Глава 21
Зашедшие на хутор солдаты уже собрались было тихо, спокойно провести осмотр, ефрейтор Киршбаум заранее рассчитывал, что ничего подозрительного они не найдут, пошумят и уедут, как тут Фортуна выкинула очередной фортель. Из-за дома, со стороны заднего двора, хлестнула автоматная очередь. Рудольф инстинктивно припал на одно колено и навел штурмгевер на крестьянина. Двое бойцов бросились к дому. Хорст Тохольте сбил с ног уже поднявшего руки поляка и нырнул в сарай. Оттуда донеслось недовольное лошадиное фырканье, глухой стук чего-то тяжелого по дереву, сдавленный крик, а затем дикая отборная ругань унтер-фельдфебеля.
Еще выстрелы. На этот раз бьет пистолет. Ему отвечает штурмгевер. Стрельба доносится из-за двора. Кажется, вообще стреляют за забором. Ефрейтор Киршбаум послал Клауса Зидера проверить задний двор, а сам бросился к сараю. Навстречу ему выскочил заляпанный навозом по самые уши Хорст.
Оказалось, что отделенный командир неудачно попал под копыта взбрыкнувшей лошади. Повезло, удар скользящий, Хорст отделался парой синяков и нырянием в заботливо собранный в кучу конский навоз. Рудольф на всякий случай заглянул в сарай и, не обнаружив там ничего подозрительного, кроме пары лошадей и свирепо фыркающего быка, вернулся во двор.
Перестрелка прекратилась. Парни обежали весь двор, заглянули за дом, проверили сараи и риги, двое бойцов поднялись на второй этаж дома. Через пару минут во двор вбежал Отто Форст.
Старший солдат доложил, что патрулем перехвачен перелезший через забор и пытавшийся скрыться бандит. После предупредительной очереди поверх головы партизан начал отстреливаться. Затем Ганс срезал его очередью.
– Насмерть? – недовольно пробурчал унтер-фельдфебель.
– Две пули в голову. Разорвало как тыкву.
– Идиоты! Живым брать надо было. Бегом назад и принести сюда труп.
– Так он…
– Живо!!! – зарычал Тохольте.
Солдата как ветром сдуло, только пятки засверкали. Ефрейтор Киршбаум тем временем распорядился все здесь обыскать, перевернуть вверх дном, но следы бандитского логова найти. Поднявшимся на ноги крестьянином занялся лично унтер-фельдфебель Тохольте. Пара ударов кулаком под дых, и поляк опять рухнул на землю.
– Стоять, свинья! – Рудольф дернул гада за ворот.
Гнилая ткань не выдержала, поляк вырвался и отскочил в сторону, а в руке у немца остался воротник. На помощь пришел Хорст. Поляк схватил было лопату, но командир отделения ловким движением ударил его прикладом по бедру и от всей души приложил кулаком в челюсть.
– Не убивай, – Рудольф потрогал носком ботинка неподвижное тело. – Кого допрашивать будем?
Поляк застонал, попытался подняться. Удар ногой в живот подбросил его на полметра, крестьянин опять растянулся на земле.
– Не будет лопату хватать, – недовольно буркнул Тохольте.
В этот момент на голову унтер-фельдфебеля опустилась длинная жердина. Рассвирепевший унтер развернулся и с ходу дал нападавшему в торец. Старый пень, досаждавший солдатам у калитки, улетел в сторону, нелепо взмахнув руками и выронив палку.
– Прибил, – констатировал Киршбаум.
Падая, дедок налетел спиной на зубья бороны. Хорошо нанизался, как бабочка в альбоме. Помощь ему уже была не нужна.
– Отец!!! – крестьянин рывком вскочил на ноги и прыгнул на солдата.
Шаг в сторону и прикладом по спине. Все отработано до автоматизма. Пролетев пару шагов, поляк пропахал носом землю и уткнулся в колесо трактора.
– Хватит бить, – Рудольф недовольно поморщился.
Ефрейтору было неприятно от вида избитого крестьянина и насаженного на зубья бороны старика. Слишком много грязи и крови. Омерзительный вид. Впрочем, Хорст тоже выглядел паршиво. Фельдграу заляпано дерьмом и грязью, лицо багровое, на виске свежая царапина, по щеке стекают капельки крови.
Бойцы сноровисто согнали всех местных обитателей в одну комнату и обыскали дом. В подполье обнаружилась старая громоздкая коротковолновая рация с полустертыми надписями на русском и нанесенными поверх химическим карандашом немецкими пояснениями. Два комплекта аккумуляторов, немецкий и русский. В спальне на втором этаже в детской кроватке Ганс выловил «парабеллум».
