ГЛАВА 20
ХИРУРГ И ЗВЕРЬ
Ощущение было как после прыжка в море с высокой скалы: недолгий стремительный полет, удар, обжигающе холодная вода, погружение во мрак, возрастающее давление на уши, нехватка кислорода в легких, остановка сердца…
Смена ощущений.
Он мчится по тоннелю с пульсирующими раскаленными стенами, объятый пламенем, как болид, ворвавшийся в атмосферу планеты с космической скоростью. Стены тоннеля сжимаются, грозя раздавить летящего, в них раскрываются более темные ниши и тоннели, всасывающие в себя воздух, как глотки исполинских змей. Тоннель сузился до толщины кишки, стал шершавым и колючим как терка, сдирая с летящего кожу.
Мальгин напрягся, освобождая сознание от колоссального давления чужой воли, пытавшейся остановить его, и «катапульта» собственной воли выбросила его в сумеречный мир психики Шаламова. Все-таки он пробился сквозь деформированное поле ориентаций и ощущений Даниила, сквозь панцирь ложных ценностей и неправильно выбранных целей.
Серая холмистая равнина, близкий горизонт, серо-зеленое слоистое небо, столбики испарений, странные белесые образования, погруженные в почву, похожие на скелеты динозавров.
Холмы представляли собой нейросеть мозга Шаламова, хранящую основные блоки памяти, столбики испарений – дислокации памяти, пытавшейся поддерживать оптимальные процессы, «скелеты динозавров» – те файлы памяти, которые уже почти невозможно было восстановить.
Удар!
Равнина содрогнулась, в небо ударили фонтаны подсвеченного изнутри дыма. Один из ближайших холмов раскрылся лепестками тюльпана, из него вылез огромный пятнистый зверь с почти человеческой головой. На морде зверя лежала печать мрачной угрозы, добавлявшая сходства с лицом Шаламова. Он раскрыл клыкастую пасть, прорычал, глядя на человека сверху вниз:
– Ты перешел границу, Клим! Неужели надеешься справиться со мной внутри меня?! Мне ничего не стоит «переварить» тебя, сделать на всю жизнь зависимой частью себя, дополнительным органом чувств. Уходи, пока я еще себя контролирую!
Мальгин, не торопясь, подогнал свой рост под рост зверя, одновременно изучая обстановку всеми доступными методами. «Равнина» представляла собой переходную зону между сознанием и подсознанием Даниила, и, чтобы пройти дальше – в область этических императивов, управляющих поступками Шаламова, и отключить цепь влияния «черного знания» – наследия маатан, надо было преодолеть больное воображение пациента и его мощную волю.
– Давай поговорим.
– Нам не о чем разговаривать!
– Ошибаешься. Ты все еще больше человек, нежели негуман, хотя и натворил дел.
– Я зверь! Человек Дан Шаламов умер!
– Пока ты способен чувствовать тоску и боль, человек в тебе не умер. Освободись от памяти черных людей, я помогу тебе, вместе мы победим зверя!
– Зачем? Мне хорошо и так.
– Тебе очень плохо! Именно поэтому ты мечешься между «да» и «нет», «хорошо» и «плохо», «люблю» и «ненавижу». Система Блэкхоул, подчинившая тебя, не сомневается в правильности своих действий, для нее не существует помех на пути достижения цели, даже если эта цель противоречит законам жизни. Ты же – сомневаешься, потому и совершаешь ошибки. Похищение моей дочери – абсолютно глупая детская ошибка! Неужели ты этого не понимаешь?
Зверь оскалился, напряг лапы, словно собирался прыгнуть на собеседника.
– Она жива.
– Она носит в себе ребенка! Отпусти их! Будь выше желаний, не возводи свое «хочу» в ранг закона.
– Я покажу ей настоящую Вселенную, бесконечное Древо Миров, она будет счастлива.
– Без любимого человека она не будет счастлива никогда! Но если уж ты такой хороший воспитатель, учитель и гид, зачем спасаешь нашу Метавселенную, причем – путем уничтожения Солнца? Ведь подобных Миров много.
– Тебе не понять. Это моя Вселенная!
– И моя тоже. И бесчисленного количества тех, кто ее населяет. Но спасать ее ценой гибели человечества, родившего и воспитавшего тебя, неправильно! Это черная логика! Логика дьявола!
– Вот и отступись, уйти, не мешай мне, я все равно доделаю то, что начал!
– Это глупо.
