Глава 25
Между жизнью и смертью

Спасибо Ивану Марковичу — вырвал из рук товарищей. Не дал погибнуть от неумеренных восторгов и восхищения друзей. Сразу после разговора с командиром Владимир Ливанов тихонько улизнул со стоянки и двинул к себе домой. Слишком было шумно. Ребята как-то все не так поняли. Нормальное дело. Ну, атаковал вражеские бомбардировщики? Так не один же. Всей группой ударили. Ну, стрелки посбивали «Веллингтонов». Вот их и чествуйте. А летчик и комэск при чем?

После приземления, а еще больше после горячей встречи на аэродроме, Владимир чувствовал себя неуютно. Нет, не так все было, совсем не так, как положено. Даже подполковник не отругал как следует и не отстранил на пару дней от полетов, хотя должен был. Во-первых, Овсянников мужик, конечно, наш, но перестраховщик. Во-вторых, группе было рекомендовано искать запасной аэродром. В-третьих, нарушение наставлений как-никак.

Много еще причин для разноса. Перед посадкой Владимир был морально готов к тяжелому разговору с командиром. Первый вылет командиром группы, учебные полеты не в счет. Первый вылет, и такая оказия. Сумасшедшая атака на вражеские самолеты. Ливанов прокручивал в голове, вспоминал бой минута за минутой, секунда за секундой.

Он все сделал правильно. Ни одной ошибки. Даже то, что старые бомбардировщики приотстали от современных «ДБ-ЗФ», сыграло нам на руку. Так бывает — казалось бы бездумные, интуитивные действия приносят куда больше пользы, чем долгие размусоливания, вдумчивое обсасывание всех вариантов. Время-то уходит, а в воздушном бою времени всегда меньше, чем надо.

За подробный разбор полетов на совещании Владимир был спокоен. Свою правоту он докажет. Другое дело, Ливанов не думал, что все закончится так просто, и Овсянников вместо разноса прилюдно пообещал выхлопотать внеочередное звание и награды.

Махнув рукой на это дело и решив не ломать голову над проблемами, которые все равно от него не зависят, старший лейтенант заразительно зевнул. А выспаться не помешает. Завтрак подождет. Организм после пережитого боя настойчиво требует придавить по паре часов на каждый глаз. А значит, он все правильно сделал, отправившись домой.

У крыльца Ливанова догнал Хохбауэр.

— Постой, командир. Завтракать не пойдешь?

— Какой, к черту, завтрак?! Кусок в горло не лезет.

— То же самое. Выспаться бы, — проронил штурман и, обернувшись на аэродром, изумленно присвистнул, — смотри!

Такая неожиданная реакция Хохбауэра была вызвана видом садящихся «Мессершмиттов».

— Гости пожаловали, — пробурчал в ответ Ливанов.

В его голосе чувствовались усталость и раздражение. За эту ночь Владимир вымотался хуже некуда. В любой другой день он не отказал бы себе в удовольствии пообщаться с союзниками накоротке. Интересно же! Сколько раз встречались в небе. Сколько раз немецкие истребители грудью защищали возвращающиеся из сложного рейда поврежденные зенитным огнем бомбардировщики! Бывало и наоборот — истребители запаздывали к точке встречи, и тогда в эфир летели настойчивые просьбы о поддержке, перемежаемые отборной русско-немецкой бранью.

Все было. Вот только свидеться на земле до сих пор не удавалось. Истребительные эскадры базировались на побережье, зачастую на необорудованных площадках. Люди жили во времянках и палатках. И все ради того, чтоб хоть чуточку увеличить зону гарантированного перекрытия вражеской территории истребителями. Радиус действия «сто девятых» невелик.

В то же время бомбардировщикам и немногочисленным эскадрильям «Церштореров» достались аэродромы в глубине территории Франции, Бельгии и Нидерландов. Емкость бензобаков позволяла выбирать площадки получше, с твердым покрытием.

— Первым делом выспаться, — усмехнулся Макс. Он прекрасно понимал состояние своего командира экипажа.

