6
«Как будто говорили за спиной…»
Потом еще было в ущелье, по дороге с кладбища. 'Не знаю, как сказать… Ну вот словно идешь и разговариваешь, только с кем разговариваешь, идет сзади, и не оборачиваешься, а слышишь только. Когда говорят за спиной — особенно слышно, нет? По-моему, это все из того времени, что он был здесь. Я помню, да. Только вот я-то вспоминала и отвечала мысленно, а его голос был живым, настоящим. Я слышала его ну вот как тебя, отца или кого-нибудь другого. Голос не раздавался у меня внутри, в голове, я слышала ушами. Правда. А оглядывалась — никого нет.
— Это все? Или еще что-нибудь?
— Не знаю… Было, но уж этому ты точно не поверишь. Я и сама думаю теперь, что привиделось. Только откуда мне все выдумать? Я такого и не видела никогда. Нет, ты не поверишь…
— И все-таки. Я попробую, Анджелка.
— Ну вот комната. Не такая, как у нас в домах. Большая, высокая, светлая. Окна очень большие и прозрачные. И за окнами очень светло, ярко даже. Как будто в каждом по солнцу… Я видела солнце тогда, мы сначала вместе шли, а потом…
— Да-да, я помню тот день. Дальше.
— И много людей. Красивые. Мужчины. Седые. Красивая такая седина. Сидят вокруг большого стола и смотрят на меня. То есть не на меня, а на него. Но я как будто была им, смотрела его глазами, говорила с ним вместе. А вот что говорила — не вспомнить. Да и тогда, кажется, не понимала. В чем-то мне — нам — надо было тех красивых седых мужчин убедить. А они не верят. Знаешь, они мне теперь представляются чем-то похожими на тебя. Или ты на них. Но, в общем, какое-то сходство, даже не совсем по внешности, а…
— Это было как сон? Наяву? Нет?
— Нет… или было… Нет, не так, я прекрасно понимала, где я и что делаю. Один раз случилось, когда я была дома, помогала маме и Дэне купать маленького. И потом еще раз, и тоже дома. А раз — на улице, я шла к Искуснице Мие за вышивкой, так что нет, не сон. Но был и сон. Как будто. Только я это не хочу рассказывать… нет, расскажу. Другой. Тут я совсем ничего не понимаю. Понимаешь, дядя Ник, — вода. Так много, сколько и вообразить нельзя. Всюду вода, вокруг и да же где-то сверху. Там не видно, но я знаю. Мы знаем — потому что я снова была с ним как бы одним целым. Мы в такой… таком… ну, вроде саней, только они сделаны для того, чтобы можно было двигаться по воде…
— Плыть. Челнок. Лодка.
— Что?
— Ничего. Ты говори, говори.
— И опять так светло, так ярко вокруг. И ветер… Не наш ветер, а — теплый, ласковый, мягкий, хотя и довольно сильный. Нас несет по этой воде, и мы думаем, что впереди снова какой-то путь и надо идти и идти. Потом высокий открытый обрыв, земля совсем без снега, и такие там стоят громадные деревья, которых на самом деле и быть не может. Шумят под ветром… Нет, это точно был просто сон.
Анджелка сложила руки на коленях. На лавку, откуда тело Пикора унесли, когда прибежал его отец, Пэкор-башмачник, белее снега, мокрый, потому что выскочил без накидки и шапки, Анджелка старалась не смотреть. Ей было страшно, разговор, затеянный Ником Чагаром, развеял этот страх лишь отчасти. В Управном доме остались она, Ник Чагар и отец, Управник Большой К. Где-то внизу сидели Мис и вернувшийся Скрига. Недавно он пробил третью стражу. Середина ночи.
— И что, по-твоему, все это должно означать, Ник? — подал свой голос Карт Анджел. Он сидел насупившись, положив подбородок на кулаки.
— Только, разумеется, не то, что твою дочку чем-то опоили. Или околдовали, или сглазили. Забудь эти бабушкины сказки, Карт. Тут все посложнее.
— Бабушкины сказки? — сказала Анджелка. — Я не слышала у бабушки Ки-Ту сказок, в которых бывало что-нибудь похожее.
— Я помню Ки-Ту совсем молоденькой девушкой, вроде тебя, Анджи. Она была шалуньей и проказницей. Но уже тогда не отходила от Ки-Аны, такой же старой рассказчицы, как она сама сейчас.
— Доня от Ки-Ту не отходит…
— Ник, какое нам дело до сказок! Чего ты добиваешься от моей дочери, можешь объяснить?
— Сказки сказками, а легендами пренебрегать нельзя, Управник. В них мудрость и истина. Книг же ведь ты не читаешь, так хотя бы слушай. Ищи скрытую правду. Я сейчас тоже пытаюсь найти и понять.
— Если бы у тебя было столько же забот, сколько каждый день сваливается на Управника…
— Послушай, Анджела, а ты не пробовала специально думать о Роско, представлять, откуда он и как там? Может, смогла бы увидеть?
Бледное личико Анджелки тронула печальная улыбка. Всего на миг.
— Он сказал, там — рай.
— Рай?
— Рай. Так он сказал. Что это такое, дядя Ник?
Ник Чагар хотел что-то ответить, но не дал Большой Карт Анджел.
— Нет, вы только послушайте! Сиэны тут нет на вас! Один колдун девку с пути сбил, другой добавляет! Как ты хочешь, но мне это не нравится, Ник Чагар! Я не понимаю, какое отношение имеет ко всему чужак-бродяга. Что нам пересказал Зарт — только бред бедного мальчика? Или — правда? Что ты там себе на думал, Ник Чагар? При чем тут моя дочь?
— Перестань, отец! — сказала Анджелка. — Никто меня с пути не сбивал. Дядя Ник имеет в виду совсем другое. Вспомни, в прошлую зиму три чапы не пришли из степи — кто сказал, где их искать? А сколько вы меня про погоду спрашиваете? И когда я была совсем маленькой — кто мне рассказывал, что иной раз бывало?
— Это точно, — подтвердил Карт Анджел, — тут я ничего не говорю. Что у тебя есть, Анджи, то есть. Это так, Ник. Она как-то умеет узнавать… угадывать… Нам с Этиль о ней давно… Только ведь все это другое. При чем тут Роско приблудный, чтоб ему в степи замерзнуть? Честное слово, я уже жалею, что…
— Повторяю тебе, Большой Карт, все связано. И всему ты получишь объяснение, дай мне только разобраться.
— Объяснение! Я сыт по горло объяснениями! Кого ни спроси — у каждого найдется свое объяснение! Самое что ни на есть правильное и верное. Тому Управник не тот, у этого — в соседях-подлецах все дело, еще кого дурная примета напугала. Завтра на площади еще не то скажут. Только я в это все не верю. Не верю! Настоящая причина всегда тут, рядом, ее можно ухватить руками, попробовать на вес и на вкус. А если надо — и глотку перегрызть! Или, по-твоему, Роско, пригретый Управником, который и копья-то в руках держать не умел, — и есть эта причина?
— Я не это сказал.
— Ничего, и того довольно, что сказано.
— Успокойся, Большой К., я не собираюсь кричать на Ярмарочной. У меня и права такого нет, я ведь не из Города.
Карт Анджел тяжело вздохнул. Тоскливо посмотрел на закрытую кошмой бочку. Нет, не время сейчас для браги. А хорошо было бы.
— Ну так что, Анджи, — сказал Ник Чагар, поворачиваясь к ней, — получалось у тебя вызвать Роско самостоятельно, по желанию? Ведь ты думаешь, ты вспоминаешь его, так?
— Да, — ответила Анджелка. — Да, я не могу забыть его. И не надо на меня смотреть, отец! — сейчас же вспылила она. — Я уже не ребенок! И Роско мне… понравился. Я бы ушла с ним, если бы он позвал. Но он не позвал… — Анджелка все-таки покраснела.
— Этиль, — глядя на дочь, пробормотал Карт Анджел. — Материн норов, узнаю.
— У меня ничего не получалось, дядя Ник. Ну, может, совсем чуть-чуть. Вот я позавчера разглядывала одну вещь, мне бабушка подарила, и вдруг показалось, что этот смешной зверек — живой. И тоже глядит на меня и жмурится. И как будто даже разговаривает. Посвоему. А я его почти понимаю. Он симпатичный. По казать?
— Снова штучки Ки-Ту, — буркнул Большой К. — Дрянь какая-нибудь.
— Принеси потом, я взгляну, — сказал Ник Чагар.
— А она вот, я ношу с собой. Бабушка не велела расставаться.
В вырезанном из желтого камня изображении, и верхней части, была неприметная дырочка, чтобы продевать ремешок. Камень и вправду очень легкий, носить его совсем необременительно. И он был теплым, иной раз Анджелка чувствовала, как он греет грудь под платьем.
— Занятный зверь. Никогда не встречал. На типи немного похож.
— Ни на кого он не похож, — ревниво сказала Анджелка, забирая вещицу из рук отца.
— А как это относится к Роско? — спросил Чагар.
— Не знаю. Я… я просто так почему-то подумала. Не знаю, дядя Ник. — Анджелка смутилась. — А ты тоже такого зверя не встречал?
— Я встречал. Но только на рисунках.
— В книгах, — съязвил Большой К.
— Я бы хотела прочитать твои книги, дядя Ник.
— Там много непонятного, Анджелка, будет для тебя. Карт Анджел прислушался к звукам с улицы.
— Что там?
— Нет, ничего. Я уж думал, не приведи, еще что-то случилось. Просто бьют четвертую стражу. Ты выяснил, что хотел, Ник? Анджи пора спать. Да и нам с тобой не мешает. Перед завтрашним днем надо выспаться. Мне, по крайней мере.