– Ты всегда считал меня глупцом, – хихикнул зверь, на миг обретая человеческие черты. – Так что ничего не изменилось.
– Я не считал тебя глупцом и не считаю. Купава не ушла бы к дураку, а ты до сих пор носишь в себе обиду, что она вернулась ко мне.
– Это ты сделал меня чудовищем в ее глазах!
– Ничего подобного. Каждый человек выбирает свою дорогу в меру ответственности и амбиций. Твой выбор был неверен. Как говорил классик двести лет назад: потеряв цель и надежду, человек с тоски обращается нередко в чудовище.
– Я не потерял цель!
– Ты поставил перед собой ложную цель и возвел ее в ранг абсолюта! Я могу помочь тебе избавиться от этого.
– Благодарю покорно. – Зверь сделал реверанс, снова превращаясь в зыбкую колеблющуюся человеческую фигуру. – Как-нибудь обойдусь. Ты и раньше доставал меня своей правильностью и убежденностью, и сейчас достаешь. Не надоело быть апостолом, корчить из себя ангела?
– Я далеко не ангел, – Мальгин улыбнулся, – и, конечно же, не апостол. Спорить не буду. Хотя могу и поспорить, если ты не против.
– Издеваешься?
– Ничуть.
– Тогда чему улыбаешься?
– Вспомнил шутку: если споришь с идиотом, вероятно, он делает то же самое.
– Кто же из нас идиот?
– А ты как думаешь?
Шаламов изогнул спину, становясь зверем, зашипел, прыгнул к Мальгину, открывая пасть, забыв об осторожности, раскрылся, и Клим поймал его на движении – превратился в летящую стрелу, вонзился в глотку зверя!
Рев!
Взрыв ощущений!
Удар о стену! Грохот разлетающейся кладки! Свет в глаза…
Он оказался на вершине сверкающего бело-голубым блеском айсберга!
Ослепительно синее море, ледяные столбы и горы, ансамбли ажурных снежных конструкций, черно-фиолетовое небо с огромным диском какой-то планеты, летящие по воздуху клочья пены…
Еще одна стена, разрезающая море и небо пополам, тускло блестящая, то ли металлическая, то ли ледяная. Главная стена, отделяющая человеческое в психике Шаламова от нечеловеческого. И ни одной двери! Лишь некие контуры, кольцевые выступы, вдавленные окружности – намеки на проходы, некогда соединявшие две половинки души бывшего спасателя.
Впрочем, одна из окружностей слабо мерцает, и стена внутри нее почти прозрачна. Может быть, эту дверь еще можно открыть?..
Удар! Чудовищный рев!
С неба к стене спикировал огненный дракон, повернулся мордой к айсбергу с человеком на нем.
– Тебе не пройти, Клим! Отступись! Иначе я тебя уничтожу!
Мальгина накрыл язык оранжево-золотого пламени. Боль обожгла все тело, проникла в голову, в сердце, в позвоночник. Кожа начала гореть, съеживаться, трескаться, распадаться на чешуи и хлопья сажи. Не кожа, конечно, кожа и тело остались на Земле как матрица интеллектоносителя, в этом мире Мальгин существовал в виде сгустка вибраций, и энергоудар Шаламова сдул-сжег только первый иерархический слой сгустка – его «кожу».
Айсберг под ногами затрещал, оплыл, начал таять, распадаться на глыбы, бурно клокоча паром и струями воды.
Мальгин метнул в дракона струю воды.
Коснувшись огненных чешуй драконьего тела, вода вскипела фонтаном пара. Дракон от неожиданности отпрянул, захлопал крыльями, пытаясь выбраться из облака пара. Мальгин снова поймал его на движении и, как снаряд, вонзился в голову дракона, развернул ее «взрывом» изнутри, заставляя противника собирать свои «мозги» – осколки сознания. Метнулся к стене с полупрозрачным окном – входом в самые потаенные зоны психики бывшего спасателя.
Дракон сзади взревел, обнаружив, что противник провел его в очередной раз, кинулся вдогонку, метнул язык огня.
Понимая, что сил может не хватить, Мальгин ударился о преграду всем телом… и вывалился в слабо освещенный мрачный зал с готическими сводами и колоннадой. Стены, пол и потолок зала были сложены из огромных каменных блоков, а колонны представляли собой черные лоснящиеся бугристые столбы. Чем-то они здорово смахивали на туловища маатан.
Мальгин оглянулся.
