ГЛАВА 6

Ощущение полета и сказочной легкости потрясало настолько, что хотелось петь и мчаться, опережая ветер и свет. Однако длилось это ощущение недолго: накатилась вдруг волна тоски, мир внизу, голубой и зеленый, покрылся серым налетом, солнце скрылось за мрачной пеленой туч. Похолодало.

Крылья стали тяжелыми, а тело потеряло легкость и обтекаемость, голова явно перевешивала хвост, и приходилось напрягать шейные мышцы, чтобы не перейти в пикирование. И очень мешали лапы…

Мальгин проснулся.

Сон, в котором он существовал в образе могучего, но одинокого орла, навещал его регулярно, и хотя не приносил неудобств, но запоминался щемящим и неуютным чувством одиночества, чувством, которое ранило больней удара шпаги. Однако в памяти сохранился еще один эмоциональный след, отзвук далекого зова, раздражающего таинственностью и неповторимым ароматом инородности и в то же время родства. Зов этот не был целенаправлен, то есть он звучал как призыв о помощи, сигнал SOS, предназначавшийся всем, кто его услышит, но и криком помощи назвать его было трудно. Зовущий не ждал ответа, и печальный зов – пакет пси-волн, не мысль, но и не эхо инстинкта, – мчался в пространстве, достигал мозга Мальгина и реализовывался фразой тарабарского языка, полной непонятных чувств (кроме печали, ощущения потери и горечи – что воспринималось сразу) и еще более непонятного смысла.

Мальгин поднял руки ладонями к себе, привычно раскачал температуру: голова – лед, ноги – огонь, – и ладони засветились в темноте, словно были вылиты из раскаленного стекла.

– Вставай, орел, – пробормотал он сам себе.

В душе царила ночь, бескрайняя пустота, где далеко-далеко сияли две звезды – Купава и Карой. Идти никуда не хотелось, мозг искал возможность спрятаться от ужаса внутренней пустоты и хватался за любую возможность отвлечься от привычного потока дум, зациклившихся на ощущении безвыходности. Самыми приятными отныне становились минуты после схваток с памятью «черного человека», когда мозг освобождался от информационных «шлаков» и отходов физиологических реакций. В эти минуты Мальгин, выражаясь высоким штилем, пил «божественный нектар сумеречного сознания» и отдыхал.

Клим попытался еще раз определить координаты зовущего, углубился в космос насколько мог далеко, но услышал только слабый отзвук чьей-то мысли, явно нечеловеческой: словно где-то на краю Вселенной заплакал ребенок…

И снизошла на него вселенская печаль, с горькой усмешкой подумал хирург, расслабляясь. Потом встал и поплелся умываться.

Душ придал телу толику бодрости, сразу захотелось есть, словно организм вспомнил об увеличении энергозатрат, необычных для нормального человека, но обычных для интрасенса, живущего ускоренно и раскованно. Проглотив завтрак, Мальгин полюбовался серебристым туманом «магической сферы», лежащей на полке шкафа, за небьющимся стеклом, однако трогать не стал, интуиция требовала осторожности. Исчезающий «голыш» исправно продемонстрировал свои возможности, как только его перевернули, что сопровождалось гулким ударом на пси-уровне, и появился на прежнем месте через семь минут. Клим покачал головой, подумал: я еще разберусь с вами, подарочки! – на что Харитон, редко вмешивающийся во внутренние монологи и диалоги хозяина с самим собой, хмуро проворчал:

– Не трогал бы ты их на самом деле, предупреждал же Лондон.

– Я и с ним еще разберусь, – неопределенно пообещал Мальгин. – Говорил бы прямо, чем они опасны, а то напустил туману…

Некоторое время он колебался, не зная, куда податься: то ли к Купаве домой, то ли в институт, и выбрал последнее. Решение созрело давно, и следовало расставить точки над «i».

В его кабинете работал Заремба.

Увидев хозяина, он сделался пунцовым, сорвал с головы эмкан и встал, впервые не найдя, что сказать. Так они смотрели друг на друга долгие две секунды, потом Клим сделал жест: освободи место, мол, – и молодой нейрохирург с готовностью отскочил от стола.

Мальгин обошел его, пробежал глазами плывущие по черной гладкой поверхности стола строки, выслушал мысленный рапорт секретаря и сел. Поднял глаза на Зарембу:

– Не выдержал?

– Извини, – буркнул Иван, пряча глаза, потом оживился. – Да и что здесь такого? Ну, поработал с Гиппократом, побеспокоил эм-синхро из твоего ящика…

– Не хитри, Иван, ты искал информацию обо мне, вернее, о «черных кладах».

– Так ведь интересно же! А сам ты молчишь, ничего из тебя…

Клим исподлобья взглянул на Зарембу, и тот, сразу замолчав и побледнев, попятился.

– Т-ты что, Клим?

– Ничего. – Мальгин заставил себя улыбнуться, отметив, как сразу с облегчением, хотя несколько заискивающе, улыбнулся в ответ Заремба. – Ты же знаешь, как я не люблю неоправданного любопытства. Этике тебя учили?

– Больше не буду, клянусь! – Заремба прижал кулаки к груди. – А правда, что у тебя… э-э… расщепление личности? Это Гиппократ сообщил.

– Вздор! – рассердился Мальгин. – Гиппократ такого сообщить не мог, если только не сошел с ума.

– Значит, сошел. – Заремба уже пришел в себя и разговаривал как обычно. – Спроси у него сам, зачем мне возводить напраслину?

Хирург молча натянул эмкан, и Гиппократ сообщил ему все, о чем только что говорил Заремба. Оглушенный, Мальгин посидел несколько секунд, ничего не понимая, покрутил головой, с трудом заставил себя общаться с инком спокойно:

– Кто ввел тебе эту информацию?

– Информация поступила по консорт-линии, адресат неизвестен. Предположительно это служба безопасности.

– Безопасность не ведет себя так грубо.

– Больше у меня ничего нет.

– Когда поступил пакет?

– Вчера в семь вечера.

– Стобецкий знает?

– Естественно. Он интересовался, когда вы планируете выдать информацию «черных кладов».

Мальгин не ответил, сбрасывая эмкан.

– Убедился? – кивнул Заремба на стол. – Когда собираешься устраивать пресс-конференцию? Все обещаешь, обещаешь…

– Я еще не готов, не дави на психику, Иван.

– А почему ты такой хмурый? Давно не видел тебя веселым, ходишь вечно озабоченный… и недобрый.

– Потому что я не обязан все время терпеть самого себя, – проворчал Мальгин. Последние слова Зарембы задели его и заставили задуматься. Недобрым Клим не помнил себя никогда, во всяком случае, никто до этого не бросал ему подобных упреков, и если Иван заметил изменения в его характере, значит, самоконтроля не хватало, да и контроля Харитона тоже. Интересно, при наступлении «фазы черного» он полностью отключается или ведет себя как обычно? Если не считать недоброго взгляда?..

– Все, Иван, мне надо поработать. Кстати, если я тебя оставлю замом, справишься?

Заремба недоверчиво посмотрел на хирурга.

– Справлюсь, конечно, – сказал он с великолепной самоуверенностью как о чем-то само собой разумеющемся. – Не шутишь? В отпуск собрался или еще куда?

– Еще куда. – Мальгин помахал рукой, и Заремба вышел, оглядываясь, сбитый с толку.

Клим, подождав немного и набравшись духу, вызвал кабинет Стобецкого. Некоторое время они смотрели друг на друга. Видимо, Стобецкий только что разговаривал с кем-то, он был оживлен и весел, но при виде хирурга оживление постепенно покинуло его, в лице проглянула озабоченность.

– Готард, мне надо переменить работу.

Глаза директора расширились.

– Что произошло?

– Устал.

Выражение глаз Стобецкого изменилось: недоверие и озабоченность боролись в них с изумлением и недоумением. Клим представил, что творится сейчас в душе застигнутого врасплох директора, и ему самому стало неуютно.

– Устал – это причина для женщины, но не для меня. К тому же ты должен знать, что специалистов такого класса, как ты, можно отпустить только с разрешения Совета.

– Я действительно устал… и больше всего от самого себя, а спасти может только перемена обстановки, смена впечатлений и образа жизни. Хотя бы на время, на полгода, скажем. Хочу наконец найти смысл собственного бытия и вернуть то, что потерял. Связывайся с Советом, придумывай любые причины, но завтра я не выйду.

Стобецкий покачал головой, не сводя пристального взгляда с хирурга, хотел что-то спросить, но с видимым усилием передумал. Помолчав, сказал:

– У тебя нет достойного заместителя.

– Заремба справится.

– Этот мальчишка? У него еще молоко на губах не обсохло. – Стобецкий не выдержал взгляда Мальгина, отвел глаза. – Хирург он хороший, но…

– Он хирург от бога, Готард, и ты это знаешь. Иван справится, не держи парня в запасе.

Разговор достиг точки неловкости, оба чувствовали это, разве что у Стобецкого было что спросить у коллеги, а у Клима нет. И директор все-таки не удержался:

– Это правда, что о тебе сообщил Гиппократ?

– О расщеплении «я»? Правда. Вот тебе и главная причина ухода, – оживился Мальгин. – Мне самому нужен врач.

Взгляд Стобецкого стал подозрительным.

– А не ты ли сам ввел эту информацию, чтобы действовать наверняка?

Мальгин засмеялся.

– Я в такие игры не играю. Хотя мне тоже интересно, кто это сделал и зачем. Прощай.

– Погоди, еще один вопрос. – Черты Стобецкого вдруг потеряли директорскую твердость и властность. – Ты же понимаешь, что мне… нам не безразлично, что с тобой происходит. И чем ты займешься.

– Боишься, что я превращусь в подобие Шаламова? – прищурился Мальгин. – Этого не произойдет. Да, благодаря «черным кладам» я обладаю кое-какими знаниями маатан, равно как и возможностями интрасенса, но никогда не применю эти знания во вред людям. Как и Майкл Лондон, между прочим.

– Но вами интересуется безопасность… – Готард прикусил язык.

– Это их обязанность, ничего удивительного. До связи, директор.

Мальгин выключил виом, оставив Стобецкого с его любопытством и сомнениями. Директор имел право сомневаться, потому что некоторым образом отвечал за хирурга, как за его здоровье, так и за последствия его поступков, однако Мальгин ничем не мог ему помочь.

В последний раз совершив обход больных – их было семеро, молодые парни и девушки, все, как один, с травмами черепа, – Клим с удовлетворением отметил, что операции прошли успешно, люди будут жить, не боясь последствий. Грусти в том, что он покидает институт надолго, не было, в воздухе витало обещание удачи, каких-то открытий и невероятных событий, и хандра отступила, словно судьба наконец благосклонно улыбнулась ему.

Полюбовавшись на крошечное существо в руках отца, Мальгин пообещал навестить его к вечеру, отметив ранее неизвестное выражение лица Мальгина-старшего: доброта и удовлетворение светились в каждой его черточке. Дочь Климу не улыбнулась, смотрела пристально и настороженно, совершенно не по-детски, замерев, как только Клим помахал ей рукой. От этого взгляда хирургу стало не по себе, но своих чувств он не выдал, да и мысли его были заняты другим.

Пока он разыскивал по связи Ромашина, позвонил Железовский:

– Ты свободен?

– Как ветер. Вот только навещу Ку… одного человека и могу быть в твоем распоряжении.

– К Купаве ты бы лучше не ходил, – прогудел склонный к прямоте Аристарх, ощупав лицо хирурга проницательными глазами. – По многим причинам.

Клим нахмурился, но математик не дал ему простора для обиды:

– Потом поговорим на эту тему, не по видео. Ну-ка, повернись в профиль.

Мальгин повиновался, ничего не понимая. Железовский хмыкнул.

– Ты своих предков хорошо знаешь?

– Да не очень, всего до десятого колена. – Клим был сбит с толку и не скрывал этого. – Славяне. А что?

– Это видно, что славяне, кто конкретно?

– По именам, что ли? Белорусы, русские, украинцы. Линия по отцу – русские, по матери – украинцы, белорусы. Прапрадед Чурила жил под Рославлем, другой прапрадед – из-под Гомеля…

– Вот оно в чем дело. А я голову ломаю, почему твои экстрасенсорные гены проснулись так поздно – из-за последствий проживания твоих предков в зоне экологического бедствия! О Чернобыле чай слышал? Ну все, жду через час.

Виом погас.

Клим посидел перед «домовым» с ощущением легкого сотрясения мозга, потом встряхнулся и с удовольствием повозился со снарядами в спорткомнате, завершив тренировку боем с «динго». Душ, как всегда, оказал свое благотворное воздействие, заставив тело дышать всей поверхностью кожи. Клим оделся и мысленно помахал Железовскому рукой. Свои решения он менял редко, а тем более не зная, что имел в виду Железовский.

Купавы дома не оказалось. И, как заявил ее «домовой», она со времени последнего посещения дома хирургом так и не появлялась.

– Где же она может быть? – спросил Мальгин, тихо свирепея.

«Домовой» не счел нужным отвечать. Тогда Клим мысленным усилием залез внутрь инка, перебрал связи памяти, нашел нервный узел консорт-блока, подчиняющегося только личным командам хозяина, и углубился в информполе. Через минуту он знал, где может находиться Купава, однако воспользоваться этим знанием ему не дали, не сработало даже мгновенно пробуждающееся чувство опасности: на сей раз оно было отвлечено поисками Купавы и сосредоточенностью на личных проблемах.