Ливанов и Хохбауэр делили одну квартиру на двоих. Отдельное жилье полагалось только комэскам, заместителям комполка и старшим специалистам. Остальному летному и начальствующему персоналу досталось по комнате на человека. Дело житейское. Тут главное, чтобы с соседом повезло.

После вступления в новую должность Владимир мог бы переселиться в индивидуальную квартиру, но не хотел. Без Макса было бы скучно. Мужики давно сдружились, прикипели друг к другу душой. Оба спокойные, рассудительные, но и не чуждые хорошей шутке и буйной бесшабашной гулянке. Главное, чтоб в меру и не в ущерб службе.

Конечно, не обходилось и без конфликтов. Куда уж без них?! Но друзья не умели долго дуться друг на друга. Ссориться можно или серьезно, или на пять минут по пустякам. Короткая вспышка, выплеск, разговор на повышенных тонах — и всё, причина ссоры быстро забывалась.

Со временем такие пустячные стычки становились все реже и реже. Ливанов и Хохбауэр привыкли понимать друг друга с полуслова. Вот и сейчас оба, не сговариваясь, оставили самолет на попечение механиков и пошли отсыпаться. Положенный летному персоналу плотный завтрак был незаслуженно забыт. Ничего, за обедом наверстаем. Так и вышло.

В столовой друзья появились за четверть часа до положенного времени. Оба отдохнувшие, гладко выбритые, в отутюженной форме. В обеденном зале чувствовалось оживление. Многие однополчане ради сегодняшнего дня сменили комбинезоны и летные куртки на уставную форму.

Как рассказал Зубков, союзники приняли приглашение подполковника Овсянникова задержаться в гостях на полдня, отдохнуть, пока техники обслуживают самолеты, и скрепить боевое братство не только кровью, но и еще кое-чем. В светящихся азартом глазах стрелка-радиста ясно читалось, чем именно положено скреплять союз немецкой и советской военной авиации.

Что ж, дело хорошее. Глоток доброго вина иногда бывает полезен. Но только глоток, не больше. Этой ночью полк почти в полном составе идет на Ливерпуль. Прибывшему вчера в английские порты конвою необходимо уделить должное внимание, напомнить морячкам, что не следует возить в Англию так много вредных для здоровья грузов. Говорят, бомбить порт будем до тех пор, пока не приведем его в совершенно негодное состояние. Блокада должна быть полной. Если конвой прорвался к Острову, то у судов не должно быть возможности разгрузиться.

За стол сели, как всегда, экипажем. В таких вещах, как совместная трапеза, летчики не признавали разделения на начальствующий и рядовой составы. Пока солдаты БАО накрывали столы, разносили по залу тарелки с горячим, испускающим неописуемый аромат куриным супом с лапшой, можно было спокойно поговорить с товарищами, обсудить последние новости.

Разумеется, разговоры так или иначе шли вокруг сегодняшнего авианалета, воздушных боев и немецких истребителей. Тем более вот они — сидят за столиками в дальнем углу, терпеливо ждут, когда им принесут обед. Обычные люди, на первый взгляд, ничего особого. Если бы не форма люфтваффе и некоторая скованность, никто бы и не отличил гостей от вольготно облокотившихся на спинки стульев советских летчиков.

— Видите? Вон, за третьим столом, тщедушный такой, — Фролов бесцеремонно ткнул пальцем в сторону гостей, — это он англичанина таранил.

— Наш человек, — согласился Макс.

— У него брат погиб, — продолжал стрелок.

Видимо, Виктор Фролов успел до обеда разузнать все подробности, все, о чем говорили командиры и что долетело до ушей стрелков, механиков и ребят из роты охраны. Выглядел здоровяк посвежевшим, в глазах светится огонек, внешне и не поверишь, что стрелок не спал со вчерашнего дня.

— Сегодня утром его сбили. «Спиря» зашел в хвост и срезал одной очередью. Вот обер-лейтенант и разъярился, того англичанина, что брата убил, догнал и расстрелял в упор.