Обыск продолжился. Теперь перешли к дворовым постройкам. Перед сараем с лошадьми возникла заминка. После близкого знакомства Хорста Тохольте с лошадиными копытами желающих повторить его подвиг не находилось. Вальтер уже поднял штурмгевер, чтобы перестрелять агрессивную, опасную для человека живность, но вовремя вмешался командир отделения. Тохольте распорядился открыть ворота и выгнать весь крупный скот на природу. Пусть попасется на свежей травке, пока с хозяевами разбираются.
– Жалко божью тварь, – смущенно пробасил унтер-фельдфебель в ответ на недоумевающие взгляды солдат.
Пристыдил. Одним словом, поставил людей на место, пробудил в них совесть. Не зря. Мало того, что парням не пришлось потом таскать тяжеленные туши, чтоб добраться до тайников, так еще подал личный пример, каким должен быть немецкий солдат – без излишней жестокости, в должной мере милосердным.
Как раз самое главное в сарае и находилось. У задней стенки был тайник с двумя «СГ-56» и дюжиной снаряженных магазинов. Все ясно и просто, как жевать, – база повстанцев, бандитское логово.
Унтер-фельдфебель Тохольте, заложив пальцы за ремень, прохаживался по комнате перед обитателями фольварка. Невелика у крестьянина семья: он сам, жена, ныне покойный отец, сын и две дочери, одной лет пятнадцать, вторая на два годика помладше. Да еще на руках у жены младенец сопит. Хорст Тохольте подошел к фермеру, взял того двумя пальцами за подбородок и поднял вверх лицо, криво усмехнулся, разглядывая багровеющий, с синими прожилками фонарь, ободранную нижнюю челюсть, запекшуюся в уголках рта кровь.
– Ну! Говорил, чужих в доме нет? – Хорст повернул голову поляка так, чтоб тот видел брошенный на пол труп бандита.
Выглядело тело жутковато. Половина лица разорвана осколками черепа, глаз выпал из глазницы, висит на ниточке. Одет беглец просто, в пятнистую туристскую штормовку, штаны из американской парусины и добротные армейские ботинки. В таком наряде хорошо по лесу ходить: тепло, практично, немарко и расцветка маскировочная.
– Не знаю. Может, через забор перелез, украсть чего хотел, да твои люди его спугнули, – просипел поляк.
– Рация в доме, пистолет, штурмгеверы тоже воры подкинули?
– А как в лесу жить без винтовки? Как от гайдамаков отбиваться? Как детей да хозяйство защищать? Ваших-то пока докличешься, – держался крестьянин хорошо, разговаривал в меру дерзко, не теряя достоинства, да еще пытался улыбаться, хотя улыбка на его разбитом лице выглядела жутким оскалом. – А радио в доме держать не запрещается. Уж какое купил, такое и слушаю. Хороший аппарат, не только местные, но и немецкие станции ловит. Новости-то знать надо. Так без новостей в нашей глуши и помрешь диким медведем. Вдруг атомная война начнется?
Хорст Тохольте хотел было еще раз ткнуть наглеца под дых, уже сжал руку в кулак, но ему помешал пронзительный рев младенца.
– Заткни его, – скривился Рудольф Киршбаум.
Горбрандт прикрикнул на бабу. Та прижала к себе младенца, взялась укачивать его, сюсюкать. Не помогало. Киндер орал как недорезанный. Долго терпеть этот крик никакой выдержки не хватит. Наконец, Вальтер Горбрандт не выдержал, вырвал из рук у женщины младенца и, крутанув его над головой, со всей силы приложил об стену. Вот это подействовало. На миг в комнате установилась тишина, а затем начался сущий ад.
Жена крестьянина побледнела, тихо пискнула и рухнула на пол. Сам поляк отшвырнул державшего его Зидера и прыгнул на Хорста Тохольте. Пальцы крестьянина железными клещами сжали горло унтер-офицера. Оба с грохотом рухнули на пол, при этом поляк умудрился ударить немца лбом в переносицу. Хорст поплыл.
Рудольф Киршбаум вовремя пришел на помощь товарищу. Штурмгевер висел за плечом, тянуться за ним – время терять. Зато пальцы сами нащупали на поясе саперную лопатку. Рудольф с хеканьем рубанул поляка по шее. В глаза брызнула кровь. От неожиданности ефрейтор отшатнулся и выпустил лопатку из рук. Она так и застряла между позвонками.
Все было кончено. Жена крестьянина и обе его дочери лежали на полу с закрученными за спиной руками. При этом ножки старшей девицы соблазнительно оголились. Парнишка же успел схватиться за нож, но кинжал Отто Форста оказался быстрее. Сейчас парень лежал, свернувшись клубочком в углу. Крови почти не было. Колющий удар в сердце милосерден, от него не мучаются, умирают сразу.
