Книга: Ко времени моих слёз
Назад: ВСПЫШКА
Дальше: ВХОЖДЕНИЕ

НАПАДЕНИЕ

Полковник Пищелко был не просто зол, он был взбешен.
– Почему вы не выполнили приказ, майор?! – проговорил полковник, едва сдерживаясь; у него побелели ноздри и лицо пошло красными пятнами, верный признак отвратительного настроения. – Почему вы не доставили объект в Управление?
– Потому что ситуация сложнее, чем кажется, – упрямо сдвинул брови Разин, стоя навытяжку. – За объектом ведут наблюдение две группы. Одну мы вычислили и обезоружили, вторая пока гуляет на свободе. Кто они – мы не знаем. Зачем следят за Гольцовым – неизвестно. Я убежден, что мы должны…
– Вы не должны думать, майор! – ощерился Пищелко, выдвигая вперед челюсть. – Вы должны исполнять приказы! Если вы взяли топтунов, якобы следящих за объектом, то где они? Эти штучки, – полковник небрежно кивнул на тазер и «вальтер», – можно просто купить, чтобы оправдать невыполнение задания.
Ну да, как же, мрачно подумал Максим, поди купи где-нибудь новейший электрошокер да пистолет с насадкой бесшумного боя. Вслух же он сказал:
– Я не отказываюсь от выполнения задания, но сложившиеся обстоятельства…
– Плевать мне на обстоятельства! Где объект?! Где хотя бы задержанные топтуны, у которых вы изъяли оружие?!
Максим помолчал:
– Они… умерли.
– Что?! – Пищелко едва не хватил удар. Он побелел, хватанул ртом воздух, потрясенный словами подчиненного, нашарил на столе стакан с чаем, выпил. – Ты с ума сошел, майор?! Что значит – умерли?! Сколько их было?!
– Трое.
– И все трое… умерли?! Вы понима… ты понимаешь, в чем признаешься?!
– Ни в чем я не признаюсь, – огрызнулся Максим. – Мы их пальцем не тронули… практически. Но у всех троих остановилось сердце. Вот почему я считаю ситуацию нестандартной и требую расследования…
– Все, майор! Хочешь расследования? Ты его получишь! По полной программе! Где убитые?
Максим сжал зубы:
– Они не убиты! Мы вели допрос… внезапно сработал «Беркут», зафиксировав мощный выброс пси-поля… и все трое потеряли сознание (на самом деле это выглядело чуть иначе, но общей картины событий не меняло) и умерли. Такое впечатление, что кто-то воздействовал на задержанных дистанционно, отчего они и сыграли в ящик, не успев сообщить, что за контора за ними стоит.
Пищелко чуть поостыл:
– Дистанционное воздействие? Тогда это наверняка был Гольцов! Тем более надо было доставить его на базу! Короче, майор, даю тебе еще один шанс, пока не спохватилось высшее командование. Делай что хочешь, но чтобы через двадцать четыре часа этот деятель был у нас! Понял?
– Я бы хотел все-таки уточнить…
– Понял, я спрашиваю?!
– Так точно.
– Иди!
Максим четко повернулся через левое плечо и вышел.
В голове царил сумбур, на сердце лежала тяжесть. Он не знал, как объяснить Марине то, что происходит вокруг ее отца, и не хотел признаваться, что и с ней он познакомился только благодаря служебному заданию.
Ломая голову, как выйти из положения, Максим вызвал Райхмана и приказал ему приготовить группу к поездке в Жуковский.
– Опять? – удивился капитан. – Сколько можно?
– Сколько нужно, – сухо отрезал Максим.
Райхман посмотрел на плотно сжатые губы командира группы и продолжать в том же духе не рискнул. Лишь проворчал, выходя:
– Не команда, а бумеранг…
Он, наверное, имел в виду, что последние траектории группы действительно напоминали метание бумеранга, с той лишь разницей, что летал сей «бумеранг» вхолостую.
Марина ответила мгновенно, будто ждала звонка:
– Алло, Максим?