— «Общение умов» — так называлось древнее и тайное искусство, Карт. Когда-то им владели люди. В книгах впрямую не сказано, но понять можно. Повидимому, Роско сохранил его. Да ты и сам признавал, что от одного его присутствия ощущался необычный подъем, обострялись мысли, силы появлялись. С твоей Солнечной бывало так же. И даже сильнее, потому что она пробыла в его обществе дольше, чем все вы тут.
— Откуда ты знаешь?
— Она мне сама сказала.
— Это так, Анджи?
— Да, отец. И еще… Роско вылечил Свана, Балу и семейство Арафы-бедняка с Холодной, так? Мне он Тоже однажды помог, отец. Мы ходили в отроги, к Горе, и я поскользнулась… вот, — Анджелка распахнула ворот, высвобождая плечо. Розовый шрам с неровными краями уходил под ключицу. — Он стянул края пальцами, и я почти сразу же смогла двинуть рукой. Было очень много крови, я упала на россыпь осколков-лепестков, из каких делают наконечники, если нет металла. Я видела, как Роско меня лечил. Он сказал, что, если я подожду еще немного, то и шрама не останется, а я сказала нет, пусть будет на память. Ты понимаешь, отец? Роско не может быть злым. Он только смотрел и, если мог, помогал. Разве у нас умеют так лечить, скажи? Даже «черную»…
— Какую «черную», отмерзни твой язык.
— Карт, в тех двух домах на Холодной была «черная», — сказал Ник Чагар. — Я тут разузнал. Ее перебросили нарочно. За Шестью Хуторами вымерли четыре крайние фермы. Кто-то из Скайлы сходил, взял какую-нибудь мелочь, а в Городе нашелся предатель…
Глаза Управника Карта Анджела налились кровью.
— Кто?! — проревел он.
— Не кричи. Я еще не знаю. Но узнаю.
— Принести в Город «черную»!.. Это… это…
— Главное, как сам не побоялся. А может быть, не понимал, что-делает и чего надо бояться.
— Да я! Его! Из-под Горы!..
— Роско тогда помог Городу. Может быть, он сделал это из одной благодарности. Может быть, у него были еще какие-то свои мотивы. Но он поступил, как горожанин.
— Что ты этим хочешь сказать, Ник Чагар?
Чагар не отвечал Управнику, разглаживая складки на удивительном плаще Роско, что лежал рядом.
— К Роско прилетал огромный круглый «шарик». С неба, я видела. Большой, как Управный дом. Он поэтому так часто уходил по ночам к Горе. И когда случилось на Холодной, Роско звал свой «шарик», что-то брал из него. Мы были там вместе.
— Карт, ты знаешь, что я думаю о неизвестных, которые приходят неизвестно откуда. Которые обладают умениями, не известными ни в Городе, ни где-либо еще. У которых такие странные вещи. Ты знаешь, Карт.
Ник Чагар и Анджелка смотрели в упор на Управ ника Большого К.
— Сговорились? Что это еще за «шарик» такой? Почему мне, Управнику Города, все становится из вестно в последнюю очередь? Анджи, я твой отец к тому же, не забывай. Чего вы от меня хотите сейчас?
— Мы сговорились совсем немного, Большой К.
Необходимо, чтобы Управник Города понял, что одному ему с новой бедой не справиться. И вообще никому не справиться. Нам нужна помощь, Большой К.
— Не хочешь же ты…
— Вот именно. Еще и еще раз повторяю тебе, Карт, «связан» — не означает «повинен». Будет ли хорошо, если в Город опять придет Роско и, возможно, многие с ним, — неизвестно. Но, быть может, они станут нашими союзниками и мы вместе сумеем одолеть эти… этот огонь? Потому что это — по-настоящему страшно, Карт! Прислушайся к старому другу. Просто поверь, не требуя объяснить пока.
Карт Анджел хмыкнул, хотел сказать ядовито, но, взглянув на Чагара, лишь усмехнулся.
Он никогда не видел Ника таким. Губы Чагара побелели, все морщины обозначились резко и глубоко. Большой лоб покрыт каплями пота. Ник Чагар словно пытается донести своему другу Карту Анджелу что-то такое, чего не передашь никакими увещеваниями.
«И Анджи с ним заодно, — подумал Карт Анджел с не свойственной ему растерянностью. — «Я уже не ребенок, отец!» Гляди-ка!»
— На небо ты за ним отправишься, — буркнул он. — Подожди, может, вон он прав, и скоро они сами явятся. В довесок к огням.
— Может, и явятся, — согласился Ник Чагар, не меняя взгляда. — А может, и нет. Тогда она, — кивнул на Анджелку, — своего Роско позовет.
Карт Анджел таки поднялся к бочке под кошмой. А Анджелка обернулась к Нику Чагару, и на ее лице были испуг и тревога.
…Ночевать остались в Управном доме. Да сколько там спать — пятую стражу уж били. Шесть дозоров сменяется в одну ночь, ведь ночи под Горой такие длинные. Как и дни.
Анджелка задержалась возле сидящего неподвижно Ника Чагара, когда отец ходил вниз, а потом возился в углу у бочки.
— Последний раз я услыхала его вчера, дядя Ник. Наутро после сна про большую воду и деревья, каких не бывает. Разговаривали двое, Роско и кто-то с ним. И я. Так отчетливо, рядом прямо, коснись их рукой. Я в хлеву была у чап, больше — никого, мама Сиэна в доме, Дэна кормила маленького. И замолкло все как-то… Будто оборвалось на полуслове.
— Помнишь, о чем был разговор?
— Помню. Но главное — тот второй голос. Я его узнала.
— Ну и чей он был?
— Твой, дядя Ник, я не могла перепутать. Ник Чагар задумался с видом крайнего удивления.
Охота, охота… 2
Сначала их было восемь. Потом двое лишних отделились, повернули обратно, и их осталось шестеро. Шестерка — вот самое стабильное, самое подходящее и рациональное число. Они двигались цепочкой, друг за другом, и лишь время от времени то один из них, то другой рыскал в сторону, проскакивал зигзагом в коротком поиске и вновь возвращался на свое место в общем построении. А когда кто-то взлетал повыше и скатывался обратно, словно с невидимой горки, идущие следом повторяли его маневр, и вся цепочка изгибалась, как живая огненная змея.
Снег и тьма неслись им навстречу, но снега они не замечали, а тьмы не существовало для них. Равно как и света. Им было безразлично, день вокруг или ночь.
Зато они прекрасно ориентировались в состояниях окружающей среды. Предпочтительнее всего была газообразная, в ней они чувствовали себя привычно. В жидкой их движение замедлилось бы ненамного, и энергию им пришлось расходовать лишь чуть больше. Но они пока не встречались со значительными объемами жидкой среды и потому не могли сделать своих выводов. Твердую среду преодолеть было для них труднее всего, почти невозможно в случае, если это касалось стен Дома. Опрометчивый, решившийся на такое, терял всю энергию, обессиливал и умирал. И никто не помогал ему.
Однако вне Дома попадалось множество тел, не твердых и не жидких, проникать сквозь которые было не только легко, но и приятно. Именно для этого они, звавшиеся Новыми, Здесь Рожденными, и покинули сегодня Дом. И ни один из них, Здесь Рожденных, не знал свободы чистого пространства, где так редко попадаются скопления газа, жидкости и тверди. Справедливости ради надо сказать, что и предки их, называемые Старшими, и предки их предков не знали свободы и счастья полета в чистом пространстве. Такова была их жизнь.
Шестеро летящих во мгле (начинался рассвет, до которого им не было никакого дела) руководствовались ощущениями, полученными от органов чувств, абсолютно не соотносимых с теми, какие присущи созданиям из плоти и крови. Ощущения рождали эмоции, на эмоциях основывались устремления, из устремлений следовало поведение. Сегодня они вырвались из-под опеки Старших. Они нарезвятся вволю в открытой степи, про которую и знать не знают, что она — степь, и вернутся в Дом. Каждый из шестерых поддерживает постоянную связь с остальными пятью, не теряя при этом из внимания окружающий мир. А те, в свою очередь, при необходимости способны объединить свою энергию и переслать ее одному, где бы он ни находился. Все в шестерке равны и взаимозаменяемы, таково правило и естественное условие их существования.
Летящий впереди почувствовал преграду и за долю мгновения сообщил остальным. Цепочка огней развернулась, огибая вставшую на пути каменную остроконечную колонну. Это был как будто осколок, залетевший от общего нагромождения далеко на равнину. За иззубренной неровной гранью, утопая в снегу, шли те, кого шестерка так искала.
…Выступали вечером. Безумием было идти в ночь, в темную степь, в неблизкую дорогу. Нор так и сказал брату: «Не сходи с ума, не береди людей!» Но ведь и Сам Киннигетт ходил по дворам, заводил разговоры, призывал вспомнить обиды, нанесенные Городом, и притеснения, чинимые на Ярмарках жителям Скайлы, и несправедливости Города, захватившего лучшие охотничьи угодья, и, главное, говорил о погибших, которые требуют отмщения. Или хотя бы достойного возмещения, какого от Города Скайла не видела по сей день. И кричал всей Скайле:
— Смотри, Сай, смотрите, Гудис и Бета, смотри, старая Кво, смотрите, Раггаци! Не ваши сыновья, не ваши мужья и жены лежат там под снегом столько лет и ждут? Ждут, чтобы тот, кто убил их, пришел и повинился перед вами! Чтобы склонил голову и приставил к своему затылку ваш нож! Кво, у тебя был только один внук, прошли годы, но мы помним Вадиса-стрелка, никто не мог сравниться с ним в меткости. Помог тебе Управник К., когда не стало у тебя внука? Вадис с другими достойными искал у Города лишь малой подмоги, а чем ответил Город? Город убил Вадиса-стрелка, и теперь старая Кво ходит по чужим людям, живет и кормится из милости.
