Глава 9
34
Ждать пришлось почти до полуночи. Как всегда, в небольшой лощинке горел костер. Абрек наблюдал за обстановкой, а мы попивали чай да болтали обо всем понемногу, чтобы скоротать время.
— Не понимаю, чего ты так рано приплелся в полк? — вдруг спросил меня Тенсино. — Как попал на ташкентскую пересылку, все, уже считаешься в части. Сиди там да пей, пока денег хватит. Хоть десять дней, все равно никто не сможет придраться. Какие там кабаки! Мечта!
— Мне двух дней вот так хватило, — я провожу рукой по горлу. — Будто я весь отпуск вел трезвый образ жизни! Сколько можно? Зато на второй вечер вдруг без стука открывается дверь, а за ней — патруль из штаба округа во главе с полковником.
— И? — заинтересовались офицеры.
Эту историю я им не рассказывал. Как-то позабылась в суматохе прибытия, а затем — перебазирования.
— Ну, полковник с места спрашивает, мол, чем это вы тут занимаетесь, товарищи офицеры? Словно не видит бутылок на столе.
Делаю паузу. Все молчат, желая услышать продолжение.
— Признаться, я уже хорошо нагрузился, ну и ляпнул. Товарищ полковник, а вы что тут делаете? Полетели бы лучше с нами!
Все уже посмеиваются, и я окончательно добиваю их:
— Как ветром сдуло! Даже фамилий не спросил!
Теперь уже звучит не смех, а дружный хохот. И, нарушая его, звучит голос радиста:
— Товарищ старший лейтенант, вас!
Полкач короток и деловит. Сообщает, что утром подойдут подкрепления, и просит пока ничего не предпринимать. Словно я ни с того ни с сего вдруг решу брать кишлак штурмом!
— Чей хоть он? — задаю вполне уместный вопрос.
Полкач сопит и лишь затем извещает:
— Местные говорят — не их. Подробности узнаешь завтра. Удачи!
После чего отключается. Вот и понимай, как хочешь. Все равно, если бы на территории России вдруг нашлось село, населенное непонятно кем. Ни паспортов, ни прописки, ни обозначения на карте. Одно слово: цивилизация!
Но, прежде чем огорошить подчиненных, я еще досказываю окончание отпуска:
— Вот. Потом, уже ночью, вдруг до меня дошло: чем я лучше того полковника, когда торчу в Ташкенте да пьянствую? В общем, утром дал я солдату рубль, он кого-то вычеркнул из списка пассажиров, а меня вписал.
— Дурак! — комментирует Тенсино.
— Каков есть! — парирую я без злобы. А затем без перехода вываливаю новости.
Реакция офицеров предсказуема. Звучат недоуменные восклицания и мат.
— Давайте лучше спать, — предлагаю я. — Все равно ни хрена непонятно. А завтра, между прочим, тяжелый день. Сказано, что все объяснят.
— Но как такое может быть, Андрей? — все же спрашивает замполлитра. — Тут же развитое общество, и вдруг…
— Откуда я знаю? Все темнят, на что-то намекают, — и машу рукой, после чего действительно лезу в спальник.
Дневной переход порядком измотал всех, потому один за другим офицеры следуют моему примеру.
Лежу, курю последнюю на сегодня сигарету, а в голове вертятся одни и те же вопросы, на которые я все равно не могу ответить. И лишь на самой грани сна вдруг возникает Даша. Я вроде бы мысленно пытаюсь спросить ее о чем-то крайне важном, а дальше плавно соскальзываю в сон без сновидений…
35
Разумеется, подкрепление приходит отнюдь не с рассветом. Подъехать к кишлаку вплотную комбат не решается или просто не находит удобной дороги. Броня просто подвозит бойцов как можно ближе, и дальше они следуют своим ходом. Путь поддержки намного меньше, чем наш, но все равно километров шесть им приходится прошагать по весьма пересеченной местности.
Полкач расщедрился и прислал обе роты нашего батальона. Плюс — нашу же минометную батарею. А поскольку все подразделения батальона в сборе, то как тут обойтись без комбата?
Хазаев, крепкий мужик с торчащими в стороны усами, вытирает с лица выступивший пот и с ходу заявляет:
— Ну, показывай, Зверюга, что ты здесь накопал?
За его спиной маячит Сугадаев, наш полковой переводчик, а так как переводит он только с фарси, то я поневоле начинаю задумываться, командование что, считает, мол, в кишлаке кроме духов никого нет?
— Вот, — мы подползаем к нашему наблюдательному пункту. Подполковник долго смотрит в бинокль, прикидывает возможные подходы, явно намечает действия и лишь потом машет мне рукой.