Когда он наконец отреагировал на усиление пси-шума, в гостиную ворвались пятеро в серых кокосах с улиткообразными шлемами, скрывающими лица. Четверо держали в руках оружие – пистолеты сна и «универсалы», а пятый – хищной красоты излучатель с двумя устройствами автонаводки и контроля цели. Действовали они молча и быстро, Мальгин в течение двух секунд оказался окруженным со всех сторон. Самое интересное, что он не видел их в пси-диапазоне, не чувствовал биополей – цветных «двойников», все пятеро размазывались в бесформенные силуэты с черными дырами вместо голов.

Харитон первым сообразил, в чем дело:

– Шлемы – это защита от психотехники внушения, причем очень солидная, не хуже, чем в «заскоках».

– Ну и что дальше? – холодно спросил Мальгин, включая пространственную рецепцию и готовясь к ускоренному ритму жизни. – В чем дело? Что за маскарад? Я вас не приглашал, да и хозяйка тоже.

– Нам нужно твое «темное знание», – прохрипел чей-то голос: определить, кто говорит, было невозможно.

Мальгин не выдержал и засмеялся, вслушиваясь в усиливающийся гул крови. Кожа начала чувствовать малейшие движения воздуха, а система внутреннего зрения реагировала на каждый жест стоящих сзади и сбоку. И где-то глубоко в недрах подсознания заворочался «черный человек». «Не слишком ли скоро сбываются пророчества Лондона?» – подумал Клим, вслух же сказал:

– Мне бы оно тоже не помешало.

– Не смешно, – раздался тот же голос, и снова хирург не смог определить, кто говорит. – Мы знаем, что ты уже овладел «черными кладами», и хотели бы получить эту информацию. Не заставляй нас применять силу.

В гостиную вошел шестой незнакомец с каким-то переносным прибором, вытягивая на ходу ажурный шлем специального эмкана. Клим узнал аппарат психозаписи, применяющийся медиками «Скорой помощи» при амнезии.

– Кто вы? – спросил он. – К чему эти детские игры с переодеванием и засадами?

– Это не игры, – начал было неведомый обладатель хриплого голоса, но его перебил один из молодых людей, которому надоело ждать:

– Чего мы медлим? Скрутить его – дело трех секунд, сунуть в эмкан – и все!

«Эмилептоид, – определил Мальгин профессионально, – терпения ни на грош, вежливости тоже. И где-то я уже слышал этот голос».

Тот, кто стоял рядом с заговорившим, громадный, широкий, опасный, вдруг без размаха ударил напарника в живот. Парень отлетел к стене и едва не упал, кокос уберег его от нокдауна.

– Ты задерживаешь нас и усугубляешь свое положение, – прохрипел тот же голос. Теперь Мальгин понял, в чем дело: голос шел сразу от всех налетчиков, через динамики. Говоривший не хотел, чтобы после «сеанса» его узнали по голосу или по фигуре.

– Помочь? Или наденешь эту штуку сам? – Вошедший последним приблизился и протянул эмкан.

Мальгин покачал головой, готовый к энергоотдаче, превышающей возможности любого человека. Поднял руку ладонью вниз, и с ладони сорвалась в пол синяя искра. Нежданные гости вздрогнули.

– Ребята, если это шутка – я вам ее прощаю, хотя она и зашла далеко, но нельзя же до предела испытывать терпение незнакомого человека.

Видимо, вся шестерка держала связь по рации, и кто-то подал команду в радиодиапазоне: Клим ощутил передачу, как лопнувший светящийся шнур. Тотчас же стоявший сзади хирурга молодой человек нанес ему удар по голове рукоятью «универсала». Вернее, хотел нанести: Мальгина в этом месте уже не оказалось.

Бой он начал без злости, как начинают соревнование шахматисты: напряжение интеллекта, математика ситуаций, анализ действий противника, ответный ход – все в темпе, позволяющем на полшага опережать противоборствующую сторону. Однако вскоре Клим понял, что, во-первых, просто уходя от выпадов и лазерных прицельных трасс на скоростях, превышающих реакции нападавших, он долго не продержится, да и простора для маневра в квартире Купавы не хватало, а во-вторых, за него еще не принялись всерьез. По крайней мере двое из группы просто наблюдали за ним, откровенно изучая его возможности, и оба таили в себе неведомые запасы темных сил и заряды угрозы.

Зря не послушался Аристарха, пришла некстати мысль. Ребятам поступила команда стрелять, и комната засверкала цветными вспышками, словно веселые гости затеяли мини-фейерверк. Обиженная попаданиями мебель начала выдавать формы, не предусмотренные программой интерьера, двигаться стало трудней, и Клим сменил рисунок игры. Двое из боевиков группы лишились оружия в течение секунды, еще один получил иглу сна от своего же напарника и выбыл из схватки, и тогда в действие вступили наблюдатели: широкий и, вероятно, очень сильный мужчина, возраст которого оценить было невозможно, и второй – высокий, тонкий и гибкий, хотя и не юноша. Выстрел первого из «универсала» прошел над плечом хирурга, а выстрел второго из усыпляющего пистолета достиг цели: игла задела бедро, хоть в тело не вошла.

Мальгин увеличил скорость, прекрасно сознавая, что в его распоряжении всего с десяток секунд, может быть, полминуты, и достал тонкого с удара-полувзлета, успев швырнуть в кого-то из парней отобранный пистолет. Оставался широкий, олицетворяющий главные силы отряда, владеющий техникой рукопашного боя не хуже Мальгина и почти не уступающий ему в реакции, но этот тип не принял открытой схватки, не стал рисковать, из его руки глянул на хирурга зрачок гипноиндуктора.

– Клим, выходи из боя, у них «василиск»! – раздался вдруг в голове пси-крик Железовского. – Я буду через минуту, прыгай в окно!

Мальгин, чувствуя, как заныли мышцы икр, развернулся на ходу, прыгнул через бесформенный стул, и в этот момент гигант выстрелил. И все же за мгновение до выстрела – сработала интуитив-система предупреждения – Клим успел загнать свет «я» в глубины подсознания, и тупой удар в голову, по всем нервным узлам, не стал для него временной смертью личности, полным отключением процесса мышления. В результате он впервые встретил в себе, в глубинах неосознанной психики, внушенного Шаламовым «черного человека».

Увиделось это так, словно Мальгин пробил телом свод пещеры с фосфоресцирующими стенами и упал прямо перед угрюмой глыбой маатанина, сидящего на куче хвороста.

– Привет, – сказал «черный человек» меланхолически. У него был приятный бархатистый голос и манеры Игната Ромашина.

– Привет, – отозвался ошеломленный Мальгин, озираясь. Воспринимать действительность, если это была действительность, мешал отдаленный гул да слабые передергивания стен и пола пещеры в ответ на особо сильные раскаты.

– Где я?

– В Запределье, друг мой. Но я вынужден покинуть тебя. – Маатанин оделся в ореол неверного зеленого свечения, его черная глыбистая фигура задрожала, как желе, стала таять. – Наступила фаза «черного человека», я должен быть наверху. До встречи! – Скала маатанина распалась на дымные облачка, дым тянулся струйками в свод пещеры, наступила тишина.

Мальгин, не чувствуя тела, подошел к тому месту, где только что был «черный человек», и обнаружил неглубокую выемку в полу, покрытую глазурью. Пещера продолжала сотрясаться, словно где-то на поверхности земли шло сражение, насыщенное ракетными и бомбовыми ударами, и в ответ на самые близкие взрывы в стенах пещеры вспыхивали и медленно гасли алые прямоугольники. Подойдя к одному из них, Мальгин понял, что это дверь, всего он насчитал их сорок, по десять на каждую стену пещеры, и ни одна из них не открылась, несмотря на все усилия хирурга.

Мальгин почувствовал усталость. Болела голова, все тело, хотя он его не видел и не мог ощущать, череп сдавило так, будто голова попала в тиски, и еще мучило ощущение льющейся из ушей горячей жидкости: так обычно течет кровь из раны.

Подняв голову, он увидел в потолке еще одну дверь – фиолетово-синюю, словно из прозрачного толстого стекла, и эта дверь ждала, чтобы ее открыли.

Мальгин подпрыгнул… и закричал от боли! Показалось, что в ступни впились десятки острых игл. Задрожали стены, воздух, само пространство, отзываясь гулким эхом, рождая видимые глазом узлы интерференции световых волн. Мальгин почувствовал, что слабеет и вот-вот потеряет сознание… хотя какое сознание может быть в подсознании? – мелькнула мысль.

И в этот миг ушей коснулся знакомый далекий зов, словно трава прошелестела, или дождик сыпанул по луже, или ветер коснулся листьев клена… Клим напрягся, стараясь расслышать этот до боли знакомый звук, и не услышал – почуял шепот:

– Прыгай!..

Сил уже почти не оставалось ни на что, стены пещеры стали сближаться с грохотом и гулом, и тогда, собрав все крохи воли, что еще боролись с диким напором извне неведомых сил, Мальгин прыгнул вверх (вверх?) к спасительной двери, проломил ее головой… и оказался над речным обрывом.

Сзади горела степь, мелькали всадники, ржали кони без седоков, кричали люди, впереди разворачивался речной простор и сочная зелень пойменных лугов за рекой.

– Прыгай! – крикнул кто-то из-под обрыва, и Мальгин, босоногий, в рваной рубашке, сиганул в реку, пропустив над собой гибельный свист прянувшей из чужого лука стрелы…

Он лежал в кровати, в своей спальне, в одних плавках, и тело казалось сплошной раной: болела каждая клеточка, каждый нерв, кожа горела, в желудке пылал огонь, а в глаза будто насыпали песку. Клим с трудом повернул огромную, как барабан, гудящую голову – Железовский.

– Как… я… сюда… попал? – Язык не слушался, скулы сводило от кислоты и горечи и от боли, говорить можно было только с паузами.

– А ты не помнишь? – пробасил математик, озабоченно глядя на снятый с руки Мальгина датчик. – Лежи, лежи, приводи себя в порядок.

Клим только теперь почувствовал блаженную мягкость и чистоту постели. Вспомнил схватку, рывком приподнялся и едва не потерял сознание от охватившего все тело пламени.

– О дьявол! Где они?!

– А нетути никого, – улыбнулся Железовский. – Кто тебе нужен конкретно? Может, тебе все померещилось.

– И пещера с «черным»?

– Что? Пещера? Лежи, лежи, не дрыгайся.

Мальгин лег, вспоминая подробности драки.

– Где мой кокос?

– Зачем он тебе?

– В него встроен советчик, Харитон, он должен был все запомнить. Найди костюм.

– Потом расспросишь своего советчика. – Железовский принес стакан медового напитка, заставил Клима выпить. – Видимо, у тебя во время встречи с… э-э… гостями наступила фаза «черного человека», а это, брат, такая штука, что и мне становится страшно. Убивать не хотели, задача стояла проверить тебя на сенсорику, на прочность защиты, а заодно попытаться выкачать из тебя все, что содержится в башке. Ну и проверили.

– Что там произошло?

– Я подоспел в момент, когда ты схватился с одним мордоворотом… извини за терминологию, в этом слове вся суть. Он тебя лупит кулаками и ногами почем зря, а ты стоишь, как сейф! – Аристарх хохотнул. – А потом вылез «черный».

– Как? Я имею в виду, как это выглядело?

– Пси-удар. Не твой личный потенциал, совсем другая резонансная частота, другие параметры, но подействовало великолепно. Двое сразу с копыт, остальные сыпанули из квартиры с воплями, соседей напугали. А ты вдруг…

– Что? – Мальгин побледнел. – Не тяни душу.

– Взял и сиганул в окно! Я не успел даже глазом моргнуть, не то что предупредить, что квартира Купавы находится на сто одиннадцатом этаже.

Железовский снова гулко хохотнул.

– Ну и?..

– Ну и упал ты прямо на крышу кафе… спустя две минуты. Представляешь? По всем законам физики ты должен был лететь всего восемь секунд, а летел две минуты, и скорость у земли у тебя была не восемьдесят метров в секунду, а всего пять. У тебя даже синяков нет.

– Ты хочешь сказать?..

– Именно. Каким-то образом тебе удалось замедлить падение. У меня на этот счет есть свое мнение, экзотическое, правда, но почему бы нет? Мне кажется, твой «черный» смог направить хаотическое броуновское движение молекул тела в одном направлении… – Железовский остановился, увидев, что Мальгин смеется, обидчиво пробурчал: – Не вижу, что здесь смешного.

Клим перестал смеяться – смех был нервным, погрустнел.

– Значит, я действительно наполовину «черный».

– Хотел бы я быть таким «черным». Спи, я пошел, вечером еще раз зайду. Если вспомнишь, как тебе удалось замедлить падение, я тебе памятник поставлю.

– Подожди. – Мальгин приподнялся на локтях. – А когда я… он… нанес пси-удар, что почувствовал ты?

Железовский похлопал хирурга по плечу, вышел из спальни и ответил уже из коридора:

– То же, что и остальные.

Ушел.

Мальгин, покрывшись потом от слабости и боли в разбитом теле, доковылял до груды одежды, сунул голову внутрь кокоса, позвал мысленно:

– Харитон.

– Живой?! – радостно поинтересовался в ответ инк.

– Ты все записал, что происходило?

– Всю кутерьму, мастер.

– И то, как я падал?

– Это был полет, мастер. Хотя я не понял, как ты это сделал. Выздоровеешь – попробуешь разобраться сам.

– Аристарх сказал, что из меня вылез «черный», как это выглядело с твоей точки зрения?

Харитон помолчал.

– Пси-атака была очень сильной, Клим, я записал параметры, потом поглядишь, а что касается наглядности… один из нападавших крикнул в панике: он нас сейчас разорвет! Понимаешь, о чем речь?

Мальгин сел на корточки, спрятал лицо в ладонях, вспоминая ужас в глазах Шумана, знакомого Купавы, страх в глазах Зарембы, и пробормотал:

– Тигрозавр мне, увы, не подконтролен.