В стене позади него медленно затягивалось мутью круглое окно. Исчезло, превращаясь в каменную кладку. Дракон ненависти и злобы Шаламова остался «на той стороне» его внутреннего мира.
Мальгин вздохнул с облегчением: на новую схватку с Даниилом сил уже не осталось, – прошелся по залу, восстанавливая энергетику, с любопытством озираясь.
Зал был пуст, но кто-то смотрел на человека со всех сторон, сверху, снизу, смотрел тяжело и неприветливо, и Мальгин снова напрягся. Он находился не в созданном людьми или другими существами материальном мирке, а внутри психосферы Шаламова. «Зал» и вся его атрибутика были созданы воображением гостя под воздействием пси-атмосферы хозяина. Таким сознание Клима видело и ощущало внутренний «бункер» души Даниила, спрятанный на самом «дне» психики.
Что-то мешало ходить по залу свободно.
Мальгин перевел взгляд вниз и увидел… шипасто-перистые мослы и копыта! Озадаченно покачал головой, посмотрел на руки: когтистые, поросшие черной шерстью лапы…
Бог ты мой! Он сам чуть не превратился в зверя, сражаясь с дьявольским внушением Шаламова! А если бы бой продолжился еще пару минут? Кем бы он стал? Чертом, дьяволом?..
Клим сосредоточился на восстановлении прежнего морально-этического контроля собственного «я», «смыл» с тела налет чужой «пси-грязи». Нижние конечности с копытами превратились в ноги, верхние – в руки. Посмотреть бы на себя со стороны…
Напротив соткался из воздуха зеркальный прямоугольник. На Мальгина взглянул он сам в наряде древнерусского витязя, только без шлема. Бледное лицо, горящие глаза… а разрез глаз не его – Даниила. Все-таки на тело «налипло» кое-что из характерных черт бывшего друга, пока Клим продирался сквозь «заросли» его чувств, мыслей и желаний.
Зал искривила тихая судорога.
Одна из колонн оплыла бесформенной глыбой, покрылась шубой фиолетовых искр, превратилась в живого маатанина, каких Клим немало повидал на своем веку. Над куполом псевдоголовы черного человека развернулся алый «плюмаж», распался на бегущие и гаснущие буквы земного языка:
– Зачем ты пришел, Вершитель?
– Я не Вершитель, – ответил Мальгин.
– Ты Вершитель.
– Пусть будет по-твоему.
– Что ты собираешься делать?
– Нейтрализовать «черное знание» моего друга.
– Не понимаю.
– Я хочу вылечить его, вы мешаете ему жить нормальной жизнью.
– Что такое нормальная жизнь?
– Долго объяснять. Да и не поймете вы ничего.
– Разве он болен?
– Он болен вами.
– Я всего лишь память…
– Ты вирус, мешающий ему думать и мыслить самостоятельно.
– Мышление – это высшая форма отражения объективной реальности, состоящая в целенаправленном, опосредствованном и обобщенном познании субъектом связей и отношений предметов и явлений…
– Остановись!
– …в создании новых идей, в прогнозировании событий и действий, – закончил черный человек.
– Отлично! – похвалил его Мальгин с иронией. – Ты неплохо освоил лексикон хозяина. Только дело в том, что в твоем присутствии он не нуждается. Ты мешаешь ему. Ты и твой клон. – Мальгин кивнул на колоннаду. – Вы хорошо устроились в этом пространстве, даже создали свой «замок», откуда управляете хозяином, когда он пытается быть самостоятельным. Но вы здесь лишние!
– Это решать не тебе.
– Теперь – мне! – Мальгин вытянул вперед ладонь. – Сегодня я хирург, а ты – злокачественная опухоль, которую надо срочно удалить!
– Подожди…
Рука Мальгина превратилась в поток радужных световых лучей, который вонзился в тело маатанина (на самом деле «скальпель» воли Клима отсекал, стирал файл чужой памяти в подсознании Шаламова) и разнес его на тающие черные брызги.
Внутренности замка потрясла вибрация. По стенам пробежала волна искривления.
С отчетливым мокрым всплеском на пол рухнула ближайшая колонна, расплылась лужей, из которой сформировался очередной черный человек – в форме носорога. Зашевелились и другие колонны, почуяв угрозу своему «вирусному» бытию.