– Натворили дел, – протянул ефрейтор Киршбаум, окидывая взглядом следы погрома и трупы на полу.
Проклятие! Так все хорошо начиналось и так паршиво закончилось. Ну какого дьявола Вальтеру потребовалось разбивать младенцу голову? Да и сам Киршбаум хорош – вместо того, чтоб аккуратно оглушить поляка прикладом по затылку, чуть не отрубил его тупую польскую тыкву саперной лопаткой. Да еще две девки и баба валяются. Все живы, все могут говорить. Непорядок.
Труп крестьянина шевельнулся. Послышались хрипы и кашель Хорста Тохольте. С трудом спихнув с себя мертвяка, унтер-фельдфебель сел на полу, негромко выругался, почесал затылок, глядя на торчащую из шеи крестьянина лопатку.
– Уроды, собаки свинские… – Хорст опять закашлялся.
Ребята стояли, растерянно озираясь. Даже до солдата Зидера дошло, что они вляпались в дерьмо по самые помидоры. Пусть прибили унтерменшей, да еще оказавших сопротивление, все равно придется серьезно озаботиться собственной невиновностью. Местные законы запрещают убивать кого бы то ни было, даже если очень хочется, можно только по приказу и разрешению большого начальства. Особенно плохо, если рядом с солдатами не было офицеров. Офицерам немецкие суды верят на слово.
Наконец Тохольте откашлялся, поднялся на ноги, сорвал с окна занавеску и вытер лицо. Выглядел он зверски. Натекшая с поляка кровь только размазалась по лицу, затекла под китель. Форменная рубашка на груди была бурой от крови. Как свинью резали, только хуже.
– Что делать будем? – проворчал ефрейтор Киршбаум, обращаясь больше к камрадам, чем к командиру.
Дело такое, что решать надо всем вместе и объяснительные писать тоже всем вместе. Второй прокол после случая с диверсантами в лесу, да еще в один день. Гауптман Хорст Шеренберг офицер справедливый, церемониться с виновными не будет, а виновато получается все отделение. Точно придется на «губу» маршировать.
– Добить самок и писать: сопротивление. Благо оружие и рацию нашли, бандитское логово накрыли, – прохрипел Тохольте. Кажется, его гортань пострадала сильнее, чем показалось в первый момент.
– Командир, жалко так убивать, – высказал общую мысль Отто Форст.
Старший солдат наклонился над девочкой и разрезал ножом юбку. Открывшиеся взору стройные ножки и прикрытый трусиками лобок, выглядывающие волосики заставили Рудольфа сглотнуть слюну.
«А почему бы и нет?» – пронеслось в голове.
В борделе он давно не был, почитай с Тильзита. Стоит немного расслабиться. С другой стороны, сама мысль об изнасиловании претила, была ему неприятна.
– Уроды, – отозвался Хорст Тохольте. – Время позднее, вечер, нам еще домой ехать, докладываться, Иоганна надо проведать.
По лицам парней было видно, что они готовы к неподчинению. Командир отделения один, за него вступится только ефрейтор Киршбаум, может быть. Помешать растянуть полячек со всем прилежанием они не смогут. А вот авторитет унтер-фельдфебеля пострадает, неповиновение подчиненных приводит к тяжелым последствиям в первую очередь для карьеры.
– Мы быстро, – Клаус Зидер облизал губы и присел рядом с девкой, та завозилась с кляпом во рту, попыталась отползти в сторону, но путы мешали. – Давай, командир, ты первый. Сам себе выберешь цыпочку.
Хорст Тохольте покачал головой, швырнул на пол измазанную кровью занавеску и, наклонившись над телом поляка, выдернул лопатку.
– Держи, хороший удар.
– Спасибо, – кивнул Рудольф.
Лопатку он вытер о скатерть со стола и убрал в чехол. Ребята, уже не обращая внимания на командира, готовились оторваться на девках. Молодкам развязали ноги. Старшая еще пыталась отбрыкиваться, бесполезно. Хватка у Клауса Зидера такова, что быка удержит. Младшая девочка тихонько поскуливала через кляп. Старая баба лежала в отключке, закатив безумные глаза к потолку.
Рудольф огляделся. А живут здесь небогато. Нет, не живут, а жили. Обстановка простенькая, берегли каждый пфенниг, покойный крестьянин работал сутки напролет, обеспечивал семью. Вроде детей у него немного, а поди ж ты – небогат. С точки зрения обычного немецкого бауэра, семья поляка была небольшой. Всего четверо детей и последний поздний. У немцев так в городе живут, ибо в городе жизнь дороже, на детей приходится больше тратить. А на селе крестьяне строят большие дома и обзаводятся пятью-шестью потомками, а то и больше.