ГЛАВА 7

Прежде чем вернуться на Землю, они встретили еще два «динозавролета» маатан – световые копии некогда существовавших реально кораблей. Видимо, их генерировала заросшая «серая дыра», по причинам, которых не знал никто. Может быть, это были «тени» материальных объектов, пытавшихся прорваться сквозь мембрану «серой дыры» в этот мир, а может, и просто информационно-световые копии, используемые в качестве вечных «памятников» погибшим.

Понаблюдав за действиями исследователей «серой дыры», которые хитроумными способами пытались запустить в Горловину зонды с аппаратурой, Джума вернулся на Землю. Шансы встретить живых «черных людей», а вместе с ними и Шаламова, с каждым днем становились все призрачней, и на первое место в душе безопасника начинали выходить личные проблемы, от решения которых зависело не только настроение, но и судьба.

Джума по натуре был оптимистичен, энергичен и самостоятелен, с изрядной долей честолюбия и хватки, умел работать с коллективом в любых условиях, мог увлечь людей за собой и увлечься сам, но и его оптимизм имел пределы, а тем более в обстоятельствах длительного конфликта с Карой, не то женой, не то подругой, и с самим собой. Нарастание душевного дискомфорта когда-то должно было разрешиться кризисом, если этот процесс не остановить (знать бы – как?), и Джума решил проявить настойчивость и решительность, чтобы наконец расставить точки над «i» в отношениях с Карой, поскольку ни она сама, ни Мальгин, этот загадочно колеблющийся человек-да, внезапно вмешавшийся в жизнь Хана, не хотели менять создавшееся зыбкое равновесие любовного треугольника. Вернее, четырехугольника, подумал Джума, вспомнив Купаву, еще одну петлю завязавшегося узла, и мрачно улыбнулся. Именно существование Купавы и давало ему шанс в борьбе за Карой, хотя он до сих пор не понимал, почему Мальгин принимает столько участия в решении судьбы Купавы, женщины, по сути, посторонней, пусть и бывшей когда-то его женой.

У него свой шариат, у тебя свой, ответил Джуме внутренний голос, и безопасник снова улыбнулся, беззлобно обозвав своего глубинного «я» шайтаном. Внутренние диалоги не мешали ему работать и собираться, как и вести беседу с друзьями, но на этот раз очнулся Хан уже в управлении, двигаясь к резиденции комиссара безопасности. Решение созрело исподволь, пока Джума преодолевал колоссальные космические расстояния от «серой дыры» до Земли.

Боянова удивилась, увидев его в кабинете: она только что закончила видеоселекторное совещание и готовилась к работе с секторами службы.

– Хан? Что-нибудь случилось?

– Извините, Власта, – пробормотал Джума, испытывая кратковременный прилив нерешительности. – Отчет о кенгуру уже в машине, а пришел я по другому поводу… личному. Мне некоторым образом нужна свобода.

Боянова едва заметно улыбнулась.

– Разве вы не свободны?

Джума заставил себя преодолеть заторможенность, ловя себя на мысли, что оценивает комиссара как женщину. Она бесспорно была красивой, прекрасную фигуру не мог скрыть никакой костюм, но отсутствие мимики, видимых эмоциональных движений души, проявления обыкновенных человеческих чувств придавали ей холодность и твердость мраморной статуи, ожившей ради разговора с гостем.

– Если говорить о свободе в узком смысле слова, то я свободен, а если оценивать мое внутреннее состояние, то… одиночество – не синоним свободы.

Боянова внимательно и задумчиво оглядела безопасника, жестом пригласила сесть.

– Вы хотите попросить отпуск? Почему не по ранжиру? Ни Шевчук, ни кадровая служба не ответили бы вам отказом.

– Я никому ничего не хочу объяснять. Мне нужен отпуск на некоторое время, на две-три недели, и причина – чисто личная, убедительная лишь для меня.

– Карой, – проговорила Боянова полуутвердительно.

Джума вздрогнул, с изумлением взглянув на комиссара, почувствовал, что краснеет, и взял себя в руки.

– Никак я под «колпаком»?

Боянова рассмеялась, превратившись на мгновение в обаятельную девчонку, случайно забравшуюся в кабинет комиссара безопасности.

– Я обязана знать все о своих сотрудниках, их проблемы волнуют и меня. Берите отпуск любой длительности, на сколько необходимо. В качестве утешения приведу высказывание одного из психологов: «Человек – это особое существо, которому свойственна постоянная свобода принимаемых решений, невзирая на любые жизненные обстоятельства».

– Классика, – мрачно сказал Джума. – Я тоже изучал психологию в свое время. Там есть продолжение: «Эта свобода включает в себя возможность быть как нечеловеком, так и святым». Какую возможность вы пророчите мне?

Комиссар покачала головой, с откровенным интересом изучая лицо Джумы.

– Вы умны, Хан, приятно в этом убеждаться время от времени, однако не стоит причислять себя к сонму святых, в вопросе вашем есть такой намек. Вы нормальный человек, способный ошибаться и причинять боль себе и другим. У меня есть знакомый, который делит мужчин на случайников и шансеров. Случайник – тот, кто пользуется случаем: удалось – хорошо, не удалось – ну и бог с ним. Шансер же никогда не упускает своего шанса. По-моему, если применить к вам эту классификацию, вы ушли от первого, но еще не пришли ко второму. Нет?

– М-м-м… – промычал Джума, озадаченный, не знающий, что сказать в ответ. С подобной точкой зрения он еще не сталкивался, а тем более не ожидал, что ее выскажет Власта.

– Впрочем, может быть, я сужу слишком пристрастно, – продолжала Боянова. – В конце концов особенности характера не являются решающими, всегда решает позиция личности. Давайте лучше поговорим о ваших друзьях.

Джума внутренне собрался, настороженно посмотрел в умные, с проблесками иронии глаза Бояновой.

– Кого вы имеете в виду?

– Мальгина, Ромашина… Железовского. Все они меня интересуют не только профессионально, но и как личности достаточно неординарные и одаренные. Прежде всего, конечно, Мальгин, загадочный богатырь, способный справиться с шестеркой хорошо вооруженных и специально обученных парней, а также без всяких последствий выпрыгнуть со сто одиннадцатого этажа.

Безопасник смотрел непонимающе, и Власта коротко рассказала ему о бое Мальгина с неизвестными лицами в квартире Купавы, жены Шаламова. Джума посидел немного, огорошенный новостью, и тихо присвистнул, забыв, где находится.

– Вот именно, – произнесла Боянова, отвечая мысленно какому-то абоненту (минуту, я занята). – Нет сомнений, что знаменитый нейрохирург, человек-да, не только интрасенс или экзосенс, как утверждают наши аналитики, но и кто-то еще. Не хочу утверждать, что он «черный человек», и все же Клим обладает неким «темным знанием», являющимся основой магии и колдовства – если использовать древние термины, обозначающие границы человеческого познания.

– Клим – колдун? – засмеялся Джума, но осекся, увидев неудовольствие на лице комиссара. – Простите, это от неожиданности, никогда не думал о нем, как о… маге. Но мой Ка говорит мне, что вы ошибаетесь.

– У вас еще будет время убедиться в этом. Не знаю, есть ли Ка у вас, но у Мальгина он в наличии, и не один. Что касается Ромашина, то он авантюрист по натуре, хотя и предельно порядочен. Тем не менее в настоящее время он невольно является одним из факторов дестабилизации общественного спокойствия и безопасности, что не может не настораживать.

– Ромашин?! Как может быть фактором дестабилизации бывший начальник службы безопасности?

– Вспомните прошедшие события: случай с погоней за Шаламовым на Маат, выстрел из «василиска» в Даниила, в результате чего личность «черного человека» возобладала над личностью Шаламова, потом эта неподготовленная атака на обрывок «сверхструны», в результате которой на Меркурии возникла «сфера Сабатини»… Этого мало? А к чему приведет упрямый поиск Ромашиным входа в орилоунское метро? Способен ли он сам оценить это после совета Лондона «не искать Шаламова, потому что поиск опасен»?

Джума молчал.

– Я не имею претензий к Ромашину как к человеку, он симпатичен мне, умен, энергичен и… не менее загадочен, чем Клим Мальгин.

– Ну, Мальгин ладно, а при чем тут Железовский? – помедлив, спросил окончательно сбитый с толку Джума.

– Поисками Шаламова они занимаются втроем. – Боянова дала понять, что время аудиенции истекло. – И это опасно. Для людей и всех нас в том числе. Я не призываю вас вести наблюдение за троицей, что-то предпринимать, анализировать, работать, одним словом, но, если возможно, просто побудьте с ними рядом, подстрахуйте Мальгина, помогите ему… чем – не знаю сама, советом, может быть, уважением, добрым отношением, готовностью помочь наконец.

Хан встретил прямой взгляд женщины и понял недосказанное. В душе угрюмо шевельнулся второй «я», скептик и пессимист, но Джума не дал ему возможности высказаться. Пробормотав слова прощания, он вышел из кабинета, унося в душе взгляд Бояновой, в котором сквозило сомнение в его способностях.

Разговор с Бояновой не принес ожидаемого облегчения, а пустые комнаты дома, заполненные тишиной и грустью, усугубили плохое настроение. Однако Джума заставил себя встряхнуться и после короткого сеанса йогатренинга почувствовал прилив энергии.

Переодевшись и оглядев себя в зеркале, он остался доволен своим внешним видом – целеустремленный, сильный, озабоченный, но знающий себе цену молодой человек. Подумать, с виду вполне фартовый парень, но именно подобные стандарты и не нравятся Карой. «И все же изменять имидж не стану, пусть будет хоть что-то неизменное, отвечающее внутреннему мироощущению. Карой должна это понять, иначе нет смысла продолжать ее поиск в ней самой. Кстати, у нее скоро день рождения, не забыть бы вовремя вручить подарок».

Безопасник любовался игрой сережек, перстня и колье из лунного камня – гарнитур «Лукавая Селена» и спрятал его в стенной шкаф, он хранил его давно и с нетерпением ждал случая вручить адресату.

Запирая дверь от квартиры, Джума вдруг заметил у порога белый квадратик пластпапира. На двух сторонах квадратика тотчас же проступили строки на английском языке: «Информация к размышлению. Грядет очищение Мира от скверны инородцев-интрасенсов, которые есть Болезнь человечества, ведущая к полному его вырождению. Мы, Чистильщики и Хирурги, призванные излечить человечество от Болезни, призываем всех в наши ряды. Кто не с нами, тот против нас! С кем ты, гражданин Земли?»

Джума хмыкнул, пожал плечами, спрятал карточку в карман и поспешил к лифту. Дверь за спиной зажгла красный глазок, означающий, что хозяев нет дома.

Через полчаса, преодолев три тысячи километров от Ходжара, где он жил последние полгода, до Рязани, где располагался Институт внеземных культур, Джума входил в кабинет директора института, академика, доктора ксенологии Георгия Дикого. К удивлению безопасника, его приветствовал не директор, которого он знал в лицо, а Герхард Маттер, ведущий ксенолог по системе Орилоуха, толстый, громадный, лысый, с роскошной черной бородой. Кокос Маттера был распахнут чуть ли не до пояса, оголяя волосатую грудь, что, впрочем, было в его стиле: ксенолог никогда не обращал внимания на такие мелочи, как одежда, мода, этика и отсутствие вкуса. Основным принципом, который он исповедовал, был принцип удовольствия, хотя и несколько модернизированный: Маттер находил удовольствие только в работе.

– Какие гости! – пророкотал он басом, не таким роскошным, каким обладал Железовский, но все же впечатляющим. – По делу? Требуется информация, анализ или точка зрения на события в погранзоне?

– Ни то, ни другое, ни третье. – Джума пожал пухлую волосатую длань ксенолога. – Не ожидал увидеть вас в этом кресле. Смена власти или случай?

Маттер снял дужку эмкана – он работал с компьютером, и световая беготня на рабочем столе директора прекратилась.

– Кратковременная подмена, только и всего. Георгий сидит сейчас на Орилоухе, как один из руководителей комплексной экспедиции, а текущие дела надо изредка решать, вот и приходится заместителям посещать сей приют на несколько дней. Что привело сюда безопасность?

– Личный вопрос. Мне срочно нужно попасть на «Эдип-2».

– Зачем? – удивился Маттер. – И почему обратились к нам? Разве вы не можете это сделать по каналам службы?

– Мне не требуется разрешение, – сдерживая раздражение, сказал Джума. – Я просто хотел поставить в известность руководство института, что некоторое время проведу на станции.

Ведущий ксенолог почмокал губами, выражая сожаление.

– А вы знаете, в каких условиях работает экспедиция на Маате? «Эдип-2» переполнена, в каютах живут по два-три человека, очередь на работу огромная, транспорта не хватает…

– Как-нибудь устроюсь, я ненадолго, на день-два, а может быть, и того меньше.

– Что ж, дело ваше, я предупредил. Хотя, – ксенолог оживился, – работать на Маате – одно удовольствие! Как только меня сменят здесь, я вернусь туда.

– И неудобства вас не смущают? – флегматично заметил Джума.

Маттер засмеялся, погладив бороду.

– Так я же старожил-космен, «Эдип-2» – мое детище, я больше живу на станции, чем на Земле, отвык от циркадного. Имеется в виду, что жизнь на космических исследовательских станциях не подчиняется суточному ритму, а рассчитывается в зависимости от физиологических потребностей исследователей ритма. Так и быть, занимайте мою каюту, номер четырнадцать, код – две двойки три тройки.

– Спасибо! – с чувством сказал Джума, не ожидая такого подарка от Маттера.

