ведь с середины июля он так ни разу и не общался ни с кем из принадлежавших его времени людей. А Влад молодец, хорошо держится. И, главное, цель для себя нашел, так что он здесь в какой-то мере больше не одинок. Может, и на самом деле добьется своего и попадет в действующую армию, а там, глядишь, и до Берлина дойдет. Судьба, она известная проказница, вон как все с их перемещением обернула. Иди знай, может, и вправду суждено Виткину свой автограф на колонне Рейхсканцелярии оставить? Неплохо зная бывшего сослуживца, Юрий примерно догадывался, что это будет за автограф. «Я знаю три слова, три матерных слова», ага.

Подполковник потянулся. До обеда еще пара часов, может, вызвонить Верочку да пойти пройтись? А что, вроде неплохая идея. Крамарчук встал и, подойдя к столу, поднял трубку телефона (о своем обещании Сталин, естественно, не забыл, телефон установили на следующий же день после возвращения Юрия с Кунцевской дачи), набрав цифры внутреннего номера.

Ну да, именно так. После памятной встречи с Вождем многое изменилось. Было ли это распоряжением Самого или единоличным решением Берии, но больше Крамарчук не был заперт в четырех стенах. Отныне ему разрешалось свободное перемещение в пределах здания комиссариата, недолгие прогулки во внутреннем дворе и посещение местной столовой, где он теперь завтракал, обедал и ужинал. Кроме того, ему — страшно сказать! — разрешили выход в город, правда, в компании майора или, что радовало куда больше, «сержанта Верочки». Девушка к этому времени уже была в курсе кто он на самом деле (Юрий примерно представлял, какие запретительные документы ей пришлось перед этим подписать), и смотрела на него совсем другими глазами. Поскольку никаких особых распоряжений насчет нераспространения сведений о будущем ему никто больше не давал, подполковник по мере сил отвечал на ее многочисленные наивные вопросы. Естественно, избегая любых подробностей, — еще не хватало выслушивать от Берии нотации в духе: «Тебе что, делать нечего, ты чего девке порассказал?» Да и вопросы эти по большей мере касались исключительно бытовых моментов жизни будущих поколений, музыки, женской моды и всякого тому подобного.

Прогулки, увы, были нечастыми, но после нескольких проведенных взаперти месяцев любая из них казалась Юрию тем самым хрестоматийным глотком свежего воздуха. Да и Москва сорокового ему и вправду нравилась, благо было с чем сравнивать.

Вера появилась минут через двадцать. К этому времени подполковник уже успел переодеться, сменив обычный китель на «выходной», с тремя эмалевыми прямоугольниками на малиновых петлицах. Ага, капитан госбезопасности, никак не меньше. Выходить в город в форме без знаков различия ему, само собой, запрещалось, а вот было ли это липовое, по сути, звание, некой шуткой со стороны Лаврентия Павловича или совсем наоборот, он не знал. По крайней мере, в здании наркомата китель с петлицами носить не разрешалось, а вот в городе — пожалуйста. Кто придерется, Увидев неспешно прогуливающихся по столичной улице капитана ГБ под ручку с сержантом из той же конторы? Ясно, что никто. Идут себе и идут. Может, выходной у людей, в кино, например, собрались или в театр, а может, они и вовсе женаты.

В кино Крамарчук, к слову, пару раз сходил. И разочаровался. Пожалуй, единственными более-менее нормальными картинами были лишь комедии да все те же классические «Дети капитана Гранта», остальное представляло собой не слишком оригинальную, а местами и откровенно туповатую агитку на тему «как мы им вломим, если они к нам сунутся» или «шпиону — собачья смерть».

Подполковнику, знающему, как все произошло на самом деле, смотреть подобное было неинтересно и даже в какой-то мере неприятно. Спасало лишь общество Верочки. Хорошо, хоть с деньгами особого напряга не было: перед каждым выходом в город майор просто выдавал ему некую сумму, вполне достаточную даже для того, чтобы сводить девушку в не слишком дорогой ресторан. Самое интересное, что при получении денег Юрий расписывался во вполне официальной приходно-расходной ведомости, не особенно, впрочем, вдаваясь в то, на каком основании и за какие заслуги ему платят. Поскольку остаток денег с него никто не требовал, через месяц Крамарчук накопил вполне приличную сумму — Вера оказалась более чем скромной в своих запросах и не разрешала «товарищу капитану госбезопасности» особенно сорить деньгами.