– Да, это я, тут такое дело…
– Нам надо встретиться, поговорить.
– Я должен уехать…
– Куда? Когда?
– В Жуковский. Прямо сейчас.
Короткое молчание.
Максим взмок.
– Тем более нам необходимо поговорить! Приезжай к гимназии, буду ждать.
Он хотел было отговориться, что на встречи нет времени, но прикусил язык. Угадать ее реакцию было нетрудно.
– Хорошо, выйди к памятнику через полчаса.
Посидев несколько секунд в ступоре, Максим снова вызвал Штирлица:
– Герман, мне надо отлучиться на час. Выезжаем в четыре, будьте готовы.
– Есть, командир, – ответил озадаченный капитан.
Через тридцать пять минут Максим подъехал к памятнику Одоевскому напротив гимназии, выскочил из машины, в три прыжка преодолел лестницу, перепрыгивая ступеньки и лужи.
Было прохладно, небо затянули тучи, но дыхание весны уже сказывалось на природе, кустарник и деревья покрылись первыми клейкими листочками, предвещая скорое буйное цветение вишен и яблонь.
Марина уже ждала его, нетерпеливо расхаживая вдоль мокрых скамеек у памятника.
У Максима сбилось дыхание. Женщина была ослепительно красива, даже не верилось, что он запросто может подойти к ней и поцеловать. Или в крайнем случае заговорить. Как… как кто? Как старый знакомый? Любовник? Или безнадежный мечтатель?
Ноги ослабли. Вспомнились сны, особенно донимавшие его в юности: он пытается бежать – от врагов – или, наоборот, догнать кого-то и не может, ноги не слушаются, он не может оттолкнуться как следует, и бег получается тяжелым, «подводным», мучительно медленным…
– Почему ты не сказал мне, что охотишься за моим отцом?!
Он выдохнул:
– Я не охочусь…
– Нет, охотишься! Думаешь, я поверю, что ты встретил меня тогда зимой случайно?! Может, все было подстроено, и я нужна тебе только для того, чтобы…
– Стоп! – он поймал руки Марины, сжал, привлек ее к себе. – Ни слова больше! Я собирался сам рассказать тебе всю правду, но так получилось. Давай присядем, и ты все узнаешь, только прошу не перебивать.
– Здесь сыро.
– Пойдем в кафе рядом.
– У меня всего полчаса до начала урока.
– У меня тоже.
– Рассказывай.
Максим глубоко вздохнул и начал рассказывать свою историю знакомства с Арсением Васильевичем Гольцовым.
По мере того как рассказ продолжался, лицо Марины становилось мягче, она задумалась и к концу признания стала грустной.
– Да, я тоже видела, что папа иногда… странный… Он вообще очень ранимый и мягкий человек и до сих пор любит маму. Но я даже не предполагала, что он… экстрасенс.
– Возможно, не экстрасенс в полном смысле этого слова, но достаточно необычный человек с паранормальными, как теперь говорят, способностями.
– Но он никогда ничего не рассказывал.
– Мне тоже не сказал, когда я беседовал с ним после инцидента в ресторане. Хотя я уверен, что твой отец что-то скрывает.
– Зачем он понадобился вашей службе?
– Моя группа только выявляет экстрасенсов, дальше с ними работают специалисты другого профиля.
– Какого? Что они с ними делают? Экспериментируют? Ставят на них опыты?
Максим улыбнулся:
– Как правило, с сильными экстрасенсами работают научно-исследовательские институты, но никаких опытов, конечно же, не проводят. – Максим отвел глаза, так как не был уверен в своих утверждениях. – Еще я знаю, что многие соглашаются участвовать в военных программах или же работают в качестве прогнозистов. Иногда – целителей.
– Что будет с отцом?
– Я не знаю.
Марина сдвинула брови, и Разин торопливо добавил:
– Но я постараюсь сделать все, чтобы с ним обращались по-человечески. И вообще буду рядом.