Город захватывает тропы, по которым проходят те стада, на кого охотились искони люди Скайлы. Город не пропускает к Скайле Большие Мхи, хотя раз от разу подтверждает со Скайлой договор, что каждое четвертое Поле — ее. Кузнечники и оружейники дерут вдвое, если видят человека из Скайлы. Так больше не может продолжаться!..
Его поддержали криками, в основном те, кто той короткой войны не знал. Передохнув, Сам Киннигетт продолжил:
— Мне скажут: все это было и прежде. А я скажу: ну и пора положить этому конец! Хватит охотникам Скайлы отбивать друг у друга добычу потому, что обиль ных мест больше не осталось. Хватит, чтобы наши женщины замерзали в степи потому, что не собрать мхов из тех обрывков, что докатятся до Скайлы после Города. Хватит, что людям Скайлы не появиться в Городе кроме как на Ярмарку, по милостивому разрешению Большого К.!
— Вол! — крикнули. — Ему и башку пора открутить!
— Я скажу вам, люди Скайлы, дурную весть. Весенней Ярмарки в этом году в Городе не будет. У меня точные сведения, они там решили ее не устраивать. Город сидит на своих запасах, как сиу на чужой добыче, и делиться не собирается. Он закрывает путь даже для честного обмена. Что делать людям Скайлы, спрашиваю я вас?
— Пойти и взять самим! И разделить между всеми по справедливости! — крикнули в ответ. И закричали все разом.
— Безумие, — сказал Нор стоящему рядом охотнику Донасу, — он хочет снова войны. Дон, ты же должен помнить, Город помогал Скайле во все времена.
— А! — махнул рукой Донас. — Времена! Какие еще времена, если у меня пятеро малых за штаны держатся, а дикие чапы ушли! И не куда-нибудь ушли, а вон, по большому кругу, и обратно возвращаются мимо Города, и что от тех стад останется на нашу долю?.. Пускай делятся! — заорал он вместе с остальными.
— И еще дурная весть, люди Скайлы. Управник Большой Вол окончательно снюхался с колдовским отребьем! То в Городе вольно проживают неизвестно какие чужаки. Подозрительные. А сейчас у них в Управном доме сидит Чагар — кто не знает, спроси у соседа, тебе объяснят, кто таков… Беда стала выходить в степь, люди Скайлы, и назвал к нам эту беду Вол Анджел! Но не все ему управничать в Городе! Охотники Города с нами! Завтра они ждут нас и присоединятся к нам. Нужно идти в Город и показать этому выхолощенному быку, чей голос звучит в Скайле и в самом Городе! В Город! Все, кто может носить оружие! В Город!..
— В Город! В Город!.. — отозвалась толпа.
Нор тихо выбрался и пошел домой и, встретив брата, так и сказал ему: «Сам Киннигетт обезумел, и ты вместе с ним будоражишь понапрасну людей, а ведь это приведет лишь к новым смертям, неужели тебе этого хочется?» — «А мне все равно, брат», — ответил Викас таким голосом, что Нор не нашелся, что ему сказать. Он был на два года старше Викаса и даже теперь, зрелым мужчиной, помнил, как в детстве всегда оберегал и защищал брата. Но все-таки выходить в ночь было безумием.
…Шестерка разделилась на три двойки и разошлась по равным горизонтальным углам прежде, чем их успели заметить те, кого шестерка искала. Впрочем, нет, не специально искала. Просто надеялась повстречать или выследить, или настигнуть, или подстеречь. Ловчая удача улыбнулась шестерке. Немало приятных вещей могли Новые, Здесь Рожденные отыскать для себя вне стен Дома. Но ни с чем не сравним был гончий азарт, охватывающий каждого и всех их вместе, когда удавалось найти этих, не твердых и не жидких, примитивно замедленных и совершенно беспомощных перед Новыми.
В окрестностях Дома встречалось множество похожих, не твердых и не жидких, но только эти обладали неким неуловимым своеобразным оттенком, придававшим особенную привлекательность для Новых, Здесь Рожденных. Каждый из этих представлялся в восприятии Новых небольшой, но отчетливой пульсирующей точкой на общем фоне. Новых влекло к ним. Казалось, с Новыми их связывают незримые и необъяснимые нити, о сути которых догадаться никто бы не сумел, да никто и не брался. Может быть, это нечто сродни древнему инстинкту. Отзвуку того, что забыли теперь даже Старшие, а Новые и не знали никогда. Их век в Доме был еще весьма и весьма короток.
С недавних пор в Доме стало тесно. Прежде, по свидетельствам Старших, каждое Рождение становилось событием на долгие времена, а сейчас вдруг Новые начали появляться один за другим. По двое, по трое, по шестеро сразу. Им не хватало древних дорог Старших, где события текли так медленно, что их как будто не было совсем. Новые рванулись из Дома, и Старшие не сумели их задержать. У Дома, к счастью, нашлось множество выходов. Старшие относились к свободе за стенами Дома безразлично, никогда его не покидая. Ни желания такого у них не возникло за всю теряющуюся в смутной дали прошлого жизнь Дома, ни потребности.
Весть о том, что вне стен можно отыскать этих, не твердых и не жидких, обладателей ярких точек, облетела Дом вмиг, едва только пара Новых, рискнувших выйти первыми, наткнулась на них. В Доме все становится известно всем сразу. Старшие повели невнятную речь о каком-то старом долге перед тем, что неизмеримо выше всех, в Доме Живущих, о каком-то вечном указанном пути, Новые же увидели для себя прежде всего источник неизведанных эмоций и ощущений.
Все дело оказалось в том, что яркие уникальные точки этих, не твердых и не жидких, чрезвычайно приятно гасить. Причем чем сильнее удавалось растянуть этот процесс, тем более глубокое оставалось впечатление. Первые Новые, Здесь Рожденные, не поняли этого, но с каждым случаем каждый столкнувшийся с этими Новый получал опыт и учился. А значит, его опыт получали все Новые, сколько их есть.
…До Наконечника Копья добрались без происшествий, и Сам Киннигетт обернулся на ходу, чтобы подбодрить людей. За ним шло не менее чем дважды по шесть десятков. Лучшие охотники, лучшие стрелки. В рассветном сумраке Сам угадал группу женщин. Охотницы несли боевые самострелы в открытую, напоказ. Киннигетт хотел сделать замечание… но воздержался. Охотницами верховодила Смуга. В памятной войне с Городом у нее погибли родители и все четверо братьев. Мужа пырнули ножом в пьяной стычке на городской Ярмарке. Старших дочерей унесла «черная». С тех Дней Льда со Смугой сделалось страшновато спорить.
— Не теря-а-айсь! — полетел над головами поход ный крик.
— Не теря-а-аа… — вернулось от хвоста колонны.
Колонна стала огибать чуть склоненную вбок громаду Наконечника Копья. Острая вершина уже различалась в порывах метели. Как будто узкие живые полотнища развевались над ней. Наконечник Копья отмечал ровно половину пути до Города. Сам Киннигетт испытал удовлетворение.
Нор, идя рядом с Викасом, никакого удовлетворения не испытывал. Зачем он ввязался? Зачем оставил жен, семью, хозяйство? Он вам не охотник, вольный добытчик. И не бобыль, и не вдовец, как Викас. Ему есть о ком думать, есть что терять. Сосед Вага, как заломились Ваге в ворота, высунулся сверху, сказал со своей обычной растяжечкой: «Идите, ребят-та, дело-та, конешно, святое, нужное дело-та. Вы, ребят-та, себе ступайте, я вас тут подожду-т-та..» И как бы невзначай махнул рукой вдоль кромки высокого забора, ощетинившейся самострелами. У Ваги сыны — макушка под дверной косяк, чапана вдвоем берут, ему в сторону отойти — раз плюнуть. А тут как войдешь? Да и Ваге припомнится во благовремении…
Нор не увидел, как началось. И никто не увидел. Просто впереди, во главе колонны, где шел Сам Киннигетт с группой самых ярых, вдруг вспыхнуло на короткое мгновение желтое пламя и взвился крик. И то же — сзади, среди плетущихся отстающих. Движение затормозилось, задние наступали на отпрянувших передних. Быстрые росчерки мелькнули — не уловить глазом, не понять, что такое. Закричали снова, и снова — огонь. Жирные коптящие языки совсем близко. Пронзительный, заходящийся визг впереди.
«Женщина кричала», — отметилось краешком сознания. Как и все, Нор ничего не понимал, не успевая вертеть головой. Но руки уже оттягивал самострел. Куда стрелять? В кого стрелять?
Шшш-ш-ших! Слепящий шар пронесся во всей колонне вдоль, как удар копья, пробивающий насквозь податливое тело. Разделил надвое отхлынувших людей. Хлопки самострелов. Крики. Кричат те, кто стрелял, кричат те, в кого попали в общей неразберихе.
— В степь! В степь! Спасайтесь!..
Нор в последний раз увидел Сама Киннигетта. Обугленно-черного, без бороды и без волос. И кажется, одежды на нем тоже не было. Черный, дымящийся, Сам размахивал руками, повалился. Его захлестнули бросившиеся бежать.
— Вик! — не помня себя, закричал Нор, завертевшись на месте, и его крик, почудилось ему, перекрыл остальные. Вик же был здесь!