Совещание проводим неподалеку.
— В общем, так, — начинает Хазаев. — По информации местных, никаких селений в данном районе нет и быть не должно.
Это специально для меня, темного. Остальные уже наверняка в курсе последних известий. Или — заблуждений. Поселений нет, но тогда, что мы видим своими глазами? Наведенную галлюцинацию?
— Однако! — комбат многозначительно приподнимает палец и смотрит на меня так, будто я должен немедленно вытянуть руку и благоговейно ожидать разрешения оттарабанить верный ответ. Прямо не комбат, а мудрый учитель.
Тянуть руку я не спешу, ответа явно не ведаю, и тогда подполковник продолжает сам:
— В последние годы, или даже десятилетия, наметилась некая тенденция. Жители менее развитых стран тайком пробираются на пустующие земли, селятся на них, занимаются хозяйством. Наши новые союзники гуманно смотрят на подобное нарушение сквозь пальцы. Лишь бы самовольные поселенцы не стремились проникнуть в города, где сосредоточено все население страны, соблюдали законы, не безобразничали, не нападали бы ни на кого, ну и все такое прочее.
Непонятно, сам-то комбат понимает, что он говорит, или просто барабанит заученную вводную? Нет, мужик он умный, но все произносимое кажется абсурдом.
— Товарищ подполковник, тут шо, есть другие страны? — Тенсино старательно изображает одесский акцент.
— Выходит, есть, — Хазаев смотрит на артиллериста с укоризной, но почему-то не одергивает.
— В каких они отношениях? — это уже я.
— К делу не относится, — отрезает комбат.
Видно, сам понятия не имеет. В общем, сплошные потемки разума и торжество незнаек.
— Наша задача, — подполковник чуточку повышает голос, и мы невольно подтягиваемся, — прочесать кишлак, найти в нем духов, если они есть, если нет — постараться узнать, не видели ли их тут? Само собой, поиск оружия. Но, товарищи офицеры, раз местные селян без нужды не трогают, нам надлежит поступать точно так же.
Он смотрит на нашего грека. Все мы люди, и порою у корректировщика в бою съезжает крыша. Но это отдельная история.
— Первыми огня не открывать, по возможности вести себя дружелюбно. Понятно?
— Вторым огонь иногда открывать некому, — невольно срывается у меня.
Ротные понимающе кивают. Даже начштаба батальона Цешко, полноватый, красный от жары и перехода, поддерживает общее движение и лишь затем спохватывается и смотрит на комбата.
— Товарищ подполковник, какова вероятность э… мирного исхода? — уточняет Пермяков.
— Увидим, — отрубает комбат. — Значит, так, Зверюга у нас отдохнул, потому пойдет в обход. Выйдешь лесом на другую окраину селения. Кто попадется — препровождать в кишлак, но вежливо, без мордобития.
— Если не пойдут, тогда что?
— Ну… — тянет майор. — Но все равно постарайтесь убедить. Пермяков, ты двигаешься отсюда.
— Там слева есть ложбинка, по ней аккурат можно выйти к окраине. Мы разведали, — сообщаю я.
Делать-то особо было нечего, и лучше подготовиться к любому исходу, чем потом импровизировать на ходу.
— Отлично! — Хазаев смотрит на меня с одобрением. — Горсткин, тогда это твой путь. Минометчики остаются здесь вместе с Тенсино. В случае чего поддержите огнем.
Вообще-то, путь через ложбинку я берег для своей роты, но с начальством не поспоришь. Мне достается самая длинная дорога. Хотя она все же лучше самой короткой. Идти по открытому полю и ждать выстрелов — удовольствие еще то.
Роли расписаны, остается ждать третьего звонка и начала представления. Да еще гадать, каким будет спектакль.
Я коротко объясняю бойцам задачи, и мы выходим первыми. Сомневаюсь, понял ли хоть кто-нибудь что-нибудь о политическом устройстве этого мира. Теперь любая философия автоматически отступает на второй или десятый план.
— Я с вами, — тронувшуюся с места роту догоняет комсорг.
Как ни странно, с «винчестером» в руках, хотя и с «калашом» за спиной. Ох, не наигрался он еще в индейцев!
— Идем, коли не шутишь.
Замполиты всех мастей — люди бесполезные, однако и вреда от некоторых из них нет. Хочет прогуляться — его дело.
Рота быстрым шагом движется среди камней, держась под прикрытием скалистого гребня от возможных взглядов поселян. Затем мы углубляемся в лес, старательно делаем крюк среди деревьев и кустов и достигаем исходных позиций. Времени на все уходит побольше двух часов, зато прочие наверняка успели отдохнуть.