Девушка зажмурилась, помотала головой:
– Бедный папа… он часто говорит, что у него внутри постоянно идет дождь, и это правда. А как ему помочь, я не знаю.
– Мне жаль, – пробормотал Максим, вспоминая последний конфликт с Гольцовым в ресторане, когда тот вдруг словно проснулся и начал действовать как вполне грамотный рукопашник.
– Да я тебя не виню, – грустно улыбнулась она. – Ты делаешь свое дело. Только обещай мне…
– Я же сказал…
– Обещай мне не обижать отца и держать меня в курсе.
– Хорошо.
– Мне пора на урок. – Марина быстро пошла прочь, но вдруг вернулась – он так и остался стоять, опустив голову, – поцеловала его в подбородок и снова заторопилась к дверям гимназии. Убежала.
– Ну и влипли мы с тобой, майор, – проговорил Максим меланхолически, совершенно не представляя, что теперь будет.
В четыре с минутами группа погрузилась в разинскую «Хендэ» и направилась в сторону Выхина. Через час, несмотря на пробки, выехали на Каширское шоссе. Еще через час миновали пост ГАИ на въезде в Жуковский и выгрузились во дворе дома Гольцова, знакомом до мельчайших деталей.
Ни серой «клюквы» с трупами пассажиров, ни белой «Калины» здесь, естественно, не обнаружилось. А у Максима появилось ощущение, что приехали они напрасно. Дом казался пусты м. Его окна равнодушно смотрели на двор и на улицу, совершенно не интересуясь, что происходит в мире.
– Подождем? – спросил Кузьмич. – Еще семи нет, клиент с работы обычно позже приходит.
Максим подумал:
– Поехали к институту. Чует мое сердце, нет его в городе.
– Ты случайно не в ясновидцы записался, командир? – хмыкнул Писатель.
Вместо ответа Максим развернул машину и поехал к месту работы Гольцова.
Рабочий день закончился, из института начали выходить сотрудники, но Арсения Васильевича среди них не было.
– Зайди-ка, узнай, здесь он или нет, – приказал Максим Райхману.
Капитан ушел и через десять минут вернулся озабоченный:
– Нет его, в отпуске.
Чекисты переглянулись.
Максим кивнул сам себе, словно и не ожидал услышать ничего другого:
– Поехали к нему домой.
Вернулись на знакомый двор, поднялись на третий этаж, позвонили. Никто не подошел к двери и не спросил: кто там?
– Ситуация! – поскреб в макушке Кузьмич. – И где мы будем его искать? Он же мог запросто уехать куда угодно, в том числе на юг, отдыхать.
– Гольцов, по слухам, не любитель морского отдыха, – возразил Штирлиц. – Он мог поехать к дочери.
– В Москве его нет, – покачал головой Максим.
– Тогда к сыну или же к родственникам в деревню, на родину. Он родился и вырос в Родомле, в шестидесяти километрах от Мурома. Мне кажется, искать его надо там.
– У нас есть телефоны его сотрудников, – напомнил Писатель. – Давайте позвоним и узнаем.
– Не легче ли зайти к соседям? К нему постоянно ходит сосед, этот вечно недовольный дятел, бывший полковник.
– Что ты ему скажешь?
– Представлюсь личным врачом.
– Шутник, – одарил Максим Кузьмича скептическим взглядом. – У тебя на фейсе написано, какой ты врач. Я сам пойду, ждите в машине.
Открыл ему седоголовый, с залысинами, крепкий пожилой человек. Это и был сосед Гольцова, полковник в отставке Держанский. Взгляд его был настолько подозрителен и профессионально изучающ, что Максим отказался от предложения Кузьмича. Достал удостоверение офицера ФСБ.
– Добрый день. Майор Разин. Разрешите задать вопрос?
– Разрешите посмотреть?
Максим протянул красную книжечку.
Держанский повертел ее в пальцах, вернул:
– Чем обязан?
– В принципе, мы имеем интерес не к вам лично, а к вашему соседу. Естественно, этот разговор между нами.
– Служба интересуется Арсением? Что он натворил?