Вошедшая в комнату миловидная сержант выглядела, как всегда, на все сто. И где-то даже сверх этого — с некоторых пор Крамарчук начал замечать, что Верочка стала больше пользоваться косметикой. Хотя, конечно, понятие «косметика» образца сорокового радикально отличалось от аналогичного начала будущего века. Робкая помада на губах, едва заметно подведенные брови и легкий аромат обязательной «Красной Москвы». Все. Большее считалось вульгарностью и мещанством, и Юрий, как ни странно, во многом был с этим гласен. О килограммах наносимой на лицо «штукатурки» сомнительного происхождения и флаконах выпиваемых перед выходом на улицу духов здесь, к счастью ещё не слышали, чему подполковник был искренне рад. Совершенно искренне.

— Здравствуйте, Юрий Анатольевич. — Вера потупилась. - Вызывали?

— Да, Верочка, проходите. Как вы смотрите на небольшую прогулку по городу? А то я что-то совсем уж засиделся. Сегодня воскресенье, выходной, а вы все тут. Прогуляемся немного?

— С удовольствием товарищ подполковник... ой, то есть, простите, товарищ капитан государственной безопасности. — Сержант искренне обрадовалась. Впрочем, вряд ли из-за его общества, скорее оттого, что с появлением Крамарчука ее свобода была существенно ограничена. «Прикрепленная» к нему распоряжением Берии, девушка последние несколько месяцев практически жила в здании наркомата. Являлась ли она тайным агентом народного комиссара или нет, Крамарчук не знал и знать не хотел. Ему искренне хотелось верить, что Вера не участвует в этих играх.

— Тогда вперед, нас ждут великие дела, — возможно, не к месту припомнил классика Юрий. — Покажите мне Москву, Верочка. Ваш прекрасный город.

Надев фуражку, он пропустил девушку вперед и вышел вслед за ней в коридор. Спустившись на первый этаж, подполковник предъявил выданное вместе с «выходным» кителем временное удостоверение дежурному сержанту. Внимательно изучив документ, тот козырнул, поворачиваясь к девушке, уже державшей наготоВе свои корочки. Покончив с формальностями, пара вьплла на улицу.

— Ну , куда пойдем, Юрий Анатольевич?

Москвы Крамарчук практически не знал. В своей прошлой жизни он был здесь несколько раз, но с городом так и не познакомился — вечно не хватало времени.

— А куда вы посоветуете, Верочка? — по-одесски вопросом на вопрос ответил Юрий и добавил: — давайте куда-нибудь недалеко, пешочком. Не хочется в транспорте трястись. Погода просто замечательная, даже не верится, что уже осень. Хотя у нас в Одессе этот месяц еще практически продолжение лета.

— Ну что ж, пойдемте. — Кокетливо улыбнувшись девушка взяла подполковника под призывно отставленный локоть и неторопливо повела его по улице Кирова, направляясь в сторону Чистопрудного бульвара. Спутники прошли мимо здания Главпочтамта и свернули направо, к прудам. Здесь, на Бульварном кольце, уже вовсю царила воспетая литераторами золотая осень, щедро устлавшая дорожки шуршащим ковром из желтых, красных и рыжих листьев. Осеннее солнце дарило последние теплые деньки, и блики на пруду слепили глаза. Юрию вспомнились слова известной песни Игоря Талькова, и он, не в силах сдержаться, тихонько напел несколько строк:

— Какая красивая песня, — отозвалась Вера. — Только грустная. Это оттуда? Из вашего времени, да?

— Да, Верочка. — Крамарчук задумчиво глядел на покрытую едва заметной рябью воду. На душе было грустно — не к месту припомнившиеся строки напомнили о семье. — Оттуда. Из будущего, ставшего прошлым. Или наоборот. Пойдем дальше?

Уловившая его состояние девушка молча кивнула.

Еще работала лодочная станция, и Юрий предложил прокатиться на лодке. Сказывалась ежедневная сидячая работа с бумагами и несколько проведенных в замкнутом помещении месяцев: несмотря на получасовую утреннюю гимнастику и принесенные по его просьбе гантели, подполковнику не хватало физической нагрузки. Поколебавшись секунду — видимо, прикидывала, насколько это опасно для столь ценного подопечного, Вера согласилась. Они взяли весла, прошли по щелястому дощатому причалу, лодочник оттолкнул лодку, и она заскользила по глади пруда.