Мальгин понял, что времени у него мало, заторопился. Двумя взмахами светового «меча» развалил бросившегося на него «носорога», затем «каракатицу» рядом. Остальные черные люди, преобразившись в разного рода существ, набросились на него со всех сторон, метнув ручьи черной субстанции, пытаясь обхватить врага, лишить свободы маневра, задавить, вклеить в черное месиво чужеродной информации.
Взмах «меча» – шипение, клокотание, свист, бурные фонтаны испарений, чьи-то почти неслышимые вопли…
Еще один удар – кипение, взрыв, клочья во все стороны…
На плечи, на руки, на шею упали черные щупальца, тело свело электрическим разрядом.
Мальгин закрутился волчком, отрубая щупальца, достал какого-то зверя, разбрызгал по залу.
Голова закружилась, сознание начало меркнуть.
Понимая, что пора выбираться из бездн души Даниила, Мальгин превратился в световое копье, пробил стену зала…
Бездонная пропасть! Мрак! Ни одного огонька! Куда теперь?!
Слабый стон коснулся слуха… Нет, не стон – мысленный зов. Так когда-то звала его дочь, совсем крохотная, еще не умеющая говорить…
– Дарья! – прошептал он, не слыша своего голоса. – Купава…
Звездочка просияла в невообразимой дали.
Туда!
Мальгин рванулся изо всех сил…
…и бездыханный вывалился в красно-коричневую пещеру с гладко-бугристыми стенами. Озарение сработало мгновенно: он очутился на борту крейсера мантоптеров, который в настоящий момент висел всего в ста сорока тысячах километров от Солнца, развернувшись носом к черной дыре эйнсофа. Словно собирался нырнуть в него.
Впрочем, понимание ситуации пришло чуть позже. Главным объектом, а также источником нервного напряжения был человекозверь напротив – Даниил Шаламов. Больше человек, чем зверь. Но все же бывшему спасателю не удалось сбросить с себя личину зверя. Хирургическая операция на психоматрице Шаламова не дала положительного результата. Он все еще чувствовал и мыслил как… может быть, и не как зверь, но – как маатанин. Или почти как маатанин, имеющий свою – патологически отрицающую человеческое – систему ценностей.
– Ты обманул меня! – прорычал он.
– Я пытался спасти тебя! – выдохнул Мальгин.
– От чего?
– Не от чего – от кого. От тебя самого. Жаль, что мне это не удалось.
– Ты сделал мне больно!
– Прости, не хотел. Иногда стоит пройти через боль, чтобы понять, поверить, простить и вернуться.
– Куда?
– К друзьям.
– Мои друзья там. – Шаламов отступил в сторону, и Мальгин увидел висящие в воздухе светящиеся прямоугольники картин. Это были развернутые хроники, хроносрезы. Или, как утверждал Герхард Маттер, открытые входы в черную дыру.
– Там ты перестанешь быть личностью.
– Разве это имеет значение?
– А что для тебя имеет значение?
Шаламов перестал плыть и корчиться, переходить из формы в форму. На короткое время он снова стал человеком. На лице его отразились сомнения, сожаление, тоска и горечь.
– Когда-то имело значение – любят меня или нет.
– Это исправимо.
– Поздно, друг мой, поздно! Я где-то потерял себя и наделал слишком много ошибок. Назад возврата нет.
По телу Даниила прошла волна перестройки, встопорщились и опали черные чешуи. Было видно, что он с трудом удерживает себя на грани безумия.
– Уходи! – Шаламов сделал шаг назад, еще шаг. – И прощай.
– Подожди, – протянул руку Мальгин. – Где моя дочь?
– Там, где царит вечное черное время, – указал на картину с инопланетным пейзажем Шаламов. – Она ждет меня. Одному мне было бы тоскливо… и страшно.
Мальгин потемнел.
– Ты заставил… вопреки ее воле?!
Шаламов оскалился, снова превращаясь в получеловека-полузверя.
– В конце концов, я псинеур, как вы меня называете между собой, и не несу ответственности за свои поступки. Попробуй остановить меня, если сможешь.
Шаламов коснулся рукой среза картины. По ее глади пробежала кольцевая световая волна, картина раскрылась, как настоящее окно.
– Нет! – крикнул Мальгин, бросаясь вперед.
Шаламов рассмеялся и нырнул в это окно, как в воду.
Но картина-хроник не успела закрыться за ним. В последний миг Мальгин прыгнул вперед и пересек границу хроносреза почти одновременно с Шаламовым.
Вход в иную реальность, называемую черной дырой, так и остался открытым…