Никогда раньше он не чувствовал себя таким счастливым, как сегодня. Потому что его наконец выписали из больницы и он был свободен как ветер. Не дожидаясь приезда родителей, Арсений решил сам добраться из Мурома в Родомль, домой. А началась эта история в конце февраля, в школьном спортзале, где только что установили новенький турник.

Арсений тогда усиленно занимался гимнастикой, качал по утрам мышцы, а после школы шел в спортзал продолжать спортивные занятия. Увидев новый турник, он обрадовался, так как давно мечтал научиться крутить «солнце». Но делать это следовало под руководством учителя, а во-вторых, он не учел, что перекладина турника была смазана и ее сначала надо было очистить.

Арсений раскачался, сделал один оборот, второй и… сорвался. Причем сорвался в нижней точке маха, когда ноги были прямые и шли в пол. Никто из товарищей ничего сразу не понял, все подумали, что он просто соскочил с турника. Но Арсений ударился пятками – прямыми ногами, не успев спружинить – так сильно, что мгновенно потерял сознание.

Очнулся он уже в машине «Скорой помощи».

Нет, ноги он не поломал, но раздробил мениск левой коленной чашечки.

Месяц провалялся в местной родомльской больнице, где ему делали пункции, выкачивали скапливающуюся в колене синовиальную жидкость, а потом его отвезли в муромскую районную больницу. За два месяца до выпускных школьных экзаменов. Потому что беда случилась, когда ему исполнилось семнадцать лет.

О чем он только не передумал, лежа в палате и с тоской наблюдая, как больные – кто имел здоровые руки и ноги (в больнице были и другие отделения, не только хирургическое) – играли на свежей травке в волейбол. Самая страшная мысль была – остаться на всю жизнь калекой, ходить с прямой ногой! Однако он старался не кукситься, храбрился, много читал, готовился к экзаменам и мечтал выздороветь. Плакал он только по ночам, в подушку, чтобы никто не видел, да и то редко.

Операцию по удалению отколовшихся частей мениска ему делал знаменитый на всю область хирург. Это был крупный, громогласный, уверенный в себе человек. От него исходила волна такой жизнерадостности, что заражались все больные.

– Будешь не только ходить, – пробасил он авторитетно, – но и бегать, и в футбол играть.

Операция прошла успешно, под общим наркозом, так что боли Арсений не почувствовал. Вообще ничего не почувствовал. Зато настрадался после операции, когда начал отходить наркоз. И все же он выдержал все, в том числе приступы отчаяния, от которых хотелось биться головой о стену.

Его выписали двенадцатого мая. И он, как был – в черных сатиновых шароварах, в черной футболке и полукедах, отправился на вокзал, не захотев провести в стенах больницы ни одной лишней минуты.

Денег у Арсения хватало только на билет на электричку: от Мурома до Родомля надо было ехать шестьдесят километров любым транспортом, но лучше всего электричкой. Однако, увидев продавщицу с пирожками, он не удержался и купил на все деньги три пирожка с ливером и бутылку лимонада.

Господи, до чего же вкусными были эти пирожки! Ничего вкуснее Арсений в жизни не едал!

Ехал домой он без билета, не зная, что скажет контролерам, если те зайдут в вагон. Но ему повезло, контролеры так и не появились. А дома поднялся переполох, когда Арсений, бледный, худой, с пакетом книг в руке, в домашних сатиновых шароварах и футболке, переступил порог…

Арсений Васильевич провел ладонью по лицу, потянулся, посмотрел на часы: пора вставать, завлаб, собираться на работу.

А экзамены он тогда сдал неплохо, чуть-чуть не дотянул до серебряной медали. Подвели три четверки: по биологии (оценка была поставлена еще в восьмом классе молоденькой учительницей, которая воспринимала поведение Арсения и его дружка Вовки Плясунова как вызов, хотя они ничего дурного не имели в виду, просто обоих переполняло веселье), по русскому языку и по литературе. Помнится, он тогда сильно обиделся на учительницу русского. Допустим, он не знал язык на пятерку (в чем он тоже сомневался), но в отсутствии знаний по литературе упрекнуть его было нельзя. Читал Арсений едва ли не больше всех в классе.