Крамарчук с удовольствием греб, откровенно наслаждаясь возможностью поработать мышцами. Ну и вообще — когда еще можно будет вот так вот запросто покататься на лодке в центре Москвы, да еще и в обществе весьма красивой женщины? Справа затрезвонил трамвай, и Юрий вспомнил, как во время предыдущей прогулки Верочка рассказывала, что на нем она добирается на службу из Замоскворечья.

В прошлый раз они ездили в Сокольники. Спустившись в метро на площади Дзержинского, они сели тогда в красно-желтый вагон образца 1937 года с удобными кожаными диванами: в своем времени подполковник подобных уже не застал. Московское метро сорокового разительно отличалось от своего потомка из девяносто пятого года, когда Юрий приезжал сюда в последний раз. Толпы раздраженных людей на платформах, нищие, торговые ларьки и лотки в переходах, попрошайки в вагонах метро, усиленные в связи с началом первой чеченской войны патрули. Сравнение, увы, было отнюдь не в пользу будущего.

— Юрий Анатольевич, — нежный голос сержанта выдернул подполковника из воспоминаний, — кажется, мы сейчас протараним вон ту лодочку. — Девушка звонко засмеялась.

Выросший у моря Крамарчук привычно протабаН и л веслом, меняя курс. Убедившись, что утлое суденышко более не собирается устраивать аварийную ситуацию на воде, он тоже улыбнулся, взглянув на попутчицу:

— Простите, Верочка, задумался. Вспомнил нашу прошлую прогулку. Знаете, ваша Москва намного красивее моей. Мы слишком многое потеряли. — Подполковник сделал несколько сильных гребков. — Слишком многое...

Мгновенно став серьезной, девушка кивнула, продолжая внимательно наблюдать за Юрием. Вообще после того как сержанта посвятили в истинную историю Крамарчука, ее отношение к странному протеже народного комиссара изменилось. И помимо извечного женского любопытства и кокетства Веру порой охватывала жгучая жалость и сострадание к этому сильному и умному человеку. Ведь попав сюда, он лишился и семьи, и друзей, и некоторым образом даже самой Родины.

При этом девушка догадывалась, какую ответственность за еще не свершившееся будущее он испытывает. Не зря же все, что он пишет, немедленно передается лично товарищу Берии, и тот просиживает над записями ночами, а потом... она догадывалась, к кому они попадают потом, но не решалась обсуждать это даже с самой собой. Ей очень хотелось дать этому немыслимо одинокому человеку хоть немного тепла, чуточку участия, но как это сделать, она не знала. Как не знала и того, имеет ли на это право. И хотя порой это желание становилось даже излишне сильным и каким-то, хм, ну, слишком женским, что ли, Вера одергивала себя, напоминая, что она находится на службе. Да и вряд ли Юрия интересует какая-то не отличающаяся особой красотой простая девчонка. Кто она ему? Не жена, не любовница, просто сослуживец, вряд ли более...

Они катались еще минут сорок, а затем, сдав лодку, неспешно прогулялись по бульвару до улицы Чернышевского, прошли по Маросейке мимо Политехнического музея и вскоре вернулись на площадь Дзержинского. Прогулка заняла почти два часа.

Сейчас обед, и за работу. Хрен с ним, с тем выходным, не до отдыха. Работы впереди еще... ох сколько еще впереди работы! Взять ту же фронтовую ПВО: да, зенитки у нас есть, и неплохие, но они буксируемые, калибром 76 мм и 85 мм, требующие времени и на развертывание, и на зарядку, и на наведение на цель. А у немцев зато — двадцати- и тридцатисемимиллиметровые «Флак-системы», которые хоть на колесную, хоть на гусеничную базу ставь. Ну нет у нас нормальных мобильных автоматических пушек, только счетверенные «Максимы» да флотские 25- и 37-миллиметровки, с которыми против «лаптежников» сильно не навоюешь. А ведь при средних скоростях и высотах полета местной штурмовой и бомбардировочной авиации именно скорострелки и могли бы надежно прикрыть войска с воздуха!

Тем более что скоро, после развертывания массового производства «Т-34», освободятся тысячи шасси от снятых с производства легких танков. Сначала хоть бы привычные «КПВТ» на поток поставить, хоть в спаренном, хоть в одноствольном виде, а там уж можно и кое-что покрупнее, калибром в двадцать-тридцать миллиметров. Хотя, с другой стороны, наверняка у нас есть и опытные образцы, и замечательные конструкторы, так что в первую очередь нужно с представителями ГАУ и производственниками разобраться. Показательно разобраться, как товарищ Сталин умеет. Вот только хватит ли времени развернуть серийное производство?