– Он-то как раз чист и непорочен, – улыбнулся Максим, – как слеза Аллаха. Но им интересуются нехорошие люди, которых нам хотелось бы… э-э, послушать.
– Понимаю. Никогда бы не подумал, что Арсением заинтересовался криминал. Человек он тихий, скромный, библиофил, много читает. Хотя в последнее время он какой-то странный, задумчивый… Так что от меня надо, майор?
– Не подскажете, где его можно отыскать? На работе нас заверили, что он в отпуске.
Полковник поскреб щетину на подбородке:
– Арсений вроде бы собирался к сыну в Муром, помочь ему хотел с ремонтом квартиры. А поехал ли – не ведаю.
– Дома его нет.
– Значит, уехал. Мог и к дочери заскочить, в столице она живет, в гимназии работает.
Максим хотел признаться, что знает об этом, но передумал:
– Спасибо, Феликс Константинович.
Брови полковника прыгнули на лоб.
– Вы и меня знаете?
– Служба такая. Не подскажете адрес сына Гольцова в Муроме?
– По-моему, он живет где-то на Московской улице, в старинной трехэтажке, Арсений мне говорил. А номер дома не помню. Ну, для вас не проблема добыть нужный адресок, майор.
– Разумеется. Еще раз прошу извинить. До свидания. – Максим коснулся пальцем лба, сбежал по лестнице вниз, провожаемый взглядом полковника в отставке.
– Ну? – встретил его вопросом Кузьмич.
– Баранки гну! – ответил Максим в том же тоне. – В Муром укатил наш клиент, к сыну.
– Едем туда?
– Куда же еще? У нас есть адрес сына Гольцова?
– Должен быть. – Штирлиц раскрыл ноутбук, покопался в папке оперативных сведений. – Вот: Гольцов Кирилл, двадцать пять лет, город Муром, улица Московская, дом шесть, квартира пять, второй этаж.
– Поехали.
– Лучше всего ехать через Владимир.
– Я знаю.
Максим сел за руль своей «революционной» «Хендэ», способной развивать скорость в двести пятьдесят километров в час, и вывел ее со двора гольцовского дома.
До МКАД домчались за полчаса, свернули на Кольцевую, а с нее – на Горьковскую трассу. Несмотря на конец рабочего дня, машин из Москвы выезжало мало, поэтому Максим гнал по-серьезному, не обращая внимания на посты автоинспекции. Один пост их пропустил, возле Орехово-Зуево, инспектор просто не успел махнуть жезлом, на втором их попытались остановить – у въезда во Владимир, но гнаться за машиной не стали. Возможно, посчитали, что так нагло могут ездить только свои. Или откровенные бандиты.
В Муром «Хендэ» въехала в начавшихся сумерках, преодолев в общей сложности четыреста километров за четыре часа.
В летописях Муром – Максим читал об этом – впервые упоминался под восемьсот шестьдесят вторым годом как поселение племени «мурома». Уже в те времена он был крупным центром торговли с волжскими булгарами, купцами из черноморской Тавриды и смуглолицыми гостями с далекого Востока. Археологи часто находили на муромской земле арабские монеты восьмого века и изделия греческих мастеров.
Правили Муромом киевские князья – сын Владимира Святославовича Глеб, черниговские – Олег Святославич, московские – сын Владимира Мономаха Изяслав, и многие другие. Глеба муромцы сначала не пустили в город, узнав, что он собирается обратить их в христианскую веру. Поняв, что их «одолети невозможно», Глеб распорядился построить для себя укрепленное подворье на холме и возвел там небольшую деревянную церковь Спаса. Впоследствии на этом месте возник старейший в Муроме Спасский мужской монастырь. Но и после крещения Руси символ креста практически отсутствовал в философской концепции градостроительства Мурома. Лишь одна узорчатая четырехконечная фигура Троицкого собора отдаленно ассоциируется с крестом, но и она в смысловом контексте с другими изображениями читается иначе – как символ устойчивости мира: четыре стороны света, четыре времени года, четыре периода суток, четыре поры человеческой жизни.