Зарядка, более длительная, чем обычно: мышцы требовали нагрузки, что уже начинало восприниматься как нормальное явление.

Легкий завтрак: яичница, кофе, бутерброд с сыром. Есть не хочется, просто дань традиции, привычка. Не попробовать ли пару деньков вообще не есть? Ради любопытства? Так сказать, полечиться голоданием?

Он почистил сковороду хлебом, поставил в раковину. Сковороду подарила ему дочь – «знаменитую» «Тефаль»: не пригорает, и мыть удобно, ничего отскребывать не надо.

Арсений Васильевич усмехнулся, вспомнив рекламный слоган известного юмориста: «Тефаль», ты всегда думаешь о нас. И мы уже начинаем понимать, что именно ты о нас думаешь».

Звонок в дверь.

Кто это, елки зеленые? Неужели сосед, с утра пораньше опохмелиться захотел? Не повезло мужику на старости лет, не с кем поговорить, вот он и наведывается чуть ли не каждый день.

Арсений Васильевич открыл дверь.

Не сосед. Двое мужчин, один в штатском, постарше, второй милиционер – лейтенант, помоложе.

– Извините за вторжение, – вежливо сказал лейтенант, коснувшись околыша фуражки. – Я ваш участковый, лейтенант Семенченко. Мы бы хотели задать вам пару вопросов.

Арсений Васильевич прогнал возникшее ощущение взгляда в спину, сделал жест рукой: проходите. Но в гостиную никого не пригласил, остановился в прихожей.

– Простите, я тороплюсь на работу. Слушаю вас.

Лейтенант заглянул в тетрадочку, которую держал в руке:

– Вы Арсений Васильевич Гольцов, так?

– Так точно.

Мужчина в штатском, широкоплечий, краснолицый, с шелушащимся от загара носом, улыбнулся:

– Вы отвечаете как офицер.

– Я офицер, – пожал плечами Арсений Васильевич.

Штатский посмотрел на милиционера. Тот кивнул:

– Бывший, капитан в отставке.

– Бывших офицеров не бывает, – качнул головой Арсений Васильевич. – Я служил срочную на Дальнем Востоке в зенитно-ракетных войсках. Люди бывают разные, некоторые и в армии остаются сугубо гражданскими лицами. Я – офицер.

Гости переглянулись.

– Да, конечно, – пробормотал участковый. – Собственно, мы вот по какому вопросу. Вчера вечером в вашем дворе был найден автомобиль, серая «Лада-70». Вы случайно ее не видели?

Сердце екнуло. Арсений Васильевич вспомнил слова Максима о том, что за ним следят. Причем две команды. Одна из них имела ту самую машину – серую «семидесятку».

– Нет, не видел. А что?

– В ней были обнаружены трупы молодых и не очень молодых людей без документов.

В воздухе повисла пауза.

Арсений Васильевич с трудом сдержал восклицание. Перевел дух. Сделал вид, что переживает. Страх, упавший на голову, едва ли можно было назвать простым переживанием.

– Их убили?!

– Предварительное заключение: у всех троих случилась внезапная остановка сердца. Возможно, их напугали. Вы не видели во дворе подозрительных лиц, машин?

Арсений Васильевич снова вспомнил Максима и его группу. Неужели это их рук дело? Перед глазами возникло лицо майора, знакомого с Мариной, твердое, волевое, умное. Нет, такой человек не мог взять и убить троих подозреваемых в слежке. Он не из той породы. Защитить даму – пожалуйста, но не убить. Во всяком случае, без веских причин.

– Нет, пожалуй, – покачал Гольцов головой. – Я возвращался поздно, не обратил внимания.

– Ваши соседи будто бы видели новую «Хендэ» стального цвета, с московскими номерами.

– Я не видел.

– Жаль. – Лейтенант захлопнул тетрадочку, козырнул. – Вспомните что, позвоните в милицию.

Мужчина в штатском, не сводящий с лица хозяина изучающих глаз, вышел первым, за ним лейтенант.

Арсений Васильевич прислонился к косяку двери, унимая дрожь в коленях. Правильно, что собрался в отпуск, вдруг пришла мысль, и чем скорее, тем лучше. А здесь пока все и успокоится.