Или та же медицина. Михаила Ильича по его наводке спасти успели — здорово, уже одним только этим удалось существенно ускорить работы над доводкой до ума старой тридцатьчетверки и разработкой новых модификаций. Но ведь это была, по сути, просто счастливая случайность — несколько нашедшихся в медсанчасти полигона упаковок с флаконами цефотаксима плюс кое-какие антибиотики из медицинского блока потопленного эсминца! А ведь пенициллин уже открыт Флемингом, и до начала его массового производства в СССР осталось всего пару лет.

Нет, Крамарчук об этом, конечно, тоже писал, но Ратят ли внимание на скромную страничку, озаглавленную «Медицина», на фоне новейших танков, самолетов и грядущего в скором времени ядерного оружия? А ведь это — миллионы спасенных жизней, сотни тысяч вернувшихся на фронт опытных и обстрелянных бойцов! Или те же противошоковые и обезболивающие средства, перевязочные пакеты в прорезиненной упаковке для накладывания окклюзионных повязок, уже помянутые индивидуальные аптечки? Это тоже оружие, и оружие серьезное.

Проблема в том, что сам он о медицине, и особенно фармацевтике, имеет весьма далекое представление. Возможно, мог бы помочь не пострадавший при обстреле и пожаре медицинский отсек «Макфола», но тут судьба сыграла злую шутку: после пребывания в воде часть лекарств можно было смело выбрасывать, а с некоторых герметично укупоренных флаконов попросту смыло этикетки, и разобраться, где какой препарат, теперь было практически невозможно. Правда, большинство флаконов, пластиковых баночек и блистеров с таблетками или ампул все же уцелело, и даже названия и дозировки вполне читались, благо были нанесены несмываемой краской, но и тут обнаружилась серьезная проблема. Названия и состав большинства препаратов ни о чем не говорили не то что Крамарчуку, но и местным фармакологам. Даже и в двадцать первом веке американская номенклатура коммерческих названий лекарств зачастую не совпадала с отечественными стандартами — что уж говорить про сороковой-то год?! Конечно, если среди спасенных членов экипажа окажется врач, тогда, возможно, все упростится. А вот с одноразовыми шприцами и системами для внутривенных вливаний в вакуумной упаковке ничего плохого не произошло, правда, Юрий понятия не имел, велики ли шансы наладить их производство на имеющемся технологическом уровне...

— Вот вы и снова задумались, товарищ капитан, — с какой-то неуловимой грустью в голосе произнесла Вера, легонько сжав его локоть. — Впрочем, уже неважно, мы пришли. Вот и ваш кабинет.

— Зайдете, Вера? — Крамарчуку вдруг стало немыслимо стыдно за свое невнимание к устроившей такую чудесную прогулку девушке. Стыдно настолько, что он тут же мысленно обозваг себя невоспитанным мужланом. — Пожалуйста. Если раздобудем кипяточку, угощу вас кофе с коньяком.

Поколебавшись — подполковник неожиданно понял что она именно колеблется, а не играет в это самое «колебание», — девушка коротко кивнула:

— Хорошо, Юрий, все равно у меня увольнительная. Да, собственно, я в любом случае должна находиться при вас.

— Вот и здорово, я сейчас в столовку сгоняю, а потом посидим, поговорим. — Крамарчук подхватил со столика полупустой чайник (за кипятком нужно было ходить в столовую или круглосуточно работающий буфет — привычных электрочайников тут пока не было, а ближайший нагреватель-титан находился как раз в буфете).

— А давайте я схожу. — Девушка со смехом попыталась отобрать алюминиевую емкость. — У меня быстрее получится.

— Ну уж нет! Сегодня мужчины на хозяйстве. — Крамарчук завел руку с чайником за спину, и пытающаяся отобрать его Верочка по инерции обняла подполковника. Мгновением спустя посудина стукнула об пол, заливая вышарканный дубовый паркет остатками давно остывшей кипяченой воды.

Как именно встретились их губы, Юрий и сам не понял. Да и Вера, похоже, тоже не поняла, но это уже ничего не могло изменить.

А дальше все просто стало совершенно неважным, по крайней мере для двоих в этом мире...