Во времена татаро-монгольского нашествия (по другим источникам – обычных междоусобных войн) двенадцатого-тринадцатого веков деревянный Муром сгорел дотла. Но вновь был отстроен в четырнадцатом веке князем Юрием Ярославичем. И хотя много раз после этого город разрушали, грабили, жгли, он выстоял, оставаясь деревянным до шестнадцатого века. Даже кремль Муромский был деревянным. Потом начали строить каменные храмы: муромский мужской монастырь Благовещения, женский Троицкий, церковь Николы Набережного, дома местной знати – купцов Зворыкина, Черкасова, Коровина, Болховитинова, графа Шуйского, князей Веневитинова и Пожарского.
В девятнадцатом веке Муром настолько прославился изделиями из теста, что в его герб поместили три калача. К началу двадцать первого века эта слава несколько подувяла, однако пирожные, торты и булочки с маком здесь по-прежнему были хороши, в чем и убедились приезжие, попив чаю в первом же кафе в центре города.
Отметили они и своеобразный контраст городского облика. Чистый, красивый, ухоженный центр Мурома бурлил оживленной деловой жизнью, запруженный потоками машин, но стоило углубиться в прибрежные слободские переулки, и со всех сторон к тебе подступает тишина. Кругом деревянные дома с резными подзорами и ставнями, каменные старинные особнячки под еще по-весеннему негустыми кронами деревьев, скрипящие калитки осевших ворот, высокие лестницы с шаткими ступенями, спускающиеся с откосов берега к Оке среди намечающихся зарослей лопухов и крапивы. Словно оживают страницы какой-то давно прочитанной в детстве книги, оставившей в душе смутные, но теплые воспоминания.
Максим с трудом отвлекся от созерцания улицы. Насколько помнилось, на него всегда влияли старинные русские городки типа Ярославля, Почепа, Новгорода, Мурома, сохранившие запах старины.
Нашли улицу Московскую и дом номер шесть.
Стемнело, однако благодаря вспыхнувшим фонарям дом был виден хорошо, трехэтажный, похожий на особняк средней руки, с вывеской «Продукты» на фасаде – на первом этаже располагался магазин – и рекламой фильма «Дневной позор» на крыше.
– Иван Дрожжевич, – сказал Максим. – И Герман.
Шаман и Штирлиц вылезли из машины, скрылись за углом дома.
– А если его и здесь нет? – подал голос Кузьмич.
– Поедем в деревню, – сухо сказал Максим.
Помолчали.
– Можно, я тоже схожу, разомнусь? – не унимался Кузьмич.
– Сиди!
– Смотрите-ка, – показал пальцем в небо Писатель. – Птицы в шар собрались!
Максим выглянул из машины.
Действительно, над домом крутился ажурный птичий шар, из которого по одной и парами вылетали вороны, воробьи, трясогузки и снова возвращались в стаю.
– Я такое явление в Жуковском видел, – не особенно удивился Кузьмич, – когда мы за клиентом топали. Интересно, что их заставляет собираться в шар, какая сила? Или инстинкт?
– Это ты у них спроси.
К машине подошли Шаман и Штирлиц.
– Утверждать не берусь, но похоже клиент здесь, – доложил капитан. – В квартире разговаривают двое мужиков, я послушал сквозь дверь. Да и Иван Дрожжевич согласен с этим.
Все выжидательно посмотрели на Максима.
– Как стемнеет, будем брать, – вспомнил Писатель с улыбкой знаменитую фразу из фильма «Джентльмены удачи». – Будем ждать?
– Нет смысла ждать, – мотнул головой Максим. – Надо убедиться, что Гольцов здесь. Успеем еще… – Максим не закончил.
К дому медленно подкатила серая «Лада»-«семидесятка». И хотя номер у нее был местный, муромский, совпадение показалось удивительным. Точно такая же серая «клюква» принадлежала топтунам, следившим за Гольцовым в Жуковском.