— Может, брат выпрыгнул? — предположил Ливанов.

— Нет, все видели, как он в поле западнее хутора упал. А английский летчик успел выпрыгнуть, так немец ему стропы парашюта крылом срезал. У парня явно в голове все перемкнуло. Обезумел. Ребята рассказывали, он, как приземлился, так и не отходил от своего ястребка. Сидел под крылом и что-то лопотал по-своему. Как будто с самолетом разговаривал.

Грустная история. Настроение незаметно испортилось. Слушая рассказ Фролова, Владимир невольно скрипнул зубами, скулы свело судорогой. Стрелок, сам того не зная, невольно затронул глубокую, еще не затянувшуюся рану в душе старлея Ливанова.

Владимир сосредоточенно хлебал суп. Вкус еды не чувствовался совершенно. Даже когда принесли второе, горячие, размером в полтарелки котлеты с тушеной капустой, старший лейтенант только глубоко вздохнул и вяло запустил вилку в тарелку. Ел он механически, только чтобы наполнить желудок, потому что так надо.

Мысли Ливанова были далеко. Он, замкнувшись в себе, размышлял, до чего может довести человека эта проклятая война. Вспомнился первый боевой вылет. Перед глазами снова предстал горящий «Юнкере», упрямо прущий к вражескому аэродрому. Эскадрилья «Сто десятых», практически самовольно бросившаяся в огонь сражения, против превосходящего противника. И это вместо того, чтобы спокойно довести бомбардировочный полк до своей базы. А ведь никто не заставлял «Me-110» лезть в волчью пасть, сами ввязались в драку. Не смогли, стиснув зубы, смотреть со стороны, как англичане чехвостят неповоротливых «Хейнкелей». Знали, что у них мало шансов выжить в бою с верткими, легкими и чертовски опасными «Спитфайрами», а все равно атаковали.

Жизнь и смерть. Иногда невозможно отличить одно от другого. Иногда нельзя переступить через себя, нельзя однозначно выбирать жизнь. Парадоксально? Но так и есть. Как тот невысокий худенький паренек с не по возрасту серьезным, изрезанным глубокими морщинами лицом и погонами обер-лейтенанта люфтваффе на плечах. Он тоже сегодня решил, что ему больше незачем жить, и выжил назло всем. Окружающие скажут — счастливчик. Скажут и не поймут, что человек дорого бы дал, лишь бы избежать такого «счастья» — мстить за близкого человека.

К середине ноября зима полностью вступила в свои права. Снег выпал ко Дню Революции, к середине месяца намело как следует. Вечер. Темно. Освещенный тусклыми фонарями перрон. Паровоз медленно, как бы нехотя, втянул состав под навес и остановился, окутанный клубами пара. Уставший от дороги и немного замерзший в продуваемом всеми ветрами вагоне Володя Ливанов одним из первых выскочил на перрон, благо весь его багаж помещался в небольшом потертом чемоданчике.

— Ну вот я дома, — пробормотал себе под нос молодой человек, продираясь через толпу встречающих, провожающих и отъезжающих. На привокзальную площадь он прошел не через здание вокзала, а напрямик, через неприметную калитку в ограде. Та самая, примеченная с детства калитка. Дворовые мальчишки в свое время любили бегать на вокзал, смотреть на поезда.

Да, вокруг ничего не изменилось. Помпезное здание вокзала, часы на башне, брусчатка под ногами. Всего-то год прошел с небольшим. Даже трамвай продребезжал и остановился перед стрелкой приметный. На желтом борту вагона вырисовывалась цифра «18». Володя ясно видел, что восьмерка полустерлась и похожа на тройку. Хм, до сих пор в депо ни у кого руки не дошли подправить номер. Или привыкли все, не обращают внимания.

Вагоновожатым в этом трамвае должен быть рыжеусый, круглолицый здоровяк. Дядей Мишей его звали. Помнится, он всегда громко ругался и, бывало, останавливал трамвай и выскакивал из кабины, чтобы прогнать прицепившихся к «колбасе» шкетов.

