Вот уже полчаса мы лежали в кустах у шоссе, а по нему все шли и шли нескончаемым потоком колонны. Вся техника была знакомой, и лица у милитаров, которые ехали по шоссе, были знакомыми. Но это были враги. После того, что видели в Сосновке, это было ясно как божий день…

Сообщество подверглось агрессии хорошо подготовленного и до зубов вооруженного противника, который, чтобы сбить с толку и армию, и мирное население, использовал нашу форму, наше оружие и нашу же технику.

Было еще одно возможное объяснение, но в него не хотелось верить: а что, если в самом Сообществе произошел раскол, вылившийся в крупный военно-политический конфликт? Что, если это — гражданская война?

Громыхали по дороге, обдавая нас удушливой вонью отработанной солярки, «джамп-танки», из люков которых высовывались потные и чумазые лица. Шли грузовики с пехотой, блиндеры и «бээмпешки». Катились штабные и командирские «джипы» и «уазики», вздымая тучи пыли с обочин, если приходилось обгонять основную колонну. Два раза неторопливо прогудели тяжелые тягачи, к которым были прицеплены длинные, тщательно зачехленные платформы: вероятнее всего — оперативно-стратегические ракеты класса «Мирпль».

Колонны направлялись на восток, где гремела несмолкаемая артиллерийская канонада, которую мы сначала приняли за далекую грозу.

Потом передвижение войск на дороге прекратилось, и стало тихо. В тишине послышался приближающийся топот множества ног. Вскоре из-за поворота шоссе, метрах в ста от нас, появилась пешая колонна людей. Они шли шеренгами по четыре, и насчитывалось их несколько сотен. У этих людей не было ни оружия, ни поясных ремней. Некоторые шагали босиком. Многие были ранены, и раны наспех были обмотаны обрывками грязных тряпок. Кое-кого тащили под руки.

Я вспомнил, где мне приходилось видеть подобную процессию: в старых фильмах про вторую мировую войну. Так обычно конвоировали военнопленных. Только теперь в роли конвоиров выступали не откормленные эсэсовцы с овчарками на поводках, а солдаты в милитарной форме Сообщества.

Колонна шла молча. Когда мимо нас проходила очередная шеренга, один из раненых споткнулся и упал. Встать он не смог, несмотря на помощь товарищей по несчастью. К упавшему мигом подскочил конвоир, и я сразу узнал его.

Это был Серега Береговой, мы вместе с ним призывались из Бобруйска, вместе целую неделю кантовались на пересыльном пункте в Могилеве.

Серега деловито ткнул прикладом упавшего парня и сказал:

— Вставай, сволочь!.. Вставай, если жить хочешь!

— Да пошел ты!.. — огрызнулся пленный, но Серега не последовал этому совету, а выстрелил лежащему прямо в лицо — навскидку.

Выстрел отбросил тело пленного в кювет, на нашу сторону дороги, и я успел заметить, в какое месиво превратилось лицо несчастного.

В рядах военнопленных возник ропот, но Серега повел стволом в их сторону и, ощерясь, прохрипел:

— Кто хочет быть следующим, х-хады?..

Колонна поняла, что с Серегой выкрутасы плохо закончатся, и побрела дальше — навстречу издевательствам, голоду, заразным болезням, побоям и смерти…

Я с трудом удержался от того, чтобы больно не ущипнуть себя за руку.

Так кто с кем воюет? Если бы на месте условного противника оказались какие-нибудь арабы или африканцы, я бы не удивлялся. Но с в о и против своих — это не укладывалось в голове…

И опять, как и в Сосновке, я одним прыжком вымахиваю на шоссе, сжимая готовый к бою ган. Прежде всего, я убиваю Серегу, вместе с которым ел тушенку из одной банки на «пересылке». Я стреляю ему прямо в лицо — так, как он только что проделал это с пленным — очередью подлиннее… Еще я успеваю снять пару-тройку самых мордастых жлобов из числа конвойных, а потом вся остальная свора наваливается на меня, но даже сбитый пулями с ног, я продолжаю рвать им глотки и ломать ребра ударами, которые мне еще никогда не приходилось применять против людей по-настоящему…

Кто-то сжимает мое плечо, и я прихожу в себя. Это Плетка.