Шшш-ш-ших! Шшш-ш-ших! Два, или три, или больше?… Но два — он видел отчетливо — бело-синих огня кружились среди обезумевших, мечущихся людей, то огибая, то прикасаясь, отчего вспыхивала одежда и волосы.
— Вик!!!
И тут он понял, что ближний к нему черный лохматый тюк, объятый пламенем, который уже упал, уже не мечется, и воет на одной ноте, затихая, — это и есть Вик. И только снег шипит вокруг тела…
Нор бежал, бежал, дыхание рвалось. Кто-то еще бежал вместе с ним. Их было несколько. Позади остались жуткие вопли и запах горелого мяса. Они бежали, проваливаясь, по снежной целине, а когда не стало сил, они пошли.
«Вырвались! Вырвались! Спасены!..» Так, наверное, думал каждый. Но перед ними вдруг прямо из девственной снежной равнины в столбе пара поднялся, всплыл бело-синий шар. Он был величиной с человеческую голову. Висел, плавно покачиваясь, и был каким-то даже на вид неплотным. Как капля, дрожащая, вот-вот готовая сорваться.
Нор и другие шарахнулись, повернули назад. Позади, над их следами, взбороздившими степь, нагло покачиваясь, висели два точно таких же огненных сгустка.
«Они загоняют нас, — обреченно понял Нор. — Загоняют, как безмозглых, ополоумевших от страха ульми. Все, конец. Мирна, Зоз, доченьки мои… дом… все, кто остались… Скайла пустая, а ведь это — оно может прийти и туда! Зачем, зачем я ввязался…»
Ужас перед огненной смертью затопил Нора, вытеснив все остальное. Но и породил ярость. Нор прыгнул, выставив перед собой скрюченные, как когти, пальцы, на ближний покачивающийся примерно на уровне груди огненный шар.
Шар отпрянул.
— «Ага! Боишься!» Я убью тебя!
Шар как бы нырнул, отплыл по-над самым снегом и остановился. Нор шагнул еще вперед. Сзади что-то кричали.
— Убью!
Нор наступал. Убить! убить! убить! Разорвать, растерзать, разметать, вдавить в снег, в мерзлую землю под ним. За Вика, за оставшихся дома девочек, которых он больше уже не увидит, за…
«И снег не плавится, гляди-ка. Может, они не всегда обжигают? Может, сейчас — нет?»
Два других огня медленно подбирались со спины к подманенному человеку.
…Все шестеро были переполнены удовольствием. Оно ярко пылало в них, брызгало маленькими шариками Новых, Новыми Рожденных, недолговечными, которые тут же распадались с негромким треском. Больше удовольствия никто из шестерых уже не в состоянии был в себя вместить, и они нехотя оставили этих, с немногими непогашенными их точками. Уцелевшие эти, в меру своих силенок и, на взгляд шестерки, до отвращения медленно, разбегались по открытому пространству, не видя и не помня друг друга. Удовольствие, счастье, радость, блаженство! Эти, не твердые и не жидкие, содержащие в себе свои яркие точки, — да они просто созданы, чтобы приносить наслаждение Новым, Здесь Рожденным. Иначе зачем они существуют вообще? О чем бы ни скрипели там себе Старшие.
Настоящая роль и предназначение этих, не твердых и не жидких, выяснена и определена. Все Новые теперь поймут, каково это — медленно, растягивая ощущения, ходить вокруг щекочущей пульсирующей точки, касаясь бережно и осторожно. И наслаждаться их реакцией на каждое прикосновение. И вдруг разом наброситься! Как они вспыхивают пронзительно и сладко в последний миг перед тем, как погаснуть! Эта непередаваемая дрожь, высшая, пронзающая всего Нового насквозь…
Шестерке встретилось очень много этих, не твердых и не жидких, сразу. Прежние вылазки никому еще из Новых, Здесь Рожденных, такого везения не приносили. Просто удача, или это связано с какими-то особенностями поведения этих, еще не известных Новым? Повадки этих пока изучены недостаточно. Однако у одного из них Новый, погасивший его точку, смог уловить нечто небесполезное.
Где-то должны существовать большие скопления этих, не твердых и не жидких. Не на открытых пространствах в основном проводят свою жизнь они, а как раз в тех своих скоплениях. Может быть, такие места даже не очень далеки от Дома, куда шестерка, в довольстве и умиротворенности, возвращается.
Новые, Здесь Рожденные, отыщут такие места скоро. Тем более что в Доме, пока шестеро уходили на свою охоту, Новых наверняка прибавилось.
Легенда для Анджелки 2
— У Кариба, Солнечная, было шестеро братьев, и все они тоже были знатными охотниками, хотя, конечно, с Великим Охотником сравниться не могли. Каждый из братьев-Карибов охотился на своем клине степи, каждый приносил в дом обильную добычу. Брал жен и родил детей. И все они жили счастливо, в дружбе и согласии. Но был у них еще один брат, младший…
Из Управного дома Анджелка вышла ранним утром. За остаток ночи она едва смежила веки, а под самый рассвет и вовсе не могла спать. Нехорошо было на душе, Анджелка решила, что это из-за несчастного Пикора. Вот же беда за бедой. Постаравшись не потревожить отца и дядю Ника Чагара, Анджелка проскользнула в утренние сумерки. Домой не пошла, а постучалась, пробежав знакомыми переулками, где играла поземка, к бабушке Ки-Ту. Очень, очень нехорошо было на душе. Тяжесть. Пикор. Предчувствие… И бабушка сказала тогда… Анджелка запомнила.
— Младший из Карибов был совсем не похож на своих честных и достойных братьев. Охотился в чужих угодьях. Крал добычу из ям и ловушек. А жены его норовили выдоить чап на чужом выгоне, по весне обрывали самые нежные и маленькие побеги съедобного «гребешка», которые брать нельзя, а то загубишь весь куст. Перехватывали чужие мхи, а то просто рассеивали и портили поля, что шли стороной, — лишь бы устроить подлость. Нрав у семейства младшего Кариба был сварливый и злобный. И никак не могли его поймать, подстеречь на чужих землях. А некоторые из братьев прощали своего непутевого младшего. «У степи нет края, — говорили они, — добычи хватит всем». И встретились как-то Великий Охотник и младший из Карибов на узкой тропе…
То, что бабушка взялась рассказывать, слегка удивило Анджелку. Утро не вечер, да и не говорила Ки-Ту никогда для кого-нибудь одного. Для Анджелки, во всяком случае, не говорила. Но сейчас это было кстати. Анджелка рада отвлечься. Похоже, проницательная Ки-Ту именно этого и добивалась, увидя свою Солнечную в такую рань, с темными полукружьями под глазами. Бабушка усадила Анджелку, за стол, дала теплого молока и хлеба. Сама вернулась на лежанку под многими меховыми покрывалами, но не легла, а позвала Доню, и та стала переплетать тоненькие косички бабушки.
Доня вышла без платка, чего Анджелка раньше никогда не видела. Огонь ближайшей светильни отбрасывал на гладко выбритой, словно полированной голове девочки двойной блик. Бабушка неспешно вела сказку, и Анджелка была ей благодарна, что она ни о чем не расспрашивает ее.
— «Младший брат, — сказал Великий Охотник, — отчего ты не поступаешь, как подобает охотнику и одному из Карибов? Отчего дела твои низки, а сердце закрыто, как заперты ворота дома твоего для брата и для проходящего гостя? И зачем сейчас ты крадешься тайной тропой, а на плечах у тебя туша молодого чапы, которого ты снял с моей западни там, за поворотом?» А младший Кариб, которого впоследствии стали называть не иначе, как Кариб-отступник, так отвечал: «Ты не брат мне, Кариб-охотник, кого люди по глупости посчитали Великим Охотником. И все вы мне не братья. Моя жизнь — только моя, и не тебе судить, что в ней низко, а что — нет. Я единственный среди всех вас, который волен поступать только так, как я сам сочту подобающим, потому что так мне сказали боги, вам неизвестные. Мои боги в шесть и в шесть по шесть раз могущественнее ваших. Я всегда буду опережать вас на охотничьей тропе, и ваша добыча будет моей добычей, а ваши жены будут подбирать то, что докатится до вас после моих жен. И никогда вам не подловить меня, потому что боги передали мне тайные заклинания, чтобы я мог предвидеть каждый ваш шаг и знать, что происходит там, где меня нет. И даже то, что сегодня мы столкнемся с тобой лицом к лицу, жалкий ловец типи, — и это было мне известно заранее. Потому что так научили меня мои боги». Старший Кариб, Великий Охотник, разгневался за такие речи, и схватились они на тропе. И убил подлым ударом Кариб-отступник своего старшего брата, Великого Охотника.
Анджелка и слушала, и не слушала. Предчувствие беды, еще одной, новой громадной беды, стало в ней нестерпимым. Пламя светилен помутнело, заколебалось и вдруг бросилось в глаза. Анджелка судорожно ухватилась за край стола. Голос Ки-Ту звучал где-то далеко, за краем надвинувшегося мрака, который странным образом был одновременно и огненным.
— Братья Карибы узнали о смерти Великого Охотника и захотели наказать своего младшего брата. Но уже не нашли его. Пустой дом встретил их. Ни жен, ни скота, ни утвари не взял отступник. Чап с перерезан ными горлами увидели братья в хлеву. А в самом даль нем углу лежали обе жены Кариба-отступника, которых он задушил без жалости. И когда стояли братья, потрясенные, в доме, где осталась только смерть, услышали они смех Кариба-отступника, показавшийся им подобным снежному обвалу. «Никогда не найти вам меня, — говорил Кариб, которого здесь не было, — и никогда не избавиться от глаза моего, и ваша добыча станет моей добычей!» И сами собой вспыхнули стены, и бежали тогда Карибы в страхе.