Стоя у приоткрытого окна, подполковник курил, старательно выдувая дым наружу. Что ж, как бы там ни было, это произошло. И произошло, похоже, совершенно неожиданно для обоих: Юрий готов был спорить на что угодно, что час назад девушка не выполняла никакого задания и была абсолютно искренней. Конечно, он мог и ошибаться, но опыт прошлой жизни Днозначно подсказывал: все было именно так, как он себе представлял. Нет, возможно, изначально Вера и имела задание довести их отношения до постели, но сейчас что-то говорило ему, что недавние события — чистый и стопроцентный экспромт, виной которому были лишь они вдвоем.

По крайней мере, тот факт, что Верочка оказалась девушкой, поразил его куда больше, нежели сама их внезапная близость.

Изменил ли он жене, впервые за вполне счастливую семейную жизнь? Пожалуй, и да, и нет. Да, поскольку последний час он, как ни крути, провел в постели с другой. И нет, поскольку его жена — как и он сам — еще не родилась и не скоро еще появится на свет. Вот и думай, виноват он или нет...

Крамарчук раздраженно затушил окурок, поискал глазами пепельницу... и наткнулся взглядом на вышедшую из ванной комнаты Веру, целомудренно замотанную в простыню. Девушка чуть виновато улыбнулась — а, ну да, сороковой на дворе! — и проскользнула в смежную комнату, минут через пять появившись оттуда уже полностью одетой.

— Юрий Анатольевич, — при этих словах оба, не сговариваясь, улыбнулись, — так я схожу за кипятком? Вы вроде кофе обещали.

— Сходите, Верочка, сходите, — поддерживая шутку, подполковник также перешел на «вы». Спрыгнув с подоконника, он наконец-то бросил окурок в стоящую на столе пепельницу. — А я пока приберусь. Обед мы, я так понимаю, пропустили?

— Ну, что вы, сейчас организуем. Вы подождите, я скоренько...

Изнурительные тренировки сменялись занятиями и снова тренировками. Каждый день, по двенадцать — четырнадцать часов в сутки с небольшими перерывами на прием пиши. Дневные и ночные прыжки с парашютом обычные и затяжные, разведывательно-диверсионная деятельность, вождение автомобильной и бронетехники. радиодело, изучение основных типов отечественного и зарубежного оружия, маскировка и ориентирование на местности, минно-взрывное дело, медицинская подготовка, борьба и ножевой бой, плавание, стрельба, изучение иностранных языков и еще великое множество военных премудростей, призванных сделать из вчерашних курсантов бойцов элитного спецподразделения.

В первый же день всем им выдали невиданную раньше форму — свободного покроя камуфляжные штаны и куртку с капюшоном, непривычную кепку с длинным козырьком и высокие шнурованные ботинки. Каждому бойцу полагался еще пятнистый комбинезон и балахонистый маскировочный халат. Покидать территорию лагеря запрещалось на весь срок обучения, да и населенных пунктов, куда можно было бы пойти в увольнение, поблизости не было. Охраняли огромный лагерь с собственным полигоном сотрудники НКВД, к которому и относились будущие диверсанты.

Делились спецназовцы на четыре группы, по типу изучаемого языка: немецкую, наиболее многочисленную, румынскую, финскую и англоязычную, куда входило всего пару десятков человек. Что им предстояло Делать и где служить, никто не знал, однако слухи, вполне вероятно, распространяемые самими же инструкторами, конечно, ходили.

Поговаривали о скорой войне с немцами и румынами, о том, что перед этим их забросят в тыл врага, о том, что советское руководство возлагает на них огромные надежды, и даже о том, что создано подразделение по личному распоряжению товарища Сталина. Который якобы скоро сам приедет в лагерь посмотреть, как проходит подготовка и чему они уже успели научиться. Так ли это на самом деле, никто, ясное дело, не знал, но товарищ Берия действительно приезжал чуть ли не каждую неделю, требуя продемонстрировать ему результаты обучения.

Пару раз его сопровождал немолодой капитан госбезопасности, задававший курсантам весьма узкопрофессиональные, а порой и откровенно каверзные вопросы. Уезжали они обычно вполне удовлетворенными, но интенсивность тренировок и занятий после этого отнюдь не снижалась, а скорее, наоборот, возрастала. Возможно, это как-то было связано с недавно появившимся новым слухом о том, что времени до войны осталось совсем мало, не больше пяти-шести месяцев...