С этим настроением он и пошел на работу.

В десять, после оперативки, напросился на прием к директору.

Что говорил, какие доводы приводил, не помнил. Но отпуск получил! И в расслабленном состоянии созвал лабораторную «думу», чтобы сообщить всем радостную весть об отпуске, обсудить планы лаборатории и передать бразды правления Юревичу.

Однако обрадовались не все. Анатолий получал в результате дополнительную нагрузку, взвалив на плечи обязанности заместителя, а Оксана надеялась, что в отпуск они поедут вместе. После совещания она прибежала в кабинет со слезами на глазах, и Арсению Васильевичу стоило больших усилий успокоить девушку. Пришлось пообещать ей совместный отдых на море летом. Он мог бы, конечно, поступить иначе, жестко оборвать отношения, признаться в том, что не любит Оксану, да и стар для нее, но в такие моменты всегда вспоминался дед, который говорил: что ты дашь людям, то к тебе и вернется – забота, любовь, доброта, уважение… и зло тоже. Поэтому Арсений Васильевич редко ссорился с близкими, друзьями и даже просто с окружающими его людьми, следуя принципу деда. Правда, особой реакции мира на этот принцип он не замечал. Жизнь проходила размеренно и несуетливо, без крутых зигзагов и поворотов, как асфальтовый каток, лишь изредка поднимаясь на вершины счастливых открытий или обрываясь в бездну горя. Так было, когда умерла жена. Арсений Васильевич думал, что не выдержит удара, и не хотел жить. Однако выкарабкался. Спасла поддержка детей, друзей и, как ни неприятно вспоминать, энергоподпитка Диспетчера. Впрочем, иногда Арсений Васильевич начинал думать, что смерть жены была запланирована «водителями коррекции», чтобы экзору ничто не мешало выполнять свою работу с полной отдачей.

Вечером в кабинете собрались бывшие радиоинститутские однокурсники: Женя Шилов, Серега Сергиенко, Анатолий Юревич. Открыли бутылку «Абсолюта», налили по стопочке, выпили за удачный отпуск начальника. Веселья это не прибавило, но тонус компании повысился. Женя рассказал пару анекдотов. Посмеялись. Но все испортил Сергей, вдруг заговоривший о демографии. Он жил практически в центре города, на улице Чкалова, рядом с рестораном «Спутник», и его возмутило, что в ресторан ходят одни выходцы с Кавказа. Да и принадлежал он, по слухам, не то грузину, не то армянину.

Заговорили о положении коренного населения, быстро вымирающего в больших городах, о замещении славян азиатами и смуглолицыми представителями Кавказских гор.

Арсений Васильевич больше слушал, чем говорил. Он читал доклад Комиссии по демографии Совета Европы, в котором говорилось о бедственном положении белой расы. На огромной территории от Рейкьявика до Москвы смертность белых людей превышала рождаемость. А на их место приходили афроазиаты, иранцы, турки, арабы, жители Кавказа и китайцы. По прогнозу экспертов Еврокомиссии, в две тысячи пятидесятом году даже на Трафальгарской площади и Даунинг-стрит в Лондоне перестанут попадаться светлые лица, останутся лишь выходцы из Юго-Восточной Азии. На Елисейских Полях в Париже будет слышна только арабская речь, дамы в хиджабах превратятся в законодательниц местной моды, турецкий язык в Германии признают государственным, орды голодных, злобных и вооруженных до зубов албанцев будут бродить по Риму, Россия же от Владивостока до Урала «пожелтеет», а от Урала до Калининграда заговорит с сильным кавказским акцентом. И Арсений Васильевич верил, что именно так и случится, если государственная власть не примет каких-либо действенных мер по пресечению процесса миграции. Впрочем, на государственную власть особой надежды как раз и не было.

– Все, закрыли тему, – подвел он итог мальчишнику. – Завтра будет завтра. Давайте будем жить в ладу со всеми, главное – не потерять совесть.

– Оптимист ты, Василич, – мрачно сказал Сергиенко. – Сейчас не сыщешь никого, кто жил бы по совести.

– А мы?