Доня переплела последнюю косичку, и бабушка Ки-Ту бросила в светильню ароматический порошок.
— Ушел навсегда Кариб-младший из тех мест, и стали его звать Карибом-отступником. Ни к кому больше не приходили какие-то особенные боги, кото рые помогают видеть там, где тебя нет, и знать о том, что еще не случилось. Но частенько ямы и ловушки Карибов оказывались пусты, хотя следов вокруг бывало множество, и все они указывали, что добыча попалась. А никаких иных следов рядом не было. И разбивались неизвестно кем мшиные поля, и снеговые бураны проносились над степью в самые теплые летние Дни Дождей, и охотники стали пропадать в степи, а уцелевшие рассказывали странное и говорили, будто слышали голос и смех, подобный обвалу, — совсем близко, за спиной, хотя никого вокруг они не видели.
Ки-Ту тяжело перебралась на край лежанки.
— Но все это происходило давно, очень давно, Солнечная. И далеко отсюда. По ту сторону Горы, а может, еще дальше.
— Страшную сказку ты рассказала, бабушка. — Анджелка постаралась успокоиться. Прихлебнула остывшего молока.
— Разве это сказка, Солнечная. Это быль.
— В рассказные вечера у тебя все сказки заканчивались хорошо. Даже страшные.
— Детям надо верить в хорошее, Анджи. У них еще будет время узнать, что в жизни не всегда все кончается хорошо. Будет время для потерь и горя, обид и слез.
Дети быстро взрослеют.
— Конечно. — Анджелка подумала, что вот сегодняшней ночью она-то как раз и не плакала. Наверное, потрясение было слишком велико. — Конечно, бабушка, — повторила она. — А мне вот, видно, никогда не повзрослеть.
— Я не о возрасте говорю. Многие седые не разумнее детей. Многие занесшиеся не смышленей ульми. Наделенные одной только силой поплетутся, как чапан к хитроумному охотнику, лишь подобрать нужную приваду. Мужчинам кажется, что они знают жизнь, потому что научились отнимать ее, и что они видели многое, потому что бывали далеко. Женщинам кажется, что они управляют мужчинами, потому что не хуже мужчин умеют отнимать жизнь, но они же и дают ее, рожая. Но жизнь тем интереснее, чем с большей высоты за ней наблюдаешь, люди же живут в степи… Если ты поняла это, то уже достаточно взрослая, Анджи, и не важно, много тебе лет или мало. Но ты начала уже входить и в возраст… И много раз поднималась на Гору, и высоко…
— Ты знаешь? Откуда?
Бабушка рассмеялась тонким квохчущим смехом.
— Ты не одна, Анджи. У Солнечной есть младшие братья, а у них языки не только острые, но и длинные. О том, как ты пропадаешь ночами, сплетничают даже у меня в рассказные вечера. Дети умеют это не хуже взрослых. Ты просто не водишь компании, и шушукаются у тебя за спиной. Они завидуют, Анджи. Даже те, кто никогда особенно не дразнил тебя, не решаются подойти и заговорить, хоть им просто невтерпеж от любопытства. Ты гордая, и они не смеют. Боюсь, такой гордой тебе придется оставаться всю жизнь.
— Придется?
— Красота, Анджи. Она не только притягивает, она может и оттолкнуть. Тот, кому она достается, должен заранее привыкнуть к одиночеству среди людей. А если к красоте приложен светлый ум, как у тебя, тогда это одиночество вдвойне. Хорошо, если найдется друг… — Бабушка Ки-Ту не договорила.
«Роско», — подумала Анджелка. И сейчас же услышала его:
…«Ты самая умная и красивая девочка вашего Города, Анджи. Я верю, все у тебя поправится, и те, кто тебя дразнит, будут счастливы дружить с тобою. Так будет, Анджелка...»
Она удержалась, чтобы не посмотреть назад. Все равно там никого нет. Анджелка смотрела вниз, на свои ноги. В меховых сапожках ступни казались почти одного размера, и если чуть-чуть повернуться вбок, то нога, что короче, опустится, сравняется, пятка коснется пятки. Анджелка мало ощущала неудобства от своего увечья. Не участвуя в общих играх, она тем не менее вполне могла и бегать, и прыгать. Не так быстро, но по-своему ловко. Карабкалась на скалы и ходила на лыжах и «ступах» по любому снегу. Ее походка только со стороны выглядела неуклюжей, а самой была привычна и даже удобна. Наверное, стань у нее действительно вдруг, по какому-нибудь волшебству, все, как у других, это доставило бы ей гораздо больше хлопот, пришлось бы привыкать ходить по-новому, двигаться. Но она, конечно же, отдала бы все на свете, чтобы только…
Что за мысли! Давным-давно Анджелка прекратила воображать себе, наслушавшись на рассказных вечерах, что вот явится добрый волшебник, и лишь протянет руку и скажет слова… Но волшебник пришел, и протянул руку, и сказал слова. И ушел. А теперь она не может избавиться от его голоса за спиной. Смеха, подобного обвалу, правда, еще не слыхала.
— И неизвестно, как дальше было с Карибом-отступником, бабушка? Обязательно только плохому человеку открывается умение видеть там, где его нет? О каких богах он говорил, неужели они больше никому-никому не показывались?
— Кариб-отступник пропал, Анджи. Сгинул, и сгинули его черные дела. Ты неверно поняла, Анджи. — Бабушка Ки-Ту жестом отослала Доню, и та ушла за полог, разделяющий половины дома. — Это рассказ о гордыне. О том, что можно любое открывшееся тебе знание или умение обратить и на благо, и на зло. Остаться с людьми или-пропасть неведомо где и неведомо как, и сохраниться в одних только назиданиях, похожих на несчастливые сказки.
Бабушка Ки-Ту вгляделась в Анджелку так пристально, что та не выдержала и отвела глаза. Ки-Ту опустила руку, и вновь морщинистое лицо ее закрыли косички, как спрятали.
— Сегодня, наверное, крикнут собрание на Ярмарочной, — пробормотала Анджелка. — Отец говорил… ночью… — И она, сбиваясь, рассказала про беду с Пикором, и как его принесли, и как охотники разговаривали с Управником Города. О своих беседах с отцом и Ником Чагаром не упомянула.
— Вот и еще один дом без старшего сына, — чуть слышно шепнула Ки-Ту. Старческие пальцы дрожали, и постукивали камушки, нанизанные на тонкую ульмину жилу, которые бабушка перебирала.
— Ник Чагар — ты видела его? — вдруг спросила она.
— Да. — Анджелка была в недоумении.
— Ник Чагар, Ник Чагар… О нем тоже никто толком ничего не знает, и сам он вовсе не то, что говорит о себе. Ты это учти, Анджи. Твой отец, он, конечно, крикнет сегодня собрание, но не потому, что ему этого очень хочется. Может ведь повернуться и так, и этак… Ник Чагар. Всякий раз, когда он появляется в Городе или где-нибудь еще, это означает, что надо ждать большой беды. Но беда уже ходит среди людей…
— Он давно в Городе. Он пришел, когда случилось со Сваном.
— Он был в Городе и перед войной с Мериндой и Скайлой — той, в которой погибла моя племянница, а твоя мать, Анджи. Поговаривали, что видели его в ту пору и на их стороне. Он приходил в Город накануне того, как большая лавина сошла с Горы и докатилась, и накрыла весеннюю Ярмарку, и многие погибли. Твой отец еще не был Управником. И когда я еще не была бабушкой Ки-Ту, а просто девчонкой Тунией с Охотничьей окраины, о нем шло много разговоров. Говорили, что немало охотников не вернулось в тот год из степи…
— Он тоже помнит тебя, бабушка. Стукнув, камушки выпали из рук Ки-Ту, завалились под стол. Анджелка бросилась поднимать.
— Ты разговаривала с ним, Солнечная?
— Да. Он живет у нас. Я говорила с ним. Много. Каждый день. Он и сейчас с отцом в Управном доме, — выпалила Анджелка.
— Ну что ж…
Бабушка умолкла, о чем-то размышляя. Камушки продолжали свой бесконечный счет. Анджелке не понравилось сказанное бабушкой. Она не хотела думать плохое про дядю Ника. Небольшое окошко совсем посветлело, с улицы доносились голоса людей, всхрапывание запряженных чап, взвизги ребятишек, выпущенных после ночи на воздух. Город проснулся.
— Я пойду, бабушка?
— Ты не расстаешься с моим подарком, это хорошо, — сказала бабушка Ки-Ту, словно не услышав. Погладила желтый амулет на груди Анджелки. — Надеюсь, помнишь и о других. Твоя старая бабушка боится за свою Солнечную. Погоди, не возражай. Сегодня у твоего отца будет трудный день, Анджи. Я нарочно отослала Доню, чтобы сказать то, что хочу сказать. Трудный день у твоего отца и… и у тебя.
— Но…
— Люди в общем не особенно-то разумны, Солнечная. И, к сожалению, не умнеют. Поверь своей бабушке. Во времена моей молодости никто бы не стал обвинять твоего отца в том, в чем его обвинят сегодня… Да, я примерно представляю, что станут кричать на Ярмарочной. Во времена моей молодости ни один не по смел бы бросить Управнику обвинение в потворстве колдовству или измене Городу. Чего только не придет в глупые мозги. И что колдуны причиняют бесплодие людям и животным, и что поражают руки и сердца сильнейшей дрожью и затуманивают глаза. И вызыва ют преждевременные роды, и убивают детей в чреве матери. Насылают бури и дурную погоду. Да, Солнечная, о том частенько говорится и в моих сказках, но ведь это только сказки, и главное в них — иное. Я объяснила тебе. А эти люди будут кричать всерьез. Осо бенно женщины, попомни…
— Чего же бояться мне… и отцу?