Спустя еще полчаса он выходил из финиш-камеры метро на станции контакторов и ксенологов «Эдип-2», преодолев девяносто парсеков от Земли (Солнца) до солнца Маата – звезды 102 Щита. Единственной мыслью, вызывающей страх, была: не опередил ли его Мальгин?

Станция «Эдип-2» представляла собой незатейливый трехсотметровой длины параллелепипед с квадратным основанием пятьдесят на пятьдесят метров. Внутри параллелепипеда располагалось двадцать лабораторий ведомства ксенологов, две – коммуникаторов, профессионалов контакта, полторы сотни кают жилого сектора, станция метро, эллинг исследовательского транспорта, материальная база, реактор, двигательный отсек. Всем сложным хозяйством комплекса управлял инк по имени Ксенофонт, второй инк – Сократ выполнял роль координатора исследований и был связан с руководителями групп и компьютерами Земли сетью «спрута».

Джума примерно знал расположение центра управления станцией и ее основных зон, однако здесь, как и везде на подобного рода объектах со сложной структурой, царила компьютерная избыточность обслуживания, создающая у работающих на станции чувство комфорта и уюта. Не успел безопасник выйти из финиш-камеры метро в коридор, как в голове его зазвучал пси-голос инка-информатора:

– Приветствую вас на борту станции. Какое предпочитаете сопровождение?

– Пока никакого, – ответил Джума, поразмыслив. – Мне нужно найти каюту ксенохимика Карой Чокой.

– Каюта сорок девять, четвертый горизонт, лифт прямо по коридору. Всех вам благ. Буду нужен – высветите кодовую фразу: «Ксенофонт – связь».

– О’кей, – пробормотал Джума, выходя в длинный и светлый коридор, совершенно пустой в это время. На стене коридора вспыхнула стрелка с надписью: «К лифту».

Сила тяжести на станции соответствовала марсианской, ходить по коридорам было одно удовольствие.

Чувствуя, как забилось сердце, Джума подошел к двери с номером сорок девять и увидел мигающий алый зрачок, говорящий об отсутствии в помещении хозяйки или хозяев. Пережив мимолетное разочарование, безопасник провел ладонью над глазком, скомандовал мысленно: «Сезам, откройся!» Так они с Карой когда-то кодировали замок двери, в первое время после медового месяца. Карой не поменяла код и здесь, замок сработал, дверь свернулась валиком, спряталась в стене. Джума вошел.

Пограничный стандарт: две комнатки два с половиной на три с половиной метра, одна – рабочий кабинет, другая – спальня и туалетный блок. Чисто, уютно, в кабинете витают слабые запахи мяты, сушеных трав, а в спальне – духов «Морок». На столике в кабинете пси-вириал для работы с компом, футляр тонфона, кассета с разноцветными кристаллами, подставка «домового», в стенном шкафу два белых кокоса, стойка с программатором зиркорна, аварийный «пузырь» и пакет скафандров для выхода в космос. Ничего лишнего. В шкафу спальни несколько платьев, набор белья, плоский пенал с одним-единственным комплектом украшений: серьги из черного камня и такой же перстень с геммой – тигр в прыжке. Джума погладил перстень пальцем и, переживая острый приступ ревности, закрыл шкаф. Такого комплекта украшений он Карой не дарил.

– Где она? – спросил он, обращаясь к столу.

– Понятия не имею, – равнодушно ответил «домовой».

– Что же это ты такой грубиян? К какой хоть группе она прикреплена?

– Лаборатория семь, группа Орлова. – Компьютер подумал и добавил в спину гостя: – Верхний горизонт.

Джума вышел. В голове вспыхивали зарницы, кто-то пел и плакал одновременно, и все время вертелась фраза: она не заменила код замка, значит… она не заменила код замка, значит… Что это значит, Джума не знал.

В лабораторию номер семь его впустили без лишних расспросов, никто даже не обратил внимания, что вошел совершенно посторонний человек. Лаборатория представляла собой прямоугольное помещение с изменяемым интерьером, разбитое на ячейки-соты индивидуальных и групповых рабочих мест. Каждая ячейка была оборудована пси-вириалом, устройством КПР, персональным компом и комплексом видеомоделирования и почти ничем не отличалась от соседней, кроме разве что оформления рабочего пространства. Координировал работу секций и групп инк лаборатории, сводящий все расчеты, выводы, предложения и результаты на виом-дисплей центрального блока, в котором работали руководители лаборатории.

Ни в одной из ячеек, разделенных полупрозрачными панелями, Карой не оказалось. С любопытством понаблюдав за картинкой на видеомониторе в одной из ячеек: фиолетовая равнина, черные стенообразные скалы, светящаяся голубизной река, такое же озерцо и угрюмые коричневые с красным громады – то ли причудливые каменные останцы, то ли гигантские термитники, – Джума решился потревожить обитателя ячейки, маленького японца неопределенного возраста.

– Простите, что отвлекаю, не могли бы вы подсказать, где я могу найти Карой Чокой?

Японец, не отрывая взгляда от беготни радужных пятен по поверхности рабочего стола и не снимая эмкана, ткнул пальцем в изображение фиолетового пейзажа.

– Что? Извините. – Джума разозлился на себя за не свойственный ему заискивающий тон. – Где это?

– Маат, – коротко ответил мужчина. – Десять-пять.

Джума потоптался сзади, формулируя новый вопрос.

– Давно?

– Двое суток. – Японец наконец соизволил взглянуть на спрашивающего, он был далеко не молод, как могло показаться со спины.

– И как долго десант будет на поверхности?

– Еще сутки. Простите, а вы кто?

– Безопасность, – не нашелся, что сказать еще, Хан. – Сообщение с поверхностью лифтовое или метро?

– Ни то, ни другое – обычная транспортная линия, куттеры, драккары, галионы, кости. – Японец говорил по-английски почти чисто, но с горловым акцентом. – Простите еще раз, но… десант уже укомплектован вашими сотрудниками.

– У меня особое задание. С кем имею честь?

– Зам лидера Хисао Шимода. – Японец потерял интерес к посетителю и снова уставился в стол. – Прошу меня извинить, вам следует обратиться к лидеру, Орлову-сан, связью с десантом занимается он. Только вам придется подождать, с транспортом проблема.

Это ты мог бы и не говорить, недовольно подумал Джума, я и сам знаю, что мне нужен Орлов… сан. Однако, если с транспортом проблема, не поможет и он, надо что-то придумать.

Вдруг остро захотелось увидеть Карой, дотронуться до ее руки, заглянуть в глаза, обнять… Джума облизнул губы, чувствуя бессилие и горечь, и принял решение. Через несколько минут он был в ангаре станции, воспользовавшись пронзающим лифтом.

Ангар – куб со стороной в пятьдесят метров, венчающий один из торцов станции, был почти пуст. Вся его летающая техника работала за пределами станции и возвращалась сюда только для ремонта или пополнения энергозапаса. В настоящий момент лишь в одном из углов громадного зала-эллинга виднелись две машины пространства: сигара грузового нефа и конус – драккара. Одна бригада киб-погрузчиков что-то выгружала из недр нефа, другая одновременно загружала в него белые контейнеры. На корме драккара горел желтый сигнал предупреждения: машина нуждалась в ремонте.

Стремглав проскочив пустое пространство до драккара, Джума нырнул в люк и благополучно добрался до рубки, ни с кем не столкнувшись во время гонки. Бегло оглядел разверстый кокон управления и удовлетворенно улыбнулся. Ему повезло: ремонт, по сути, уже закончился – была заменена система слежения и связи, вышедшие из строя блоки грудой лежали на полу возле развернутого кресла. Джуме ничего не оставалось, как упасть спиной в упругую нишу кресла и провести контроль функционирования комплекса.

– Слушаю, – включился контур пси-связи с координатором шлюпа.

– Как тебя зовут?

– Чанг.

– Врубай старт и связь «спрута», нужен вывод на Маат, район десантирования команды – пять.

– Основания? – помедлив секунду, осведомился инк. – Я работаю с другим пилотом.

– Amantes – amentes, – пробормотал Джума, не зная, что ответить, и добавил: – Это черный полет. – В данном случае Джума подразумевал секретность, не зависящую от компьютера. – Улавливаешь?

К его удивлению, Чанг понял, что имеет в виду новоявленный драйвер-прима, и подчинился.

Старт прошел незамеченным: никто из персонала станции, дежурных в централи управления, пограничников, руководства не мог предположить, что шлюпом командует посторонний человек. Лишь ремонтники бригады обслуживания транспортного ангара, прибывшие к своему рабочему месту, озадаченно переглянулись, разглядев на месте драккара вертикальный шнур света – предупреждение о нештатном старте, но и они не стали уточнять, кто угнал шлюп: свою работу они выполнили, а на драккаре, по их мнению, мог улететь только тот, за кем он был закреплен.

Сначала шлюп, выброшенный из недр станции магнитной катапультой, шел кормой к светилу, и Джума в полной мере вдохнул «космической праны»; казалось, он повис в абсолютной пустоте совершенно один, без средств связи и возможностей дать SOS, даже бисерная полоса Млечного Пути не создавала ощущения замкнутого пространства, ограниченности взгляда. Затем координатор включил эфир, и Джума услышал «шепот звезд»: тихий гул, посвисты разной тональности, слабые трески, шорохи и короткие и длинные очереди писков. И лишь когда подключились диапазоны связи «спрута» и в ушах заговорили десятки негромких человеческих голосов, безопасник ощутил себя в своей стихии. Улыбнулся, вспомнив чьи-то строки: «Какая акустика в космосе! Крикнешь однажды – а пространство звучит и звучит вечно».

Драккар плавно изменил вектор движения, в глаза брызнуло ослепительным радужным светом – с расстояния в сто десять миллионов километров шар Сто второй Щита казался размером в арбуз. Инк поспешил включить поляризационные фильтры, и звезда приобрела густой синий цвет, став похожей на воздушный шарик, светящийся по всей массе.

Маат возник в секторе обзора неожиданно: шлюп еще раз повернул, и впереди вдруг выросла туманно-серая, с мозаикой расплывчатых пятен гора. А Джуму вдруг потрясла мысль, что планета пуста! Не дом, не город, не район – вся планета! Он попробовал представить, что Земля опустела, исчезли все животные, птицы, люди… и не хватило фантазии! Зато навстречу летела опустевшая, покинутая разумными существами планета, и душу холодил мистический ужас масштабности явления.

– Полчаса до цели, – сообщил Чанг. – Иду по пеленгу. Отвечать на кодовые запросы буду я или вы?

– Лучше ты, я буду отвечать только на личные вызовы. Врубай форсаж, я не намерен телепаться полчаса, даю десять минут.

Скорость драккара начала расти, хотя это было не особенно заметно из-за масштабов намеченной цели – планеты, закрывшей всю переднюю полусферу обзора. Потом машина вошла в верхние слои атмосферы, и видимость ухудшилась. Окно прозрачности атмосферы Маата лежало в ультрафиолетовом диапазоне, поэтому для человека на планете царили вечные сумерки. Но стоило инку переключить диапазон видения камер шлюпа, как угрюмая сизо-серая пелена вокруг растаяла, и поверхность планеты расцвела палитрой красок – от зеленого и желтого до синего и фиолетового.

Как и на всех аппаратах подобного типа, сигналы видеокамер подавались непосредственно в мозг пилоту, поэтому Джуме казалось, что он летит в космосе голым, без всяких защитных устройств и приспособлений, разве что тело не мерзло и не обдувалось космическим ветром – газом и пылью. Иногда пилоты так привыкали к ощущению «свободного» полета, что на поверхности Земли попадали в неприятные ситуации, забывая, что вокруг нет защитного кокона. Джума в такие ситуации не попадал, «синдромом пилота» не болел, но компьютерное обеспечение воспринимал как сын своей эпохи – совершенно не осознавая компьютеризированного образа жизни.

В правом верхнем углу поля зрения загорелся, замигал оранжевый огонек. Визирный крестик по центру поля тотчас же переместился к огоньку, и драккар послушно повернул в ту сторону.

– Борт «икс», немедленно измените траекторию! – выплыл из мешанины звуков чей-то властный голос. – Пилот драккара «Тайгер», немедленно отверните, вы в опасной зоне!

– О чем он говорит? – осведомился Джума у Чанга. – Что еще за опасная зона?

– Не имею понятия, – ответил инк, – я в этих широтах не летал. Сейчас запрошу центр.

Но компьютер не успел выяснить причин предупреждения. Когда до цели оставалось всего около ста километров, – шлюп шел на высоте двадцати двух километров – корпус драккара вдруг пронзила странная вибрация. Начавшись с гиперчастот, она за несколько секунд перешла в ультразвуковой диапазон, потом в звуковой, в цифразвуковой, а когда амплитуда колебаний достигла предела прочности корпуса, Джума потерял сознание, не успев сообразить, в чем дело, и дать команду поворота. Спасло его то, что скорость драккара была очень высокой, и шлюп проскочил зону вибраций, не успев разрушиться.

Очнулся Джума от прикосновения холодного тампона ко лбу. На него смотрели огромные, заполненные страхом, изумлением и недоверием глаза Карой.

– Жив, счастливчик, – произнес кто-то невидимый. – Везет же парню. Еще пара секунд, и от него осталось бы только коллоидное месиво.

– Литбарски, – поморщилась Карой, снова пройдясь тампоном по лбу и щекам Джумы.

Над безопасником наклонился щекастый здоровяк.

– Встать можешь, герой?

Джума напрягся, преодолевая инерцию рыхлого и слабого тела, приподнялся на локтях, поддерживаемый рукой женщины, и обнаружил, что лежит в экспедиционном медицинском боксе, формируемом за несколько минут.

– Что случилось? – Язык, распухший, не умещавшийся во рту, повиновался не сразу, пришлось повторить вопрос.