– Командир, – тихо произнес Шаман.
– Вижу, – сквозь зубы ответил Максим. – Ты думаешь, это…
– Я чую!
Максим достал «Беркут», включил. Стрелка прибора пошла вбок, не зашкалила, но и этого было достаточно, чтобы сделать вывод: неподалеку появился источник торсионного излучения.
– Работаем! Вариант «СНГ».
Никто не попросил расшифровки варианта, все и так знали, что СНГ означает «снег на голову».
Из серой «семидесятки» выбрались двое мужчин, одетые в потрепанные куртки и мятые штаны. Один был небрит, что служило признаком некоего класса, славящегося отсутствием общей культуры. Второй, низкорослый, с руками до колен, широкий, ощутимо мощный, имел небольшую головку, несоразмерную с шириной плеч, на которую была натянута вязаная шапочка. Оба скрылись за углом дома.
– Никто… – вполголоса проговорил Писатель.
– Что? – не понял Максим.
– Помните того задохлика в бейсболке, которого мы допрашивали в Жуковском? Он говорил, что они – никто. Эти с виду тоже никто и ниоткуда. Таких можно навербовать мешок.
– Или закодировать.
– Вот-вот.
– За ними! – коротко приказал Максим.
Кузьмич и Писатель вылезли из кабины, обошли дом, исчезли. Следом двинулись Шаман и Штирлиц. Последним вышел Максим, придвинул к губам усик рации:
– Не спугните.
– Обижаешь, начальник, – прилетел укоризненный ответ Кузьмича.
Мельком глянув на «семидесятку», внутри которой остался только водитель, Максим последовал за подчиненными. Он был почти уверен, что пассажиры «семидесятки» приехали сюда неспроста, их интересовал Гольцов.
Во дворе дома его ждал Шаман:
– Они вошли в подъезд. И они вооружены, я чую.
– Жди здесь, Иван Дрожжевич, последи за водителем.
Максим вошел в подъезд. Дверь здесь хотя и имела домофонное устройство, но была открыта настежь.
На лестнице показался Штирлиц, махнул рукой, приглашая подняться.
На маленькой лестничной площадке у двери с медным номером «5» замерли члены группы.
– Они вошли сюда, – почти беззвучно сказал Кузьмич. – То ли имели ключи, то ли отмычку.
– Надо бы… – начал Писатель.
Из-за двери раздались громкие мужские голоса, шум, возня, удар, крики и вслед за ними два негромких выстрела.
Максим толкнул дверь от себя – незаперта – и прыгнул в проем.
Маленький тесный коридорчик, дверь в туалет, дверь в ванную комнату, дверь на кухню. Гостиная. Тело молодого человека в футболке и спортивных штанах на ковре. На диване Гольцов без кровинки в лице, держится за грудь, сквозь пальцы стекает на майку кровь. Напротив двое: гориллообразный мужик с маленькой головой, в руке бутылка вина, и высокий парень с небритой физиономией, в руке пистолет. Оба оглянулись на звук шагов, в глазах – шалая муть, удивление, угроза и ни капли страха.
– Руки! – приглушенно рявкнул Максим.
Небритый поднял пистолет.
Максим выстрелил.
Пуля попала парню в плечо, отбросила его к окну. Он тоже успел выстрелить, но попал в книжный шкаф.
– Лечь! – прорычал Максим. – Руки за голову!
За его спиной показались Кузьмич, Штирлиц и Писатель.
Налетчики перевели взгляды на них – в глазах опять-таки ни грамма страха, сосредоточенная жажда д е л а плюс искра безумия, – переглянулись. Низкорослый микроцефал сунул руку за пазуху. Максим выстрелил еще раз.
Пуля чиркнула здоровяка по шее, он хрюкнул, хватаясь за царапину, затем вдруг метнулся к окну и прыгнул в него всем телом.
Удар, грохот ломающейся рамы и разлетающегося стекла!
Напарник мужика бросился было за ним, но Максим подставил ногу, и парень врезался головой в подоконник, упал на пол.