— Еще ни один Управник не был по сердцу всем и каждому, это самая простая истина, Анджи. Карт понимал, когда соглашался, и, наверное, знает, что ему делать. Другое дело — ты. У тебя был друг, этот чужой…
— Да что вы все к нему привязались! — не выдержала Анджелка. — Он никому не сделал ничего плохого! Он людей лечил… — В носу предательски защипало. Вот, кажется, сейчас она разревется.
— Анджи, Анджи, глупцы поставят в вину и это. А тебе — что зналась с ним. Что и прежде бывало за тобой такое, что впрямую колдовством назвать никто не решался, но теперь… Анджи, тебе лучше не ходить сегодня на Ярмарочную. Послушайся бабушку, останься. Кто знает, только ли городские будут там. Твои дядья приходили из Скайлы, могут прийти еще.
Едва бабушка произнесла это, давешнее тяжелое предчувствие с невероятной силой охватило Анджелку. Померкло в глазах. Прервалось дыхание. Сквозь возникший оглушительный звон донеслись далекие крики. Свист… вопли… шипение кипятка… опять огонь, горящие какие-то клубки, они словно размахивают руками… И, перекрывая все, — почему-то невыразимый восторг. И полет…
— И Анджи, Анджи, ведь что-то все равно есть. Это не высказать, не ухватить, но что-то бывает дано людям, редким людям, и чаще — злым и глупым людям. Может быть, это было раньше у всех, а теперь осталось лишь у некоторых, которых все меньше и меньше… Чагар, конечно, лучше объяснит, чем твоя старая бабушка, куда старухе Ки-Ту до него. Но и мое имя не даром начинается с «Ки», как и он недаром стал Чагаром когда-то. Этого не понимают они, те, которые сегодня будут кричать. К ним пришла беда, к нам ко всем пришла беда, но Чагар не только просто появляется, когда беда приходит, он и помогает тоже… Бабушкин шепот почти не доходил до нее. Анджелка застонала.
— Солнечная! Что ты?!
Она пришла в себя на мохнатом покрывале. Бабушка держала ладонь на ее лбу. Рядом была и Доня, почему-то полностью одетая, как для улицы. Снаружи слышался частый дробный стук. Знакомый хриплый голос Колотуна Скриги ни с каким не спутаешь:
— …щадь! А ну давай все на площадь! Собрание, все на площадь!..
— Анджи, все хорошо, ты заболела, а я за тобой ухаживаю. Тебе нельзя никуда идти. Доня скажет за нас обеих, если там спросят. А мы сейчас перейдем к Нилу-шорнику, он мне племянник в-третьих, это рядом…
Доня сразу вышла.
— Зачем нам куда-то переходить?
— Ах, Солнечная, я же тебе говорила…
— Ничего не будет. Сейчас… сегодня, утром… далеко от Города, огромное несчастье. Я еще не знаю, где… Бабушка остановилась с накидкой в руках. Но Анджелка не успела закончить. Входной полог откинули, и в дом Ки-Ту вошли сразу несколько. Впереди взрослых встал мальчишка. Анджелка узнала братца Эгнуса.
— Я же говорил, вот она где! — торжествующе за вопил он. — Я ее полночи караулил, так и знал, что снова домой не явится! А ну, Гуляй-нога, шевелись!..
— Утихни, малец, — один из вошедших прихлопнул Эгнуса по капюшону, и братец сразу поперхнулся. — Почему не на площади, старая? Велено быть всем до единого, кроме сопливой ребятни. Тебе, — по вернулся к Анджелке, — особое приглашение.
— Ты что тут раскомандовался, Тит-охотник!
Я тебя в свой дом не звала, но раз уж пришел, скажу тебе и всем, кого ты привел. Старая Ки-Ту не забыла, как ты бегал к ней на рассказные вечера и был едва старше этой самой сопливой ребятни. И прозвище у тебя было Тит — Мокрый нос, потому что у тебя-то из носу как раз текло без перерыва. А ну, уходи поздорову! Все за порог! Ну, кому сказано?!
Остальные вошедшие затоптались, кое-кто, взглянув на Тита, осклабился. Эгнус хихикнул из-под капюшона. А у Тита на груди самострел. Хотя и охотничий, но все же.
Анджелка поднялась.
— Я пойду.
— Никуда ты не пойдешь, Анджи. Тебе нельзя. Я запрещаю!
— Не беспокойся, бабушка. Все так, как я сказала. Им будет не до меня. — Сказала: — Меня зовет отец?
— И Управник тоже, — буркнул Тит.
— Тебя не он один хочет видеть, — добавили у него из-за спины. — Всем охота потолковать с колдуновой подружкой.
— Велено, — пискнул Эгнус и спрятался.
— Анджи, Солнечная моя! Ты слышишь? Слышишь?
— Не бойся, бабушка, — твердо сказала Анджелка, беря из ее рук накидку. — Ничего дурного не случится.
Все, что могло, уже случилось, — повторила она. — Но ты права, бабушка Ки-Ту, смертей еще будет много.
Выходя, она остановилась на пороге, обернулась. Кто-то захотел подтолкнуть ее, но Анджелка одарила таким взглядом, что намерения нахала тут же испарились.
— Ты говорила, бабушка, ну вот, что бывает дано… редким людям. Ведь тебе — тоже, бабушка Ки-Ту, верно?
Ки-Ту вытерла заслезившиеся глаза. Ах, какая у нее Солнечная! Держится с таким холодом и достоинством, ни один и приблизиться не смеет. Повзрослела. Да, совсем повзрослела Анджелка за эти дни. Точно так.
— Совсем мало, Анджи. Гораздо меньше, чем Солнечной.
Анджелка лишь кивнула гордой головкой в золотом ореоле волос. И ушла, не сказав более ни слова. Все ушли. Последним Тит бросил через плечо:
— Можешь остаться, если хочешь, старая. И впрямь, мало ли что там случится вдруг.
Город-под-Горой 2
И еще многое, кроме того, о чем предупреждала бабушка, Анджелке довелось услышать.
Народу набилось густо. Уже при выходе со Швейной, где жила бабушка, провожатым Анджелки приходилось прокладывать дорогу, распихивая людей. Вслед огрызались. Ветер немного стих. Все смотрели на середину, на Громкий камень, с которого всегда на площади кричали. Пахло отрыжкой от браги.
— Нет, как хотите, а с ночнымм дозорами Большой Карт перегнул. Что это? Кому это надо? Я теперь — что, до соседа ночью дойти не имею права?
— До соседа? Точно? Не до соседки?
— Да погодите вы, дело-то нешуточное. Видали, в каком виде нынче ночью башмачникова мальчонку принесли? То-то. А я видел.
— А чего? Чего?
— Вот сходи да посмотри, будет тебе — чего…
— Вам хорошо, а у меня баба к сестре ушла, в Дальние. Как вот ей теперь?
— Да, в степь теперь не сунься.
— Охотники же ходят.
— Чокнутые или баламуты, вроде Силача. Тому все едино, лишь бы наперекор. Он и сегодня баламутить станет, вот посмотришь.
— А что случилось-то, что случилось?
— Управник нас Меринде продал, вот что. Не се годня-завтра придут оттуда три обоза. Или все шесть. Загрузятся из городских амбаров под Горой — и к себе. Меринда-то в эту зиму голодует. Ты меня слушай, я знаю, у меня там кум.
— Ох, да это как же? Да я ж не позволю!
— Спросят тебя. Сам и грузить будешь. У Управника теперь сила. Он, значит, колдуна-то того — помнишь? — отпустил, и за это ему такая сила в подчиненье дана, что кто его против — сразу огнем сгорает. Сына своего не пожалел…
— Ты, понимаешь, снег не вороши, понимаешь!
Я с Картом на одной стене, понимаешь! Против Меринды отражал плечом, понимаешь, к плечу! Тебя, вонючки подхвостной, там не было!..
— А что сам-то Управник говорит, когда это кончится, с дозорами по ночам? Будто опять, не приведи, ждем напасти какой.
— Вы бы работу не языкам, ушам давали, то-то бы услышали, что Управник говорит. Он вон — кричит-надрывается.
— Эй, ты, куда прешь с самострелом? Не пихайся, а то у меня тоже имеется!
— Ох, времена дурные…
Анджелка не успевала поворачиваться на каждые слова. Как будто настоящими остриями кололо от них. Тит с самострелом впереди и идущие по бокам выводили ее к центру. К кольцу, плотно окружившему Громкий камень. Если бы не провожатые, одной ей ни за что не пробиться. Но эти разговоры, разговоры вокруг!
— …давно пора. Хватит, науправлялся. Что ни год — все хуже и хуже, а сам живет — брюхо лопается.
— Я вам скажу. Я вам скажу прямо, я крутить не люблю…
— В мастерской Коббинна знаете, что вчера-то случилось? Крюк оборвался, на каком они горячую заготовку из горна вытягивают. А под крюком-то сам Коббинн и стоял!
— Ну?
— А то, что висел-висел крюк, ничего ему не делалось, а вчера взял да и свалился. И прямо Коббинну в темя.
— Ну? У Коббинна в кузне скоро типи гнездо совьют, он туда незнамо с каких пор не заходил.
— И я о том! Не заходил — не заходил, а вот зашел, крюком-то его и того. Проломило, говорю, темечко-то.
— Ну и что…
— На Второй Подгорной, слышь, девки, снова Две Тени видели. Шли Две Тени от самого края, где Под горная к дороге на кладбище выходит. Длинные, качаются и стонут, стонут.