Докладываю по рации, получаю приказ и машу рукой.
— Пошли. Держать соседей на расстоянии видимости. Первыми огня не открывать. По одиночке не ходить! У местных ничего не отнимать. Иначе головы поотрываю и в другое место вставлю! Делить с ними здесь нечего, а наживать врагов — себе дороже. И улыбочку, улыбку! Вас снимает журнал «Советский воин».
Цепь плавно накатывается на кишлак. Оказывается, со стороны леса он тоже обнесен дувалами, и наше продвижение едва не разбивается об их соломенно-глиняную стену.
Внутри кишлака все до тошнотворности знакомо. Словно мы до сих пор находимся в одной весьма негостеприимной для чужестранцев стране.
Даже попадающиеся нам по пути местные жители одеты точно так же, да и их восклицания напоминают те, что мы уже слышали в иных краях и под иным небом.
— Товарищ старший лейтенант! Это духи! — говорит Коновалов. — Сам слушал, как нас они назвали шурави!
— Пока они без оружия, это не духи, а мирные жители! — отрезаю я. — Кто тронет крестьянина, убью!
Окраины кишлака уже жестко блокированы нашими подразделениями. Бойцы готовы действовать на обе стороны, что в кишлаке, что отражая атаки извне, однако пока все тихо.
Мы медленно идем запутанными улочками. Оружие наготове, но, к счастью, пользоваться им пока нет необходимости. Тем не менее нервы напряжены. Горький опыт подсказывает возможные ситуации, а хорошего в них никогда не было.
Пройти кишлак без боя — еще не победа. Да и что вообще считать победой в подобной обстановке? Мы же вроде не воюем, задачу на уничтожение нам никто не ставил, явных врагов нет.
Среди дворов замечаю грузовик, типичную бурбухайку, следовательно, куда-то местные иногда ездят. И даже небольшой дукан попадается, но выбора в нем нет.
Часть жителей без наших понуканий и приглашений собирается на окраине. Им ведь тоже интересно, с чем мы пожаловали в незнакомые места.
Хазаев уже тут. Докладываю и, не получив приказаний, задерживаюсь рядом с комбатом.
— Это наша земля, — как раз переводит Сугадаев слова почтенного местного старика.
— Давно здесь живете, падар? — спрашивает подполковник.
Последнее слово в его фразе переводится как «отец».
— У многих уже родились дети, — спокойно отвечает старик.
Он держится с большим достоинством, но не старается скрыть, что они такие же пришельцы здесь, как и мы.
— У этих земель уже есть хозяева, — замечает Хазаев.
— Знаем. Они появлялись у нас. Сказали: живите, если хотите. Иногда приезжают, покупают у нас продукты.
Кажется, старика так и подмывает спросить: по какому праву явились сюда вы? Хазаев не дает ему такой возможности и заявляет об этом сам:
— Недавно неподалеку отсюда была обстреляна колонна. Правители здешних земель обратились к нам за помощью. Просили навести порядок в округе.
— У нас все тихо, — категорично отвергает обвинение старик.
Собравшиеся за его спиной мужчины дружно подтверждают его слова. Прямо рай земной. Размеренная работа, ни потрясений, ни перемен.
— У вас — да. Но кто-то же напал! Уж не ваши ли люди? Чуть выше по течению один стрелял в нас из пулемета. По одежде — ваш.
— Мало ли кто может быть? Люди бегут от войны, — замечает старик. — К нам иногда заходили вооруженные люди. Требовали продуктов.
— Давно заходили?
— В последний раз — давно.
— У вас оружие есть?
— Нет. Мы мирные жители. — С тем же успехом старик может врать. Прятать оружие они давно научились, и тут потребуется минимум несколько дней, чтобы обыскать все возможные и невозможные места. Например, лес.
Хазаев раздумывает. Доказать мы ничего не можем, а приказ запрещает прибегать к крутым мерам.
— Раненые, — подсказываю я ему, и подполковник сразу понимает мысль.
Не факт, но зацепить в бою могло не одного. Если даже здоровые действительно лишь зашли в кишлак, да хоть и остались в нем, попробуй, пойми, насколько мирным является тот или иной человек, то рану скрыть гораздо труднее, чем оружие.
Паршивое дело — быть и милицейской ищейкой, и карателем в одном лице. Однако как-то не верится в непричастность местных к недавней засаде. Или участвовали, или покрывают своих земляков, только предпочитают молчать, как всегда на Востоке.
— Больные или раненые есть? Мы должны удостовериться, — говорит Хазаев.