– За ним! – скомандовал Максим.
Кузьмич тенью сиганул в окно.
Штирлиц сунулся следом, но прыгать не стал, метнулся к выходу из квартиры.
– Ранены? – подошел к Гольцову Максим. – Две пули? Одна? Стреляли дважды.
Гольцов покачал головой, криво улыбнулся:
– Одна… сын…
– Живой, – разогнулся Писатель, – и даже не раненый. Его просто ударили бутылкой по башке.
– Вызывай «Скорую»!
– Есть!
Максим включил рацию:
– Иван Дрожжевич, зайди.
– «Семидесятка» уехала…
– Хрен с ней! Гольцов ранен!
– Иду.
– Как вы себя чувствуете? – подсел Максим к раненому на корточки.
– Сын… – снова прошептал Арсений Васильевич. – Кирилл…
– С ним все будет в порядке, он не ранен, очухается. Кто это был? Ваши знакомые? Вы их узнали?
– Нет…
– Плохо. Я не смогу защищать вас все время, если не буду знать причин слежки и нападений.
– Потом… поговорим… – Из уголка рта Гольцова вытекла струйка крови, он слабел на глазах. – Помогите… сыну…
В гостиную вбежал Шаман, нагнулся над раненым, положил ему руку на лоб:
– Там соседи в коридоре, беспокоятся.
– Гена, успокой соседей.
Максим встал:
– Где «Скорая»?
– Уже едет, – доложил из-за двери Писатель. – Милицию вызывать?
– Не надо, только увеличим переполох. Кузьмич, Герман, где вы?
– Возвращаемся, – отозвался лейтенант. – Ушли, суки, как сквозь землю провалились! Наверное, местные, хорошо ориентируются в здешних буераках. Что у вас?
Максим не ответил, нетерпеливо обошел колдующего над пациентом Шамана:
– Ну?
– Кровь я остановил, – сказал Шаман, – но пуля задела легкое, его надо срочно в реанимацию.
– Подними парня.
Итигилов вытер окровавленные пальцы платком, склонился над сыном Гольцова, но тот уже заворочался, приходя в себя, сел, держась за голову. Парень был как две капли воды похож на отца, только залысины у него были больше, несмотря на молодые годы. Глаза его расширились: он увидел лежащего на диване отца с кровавым пятном на груди:
– Папа!
– Спокойно, молодой человек, – остановил Кирилла Шаман. – Его нельзя шевелить.
– Он жив?!
– Жив, слегка осоловел.
Послышался пронзительный вой приближающейся «Скорой помощи». Через минуту в квартиру ввалились Кузьмич, Штирлиц и двое врачей в белых халатах, мужчина и женщина. Одного взгляда на пациента врачу оказалось достаточно.
– Носилки! – бросил он женщине, очевидно, медсестре, перевел взгляд на Шамана, приняв его за старшего. – Помогите ей.
Женщина, Шаман и Писатель вышли, но тут же вернулись со средством переноски тяжелобольных. Гольцова аккуратно уложили на носилки, снесли вниз, поместили в кабину «рафика» с красными крестами на бортах.
Сын Гольцова сунулся было туда же, но Максим остановил его:
– Отцу ты сейчас не поможешь, а дома окно выбито. Займись ремонтом.
– Но папа…
– Дай телефон, мы позвоним и сообщим, куда его положат.
Кирилл поколебался немного, морщась, бледный и растерянный, махнул рукой:
– Ладно, вы правы… записывайте телефон.
«Скорая» включила сирену, тронулась с места.
Группа мгновенно расселась в кабине «Хендэ», Максим прыгнул за руль и погнал машину за белым «рафиком». Голова была занята анализом происшествия. Такого поворота дела майор не ожидал. Зато понял, что за клиентом началась какая-то странная охота и что добром это не кончится. В сложившейся ситуации транспортировка Гольцова в Управление действительно казалась лучшим выходом из положения.
Назад: ВСПЫШКА
Дальше: ВХОЖДЕНИЕ