— Жуть!
— Мне мой Артик сказал, они в дозоре были, под самое утро видели… Да, и Две Тени, когда идут, они не как люди идут, а проплывают как бы невысоко, дороги не касаясь. А потом совсем раздирающе так застонали и сгинули.
— Ужас!..
— Мне и говорить нечего, а Управник Карт — справедливый, хороший мужик! И Управник хороший…
— В Дни Гроз трижды дожди проливенные шли, весеннюю Ярмарку из-за них передвигать пришлось, помнишь? Так, это будет раз. Два — летом, когда положено, хоть капля упала? Тучи по крышам ходили. А три — почему посередь зимы вдруг солнце выглянуло? Подумать! Солнце! В самые Дни Буранов! Да где это видано, когда было? Неспроста, неспроста…
— Девчонка его, которая с тем чужим хороводилась… И ведь надо же, все тишком-тишком, мимо да мимо, чтоб с ребятами подойти поиграть, так ни-ни, а чем мы управниковых хуже? А тут стервец мой старший и заявляет, мол, пойдет в степь, возьмет для нее чапана. Уши я ему оборвала. И глядит зверенышем, а все про свое — посватаюсь и посватаюсь, как возраст выйдет, представляешь?
— Я только издали замечу, что она на нашу улицу свернула, шаг-то у ней приметный, так своих балбесов от ворот подзатыльниками в дом загоняю, а то же вылупятся, смотреть стыдно! Раньше хоть задразнивали ее, убегала, калека проклятая. И чего в ней особенного?
— А мне каково? Я же с ними, считай, через двор. Сиэна, бывало, иной раз зайдет… А нынче — как отрезала. Зажились сытым домом, забогатели, носы воротят.
— Малых я своих тоже от греха убираю. От желтой этой. Мало ли, научит чему, да и поглядит просто косо. Масти-то, масти-то она какой, не бывает такой масти! Ни в мать, ни в отца… Ой, да не хихикай, не смейся, тут без плохого глаза не обошлось…
— Да вон, вон она стоит.
Вышло так, что Анджелка очутилась не совсем рядом с камнем, на плоской стесанной верхушке которого стоял Управник Большой Карт и несколько с ним. Или толпа так вынесла, или Тит нарочно направлял ее. Здесь было плотнее всего. Понятно, Первая Подгорная, которая выходит на площадь как раз к этому месту, — самая длинная и широкая улица Города. Больше всего народу на ней, и все стеклись сюда. Но, с другой стороны, и до Охотничьей окраины кривым переулком, который и не назывался никак, отсюда ближе.
Теперь Анджелку окружали сплошь одни охотники. Бородатые, угрюмые, стояли, заложив руки за пояса. Жевали, сплевывали, помалкивали, ни на гомон над толпой, ни на слова, что от Громкого камня неслись, особенного внимания не обращая. Как будто ждали чего-то. И самострел с боевым клинком у бедра почти у каждого. На Ярмарочную площадь, если из Управного дома собрание крикнули, положено даже без ножей простых приходить.
Тит грубо повернул ее, поставил между двух тяжело сопящих. На Анджелку покосились. От бражной вони пополам с жевательной смолой замутило. Анджелка видела Громкий камень и стоящего на нем отца с откинутым капюшоном. Вокруг камня громоздился снег, который с него сгребли нынче утром. А дальше, за поднятыми лицами толпы, за крышами; черная, где не была укрыта ледниками, подпирала тучи Гора. Они скрывали ее верх до половины.
Отец, несмотря на то что снизу различалось плохо, но Анджелка видела, был, как всегда, на голову выше всех. Почему-то она совсем не разбирала, что Управник Большой Карт кричит народу. Снова этот звон, шум… Ей показалось, что сейчас она упадет. Анджелка ухватилась невольно за ремень ближнего сопящего.
— Э, мужики, щусенка-то сомлела.
— Ты смотри, смотри, Мак сказал, если с ней что — голову оторвет…
…Карт Анджел, стоя на Громком камне, повернулся к Чагару, которого Анджелка не видела со своего места.
— Не знаю, что еще говорить им. Что покидать Город опасно? Что ночами вылавливают и разгоняют по домам дурней для их же блага? Что Город на своих запасах свободно проживет до весны, надо только чуть поджаться…
— Ты все уже сказал, Карт.
— Что никто ни с кем не собирается воевать, а если придется отложить Ярмарку, ничего страшного в этом нет? Что если будет надо, с малоимущими поделятся?
— Ты уверен, поделятся? Впрочем, ты все это уже сказал, Карт, — повторил Ник Чагар.
— Эй! — заорали из толпы. — Карт! Почем ты знаешь, может, и в Городе нам не удержаться? Может, и тут достанет? Что это такое, ты вообще знаешь? Людям-то разъясни, Управник! А то же ведь так толком мы и не поняли!
— Рано! — рявкнул Карт Анджел. — Рано еще что-либо понимать, говорю я вам! Чтоб меня самого разорвало, если я понимаю больше вашего! Может, кто-то думает, будто его собираются держать в Городе силой? Идите! Идите, куда хотите, но после пеняйте на себя! Кто хочет потерять голову — пусть отправляется хоть на Долгий Край! Кто хочет потерять сына, как потерял я, как потеряли Раду и Пэкоры, — пусть разрешает им идти за рогатки! Но тогда не спрашивайте с меня, как с вашего Управника: куда ты глядел, Карт Анджел, где была твоя голова?!
— Большой Вол, говори дело! — с ленцой прозвучал хриплый бас через несколько голов от Анджелки. — Ты знаешь толком, что творится в степи? Управный дом может сказать, от чего и как людям Города предстоит защищаться? Нет? Тогда уйти с Громкого камня, и Город крикнет нового Управника. Который знает получше тебя. Чего примолк, Вол? Язык проглотил?
Лицо Большого Карта Анджела под седеющей шапкой волос побагровело. Оттого что волосы были присыпаны снегом и казались еще белее, это выглядело особенно страшно. Первые ряды под камнем даже попятились.
— Ты хлещешь брагу в Управном доме, занимаешь ся со своими дружками непотребством, но мы, простые люди, волей-неволей должны выходить в степь, потому что нам надо кормить детей, а ты прижал общественные склады, сам от них кормишься! — продол жал невозмутимый бас. — Да не ты один. Кто там у тебя за спиной? Одного отправил, другого позвал? Люди! — крикнул бас громче. — Вы поглядите, что делается! Горожанам, значит, никуда нельзя, а Управник пускает в Город всякого, кого ему вздумается! Дружков-колдунов! Не оттого ли несчастья начались, а, Большой Карт?
— Если Городу не подходит Управник, Город скажет свое слово! — загремел с плоского камня над толпой Карт Анджел. — Вы можете сказать это прямо сей час, люди! И я сойду отсюда, где стою, и встану среди вас! Как всегда делал это, когда Городу грозили беды. Никто не скажет, что Управник Карт прятался за чужими спинами! Но кого вы поставите сюда, люди Города? Вот таких, — палец Карта Анджела уперся в кого-то, по-видимому, в обладателя хриплого баса, — крикунов?! Вот, — Управник вскинул над собой искалеченную левую руку, — я взял чапанов не меньше, чем Мак с Охотничьей, и я знаю тех, кто взял больше, и вы знаете тоже. Хороший охотник — это еще не хороший Управник Города! Что ты можешь сейчас предложить Городу, Мак Силач? Ты и все вы, которые явились на мирное собрание, а вооружены, как будто пришли воевать? С кем? Ну?! Вы же, говоришь, лучше всех знаете, что творится в степи, вот и скажите людям. Вот сюда, сюда поднимайся и скажи, Мак Силач! Или ты только оттуда такой смелый и умный?!
Площадь затихла. Известно, что означало выкрикнутое Управником предложение. На вызов Большой Карт ответил вызовом, но слово Управника весомей слова простого горожанина. Пусть даже такого известного забияки, как Мак Силач. Теперь он либо поднимется на Громкий камень и оттуда скажет, что намеревался, Городу, либо до самой смерти будет лишен всякого права голоса на Ярмарочной площади. Никто не купит у него, никто ему не продаст, никто не пойдет с ним ватагой в степь. Ну, да нынче не все старые законы соблюдаются, как тому положено было бы.
Об этом Ник Чагар и шепнул Карту Анджелу на ухо. Распаленный оскорблением Управник только дернул своей крупной головой. Ник Чагар шепнул: «А ты глянь, сколько оружия в Городе. Оружия и, значит, металла. А ты сомневался». Карт осклабился зло.
Еще — сказанное означало поединок. Не сейчас. Позже. Сейчас не время для личных счетов. «Похоже, Мак так не думает», — вновь негромко сказал Ник Чагар, глядя, как шеренга охотников расступается, давая дорогу своему верзиле предводителю. Мак вразвалку вышел на свободное место под самым камнем. Посмотрел на Управника снизу вверх, прищурился, длинно сплюнул. И неожиданно повернулся к камню спиной.
— Управник К. очень любит мирную жизнь. Все бы ему тишь да гладь, и бабы свои под боком. Я тоже так люблю. Кто откажется, а?
Кое-кто захохотал, в разных сторонах одобрительно свистнули. Мак поднял руку, на которой целым оставался лишь указательный палец.
— Видишь, Карт, я не хвастаюсь своими чапанами. Я их просто убиваю, когда встречаю в степи, а я бываю там часто. Гораздо чаще тебя. И я могу сказать Городу, что нужно делать. Не отсиживаться и ждать, когда огонь придет в Город! Выйти и встретить его! Добраться до логова врага и уничтожить его там, а не допускать к нашим домам и семьям! Я правильно говорю, люди Города?