– Ну так что, командир? – облизывается Отто Форст.
Глаза старшего солдата огнем горят, ноздри раздуваются. Чувствуется, что вид беззащитной девушки, стыдливо пытающейся сдвинуть ножки, и то, что открывается там, настолько раззадорил человека, что себя он уже не контролирует.
Руди еще раз косится на полячек – нет, жалко, конечно, но участвовать в развлечении он не будет. Он человек, а не унтерменш. И Хорст не будет, унтер-фельдфебель отчаянно пытается сообразить, как остановить солдат. А товарищи тем временем верно превращаются в натуральных скотов. В движениях, взглядах, коротких репликах проглядывает что-то животное, свинское. Это уже не солдаты вермахта, а недоношенные унтерменши с пропагандистского плаката.
Глядя на Форста, Рудольф вдруг вспоминает Модлин, увольнение перед маршем. Потерявшийся котенок на улице. Девочка. Своих друзей, озаботившихся спасением пушистого бродяги. А ведь тот ребенок вырастет и… Нет, та девочка не попадет в такую же ситуацию, как эти две польки, ведь она немка, но все равно, все так похоже. Она такая же, как эта девочка на полу.
– Стоять! – командует ефрейтор.
Дуло штурмгевера в его руках смотрит на солдат. Решение пришло само собой. Отто поднимает глаза на старого друга, смотрит зло, но в его взгляде легко читается страх. Смерть. Остроконечная, стальная смерть калибра 7,92 мм смотрит в лицо солдата. Остальные парни поворачиваются к ефрейтору, кто-то пытается с ним заговорить. Рудольф не слышит слов, глаза следят за людьми, пытаются предвосхитить, уловить момент, когда кто-нибудь решится на рывок.
– Так лучше! – короткая очередь рвет воздух.
Двое бойцов прыгают в стороны, Отто закрывает лицо руками. Нет, не в них. Не в своих. Прицельная очередь штурмгевера пришила девочку к полу. Еще три патрона, и успокаивается вторая девчонка. И еще короткая очередь на бабу.
«Извините, девочки, я сделал для вас все, что мог. Извините, ребята, но скотами вы не будете. Я не позволю».
– Отделение, равняйсь!!! – орет Хорст Тохольте.
Люди подчинились. Стрельба из штурмгевера в помещении действует удивительно умиротворяюще. Недаром считается, что запах горелого кордита стимулирует работу мозга, пробуждает сознание и помогает сделать из животного человека.
– Ефрейтор Киршбаум, опустить оружие! На предохранитель! Благодарю за снайперскую стрельбу! – не унимается унтер-фельдфебель.
Тохольте в своем праве, проявивших признаки неповиновения людей следует поставить на место, прочистить им мозги.
Пять минут на приведение личного состава в чувство. Чистка оружия, придать себе человеческий вид, навести порядок в одежде. Хорст находит на кухне воду и умывается. Затем еще раз обыскать хутор, роют парни, как следует, знают: пропустить какую-либо мелочь будет себе дороже. Клаус Зидер находит несгораемый шкаф с тремя карабинами и парой охотничьих двустволок.
– Один идиот лучше трех придурков, – ворчит Хорст Тохольте.
Находка из того разряда, что лежит прямо на виду. Ничего запретного в хранении «98 курц» нет. Продается свободно, для всех старше двадцати лет. В том числе и в генерал-губернаторстве. В отличие от автоматического оружия, на которое требуется разрешение полиции и справка о службе в армии.
Наконец, все находки грузят в бронетранспортер, унтер-фельдфебель наскоро пишет акт, заставляет всех расписаться. Предосторожность, предусмотрительность, прикрытие задницы – штука полезная, пригодится, когда всем отделением будут писать отчеты. Хорст и Рудольф еще раз обходят хозяйство. Крепкое было владение. Киршбауму по-человечески жалко крестьянина и его семью. Достойный был человек и умер достойно, как и положено мужчине.
Всю дворовую живность выгнали за забор, собаку спустили с цепи, даже двух кошек выловили с чердака и отнесли на улицу. Последним дом покинул Рудольф Киршбаум. В прихожей он чиркнул зажигалкой и запалил занавеску. Дом деревянный, доски внутренней обшивки проолифлены, дерево сухое. Занялось быстро, весело. Хорст, в свою очередь, поджег сухую солому в сарае.
Когда бронетранспортер пылил по дороге навстречу закатному солнцу, за спиной у солдат поднимался к небу столб густого дыма. Погребальный костер, это тоже неплохо для достойного человека. Огненное погребение приближает покойного к германским героям, неустрашимым берсеркерам, бросавшимся на врага без доспехов и с одной только верой в свою непобедимость и покровительство древних богов.