Эх, неплохо бы сейчас самому вспомнить детство, прокатиться на «колбасе»! При этой мысли Володя многозначительно хмыкнул себе под нос. Не стоит. Не хватало еще новенькой шинелью за какую железку зацепиться или еще хуже — попасться милиции. Позору потом не оберешься.

Нет, детские шалости остались в прошлом, на этот раз Ливанов ехал, как законопослушный гражданин, на задней площадке. Хорошо, бесплатно. При виде курсантских значков кондуктор только кивнул и прошел мимо, обилечивать штатских. Видимо, и не узнал бывшего озорника.

Дома Володю встретили с распростертыми объятьями. Родители и брат только-только пришли с работы. Задержались немного, батька объяснил, что на профсоюзном собрании месяц назад решили продлить смену еще на час. План мужики хотят перевыполнить, да и премичишка будет нелишней. Директора уломали, клятвенно уверили, что все будет без последствий, а отдохнуть успеют. Тем более зима наступает, дома делать особо и нечего, вот летом — другое дело, все строго по графику.

Родные, конечно, обрадовались нежданно-негаданно вернувшемуся домой курсанту. Мама все не могла в себя прийти, как на пороге с охами да причитаниями обняла Володьку, так весь вечер от него не отходила, словно боялась его отпустить.

Батька и брат, потискав и потрепав по загривку блудного сына, быстро ускользнули на кухню накрывать на стол. В доме Ливановых работу не делили на мужскую и женскую. Кто может, у кого время есть, тот и делает. Потому, наверное, и споров у них практически не бывало. Пока Володя раздевался и распаковывал свой немудреный скарб, с кухни потянуло ароматами жаренной на подсолнечном масле картошки и вареного мяса. По доносившимся замечаниям Димы можно было понять, что все это было приготовлено и не доедено с прошлого вечера, оставалось только разогреть.

Через десять минут сияющий, как новый полтинник, батька заглянул в комнату и провозгласил, что, дескать, просим всех к столу, да не мешкать. К этому времени Володя уже немного утомился от маминых расспросов: что там да как? Не слишком ли тяжело в армии? Не мучают ли командиры? Как вас кормят? Хуже, чем дома? Где живете? Не мешают ли товарищи по казарме спать?

Отвечал Володя в основном односложно. Действительно, если рассказывать все как есть, целого вечера не хватит, и неинтересно это. А насчет «спать мешают», так все соответствует, именно курсант Владимир Ливанов и отличался склонностью к ночным бдениям в подходящей компании. Ребята в их роте подобрались хорошие, любили после отбоя время коротать за разговорами и глотком вина. Бывало, и пели под гитару, но это тихонько и когда никто из наставников или дежурных командиров не мешал. Рассказывать о таких вещах неудобно.

Когда мама перешла к расспросам, как люди в Оренбурге живут, Володя задумался. За пределами училища он бывал нечасто. Увольнения в город давали редко. А уж летом, в полевом лагере, тем более они не нужны. Все одно, кругом степь до горизонта, холмы и речка Донгуз. Зато арбузы и дыни в Оренбуржье вот такие растут! Арбузы в пуд весом, сладкие как мед. Одного хорошей компании хватает на вечер. Жаль, с собой взять не догадался. Порадовал бы родных, если б доволок до дома.

Ничего, без гостинцев свои не остались. Вместо арбуза Володя привез мешочек с сушеной дыней. Девицы-казачки из местного колхоза летчиков угощали. Штука вкусная. Конечно, с настоящей, спелой дыней не сравнится, но зато хранится хорошо и в багаже много места не занимает.

На кухне батя и Дима расстарались. Поставили посреди стола сковороду жаренной с грибами картошки. Осенью набрали, пережарили на масле и убрали в ледник. От стоявшего рядом котелка с мясом шел такой аромат, что дух захватывало. Давненько Володя такой вкусности не едал. Сальца, конечно, порезали, лучок, сметана в горшочке, соленые огурчики. Ужин получился царским. А самое главное, батька поставил на стол бутылку наркомовской. Володя сбегал в комнату и извлек из чемодана фляжку красного крымского вина, продавалось такое в кооперативной лавке близ училища.