– Мы вчерашние. Мир изменился.

– Но нам-то меняться не резон, ведь так? – сказал мягко Толя Юревич. – Иначе зачем жить?

– Тут ты прав. Давайте еще по рюмашечке.

Выпили, закусили яблочком, пожелали друг другу удач и теплого лета и разошлись.

Арсений Васильевич еще какое-то время сортировал бумаги, рассовывал по ящикам вещи со стола, собирался. Потом закрыл лабораторию и поехал домой. На душе было неспокойно. Интуиция подсказывала, что вчерашний инцидент в ресторане венчает целую цепочку негативных событий, и связано это было, вне всяких сомнений, с решимостью Гольцова не подчиняться Диспетчеру и клану «водителей», стоящих за его спиной.

Ночь прошла тихо, без тревог и волнений.

Рано утром Арсений Васильевич вышел из дома, огляделся, проверяя скорее внутренние ощущения, а не реальную обстановку.

Двор был пуст, народ еще только-только собирался на работу, не спеша покидать квартиры. Лишь между мусорными баками застряла задумчивая спина какого-то раннего бомжа. И все же Арсений Васильевич не сомневался, что за ним продолжают следить, уж слишком реально торчал в спине железный гвоздь чужого взгляда.

Черт с вами, следите! – угрюмо подумал он. Только не мешайте.

Взял билет, сел в электричку – одна спортивная сумка на плече – и поехал в Москву.

Завернул в гимназию, где работала дочь, поведал историю знакомства с Максимом, чем несказанно ее удивил.

– Максим спас тебя?! – переспросила Марина, делая круглые глаза. – В Жуковском?!

– Ну да.

– А мне он ничего не сказал… и в Жуковский как будто не собирался… странно.

– Разберетесь. Где Стеша? – Разговор шел в коридоре гимназии, напротив учительской.

– На уроке, разумеется.

– Позовешь ее на минутку? Хочу обнять внучку.

Марина заколебалась было, но встретила виновато-умоляющий взгляд отца и согласилась. Они поднялись на второй этаж здания, Марина поговорила с учительницей – шел урок арифметики, и в коридор вышла Стеша. Обрадовалась, увидев Гольцова-старшего, кинулась к нему на шею:

– Деда! Ты приехал!

Он подхватил ее на руки, прижал к себе, покружил, вдыхая чудесный запах волос девочки.

– Рад тебя видеть! Как дела?

– Хорошо, пятерку по литературе получила. Ты меня подождешь?

– Нет, милая, в Муром еду, а вот на обратном пути обязательно у вас остановлюсь. В кино сходим, в кафешку или ресторанчик.

– В «Джон Булл»?

– Куда захочешь.

– Тогда ладно.

– Беги на урок, – сказала Марина. – Домашнее задание здесь будем делать, потом на теннис поедем.

– Хорошо, мамуль. – Стеша чмокнула деда в щеку, помахала ему рукой и убежала в класс.

Арсений Васильевич помахал ей в ответ, чувствуя исходящий от девочки поток бодрящей энергии: внучка действовала на него как глоток свежего воздуха.

– Значит, Максим был в Жуковском, – задумчиво повторила Марина, думая о своем; проводила отца до выхода. – Что он тебе еще говорил?

– Что мне угрожает опасность, – криво улыбнулся Арсений Васильевич и тут же пожалел, что сказал это, увидев, как в глазах дочери вспыхнул огонек тревоги, поспешил добавить: – Ерунда, ничто и никто мне не угрожает, ошибся твой Максим. В общем, ждите меня через пару дней. Поживу у Кирилла, организую ремонт и вернусь.

– Будь осторожен, – покачала головой Марина. – Максим не станет бросать слова на ветер. Я с ним поговорю и позвоню тебе к ночи.

– Как хочешь. – Арсений Васильевич поцеловал дочь в щеку и вышел из гимназии.

Тревога на душе не проходила, и слова дочери только усиливали беспокойство. Может быть, отступить? – мелькнула мысль. Не будить зверя? Стоит ли рисковать благополучием детей, а то и здоровьем? Или все же попытаться получить свободу, невзирая на последствия?