– Вы пролетели над одним из самых необычных и самых опасных объектов Маата – над «Провалом». По одной из гипотез – это растянутый во времени нештатный старт «сверхструнного» космолета, по другой – «голый» кварковый реактор. Изучать объект можно только издали, дистанционно, зонды при приближении к нему разрушаются, он создает узкие пучки отрицательной гравитации, которые воздействуют на любые материальные тела таким образом, что в них возбуждаются резонансные колебания. Явление получило название «абсолютный флаттер».

– Литбарски, – снова проговорила Карой, и здоровяк умолк.

– Хорошо, оставляю его на ваше попечение, через полчаса пусть выпьет вот это, – врач кивнул на прозрачный сосуд с янтарной жидкостью. – Еще через час он сможет бегать.

Дверь закрылась.

Джума подумал и прилег.

– Зачем ты прилетел? – спросила Карой, устроившись в пенокресле напротив. – Работа?

Безопасник покачал головой.

– Взял отпуск. Очень уж хотелось повидаться с тобой.

Глаза женщины расширились.

– Видимо, тебе здорово досталось, раньше ты никогда бы не признался. А может быть, постарел?

– Ни то, ни другое, просто я стал мудрее… хотя едва ли счастливее. А главное, понял, что ты необходима мне, как воздух, как дыхание, как биение сердца.

– Даже так? – В голосе женщины прозвучала ирония, но каким-то седьмым чувством Джума уловил и ее сомнения, и недоверие, и затаенную радость. – Не поздно?

Джума подумал, еле заметно улыбнулся, но и от этой улыбки заболели лицевые мускулы.

– По оценке наших психологов, я все делаю вовремя, хотя и в самый последний момент. Думаю, что не поздно.

– А я думаю иначе. – Карой налила в стакан жидкости из сосуда, протянула больному. – Пей.

Джума послушно выцедил горьковатый, отдающий травами напиток. Голова сразу прояснилась, да и сил прибавилось настолько, что он смог сесть.

– Давай поговорим начистоту. Я долго ждал… тебя, твоего решения, потом разбирался в себе, потом в загадке обаяния Мальгина и… ничего не понял. Клим – такой же, как и я, не брат, но родственник, и так же грешит суперменством, однако и он до сих пор не решил, что делать в сложившейся ситуации.

– Ошибаешься, – тихо проговорила Карой, отворачиваясь.

– Что?! Ты хочешь сказать, что он решил… он был здесь?

– Нет. И не будет. Он любит свою Купаву, хотя и не хочет в этом признаваться. Он сильней тебя, но ему трудней, чем тебе, сделать выбор: руки его связаны тем, что Купава до сих пор жена Шаламова.

Джума почувствовал себя уязвленным.

– Если бы Клим был таким сильным, каким его считаешь ты, он давно разрубил бы наш гордиев узел.

– Сила – не только в умении быстро и жестко решать, она – в умении прощать, а Клим простил Купаву… и не простил себя. В этом его драма. Человечество разучилось сильно любить и сильно страдать, все больше привыкает к мелочности и мелкости чувств, и Мальгин – редкое исключение из правил.

Джума с изумлением смотрел на Карой, потеряв дар речи.

– Но если дело обстоит таким образом… если он любит другую, то почему же ты…

– Да не знаю я ничего! – ответила женщина с внезапной силой и тоской. – Не уверена, вот и все. Улетела сюда и жду, жду неизвестно чего и неизвестно кого. Может быть, я не права, и он мучается по другой причине, а может, любит обеих, но ведь мучается! Я же вижу, хотя и не интрасенс.

– Зато он интрасенс… и не только интрасенс, но еще и зародыш «черного человека».

– Господи, ну и что?

– Не боишься?

Карой вскинула на безопасника повлажневшие глаза, долго смотрела на него, покачала головой.

– Не боюсь.

– Раздвоение психики может привести к распаду сознания, речи, памяти, к расторможенности животных влечений… Прецедент уже есть – Дан Шаламов. А если это произойдет с Мальгиным?

– Не произойдет, – тихо, но с такой убежденностью возразила Карой, что Джума почувствовал настоящую боль в груди, сердце замерло, сбилось с ритма.

– Я понял, – глухо сказал Хан. – И как долго ты собираешься ждать его?

– Не знаю, – жалобно прошептала Карой, шмыгая носом, превращаясь в маленькую слабую девочку, какой ее никогда прежде не видел Джума Хан.

ГЛАВА 8

Вокруг разливался странный, мерцающий, ощутимо жидкий свет, прозрачный и легкий и в то же время текучий, вызывающий ощущение шершавого прикосновения к коже. Он лился отовсюду, но не мешал ориентироваться в пространстве, и Мальгин видел сразу все предметы обстановки, знакомые и странно незнакомые одновременно, причем видел не только то, что было впереди, но и по бокам, и сзади, будто у него было по крайней мере десять глаз. А еще у него не было ни ног, ни рук… и тем не менее он знал, что они появятся, стоит только пожелать.

Он находился внутри большого бесформенного помещения, напоминающего пещеру. Стены помещения сплошь заросли колониями оранжевых грибов, с потолка свисали необычного вида «сталактиты», такие же наросты всевозможных форм были разбросаны группами по всему помещению. Некоторые из них дышали, меняя свечение, внутри других мигали алые и фиолетово-малиновые звезды. Мальгин знал, что это такое, но выразить словами едва ли смог бы.

Что-то было не так во всем этом, какое-то беспокойство грызло душу, давнее сожаление, расплывчатые воспоминания и желание проснуться. И еще где-то глубоко в желудке – или в груди? – в общем, где-то в недрах кристаллического тела лежало сверхтяжелое ядро, которое изредка пошевеливалось и вздрагивало, словно пытаясь избавиться от оков, и тогда Мальгин начинал терять сознание, «плыть», будто после нокдауна или хорошей дозы наркотика.

Не поворачивая головы, он поглядел вниз и увидел черные складки, переходящие в золотую пластинчатую броню. Еще ниже располагалась куча хвороста, сплетенного в замысловатую корзину с торчащими во все стороны прутьями, вернее, не корзину, а в гнездо наподобие журавлиного, разве что узор «гнезда» был более геометричен, отвечая каким-то сложным математическим законам.

– Трансдаль, – родилось в огромной голове Мальгина слово.

Вообще-то мыслил он сразу в нескольких плоскостях, словно у него было по крайней мере пять голов, но все они умещались одна в одной, не мешая друг другу и тому «главному», кто считал себя Общим-Единым-Мальгиным. Одна из голов изредка вспухала, перегревалась, превращалась в жгучий шар огня, и тогда Мальгин испытывал волну геометрической боли, искажающей форму тела, а главное – цель сознания. «Я» хирурга начинало расщепляться на десятки независимых психик, ущербных и злобных, враждующих друг с другом, влияющих на «ядро» в желудке, которое грозило всплыть через горло и превратиться во вселенную сумасшедшего огня. Геометрия горя и боли была непереносима, но избавиться от нее без помощи Харитона Мальгин не мог. Он вслушивался в себя в полузабытьи и ждал, терпеливый, как и любой «черный человек», ждал, когда придет проникатель и заберет его в Путь.

Изредка в головах Мальгина возникал странный образ парящей над туманной бездной птицы – это ворочался в нем человек, задавленный объемом маатанского «я», но пробиться в мир сложнейших чувств «черного человека», наслаждавшегося собственными переживаниями и разговором с самим собой, этот слабый пси-писк не мог. И человек продолжал корчиться от бессилия и жуткого иссушающего чувства одиночества.

Где-то вне поля сознания Мальгина родился дивный поющий звук – не то голос женщины, не то плач ребенка, вонзился в голову, во все головы, заполнил гулкое безмерное тело, всколыхнул древнюю память-тоску-печаль-жалость – ностальгию, отозвался болью в сердце… болью в сердце… Болью!

– Параформ, – загорелось в сознании четкое слово и следом еще одно: – Фазахозяинаинтро да.

Каркас тела не выдержал искажения геометрий, и боль затопила все головы Мальгина, раздробилась на отдельные очаги, разлилась по распавшемуся на отдельные блоки-кристаллы телу, жизнь вытекла из них тонкими горячими струйками…

Тишина, покой, желтые круги под веками от солнечных лучей, ласковый ветерок на лице, запахи трав, плеск воды – река рядом и далеко-далеко тихий колокольный звон… исчез. Ни рук, ни ног, ни тела – только голова, пустая и звонкая, прогретая солнцем, облизанная ветром, и ни одной связной мысли, только удивление и бесформенное чувство тревоги.

– Жив, постреленок, – раздался вдруг над ним густой мужской голос, – едва не утонул! Дарья, рушник давай…

И тотчас же словно его включили в сеть: появились руки-ноги и тело, и все ныло и болело, будто он попал под копыта лошади, и грудь не хотела подниматься, легкие – дышать, сердце – биться, голова – думать, руки – повиноваться. Кто-то надавил на грудь, изо рта хлынула вода, Мальгин закашлялся, закричал от боли тонким мальчишеским голосом, заплакал… свет в глазах померк…

Ощущение было, что он долго, очень долго всплывает из-под толщи воды, со дна океанской впадины, и воздуху в легких все меньше и меньше, вот-вот они разорвутся от напряжения, и вода хлынет в горло, в глаза, уши, легкие… но – выплыл!

Мальгин открыл глаза, переживая острое чувство блаженства от уходящей боли.

Он лежал на полу, уткнувшись лицом в толстый ворсистый ковер, источающий сотни запахов. Тело казалось насыщенным водой до предела и скользким, как рыбья чешуя. Ноги и руки не слушались, будто их и в самом деле не было. В голове струнно гудели провода, скакали всадники, слышалась пальба и гулкие вздохи морского прибоя. Через некоторое время Мальгину удалось понять, что он слышит ток крови, биение сердца и мышечные сокращения, а гул в голове был шумом пси-фона, излучаемого человеческим муравейником, в котором он жил.

– Советчик! – прохрипел Мальгин, пытаясь сесть.

Харитон ответил мгновенно.

– Здесь я.

– Все запомнил? Что со мной было?

– Похоже на парамнезию, но со спецификой внушенной суггестии. У тебя начинает превалировать субсенсорное восприятие, а причина в том, что преобразование сенсорной информации у «черных людей» течет по-иному и приводит не к построению образа, адекватного миру, в котором он живет, а к коррекции существующих стереотипов. В результате субъективное семантическое пространство…

– Не умничай, я еще не соображаю.

– …превышает порог смысловой нагрузки, что тебя и спасает, – закончил инк скороговоркой. – Срабатывает чувственный переключатель, память проваливается в глубокое прошлое родовой линии… Хотя как такое вообще возможно, я не знаю. Или у тебя в роду пращур был колдун и чародей, заложивший в генный фундамент камень спящей генной комбинации психодемпфера лично для тебя, или ты самородок с двумя психиками.

– Химера, одним словом, – сипло ответствовал Мальгин и с усилием сел. – Сколько времени я отсутствовал… в смысле… ну ты понял.

– Шесть минут!

– Всего-то? – поразился Мальгин. – А мне показалось, часа два.

Закрыл глаза, сосредоточился, вспоминая формулы аутотренинга.

Голова еще кружилась, но силы прибывали с каждой минутой, и наступил момент, когда он смог встать и дойти до кухни. Выпив два стакана настоя из куманики и листьев толокнянки, он вернулся в гостиную, сел в кресло, расслабился и попытался вспомнить, с чего все началось. Взгляд наткнулся на «магическую сферу»… и тут же молнией сверкнула догадка: непосредственно перед приступом он рассматривал «сферу», увидев в ее глубине какую-то картинку, и мгновенно наступила «фаза хозяина», вернее, «фаза черного», переключившая сознание. Но что именно он увидел в «сфере»? Почему такой острой была реакция?

Мальгин выцедил третий стакан, отозвавшийся в голове волной легкой эйфории, и вспомнил, что увидел в глубине «сферы» чье-то лицо.

– Точно, это было лицо, – вслух сказал хирург. – Но чье?..

– Может быть, твое собственное? – предложил версию Харитон.

Ответить хирург не успел: в прихожей проиграл мелодию дверной замок. Опасностью не пахло, и Клим открыл дверь. В дом вошел инспектор Столбов из кримведомства Бояновой, подал руку, вглядываясь в лицо хозяина цепкими желтыми глазами.

– У вас неприятности? Не очень хорошо выглядите.

– Да не так чтобы очень. – Клим кивнул гостю на кресло. – Располагайтесь. – Распахнул дверцу бара. – Что будете пить?

В диапазоне биоизлучений Столбов распался на четыре «призрака» преимущественно голубовато-зеленых тонов, тонов ровного, сдержанного характера и высокого интеллекта.

Инспектор бросил взгляд на содержимое бара, улыбнулся.

– Ол, если не возражаете.

Мальгин молча достал красивую бутылку с древнерусским хмельным напитком, разлил по неощутимым «стаканам», принесенным из квартиры Купавы, киб приволок поднос с тостами и сладкими пастилками, «домовой» включил тихую музыку, и атмосфера в гостиной приобрела запах праздничности.

Столбов отхлебнул глоток напитка, с интересом повертел в пальцах невесомый и почти невидимый «стакан». Впечатление было такое, будто рубиновая жидкость лишь на мгновение приобрела форму цилиндра и сейчас прольется на пол, золотистая паутинка стенками стакана не воспринималась.

– Красивая вещь, необычная. Подарок?

Столбова занимали другие мысли – Мальгин уже знал, с чем пришел криминспектор, но не стал пугать его осведомленностью и ясновидением.

– Подарок, но не мне.

Столбов кивнул, лобастый, умный, терпеливый, обладающий хорошей интуицией и упорством в решении поставленной задачи.