Разлив водку по рюмкам, батька подмигнул Володе.

— Ну, давай, сынок. Чтоб не забывал нас. Родной дом завсегда тянет.

Первая пошла легко. Выпил залпом, как отец. Огненная жидкость приятно обожгла пищевод и разлилась по желудку. С непривычки Владимира передернуло, рука сама потянулась к тарелке с нарезанным салом.

— Вот так. Давай, братишка, по-нашему, по-русски, — ободряюще улыбнулся Дима, — закусывай!

— Неплохо, — выдохнул Володя.

Вкус сала перебил резкий привкус спиртного во рту. Водка действовала быстро, по всему телу разлилось тепло, в голове зашумело. Расслабуха… Хорошо-то как! Вернулся домой. Только сейчас до парня дошло, что он целый день почти ничего не ел. Собранный в дорогу узелок с бутербродами закончился утром, а тратить деньги на привокзальные забегаловки было жалко.

Отодвинув в сторону рюмку, Володя налег на картошку с мясом. Краем глаза он уловил одобрительный кивок бати. Старший Ливанов тоже не спешил разливать по второй. Успеется. Утолив первый голод, родня разговорилась. Опять пошли расспросы, как там в училище, да не из голодного ли края Володя приехал?

— Хоть сами расскажите, что нового и как жизнь идет, — взмолился немного захмелевший и уставший курсант, — у меня уже язык заплетается.

— Да все у нас по-прежнему. Петровы квартиру получили. Две комнаты с кухней. Дружок твой Вася Наговицын женился.

— Да ну?! И как?

— На своей зазнобе. Помнишь, как он на подоконник цветы закидывал, — хохотнул Дима. — Ты еще на стреме стоял.

— Помню. Молодец Вася. Надо его навестить, забыл меня, поди.

— Я его неделю назад видел, — добавил отец. — Возмужал, настоящий справный мужик. О тебе расспрашивал, жалел, что вместе не уехали. Лена у него последние месяцы дохаживает, скоро твоего дружка отцом сделает.

— Молодчина. Добился своего, — Володино лицо расплылось в счастливой улыбке. — Любил он ее сильно.

— И сейчас любит, — согласилась мама и тут же перевела разговор. — А Сидорчуки скоро в новый дом переедут. Маня хвасталась, им вне очереди дают. Митрич-то стахановец, профсоюз и подсуетился, где это видано, чтоб передовик с семьей по чужим углам мыкался?

При этих словах батька отвел взгляд в сторону и тяжело вздохнул. Нет, это не новой квартиры для Сидорчуков касалось, дело в другом, как будто затронули за разговором какую-то струнку, и резануло по душе острой болью.

— Я как раз перед отпуском получил письмо от Насти. Они живут там же? Не переехали? Вроде собирались брата отселять.

— Живут-то да, да вот… — Дима осекся, умолк под строгим взглядом отца.

— Ты, сынок, не переживай. Все образуется. Училище свое закончишь, командиром станешь, все само и наладится, — тараторила мама. — Ты, главное, не переживай.

— Подождите! Что случилось? Она замуж вышла?! — Володя буквально подпрыгнул на месте. К горлу подступил ком, дыхание сперло. — Как?! Настя ведь писала!!!

— Ты, главное, не горячись, — мама схватила сына за руку, пытаясь удержать.

— Подожди, Наталья, — процедил батька сквозь зубы. — Дело такое было.

Выяснилось, что полгода назад, летом в город перевели из Туркестана нового энкавэдэшника. Старший лейтенант Назмиев. Рахмон его зовут или как-то похоже. Черт этих нерусских разберет. Молодой, горячий, смуглый, волосы вьются, глаза черные, горят. Красавчик, в общем. За дело Назмиев взялся как следует. Начальство о нем, говорят, хорошего мнения.