Никто ему не ответил, даже внутренний голос, иногда дающий хорошие советы.

В два часа дня, так ничего и не решив, он добрался до Казанского вокзала, купил билет до Мурома, сел в поезд. И сразу почувствовал себя неуютно. Будто подул холодный сырой ветер и пробрал до костей.

В вагон он зашел первым, поезд только что подогнали к перрону, и в купе никого не было. Но интуиция подсказывала, что лучше бы он подождал с посадкой. Вспомнился случай, рассказанный племянником, когда тот сел в поезд на Курском вокзале, собираясь ехать домой, в Днепропетровск. Все было примерно так же: никого в вагоне, проводник на перроне, посадка только началась. Племянник начал было устраиваться, как в купе вошли двое мужчин и закрыли за собой дверь. Один достал нож, второй задернул окно занавеской.

– Выкладывай лопатник, – сказал мужик с ножом; у него были золотые зубы. – Бог велел делиться.

Лишь после этого племянник понял, что нарвался на вокзальных рэкетиров, работающих под прикрытием вокзальной же милиции. О том, что так оно и есть на самом деле, он догадался, когда пошел искать правды у дежурного милиционера.

Отделался он тогда довольно легко, так как не вез из Москвы домой ничего, что могло бы заинтересовать налетчиков. По-видимому, рэкетиры ошиблись, приняв его за мелкого предпринимателя, и быстро смылись, когда обнаружили ошибку. А в милиции племянника едва не обвинили в поклепе, строго проверили документы, заставили писать объяснительную – кто он и с какой целью посещал столицу России. Плюнув на поиски правды, племянник забрал заявление о грабеже и уехал с облегченным кошельком. Потерял он, правда, немного, всего сто двадцать российских рублей и сорок украинских гривен. Иноземной валюты у парня не было.

С грохотом отъехала дверь купе. В проеме возникла бородатая физиономия угрюмого вида. Сверкнул нож. Арсения Васильевича задвинули в угол, приставили к горлу нож. В купе вошел еще один человек вполне миролюбивой наружности, но с мутными глазами наркомана. История с племянником повторялась как в дурном сне.

– Не шуми, дядя, – с улыбкой прижал палец к губам вошедший вторым; зубы у него были свои, но наполовину сгнившие. – Мы боремся за справедливость. Бог велел делиться, это в Библии записано. Ты ведь не против, чтобы поделиться?

– Лачпорт, башли! – утробным басом потребовала бородатая личность с ножом. – По-рыхлому!

– Что?! – не понял Арсений Васильевич.

– Деньги, паспорт, – перевел улыбчивый напарник бородатого. – Быстро!

Арсений Васильевич сглотнул слюну, потянулся было за бумажником, и вдруг в голове словно электрическая искра проскочила. Сволочи, что же они творят?! Средь бела дня, на виду у всех! Как это можно терпеть?!

Бородатый встретил его посветлевший взгляд и отшатнулся, бледнея, выронил нож, заслонился ладонью.

Его подельник вздрогнул, будто получил пощечину.

Арсений Васильевич вытянул вперед руку:

– Вон!

От этого низкого короткого возгласа лопнул стакан на столике. Оба налетчика схватились за уши и бросились из купе, задевая плечами косяк двери, скуля и подвывая от страха.

Арсений Васильевич еще несколько мгновений стоял в той же позе, в порыве гнева и ярости, потом словно погас, сел на сиденье, почти рухнул. Силы покинули его. Взгляд упал на нож. Он нагнулся, поднял оружие – это был красивый охотничий нож «вепрь» известного мастера, хотя Арсений Васильевич не помнил фамилии. А вот название ножа почему-то запомнил. Выбросить? Или оставить? Уж больно хорош клинок!

Поколебавшись, он протер нож салфеткой, сунул в сумку. Авось пригодится в хозяйстве.

Над вокзалом собрался шар из птиц, удивляя пассажиров и работников железной дороги. В уши настойчиво пробивался бесплотный голос Диспетчера, призывающего включиться в процесс коррекции и немедленно изменить условия равновесия на Карипазиме. Но Арсений Васильевич усилием воли «изгнал беса» из головы и принялся анализировать происшедшее.