— Что с тобой, Васья? — шепчет тревожно он. — Ты так скрипишь зубовно, будто…

Он заводит глаза вверх в поисках подходящего сравнения, но я его уже не слушаю. Я расслабляюсь. Мне становится страшно. Еще секунда — и я бы провалил нашу группу. Может, мы бы и освободили пленных, но на этом наша бурная деятельность завершилась бы…

Когда мне уже стало казаться, что ничего путного на этой дороге у нас не выйдет, от поворота шоссе послышался условный сигнал Эсаула. Пресловутые «три зеленых свистка», как гласит бородатая армейская шутка. Сигнал означал, что приближается подходящий для захвата объект.

Это был «Урал» с турбодвижком в семьсот пятьдесят «лошадей» и с кузовом, наглухо закрытым брезентовым тентом. Он шел где-то под шестьдесят… В кабине рядом с водителем дремал, свесив голову на грудь, обер-капрал. На кузове грузовика было выведено яркой несмываемой краской: «Карго-персонель».

Наши роли были давным-давно расписаны и отрепетированы заранее. На выбитом траками гусениц асфальте шоссе, на траектории движения «Урала» лежал Большой Камень, с помощью специального гримерного набора очень правдоподобно разукрашенный под тяжелораненого.

Когда грузовик поравнялся с кустами, где затаился Эсаул, даргинец кошкой выметнулся из укрытия и зацепился с помощью специальной вакуумной присоски за заднюю часть кузова.

Увидев на дороге тело милитара в луже крови, водитель, естественно, затормозил, а потом и остановился, не глуша двигателя.

Дальше обычно начинались импровизы, потому что никто не мог предвидеть, как поведут себя водитель и старший машины. И действительно ли в кузове есть «персонель»?

Нам же следовало избегать лишнего шума — то есть, стрельбы. И водитель, и обер-капрал нужны были живыми, это входило в наш план. Но при всем, при том следовало завладеть машиной за считанные секунды — на шоссе вот-вот могла появиться очередная колонна.

Из кабины, что-то ворча, вылез обер-капрал, а водитель остался за рулем. В свою очередь, из-под брезента фургона высунулась голова в пилотке с нелепым помпоном и осведомилась на скверном английском:

— Уот хаппен, Толлен?

Капрал подошел вразвалочку к Артуру и раскрыл рот, чтобы что-то вякнуть, но не произнес ни звука, потому что в следующее мгновение, отброшенным ударом, летел кубарем на обочину.

Эсаул успокоил непрошеного свидетеля, высовывавшегося из-под брезента, ребром ладони, и тот мешком вывалился из кузова. Судя по тому, как он задергал конечностями, даргинец повредил ему шейные позвонки.

В несколько прыжков остальная наша братия очутилась возле машины. Эсаул и невозмутимый Гаркавка взлетели в кузов и там, судя по колыханиям тента и воплям, пошла рукопашная потеха, что называется, вслепую. Для кого — потеха, а для кого — и нет… Один за другим из-под брезента вылетали тела милитаров противника, и тех, кто еще был способен сопротивляться, встречали кинжалами Гувх и Плетка.

Дело чуть было не испортил тот, от кого мы меньше всего ожидали прыти: водитель грузовика. Это был веснушчатый и худосочный — типичный немец — солдатик с выражением испуга и удивления на лице. По-моему, с такой гримасой он и на белый свет появился… Когда я и Артур подскочили к машине, водитель неожиданно рванул «Урал» с места на второй скорости — прямиком на нас. Из-за инерции из кузова горохом посыпались все, кто там был, включая Эсаула и Гаркавку. Машина ударила бампером Большого Камня и отбросила его в сторону. Я каким-то чудом успел выпрыгнуть из-под огромных рифленых колес и тут же уцепился за дверцу. Не сбавляя скорости, молокосос-шофер приоткрыл дверцу (мне пришлось перехватиться за угол фургона) и стал прицельно лупить по моей руке своим нечищеным сапогом.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как рассвирепеть. Подтянувшись на подножку, я схватился за руль и резко вывернул его на себя, потом ухватил этого щенка за шиворот и рукав и, упершись ногами в крыло, выбросил его из кабины. Машина влетела в кювет и ткнулась бампером в землю, мотор взревел и заглох, а что было дальше — трудно сказать. При ударе меня отшвырнуло в сторону, и очнулся я уже в кузове грузовика, когда «Урал» мчался на полном ходу…