– Купаве, да? Я думаю, что вы уже вычислили, с чем я пришел, но повторюсь, если не возражаете. Как и вас, безопасность беспокоит компания, в которую попала ваша… э-э… жена Шаламова, а также ее психологическое состояние. Может быть, объединим усилия?

– Ее компания – ее забота, хотя и мне она не нравится, а что касается ее состояния… оставьте эту проблему мне. Я справлюсь.

– Не сомневаюсь. – Столбов остался невозмутим, он вообще никогда и ни на кого не обижался. – То есть вы – за разделение функций, да? Может быть, это не лучшее решение вопроса, однако я не вправе осуждать вас, а в советах вы не нуждаетесь, так?

– В принципе – да.

Инспектор кивнул, снова чуть заметно улыбнулся.

– Уважаю уверенных в себе людей. Вы говорите «да» так, словно в этом слове по крайней мере в три раза больше букв. Вторая проблема касается вас лично. Нас, то есть опять же службу общественной безопасности, беспокоит ваше здоровье, а точнее, участившиеся приступы синдрома «черного человека», во время которых вы себя практически не контролируете.

Мальгин по достоинству оценил прямоту и откровенность визитера, недомолвки и «фигуры умолчания» он не любил так же, как и явную ложь, хотя приятного в словах Столбова было мало.

– До сих пор я справлялся, – угрюмо проговорил хирург.

Инспектор помолчал, потом сказал непривычно мягко:

– Но вы не можете дать стопроцентную гарантию на будущее. Беда в том, что вы сами не знаете, как будет реагировать ваше «альтер эго», то есть информационный след «черного человека», на жизненные коллизии в момент, когда… м-м… он управляет сознанием.

– Пока что все происходило в пределах этических норм.

– Мы располагаем доказательствами обратного.

– Что вы сказали?! – В голосе Мальгина прозвучал гнев.

Столбов не дрогнул, но зрачки его расширились.

– Вот видите, – тихо сказал он. – Вы понемногу начинаете терять власть над собой, а, по моим данным, раньше эмоции у вас не брали верх над рассудком. К сожалению, вашей способностью к пси-атаке без всяких усилителей пользуется и второе ваше «я». Вы думаете, почему во время последней схватки с… э-э… любителями острых ощущений в квартире Купавы вам удалось уйти?

– «Тигрозавр», – сказал Мальгин, с трудом разжав челюсти. – На волю вырвался «тигрозавр»…

Столбов обозначил свою обычную улыбку.

– Весьма образный эпитет и весьма точный. Драчуны, если можно их так называть, с минуту находились в шоке, несмотря на защитные устройства. Представляете, какой у вас потенциал?

Собеседники помолчали. Мальгину стало жарко, и он приказал окну открыться. В комнату влетел холодный ветер, полный запахов дождя, земли и сырого дерева. Инспектор допил напиток, сунул в рот пастилку и встал.

– Всего доброго, мастер. Желаю, чтобы ваш дар был non solum armis. Кажется, у герба графов Румянцевых был такой девиз. Попробуйте оценить все то, что я сказал, и не сочтите за труд поделиться со мной выводами, хорошо?

Мальгин хотел выдавить из себя привычное «да», но его спасло от этого видео. Из вспыхнувшего виома в гостиную заглянул Майкл Лондон.

– Салют, третий. Ты один?

– Нет, – помедлив, ответил Мальгин, покосился на Столбова, пристально разглядывающего Лондона. – В каком смысле «третий»?

– В самом что ни на есть прямом: первый – Шаламов, второй я.

– Понятно.

– Звоню в последний раз, мастер, и то потому, что уважаю. За тобой начали охоту, поберегись.

– Кто? И зачем?

– «Эскадроны жизни» как исполнители воли некоего Ордена. А кто конкретно – скоро сообщит Аристарх. Зачем? По-моему, на этот вопрос может ответить даже твой гость. Будь здоров.

Виом опустел и погас.

Столбов и Мальгин посмотрели друг на друга.

– Есть гипотеза, согласно которой сообщения-предупреждения Лондона закодированы, вернее, запрограммированы в компьютерной сети «спрута». Хотя – убей меня бог! – я не знаю, как такое можно сделать. Во всяком случае, предсказать мое появление у вас практически невозможно даже эфаналитику высшего класса, слишком велик прогностический шум.

– Может быть, он просто знает будущее? – простодушно сказал Мальгин.

Инспектор исподлобья взглянул в угрюмые глаза хирурга, кивнул, отвечая скорее своим мыслям, а не словам собеседника.

– Идея настолько сумасшедшая, что требует разработки. Майкл прав, за вами начали охотиться, точнее, за вашими «черными кладами», и это достаточно серьезно. Надеюсь, вы примете информацию к сведению. И вот еще момент: мы выявили многих участников нападения на вас и принимаем меры к розыску остальных, так вот просьба – не вмешивайтесь, пожалуйста, в расследование. Я знаю, вы сильный и решительный человек, способный постоять за себя в любых обстоятельствах, но… не берите на себя функции сыщика, а тем более правосудия. Договорились?

– Постараюсь, – буркнул Мальгин.

– Вот и славно. Всего доброго.

Столбов откланялся.

Клим кругами походил по комнате, убрал «стаканы» на место, полюбовался звездным провалом в глубине «магической сферы» и вдруг почувствовал специфический толчок в голову: кто-то издалека позвал его в пси-диапазоне. Мальгин сосредоточился, голова его как бы превратилась в поток света, пронзила громадную черную бездну – разъединяющее его и реципиента пространство – и встретила другой луч света, в результате чего образовалось переливчатое облако; взаимопроникновение было мгновенным и создало уже другой ряд иллюзий и эмоций, вылепивших узнаваемый пси-образ Аристарха Железовского. А главное, что контакт на сей раз был почти безболезненным, лишь заложило уши, как при выстреле.

В мерцающем облаке двух соединившихся сфер сознания вспыхнула связь слов:

– Ты хорошо меня слышишь, мастер?

– Слышу, – отозвался Мальгин, наблюдая, как его слова-мысли повисают в облаке желтыми угольками и растворяются в нем. – Кажется, я научился держать парасвязь.

– Тебе случайно не звонил только что Лондон?

– Звонил. А ты откуда знаешь?

Облако заколыхалось, и Клим ощутил-воспринял довольный смех Аристарха.

– Я разгадал его мудреный способ кодировки «спрута». Если свободен, дуй в Нижний Новгород, седьмой бункер метро, я встречу. Ромашин будет тоже, поговорим, и я кое-что покажу.

Облако рассыпалось фонтаном искр, голова Мальгина втянулась лучом обратно и встала на место. Весь пси-контакт длился две секунды.

– Растешь, – поздравил Харитон.

– Весь вопрос – куда, – рассеянно сказал Мальгин в ответ.

Перед уходом из дома он не удержался и еще раз поел: это был уже третий завтрак за сегодняшнее утро. Единственное, что продолжало волновать хирурга после всех разговоров и встреч, – чье лицо он увидел в «магической сфере», после чего взбунтовался сидящий внутри «черный человек»? Не свое, конечно, как не без остроумия предположил советчик, но и никого из друзей и близких, в том числе не Шаламова, не Купавы, не отца.

– Отец! – пробормотал Мальгин со стыдом. Он забыл о нем! И о дочери. Не слишком ли ранний склероз, мастер? Или что похуже? Он набрал номер. Отец подошел к видео почти сразу.

– А-а, это ты…

Выглядел Мальгин-старший как всегда, но по едва уловимым признакам Клим определил, что тот не в настроении.

– Извини, па, замотался совсем, появились кое-какие проблемы. Как ты?

– А что со мной сделается? Нормально.

– К тебе никто не заходил, не звонил?

– Федор звонил, Ксения, соседи, больше никто.

«Ну, «потомок» великого композитора! – подумал Мальгин о Шумане, – найду – уши надеру!»

– Как Дарья?

– А никак, – отрезал старик. – Купава забрала ее… вчера вечером. Примчалась с отрядом молодых клевретов, совершенно не умеющих себя вести, надерзила и забрала.

– Так. – Мальгин сел. – Вчера, говоришь? А дома не появлялась. Куда она ее хотела поместить, не сообщила? Не у матери Дана?

– Не знаю, разбирайся сам. Жалко мне вас, недотеп, да своего ума не вложишь.

Виом опустел. Оторопевший Мальгин молча смотрел на световую вуаль, все еще видя перед собой хмурое лицо отца. И вдруг вспомнил, что сегодня двенадцатое ноября – день поминовения матери. Отец ждал его, а он не сказал ему ни слова!

В душе зашевелились досада и беспокойство, но индикатор тревоги не сработал, голова была занята другими мыслями, а еще Клим не знал, пока не догадывался, что многие черты «черного человека» просочились в сферу сознания и тихо, исподволь, начали влиять на поступки, ценностные ориентировки, размывая моральные стандарты и характер.

– Не сердись, батя, – проговорил Мальгин, заканчивая разговор с самим собой. – Ничего страшного не произошло, я еще приеду, и мы посидим за столом, помянем маму.

С Купавой хирург решил разобраться позже, после встречи с друзьями, хотя и не знал, где ее искать. Но снова сработал некий странный переключатель, перебросивший поток размышлений в иное русло и отвлекший внимание от Купавы. И от тех, кто был с ней рядом, втягивая ее в свои дела.

В Нижнем Новгороде шел снег. Он успел устлать землю довольно толстым пушистым слоем, укрыл кусты и деревья, замаскировал ручьи и озера, превратил пейзажи в старинный черно-белый фотоснимок. Дома центральной части города вырастали из белой пелены как призраки, миражи далекого, неизвестного мира.

Железовский ждал Мальгина у выхода из метро, одетый в белую меховую куртку и мохнатые серые брюки, кокосы почему-то он носил редко. Встретившись, они молча сжали друг другу руки, привычно проверив силу и выдержку. От усилий руки нагрелись так, что снежинки таяли, не коснувшись кожи.

Затем Аристарх устроил хирургу пси-экзамен, пытаясь раскачать мысленный блок и внушить безусловное подчинение, потом эмоции печали и радости, наслаждения и боли. Мальгин успешно отразил атаки, в свою очередь пытаясь сломать пси-защиту математика, ощущая его удивление, заставив работать в полную силу. Закончилась разминка тем, что оба высветили ладони и лица и соединенными усилиями заставили Ромашина, прятавшегося в кабине такси, почувствовать желание помочиться. К чести эксперта, он сразу сообразил, в чем дело, и вылез из такси, показывая кулак: подтянутый, деловитый, внимательный, улыбающийся.

– Ну вас к лешему, экстрасенсы, – сказал он, пожимая друзьям руки. – На мне экспериментировать не стоит. Во-первых, я ношу «защитника», во-вторых, мне помогает советчик, и справиться со мной непросто даже вам двоим, а в-третьих, в туалет я уже ходил.

Железовский и Мальгин переглянулись, уперлись в Ромашина взглядами. Тот прислушался к себе, поднял бровь, быстро провел рукой по волосам, глянул на руку и с уважением посмотрел на обоих.

– Черти! Мне и в самом деле показалось, что на голову… м-м… капнула птичка.

Мальгин засмеялся, ему вторил довольный Железовский, чей смех больше напоминал уханье простуженного филина.

Угомонившись, они заняли свободный куттер на стоянке у метро, и Аристарх задал киб-пилоту одному ему ведомый курс. Летели, правда, недолго, минут пятнадцать, разглядывая ландшафт под аппаратом. Полоса снегопада кончилась, и горизонт отодвинулся, отвердел, а воздух внизу как бы протаял в глубину, превратив размытые на белом фоне пятна в четкие детали: деревья, шпалеры кустарника, какие-то древние с виду строения. Куттер замедлил ход и остановился над одним таким строением на высоте километра.

Все молчали, ожидая, что последует дальше. Железовский, превратившийся в статую, покосился на сидящих товарищей.

– Сорок километров от центра города. Как вы думаете, что это такое под нами?

Ромашин долго смотрел вниз… чуть заметно пожал плечами.

– По-моему, какой-то старый завод… нет?

– Мы над древней промышленной зоной Новгорода. Вы правы, Игнат, под нами завод, одно из химических предприятий, уцелевшее со времен конверсии-2. Я имею в виду корпуса, конечно, начинки в них давно нет. Но не это главное. Бывшие промзоны, такие, как Екатеринбургская, Запорожская, Днепровская, Брянская, Новосибирская и другие, давно признаны экологически чистыми районами, они ничем не отличаются от зон отдыха, и тем не менее заселяют их неохотно. Видите? Ни комплексов отдыха, ни охотничьих домиков, ни личных коттеджей, ничего. И так везде, я проверял, в том числе и на родине твоих, Клим, предков по материнской линии, в Чернобыльской лесной квазипустыне.

– Зона Чернобыля – особая зона, – возразил Ромашин, – радиация – не простое загрязнение среды и даже не химическое.

– Комитет эконадзора ВКС еще два года назад дал разрешение на заселение территории в стомильной зоне вокруг Чернобыля, и все же никто туда не стремится переезжать, никто не живет… кроме тех, кто жил постоянно, несмотря на запреты. Но, может быть, Чернобыль – действительно не показатель, как и Челябинск, и Новая Земля, и Невада, и Семипалатинск, обстановка там посложней. Кстати, вы знаете, что исследователи этих рукотворных полигонов недавно обнаружили у некоторых видов животных зачатки разума? Если говорить точнее – у самых обычных… коров!

Ромашин покачал головой.

– Я слышал где-то. Ничего удивительного – мутация, отсутствие ухода, специфика одичания и прочие факторы. Зачем ты нам все это говоришь? С какой целью вывез на природу, вернее, в промзону?