С сильными спорить бесполезно. Крестьяне и не спорят. Мы поверхностно оглядываем столпившихся мужчин, несколько групп проходят по домам, но ни у кого не белеют свежие повязки. Если же и есть, то они запрятаны под халаты, а не будешь же раздевать всех подряд!
— Нам бы очень не хотелось воевать, — заявляет подполковник, и Сугадаев громко переводит объявление для местных жителей. — Очень. Нам нечего здесь делить. Но если нападение повторится, мы будем вынуждены вернуться. Лучше жить мирно. Да и владельцы земли могут попросить вас уйти обратно.
Намек слишком прозрачен. Банда может скрыться, раствориться в лесу или затеряться в горах, но кишлак не перенесешь с места на место.
— Мы мирные люди, — повторяет старик.
О бронепоезде, который стоит у мирных людей на запасных путях, он не напоминает. Не знают они наших популярных песен.
Батальон уходит. На душе довольно погано. Не люблю запугивать простых людей. Да и задание, по большому счету, не выполнено. Но что еще мы можем предпринять? Найти кого-то, кто работал бы на нас и оповещал о возможных вылазках? Но как? Для этого как минимум требуется связь. Требовать мы можем, а защитить — никак. Это в том случае, если селяне действительно безоружны, во что не слишком верится.
Мы можем лишь мстить. Если подумать — последнее дело, еще больше раздувающее пожар взаимной неприязни.
Но лица некоторых бойцов дышат довольством. Им явно удалось прикупить в кишлаке чарса, а то и местного самогона — шаропа. Неужели здесь ходят деньги? Продать ведь нам сейчас было нечего. Привычно закрываю глаза на такое нарушение устава. Бойцы тоже люди, и какая-то разрядка им нужна.
— Товарищ подполковник, что там было с ДШБ? — я стараюсь отвлечься от нехороших мыслей и заодно прощупать обстановку.
— Слишком десантура успокоилась. Иной мир, тишина, никаких забот, — Хазаев говорит буднично, словно о заурядном происшествии. — Вот и поплатились. Вошли в зеленку где-то далеко отсюда и нарвались на засаду. Несколько бэтээров пожгли в упор, положили человек двадцать, а то и тридцать. Еле вырвались. Потом пытались нагнать и разгромить банду. В общем, целый день воевали без особого толка.
Я невольно присвистываю. Потерять тридцать человек, пусть две трети, как водится, «трехсотыми» — непозволительная роскошь. Не зря я так не люблю зеленку! Теперь становится понятным, почему мы вчера так и не дождались вертушек. По сравнению со случившимся вся наша погоня, включая стычку с пулеметчиком, — всего лишь легкая прогулка.
Перспективы отнюдь не радуют. Раньше я считал, что ничего особо серьезного нас здесь не ждет. Партизанское движение может существовать лишь при опоре на население. Потому разрозненные группы духов, проникшие до нас по эту сторону Врат, пропадут сами собой. Против города они бессильны, сельского населения тут, как уверяли, нет, потому конец их неизбежен. Они в прямом смысле слова вымерли бы от голода.
Но поскольку тут есть не только духи, но и вполне мирные, пусть и самовольные, поселенцы, борьба затянется. Бандиты всегда получат продукты, не добром, так силой оружия, да и какое-никакое пополнение у них обязательно будет. Следовательно, война продолжится. Может, не такая масштабная, только где-то обязательно нас будут кусать.
Местные тоже хороши. Нет чтобы решить проблему своими силами, они просто позвали нас. Бесплатное пушечное мясо, почему бы не воспользоваться случаем? Или в ином качестве мы просто никому не нужны?
Сколько тут вообще кишлаков? Пять, десять, сто? Лимит удивления давно исчерпан, и любой ответ готов принять на веру. И что теперь? Ставка с нашей стороны слишком высока, чтобы просто взять и отказаться от союза. Отдуваться же за все нам.
Хоть бы тогда не темнили, а сказали прямо, что надо! И хоть карты бы приличные выдали!
А еще — другие государства. Может, и с их стороны грозит какая-то война?
Прям, полдень каменного века, мать его за ногу!
— Думаешь, нас на курорт прислали? — в такт моим мыслям произносит Хазаев.
— Угу. За особые заслуги, — отвечаю я.
— В том и дело. Курортов для нашей профессии не бывает. Ничего, хоть Врата теперь перекрыты с обеих сторон. Должны справиться. А курорт тут для ученых будет.
И непонятно, кого Хазаев успокаивает, себя или меня?
Мы — пехота, и наше дело маленькое.