Успел двух троцкистов разоблачить. Завбазой Шендеровича и Мишку Гаймашева. Хитрые жуки оказались, в газете об этом деле писали. Не только приворовывали, но и саботажничали по наущению Франции.

— Это еще бабушка надвое сказала, — прокомментировал Дима.

— А ты не лезь поперек батьки, смотри, ляпнешь где-нибудь, сам потом свой язык трижды проклянешь, — при этих словах мама дала Диме подзатыльник.

— Этих давно следовало к стенке поставить, — батька поддержал старшего сына, — пусть не шпиены, но троцкисты и воровали знатно. Ты, Володя, слушай, что дальше было. Старлей Назмиев был холост, девушки на него заглядывались. Уж больно хорош собой, да в чинах. Но сам он на женский пол особого внимания не обращал, все больше время на работе проводил, а на выходные любил в ресторане гульнуть. Есть у человека такая слабость, к хлебному вину неравнодушен, а как выпьет лишку, дурной становится. Его уже дважды домой приносили и морду раз в подворотне начистили. Говорят, что свои же товарищи из органов. Оргвыводов начальство пока не делало, думали, образумится.

А вот две недели назад приключилась история. Рассказывают разное, но все в одном сходятся: Назмиеву этому по пьяной лавочке Настя приглянулась. Встретил в клубе и предложил вместе жить. Настя девушка гордая, послала его дальним лесом. Энкавэдэшник пытался было приставать, да его ребята оттерли. Степан Анатольевич сам Назмиева за двери выставил и прилюдно пообещал женилку оторвать и в рот засунуть, ежели тот еще к кому полезет.

Через день, люди говорили, Назмиев трезвый, при параде, Настю вечером у дома ждал с корзиной цветов. Только она не остановилась, прошла мимо и не обернулась. Гордая она была, наша девочка. — Здесь батька остановился, прочистил горло, ему было трудно говорить, плеснул в рюмку водки. Заглушив боль наркомовской, отец продолжил повествование.

— Плохо все закончилось. На следующий вечер Настя не вернулась домой. Искали ее по всему городу, милицию подняли. Родители и братья чуть с ума не сошли, весь город перерыли, на работе расспрашивали: когда ушла, с кем разговаривала, кто ее видел.

Нет, как сквозь землю провалилась. Только через три дня милиционеры отыскали тело. На окраине, Шуховский конец, овражек за огородами. Там под стогом сена ее и нашли.

Батька прямо не сказал, но по намекам и обмолвкам Володя понял, что Настю не просто задушили. Сначала девушку изнасиловали, только потом убили. Наверное, чтоб не заявила в милицию на насильника.

Володя сидел, уперев невидящий взгляд в стол, беззвучно внимал горьким словам отца. Вот так все и закончилось. Прямых улик, указующих на Назмиева, не было, но весь город считал, что это именно его работа. Больше некому. Тем более что в тот злосчастный вечер энкавэдэшника никто не видел. Вроде бы был на работе или дома, жил он один в небольшой квартирке в старом доме на улице Раскольникова.

— Все понятно, — выдавил из себя Владимир.

Застолье было окончательно испорчено. На попытавшегося затянуть песню и тем самым поднять всем настроение Диму зашикали со всех сторон. На скорую руку поужинав, Ливановы вернулись в комнату. Недопитую бутылку водки мама убрала в шкаф. Не до вина сегодня.

Наблюдая за батькой и братом, собирающими запасную кровать из кладовки, Владимир неожиданно для себя вспомнил о револьвере в кармане шинели. Ствол Ливанов купил по случаю на толкучке за Туркестанской улицей у сильно поддатого мужика, по виду не местного. Хорошая машинка, не жалко было за нее 25 рубликов отдать, да еще пятерку за две пачки патронов.

Володя брал волыну, не особенно задумываясь, что с ней делать — вещь полезная. Незарегистрированный ствол всегда может пригодиться. Хранил он его на вещевом складе в своем чемоданчике. Самое лучшее место, никто и помыслить не может, что в вещах курсанта на полке склада найдется что-то незаконное.