Железовский не ответил.

– Ну и почему же их не заселяют, по-твоему? – спросил Мальгин, не найдя пси-контакта с Аристархом; пси-блок математика был слишком тверд для него.

Железовский молчал еще с минуту, вздохнул так, что по кабине прошла волна ветра.

– У Германа Мелвилла есть такие строки:

Где ни дороги, ни следа,
Там не ступаем никогда.

Математик снова вздохнул. Если бы Мальгин не знал его, он бы подумал, что Аристарх чего-то боится.

– Эти зоны не мертвы! – Последнее слово Железовский произнес по слогам. – Они не принадлежат этому миру, они чужие, психологически и даже физически, и жизнь их, однажды оттолкнувшись от жизни остальных пространств планеты, пошла в другую сторону.

– Допустим. Ну и что? – Ромашин посмотрел на Мальгина вопросительно, не понимая, что хочет сказать Аристарх. Впрочем, Клим тоже не понимал.

Щеки Железовского порозовели от усилий сдержать усмешку, он наслаждался достигнутым эффектом. Большой ребенок, подумал Мальгин с ответной понимающей усмешкой. Ему нравилась задиристая самостоятельность и целеустремленность Аристарха, как и его почти юношеская уверенность в своей исключительности.

– Я назвал бывшие промзоны «черными социумами», – продолжал математик, – и они самым непосредственным образом связаны с той проблемой, над которой я сейчас работаю… а Клим испытал на своей шкуре.

Железовский любовался физиономиями товарищей, пытаясь выдержать паузу, но не выдержал, фыркнул и тут же посерьезнел.

– Не сердитесь, мужики, каюсь, люблю порисоваться. Последние три дня я работал по заданию комиссара безопасности над проблемой асоциальных молодежных групп типа «эскадронов жизни» и пришел к выводу, что большинство членов этих групп – потомки тех, кто жил и живет в «черных социумах».

Несколько минут длилось молчание, потом Ромашин поднял отсутствующий взгляд.

– Вы хотите сказать, Аристарх, что причина психопатологии юнцов, ведущая к групповым асоциальным отклонениям, – в каких-то генных нарушениях, в наследственных болезнях, развивающихся под влиянием мутаций? Допустим. Но тот же вопрос: ну и что?

– Психопатология молодых людей, живущих в бывших промзонах, – это в самом деле результат действий наших предков вчера. Но самое страшное, что эту ущербную молодежь специально натаскивают на разрушение устоев общества. Готовится первая в истории ксенореволюция: попытка уничтожить популяцию интрасенсов, единственную надежду эволюции спасти человечество от деградации. Поднимается черная волна зла и насилия, и первые кандидаты в «утопленники» – Клим Мальгин и я.

Наступившее молчание длилось дольше первого. Мальгин не очень-то доверял выводам Железовского, основанным на эмоциональных предсказаниях, но и ему стало неуютно от чувственно заданной ситуации, рассчитанной математиком.

– Странный термин: «ксенореволюция»… но глубокий, – пробормотал Ромашин, ушедший в свои мысли, покачал головой. – И все же я не вижу особой связи между вашим предположением и нашей встречей над… э-э… «черным социумом».

– Все очень просто. За нами следят, даже пытаются прослушать наши разговоры, а здесь это исключено, это во-первых. Во-вторых, я вычислил человека, который мог бы рассказать, что нас ждет, – это Майкл Лондон. Его пророчества не что иное, как особая компьютерная программа, внедренная не в один определенный комп, а в общую компьютерную сеть тревожных служб. А это означает: он знает, что произойдет в каждый последующий момент времени.

– Ты хочешь сказать, что он… побывал в будущем? – недоверчиво сказал Мальгин.

– Именно это я и сказал. Видимо, он имеет возможность входа в систему реликтового орилоунского метро, которое способно транспортировать пассажиров в будущее… и в прошлое. Нам необходимо выйти на Лондона, чтобы избежать многих трагических последствий… м-м… ксенореволюции. Да и вообще, путешествие по системе орилоунского метро интересно само по себе!

– А разве ты не нашел вход в метро?

Железовский поскучнел.

– К сожалению, формула эфанализа права: глубина предвидения будущего ограничена вероятностными законами, и даже интрасенс здесь бессилен. Клим, надежда на тебя: ты единственный нормальный экзосенс, сумевший вывести знания «черных кладов» в сферу прямого действия на психику без последствий. Конечно, ты далеко не «черный человек» – по объему знаний, но должен знать то, чего не знаю ни я, ни кто-либо другой. Выручай.

Мальгин слабо улыбнулся.

– Смешной ты парень, Аристарх. Умудрился дважды оскорбить меня и извиниться, не думая об этом.

Математик не пошевелился, сохраняя привычную неподвижность, однако уши его вспыхнули.

– Вряд ли я чем-нибудь помогу, – продолжал хирург задумчиво. – Во всяком случае, сведений об орилоунском метро в черепушке у меня нет. Да и остальные маатанские знания – не более чем бесполезная информация, так как едва ли я когда-нибудь смогу применить ее в утилитарном смысле.

– Ну, это ты брось! Смог же не разбиться, свалившись со сто одиннадцатого этажа. Значит, сумел воспользоваться знаниями «черного».

– Не знаю… еще не разобрался. Но то, что у меня хранится в голове, действительно настолько специфично…

– Например? – обронил Железовский.

– Например, поведение «черных людей» управляется, опираясь на прошлое, а не на устремленность в будущее, – что это мне дает, какие преимущества?

Ромашин хмыкнул.

Железовский посмотрел на него озадаченно, задумался.

– Ну хорошо, пока ноль, что еще? Да не улыбайтесь вы, черти! – взмолился он. – Мне же интересно! Выкладывай что знаешь, не то сделаю наркоз.

– Я есть хочу, – проворчал Мальгин, чувствуя состояние и Аристарха, и Ромашина, который был заинтересован в его багаже не менее математика.

– Сначала дело.

Ромашин достал из сумки, лежащей на втором сиденье машины, три душистых необычных плода, похожих на дыню и грушу одновременно. Мальгин принюхался, взял один из них.

– Авокадо – зимой? Однако!

– Угостили, а я приберег. Аристарх, поехали к метро.

Железовский послушно повернул куттер назад. Через несколько минут они высадились у метро, а еще через четверть часа входили в «бунгало» Ромашина, гостиная которого была стилизована изнутри под старинную русскую избу. Техническое обеспечение «избы», правда, не уступало любому залу отдыха, ресторану и даже вычислительному центру, как знал Мальгин.

Ромашин провел их в кабинет, вырастил мебель, сказал: располагайтесь, жены нет, – и принес высокие фарфоровые кружки с каким-то напитком, а Мальгину два сандвича с ветчиной.

– Отведайте, это настой из морошки.

Напиток был прозрачно-желтым, с искрой, горьковато-сладким, с десятком запахов, принадлежащих разным травам. Пить его было одно удовольствие.

– На чем мы остановились? – произнес Железовский.

Он, как и Клим, почуял, что дом Ромашина – его крепость, оберегаемая автоматикой высокого класса, и расслабился.

– Боюсь, вы будете разочарованы, – улыбнулся Мальгин. – Объем знаний, которыми обладаю я, не сравним с информацией, которой обладают Шаламов и Лондон, а тем более со знанием маатан. Их информзапас поразителен! Он вобрал в себя опыт сотен цивилизаций, существовавших со времени Большого Взрыва. «Черные люди» хранят, вернее, хранили в себе великое множество тайн и секретов исчезнувших цивилизаций, но они, обладая довольно высоким интеллектом, и в самом деле не были разумными существами в том смысле, как мы это понимаем, потому что просто хранили информацию – и только, но сами не в состоянии были использовать ее, обработать, проанализировать и применить себе во благо.

– Мне кажется, вы ошибаетесь, Клим, – мягко сказал Ромашин. – На Маате мы видели, что «черные люди» владеют пусть и необычной, неантропоморфной, но технологией, и довольно высокой.

– Я и не отрицаю, но эта технология, точнее, сумма знаний, необходимых для жизнедеятельности и решения поставленных задач, вложена в генофонд Маата их создателями или, как они называют, Вершителями. «Черные люди» – не только не разумные существа, они еще и не живые – опять же в том смысле, как формулирует эту проблему земная наука. Они занимают промежуточное положение между живыми и неживыми объектами, и выращивались Вершителями с помощью синтетических процессов типа направленного роста кристаллов и роста растительных клеток одновременно. Впрочем, это может волновать только специалистов.

– Меня тоже, – громыхнул Железовский, сменив позу. – Но ты не дал примеров тех знаний, которые маатане не используют.

– Сколько угодно. Вот один из самых эффектных примеров. Лептоны, по данным «черных людей», содержат информацию о том, что было, есть и будет во Вселенной! В памяти «черных» хранится и способ подключения к лептонному полю, но сами они никогда им не воспользовались! Впечатляет?

– Потому что если бы воспользовались – стали бы Вершителями, – подумав, проворчал Железовский. – Или их преемниками. Хороший пример, убедил. А еще?

– Маатане знают… хотя нет, это слово не отражает истины, точнее будет говорить – помнят, маатане помнят способы дальнодействующей связи, не основанной на «суперструнной» физике, способы просачивания сквозь материальные препятствия, методы реального раздвоения, вернее, многомерного умножения. Они помнят рецепты невидимости, приемы передвижения в пространстве – полета, основанного на фазовом согласовании атомных колебаний, и многое другое, и все это богатство почти никогда не было ими использовано.

Ромашин и Железовский переглянулись. В глазах математика скептицизм боролся с жадным интересом, во взгляде эксперта недоверия было больше, но на обоих слова Мальгина произвели одинаково сильное впечатление.

– А ты?.. Ты сможешь воспользоваться этими методами? – Бас Железовского стал чуть хрипловатым.

Мальгин покачал головой, с понимающей улыбкой глядя на друзей.

– Я же сказал – вряд ли. Чтобы научиться летать по методу «черных запасов», человеку надо обладать гораздо большим объемом мозга и количеством специфических нервных центров, управляющих телом на атомарно-молекулярном уровне.

– А Шаламов или Лондон?

Мальгин нахмурился, помолчал.

– Не знаю. Может быть… не знаю.

Ромашин залпом допил напиток, дал команду «домовому», и киб принес бутылку виноградной шипучки и горячие тосты.

– Выпьем за освоение вашего драгоценного месторождения, Клим. Я имею в виду информацию. То, что вы рассказали, – поразительно! Желаю удачи!

Бокалы звякнули.

– Вкусно! – похвалил Железовский. – Где вы берете такое вино, Игнат?

– Мой друг с бульвара Славы Толя Новичихин – спец высокого класса по винам. Я подарю вам бутылку.

Математик посмотрел на ушедшего в себя Мальгина.

– Клим, ты сказал, что маатане почти никогда не использовали свои знания. Что это значит – почти?

– Среди них тоже есть и свои гении, интеллект которых звал их к осмыслению внутренних записей, к самопознанию, и свои идиоты, и просто больные. Маатанские города – в принципе гигантские перераспределители энергии и информации, а их «тюрьмы» – вспомните наш поход – тоже распределители, но особые, с функциями «психбольниц», изоляторов и «домов отдыха». – Мальгин очнулся, сбросил рассеянный взгляд, захрустел тостами. – Что касается пожеланий мне удачи, – хирург взглянул на Ромашина, – то, как говорят «черные люди»: бесконечный смысл лежит вне постижения конечного существа, коим является человек.

– Не будь пессимистом, мастер, – прогудел Железовский. – Ты себя еще не знаешь, а я чувствую в тебе глубину, которая не снилась даже интрасенсу. Поработай над собой, а я помогу. Итак, поговорим теперь о поиске Шаламова?

Мальгин не успел ответить: снова откуда-то издалека прилетел жалобный полусон-полузов, воспринимаемый на мысленном уровне, напоминающий плач ветра в ветвях дерева и печальную песню ручья. И тут же встрепенулось внутри чувство тревоги.

– Что с вами? – насторожился проницательный Ромашин.

– В чем дело? – спросил Харитон в унисон с Железовским.

– Не понимаю, – ответил Мальгин, делая усилие, чтобы поймать кончик связывающей его с кем-то нити, пытаясь определить источник пси-передачи, но только перегрузил мозг – по глазным яблокам, по сердцу, под желудком прошлись острые коготки боли. Мальгин посидел немного, успокаивая камертон нервной системы, не отвечая на тревожные взгляды товарищей, потом встал.

– Извините, Игнат, договорим позже. Что-то мне не по себе, хочу побыть один. Не обижайтесь.

– Ради бога!

– Позвони, если понадоблюсь, – коротко проговорил Железовский, подняв руку в прощальном жесте.

«Кто же зовет меня? – думал хирург, мчась на такси до метро, а потом на метро домой. Что его гнало домой – он не знал и не анализировал. – И почему зов такой тихий? Ведь даже Аристарх ничего не услышал… или я слышу просто эхо пси-работы собственного подсознания?»

– Предположение на уровне бреда, – возразил прямой, как судья, Харитон. – У тебя срабатывает субсенсорное восприятие, результат воздействия на психику маатанской информации.

– Зов очень слабый, но… понимаешь, я чувствую, что он предназначен именно мне. И в то же время я не могу его выделить, идентифицировать.

– Такое бывает между очень близкими людьми, возникает как бы резонанс душ, постоянный контакт пси-сфер.

– Но отец не интрасенс, он не способен дать сигнал в пси-диапазоне, Купава тоже. Карой? Не знаю… скорее всего тоже нет. Кто еще?

Харитон не ответил.

ГЛАВА 9

– Он не был с нами полностью откровенным, – сказал Ромашин.

– Знаю, – изрек Железовский, ушедший в размышления.

– Я имею в виду его рассказ о маатанских знаниях. Он знает больше, чем изволил поделиться, а главное, начинает догадываться, как эти знания применить… иначе разбился бы насмерть при падении. Клим мощный человечище, и я ему верю, но ему надо помогать, особенно в моменты сопротивления сидящему внутри «черному».

– Он справится, хотя вы правы, помогать ему необходимо. Не волнуйтесь, Игнат, в нужный момент я буду рядом.

Последние слова математика прозвучали хвастливо, и Ромашин улыбнулся про себя, подумал: дай бог нашему теляти вовка зъисты. Но вслух сказал:

– Никто не знает резервов психики «черного человека», занимающей довольно большую часть памяти Клима, а доминанта маатанской психики – равнодушие. Вас это не тревожит?

– Что? – очнулся Железовский и добавил с великолепной самоуверенностью: – Нет, не тревожит. Пока я с Климом, ему ничто не грозит. Он уже почти научился выходить из транса без болевых синдромов и последствий, и овладение физиологией «черных людей» обойдется ему дешевле.

Ромашин помолчал, скрывая чувства, к Железовскому он относился по-отечески, жалея иногда, что сам он не интрасенс.

– Вернемся к проблеме поиска Шаламова. По моим данным, на Земле он не появлялся, во всяком случае, последние четыре месяца, значит, до сих пор бродяжничает по системе орилоунского метро. – Глаза эксперта на мгновение заискрились интересом. – Кто знает, в каких мирах он побывал!.. Идем дальше. Через обломок «сверхструны» в систему проникнуть не удалось…

– Еще бы, – перебил гость Ромашина со смешком, – там теперь «сфера Сабатини» или, как удачно выразился Джума, эйнсоф. По сути, это тоже вход, только в совершенно удивительные скрученные пространства с иной физикой и топологией. Когда-нибудь я займусь сферой вплотную.

– Рассчитать свой вход в метро вам тоже не удалось, – ровным голосом продолжал Ромашин, остудив порыв математика. – Но вход этот существует, и мы это знаем. Я лично не сомневаюсь.

– Я тоже. И Шаламов и Лондон пользуются им.

– Что же нам остается? Ждать появления Даниила?

Железовский отвел взгляд. Ромашин некоторое время смотрел на него, словно оценивая возможности.

– Есть идея. Клим принес домой кое-какие безделушки – из квартиры Купавы, которые подарил ей Шаламов, так вот, некоторые из них настолько необычны, что я не удивлюсь, если они помогут открыть дверь в орилоунское метро. Не хотите проверить?

Человек-глыба думал недолго.

– Идея неплохая, вопрос только в том, как отнесется к ней сам Клим.

– Уговорим, он поймет.

Железовский вдруг засмеялся. Игнат в недоумении вздернул бровь.

– Как бы не получилась еще одна «сфера Сабатини», – пояснил Аристарх. – Откроем дверь, а она ведет в ад! И полезет на Землю всякая нечисть…

Ромашин не выдержал и тоже засмеялся.

– Воображение у вас скорее лирическое, а не математическое, Аристарх. Об ужасах ада я не подумал. Итак, говорите с Климом и, когда он согласится поэкспериментировать, позовите меня. Правда, есть еще один путь…

– Какой?

– Майкл Лондон. Его сейчас тоже нет на Земле, но он регулярно появляется дома. Попробую поговорить с ним в его очередной выход, может быть, он поможет.

– Вряд ли. – Железовский встал бесшумно и ловко, несмотря на размеры и массу. – Он же предупреждал, а человек он в высшей степени обязательный, человек слова.

– Человек-да, – пробормотал Ромашин.

– Скорее человек-нет, – поправил Аристарх и вышел, подняв руку жестом прощания.

– Человек-нет, – тем же тоном произнес Ромашин. – Человек-нет… я тоже был когда-то человеком-нет, однако жизнь потребовала свернуть с тропы…

С тех пор как Мальгин перенес подарки Шаламова из его квартиры к себе домой, в гостиной появился устойчивый странный запах. Он не напоминал ни один из земных источников запаха, и Клим дал ему определение «призрачный». Даже трудноуловимый запах обломка «сверхструны», утерянного Даниилом в квартире хирурга, можно было сравнить с чем-то, больше всего он напоминал запах лунной пыли, но подарки Шаламова распространяли иные ароматы – ароматы чужих миров, неземных дорог, иных вселенных.

Остановившись на пороге, Мальгин принюхался и прислушался, ничего подозрительного не отметил, прошел в гостиную, решая вопрос: почему его потянуло домой. Вызвал «домового»:

– Кузьма, кто-нибудь заходил?

– Никто не заходил, но звонили двое, – отозвался бытовой комп, – какая-то девица и мужчина, не соизволивший включить обратку.

– Кем именно назвался?

– Представился как твой друг.

Екнуло сердце, тревога в душе отдалась в голове судорогой боли.

– Как давно он звонил?

– Сорок минут назад.

– Давай мужчину.

Вспыхнувший виом остался пустым, как прозрачная туманная клетка, но голос Марселя Гзаронваля спутать с другим было невозможно.

– Привет, супер. Если хочешь выяснить, где Купава, приходи по адресу: Руан, холмы за церковью Сен-Макну, ШСС номер три. Тебя будут ждать.

Посидев с минуту возле «домового», Мальгин шумно выдохнул воздух через нос, подумал: поиграться захотели? Что ж, давай поиграем в ваши игры.

Через полчаса он вышел из такси в живописном осеннем парке возле красивого здания школы спортивного совершенствования. «Обнял» здание. В этот час залы и сооружения школы пустовали и лишь в одной из комнат на втором этаже находились люди, пять человек с не очень приятным «пси-запахом». И еще двое прятались где-то неподалеку, скорее всего наблюдатели за входом в школу из антиграва.

Мальгин, не оглядываясь, уверенно поднялся по ступенькам центрального входа и сразу направился на второй этаж, где ждали пятеро. Комната оказалась небольшим фехтовальным залом с зеркальными стенами. Одна из стен была увешана холодным оружием: кинжалы, ножи, стилеты, шпаги, сабли, мечи разных исполнений и форм, принадлежавшие разным эпохам и разным народам. По-видимому, это было нечто вроде музея.

Мальгина уже ждали трое в черном трико со сложенными на груди руками, с масками на лицах: один русоголовый, второй черноволосый, а третий – бритый наголо. Оставшиеся двое прятались в соседней комнате. Судя по эмоциональному фону всех пятерых, настроены они были вовсе не на то, чтобы сообщить гостю нужные ему сведения.

– Ниндзя, – хмыкнул Мальгин, чувствуя затылком холодный ток воздуха: кто-то смотрел ему в спину. Клим оглянулся – видеокамера. Руководитель «операции», скорее всего сам Гзаронваль – среди пятерых его не было, – изволил наблюдать происходящее со стороны.

Бритоголовый выступил вперед, голос его был приятного баритонального оттенка с гортанными нотками.

– Мастер так уверен в себе, что прибыл один? Или рация в ухе – гарантия безопасности?

Клим спокойно снял с уха серьгу рации, спрятал в карман.

– Поступок мужчины. – Бритоголовый не издевался, констатировал факт, он был единственным из всех в здании, чья гамма биоизлучений почти не «дымила» отрицательными чертами психики. – Прежде чем вы получите ответ на интересующий вас вопрос, не хотите потренироваться? Мне сказали, что вы мастер по фехтованию.

Мальгин никогда не брал в руки эфеса шпаги или рукояти меча, и предложение незнакомца застало его врасплох. Трезвый рассудок требовал отказаться от боя, но гордость и самолюбие, а также еще более сильное чувство – злость на себя за первые два – заставили его принять вызов.

Бритоголовый понял мимику его лица и повел рукой в сторону стены с оружием.

– Выбирайте.

Боль лопнувшей «почки» темного знания на мгновение отключила зрение, но зато включила физику озарения, и в следующий момент Мальгин уже уверенно шел к стене.

– Вот это.

Бритоголовый сделал знак, и в зал внесли прямой русский меч, заказанный хирургом, а также самурайский меч-катану, узкий, блестящий, хищно красивый. Бритоголовый, став на колено, взял его, и меч вдруг исчез на секунду, появившись уже над головой мастера. Но как ни быстры были его движения, Мальгин заметил и оценил и мастерство «самурая», и красоту его позы. Бритоголовый дал понять, что знает древнее искусство владения катаной, заключающееся в малом количестве махов – татикадзе. Но и древнерусские воины владели этим искусством, и все их навыки всплыли сейчас в памяти Мальгина, поднявшись «на поверхность» из глубин древней родовой памяти. Не без помощи «черного человека», вызвавшего стрессовую вспышку.

Клим взял с поклоном меч и за секунду сделал семь мгновенных движений, показав защитные приемы спереди, с боков и сзади. Меч, остановившись на последнем взмахе, прикрыл его сверху.

По тому, как расширились глаза бритоголового, Клим понял, что противник не ожидал в его лице встретить мастера-фехтовальщика высокого класса, однако останавливаться было уже поздно: вызов был принят.

– Держись! – успел сказать Харитон, и бой начался. Бой этот состоял из сотен уловок, финтов, обманных движений и намеков на удар, хотя со стороны казалось, что бойцы почти не двигаются, замерев друг против друга, лишь мечи их выписывают сложные траектории, но клинки русского меча и самурайской катаны встретились лишь дважды. Первым сделал выпад бритоголовый, пытаясь пробить двойной блок, вторым ударил Мальгин, совершив хитрое и сложное движение, после которого меч противника отлетел в угол зала. Бритоголовый замер, потом сорвал вдруг с лица повязку, открыв лицо типичного японца, упал на колено. Сквозь маску равнодушия и безразличия на лице его проступили выражения ярости и восхищения.

– Вы победили, мастер. Оотоко тацудзима! А мне говорили…

Мальгин опустил меч, но в этот момент двое, до этого безучастно наблюдавшие за поединком, с воплями бросились на него с мечами. Через минуту к ним присоединились еще двое, а потом в зал вошел Марсель Гзаронваль, и в руке у него был не меч, а гипноизлучатель «василиск». Мальгин понял, что в его распоряжении всего несколько секунд. Гзаронваль не станет ждать финала схватки и уложит его в тот момент, в какой сочтет нужным… и вызовет фазу «черного человека». Что случится потом, Клим боялся и представить.

Бритоголовый, собравшийся протестовать против дальнейшего развития событий (пятеро на одного!), в результате стал свидетелем самого короткого и немыслимо быстрого боя. В течение трех секунд четверо «ниндзя» лишились мечей (двое из них получили при этом переломы кистей), а Марсель Гзаронваль – «василиска», не успев выстрелить в то место, где за мгновение до этого стоял Мальгин. Увидев у лица лезвие меча, Гзаронваль вспотел, а встретив беспощадный взгляд хирурга, понял, что сейчас последует удар. И удар последовал, но Мальгин просто шлепнул красавца фухтелем, что соответствовало пощечине. Правда, от этого шлепка Гзаронваль очнулся не сразу.

– Оотоко тацудзима! – прошептал бритоголовый, глядя вслед Мальгину с изумлением и восторгом. И совсем с другими чувствами провожали хирурга взглядами четверо приятелей Гзаронваля и еще один зритель, находившийся далеко от этого места.

Пока Мальгин возвращался домой, клокотавшие в его душе ненависть и ярость улеглись, вновь всколыхнулась тревога за Купаву и недовольство собой: он знал, чем кончаются подобные приглашения, и мог бы не терять времени. Но очень хотелось… очень хотелось!.. Да, признался со вздохом Клим сам себе, очень уж хотелось показать этим суперменам, кто есть ху в этой ситуации. Жаль вот только, что, удовлетворив комплекс неполноценности, он не удосужился выведать у Гзаронваля, где Купава.

Харитон не рискнул вмешаться в монолог хозяина, и Мальгин был ему благодарен за это.

Дома он вымылся, окончательно смыв с души и тела пот и злость, и скомандовал «домовому» включить запись второго звонка.

В стене над глазком виома развернулся световой веер передачи, появилось изображение симпатичной голубоглазой девушки, на лице которой читались беспокойство и сомнение. Мальгин узнал ее, это была подруга Купавы Александра Белова, Шурочка, с которой она училась когда-то в лицее.

– Клим дома?

– Ушел по делам. Что передать?

– Не знаю, правильно ли я делаю… – Шурочка нервно поправила волосы. – Но к кому еще мне обратиться? Клим, с Купавой что-то творится… я звоню ей, говорю, а она какая-то странная, заторможенная… Понимаешь? И только я задала ей вопрос, как связь прервалась. Я… – Девушка беспомощно пожала плечиками. – В общем, извини, если я напрасно… Позвони ей, может быть, с тобой она будет откровенна? – Девушка продиктовала номер видео, и связь прервалась.

– Проверь, что за номер, найди адрес. – Пока «домовой» связывался с нужным службами, Мальгин подкрепился, съел две таблетки витмобилизатора (все-таки энергии он потерял много), бросил в сумку эмкан выхода на канал Гиппократа (как и любой другой сотрудник института, он мог работать с инком из любой точки земного шара), две упаковки витмобилизатора, флакон адаптогена, инъектор, пси-стимулятор, кардиоусилитель, микрореаниматор и аптечку «Скорой помощи», потом вызвал такси.

– Дарваза, район Велик-лсы, массив Умаберг, дом двенадцать – сто шесть, – сообщил «домовой» адрес Купавы, и Мальгин удовлетворенно кивнул: он вычислил этот адрес еще в квартире Шаламова. Оставалось узнать, кто именно проживает по этому адресу и почему Купава вдруг решила переехать туда.

Назад: ГЛАВА 3

Дальше: ГЛАВА 10