Охотники, как один, заревели, затрясли оружием. Остальные, даже те, кто хотел их перекричать, невольно влились в общий шум.
— Каждый мужчина Города, каждый охотник и охотница не побоится встретить врага лицом к лицу! Если нас будет мало, мы попросим подмоги у соседей. Да! Да, я сказал! У Меринды, у Скайлы, у Маленького Городища, потому что все оказались в одинаковом положении! Мы сумеем договориться, забыть прежние распри и победим, какая бы нечисть ни завелась в степи! А Большой Вол пускай себе заботится о своей собственной семье, у него там прибавление, я слышал, и рисковать молодому папаше не стоит. Мы победим, люди Города! Люди всех селений под Горой! Победим, объединившись!
Карта Аджела душил гнев пополам с недоумением, — Что он несет?! Кого хочет побеждать? Ведь ничего же не ясно!
— Он просто тебя обошел, Карт. Сказал то, что должен был сказать ты. Теперь Управник Анджел — это тот, кто трусливо отсиживается в Городе, а храбрый охотник Силач бесстрашно идет навстречу опасности. Попутно и старые распри помогает забыть.
— В степь идти нельзя! Он погубит всех!.. Чагар, скажи им. Скажи ты, если не хотят слушать Управника!
— Меня они не захотят слушать тем более. Карт, у тебя есть своя охрана? Ну, кто-нибудь?
— Мис… Скригу считать не стоит. Никого. Надобности не было. Я никогда не думал…
— Напрасно. Видишь ли, мне показалось, там, в толпе охотников, — твоя Солнечная.
— Не может быть!
— Мне показалось… Погоди, я скажу все-таки. Именно Маку.
— Помощь уже идет к нам! — выкрикивал тем вре менем Мак Силач. — Охотники Скайлы согласны соединиться с охотниками Города. Всякому, кто станет на нашем пути, не поздоровится! Любому зверю! Любому врагу!
— И Управнику, Мак? — донеслось откуда-то из середины, из множества голов.
— А чего нам Управник? — крикнули совсем с дру гой стороны, но уж больно в лад. — Что он может? Вол!
Ник Чагар услышал, как у Карта Анджела захрустели зубы. С разных концов площади закричали разное. Не понять сразу, возмущенно или с одобрением. Мак Силач по-прежнему стоял демонстративно спиной к камню.
Чагар нашел глазами одного из кричавших. Плюгавенький мужичонка, встретившись взглядом, поспешно спрятался. «Он не из охотников», — подумал Ник. Попробовал снова рассмотреть среди их массивных, одетых в особенно мохнатые шкуры фигур яркое пятно желтых волос Анджелки.
— Пр-рибью мерзавцев! — прорычал Карт Анджел.
— Пусть откроет амбары под Горой! Пусть сразу раздаст людям! — визгливо крикнула какая-то женщина в потертой накидке.
— Kaрa Сивая, — загудел позади Скрига, до тех пор молчавший, — все ее знают, за большой сволокой в землянке живет. Ни кола, ни двора.
— Скрига, как смекаешь, Город пойдет за Маком? — быстро, сквозь зубы, сказал Чагар, продолжая придерживать локоть Карта Анджела.
— Люди смотрят… — неопределенно ответил тот. — Особенно, если придут из Скайлы и Мак договорится… — Скрига через плечо оглянулся на ступеньки, что вели с Громкого камня.
Чагар шагнул вперед, одновременно отодвигая за себя Управника Большого Карта. Высокий, стройный, он странным образом полностью заслонил собой грузную фигуру Управника, так показалось всем на площади.
— Мак! — хлестнул, подобно свитому из жил бичу, его окрик. — Мак Силач, тебе говорю я, оглянись! По смотри мне в глаза! Мне, Чагару, который не вправе кричать на площади Города! Посмотри в глаза своему Управнику, которого ты предал!.. Люди Города! — Он тоже поднял руку, повторяя жест Управника Карта и Силача. — Мак Силач не только хороший охотник, он еще умеет складно говорить, оказывается. У него полно добрых знакомых в Скайле! И на западе, в Шести Хуторах, да? Они передают в Город подарки, только почему-то с теми подарками приходит «черная»! Ответь Городу, Мак, от каких-таких родственников ты приносил Арифе-бедняку тюк с мехами? У Арифы никого в Шести Хуторах сроду не было. Помните, люди, кто спас Арифу и Балу, это было у вас в Городе не так давно, вы должны помнить. И он же спас весь ваш Город, не то было бы, как в Скайле. То-то Скайла расщедрилась, у них была «черная», пусть-ка и в Городе будет! Кто тебя просил передать, Сам Киннигетт, а, Мак Силач?
Ник говорил в макушку Силача, но его слышали и по краям площади. Охотников тоже старался из поля зрения не выпускать. Карт Анджел заворчал было позади, Ник поспешно задвинул Управника за себя вновь.
— Э! э! — В одном месте возникло в общей гуще волнение. Нескладный худой мужик в драном треухе махал руками во все стороны. На него наседали человек пять. — Э! Чего такого? Ну, взял я! Мало ли, может, и правда от родни какой, мне-то почем знать? А ты, это, Чагар, ты же обещал, что — никому! Э?! — орал он.
— Хочешь, я скажу, где вы встречались с Киннигеттом, Мак? В последний из Дней Льда, в двух переходах от Наконечника Копья. Ты был один, Сам Киннигетт пришел с Фиком Вонючкой. Что же ты молчишь, Мак? Ты так смело грозился сбросить Управника, который ничего не может сделать для Города. Ты едва не сделал для Города очень много, Мак Силач! Если бы не вмешательство Роско, чужака, для которого и сам-то Город не особенно был важен… Может, мне сказать, что Киннигетт пообещал тебе за услугу? Почему ты его сейчас так нетерпеливо поджидаешь?..
— Ложь! Ты лжешь, Чагар!
Одновременно с выкриком Мак развернулся, резко крутанувшись, на пятке, и Карт Анджел увидал прямо перед глазами брызнувший сноп искр, услышал короткий лязг металла о металл. Над ухом просвистело.
Ник Чагар сделал короткий шаг вбок, не давая Управнику выдвинуться. Боевой налокотник, которым он отбил брошенный Маком нож, сверкал на правой руке. На левой был такой же. Толпа на площади на несколько мгновений замерла, потом взревела и качнулась. Со стороны охотников звонко хлопнули два или три самострела, но, кажется, никого не задело, что, в общем, странно, — расстояние-то никакое. Ни Скриги, ни Миса на Громком камне уже не было. Мак внизу тоже куда-то пропал.
Еще — Карт Анджел отчетливо услышал и сосчитал — три выстрела. Крики. Народ бурлит, кто-то устремился прочь, кто-то лезет ближе, все столкнулись, перемешались. Ник загораживает видимость.
— Ник, прочь!
— Иди назад, Карт! Спускайся и уходи, я прикрою тебя! Давай, ну, они обегут камень!
И верно, несколько охотников бросились с обеих сторон, отрезая Управнику путь к отступлению. Карт Анджел оглянулся. И ничего, ничего с собой. Вот каково подавать пример соблюдения обычаев Города и собрания.
Выстрел снизу. Особенно громкий вскрик оттуда же. Вроде как изумление слышится. Чем?
— Гляди, гляди, ловит, ловит!
Выстрел, и Ник Чагар сжимает, остановив в воздухе, толстую самострельную стрелу с головкой из цельного металла и очень маленьким оперением. Хруст — две части стрелы падают под ноги. Потертой накидки из шкуры чапы на Нике Чагаре уже нет. До самых сапог ниспадает бледно-желтый плащ. Одежда Роско. Под плащом виднеется нагрудник из металла от горла до паха, ноги также защищены металлическими пластинами. Понятно, почему с утра сегодня Ник казался таким неуклюжим.
— Да он глаза отводит! Я ж, как хотите, но я ж верно целил! В упор, ну!!
Наверное, там метнули сразу два ножа, потому что оба локтя Чагара подпрыгнули почти неуловимо для глаза, и с каждого сорвалось по искристому просверку и лязгу.
— Ты все еще стоишь?
Карт Анджел как очнулся. Бегом ссыпался с каменной площадки. Внизу нос к носу столкнулся с первым из огибавших Громкий камень. Он выскочил из-за снежного вала. Карт Анджел с разворота ударил его в зубы, и охотник свалился. Кажется, Тарк из крайнего, последнего на Охотничьей у входа в степь дома, богатые ворота с коваными засовами, лучший среди охотников стрелок. Большой Карт затряс головой, зарычал; сквозь зубы.
— Ник!
Из-за поворота слышался топот подбегавших.
— Ник!
— Здесь, Карт!
Управнику показалось, что у него рябит в глазах. Фигура стоящего на краю Громкого камня Чагара то бледнела и расплывалась, то делалась неправдоподобно отчетливой. Желтый плащ взбило порывом внезапного ветра, он вспыхнул на фоне туч. Странно как-то тучи выглядят, мельком заметил Карт Анджел. Что-то в них не так. Что-то лишнее.
— Здесь! — И Ник Чагар уже стоит бок о бок. Выстрел сбоку. Хруст. Обломки стрелы под ногой Чагара. Высота Громкого камня — добрые два человеческих роста. Высокого, большого мужчины. Ник спрыгнул так стремительно, что Карт едва успел по сторониться.
— Ник, как ты?
— Потом! Куда сейчас?
— Вон!
Они развернулись туда, где толпа успела отхлынуть в улицы. Людей как будто разгоняло с Ярмарочной неведомой силой. Или общим безотчетным страхом.
«Но перед чем?» — задавал себе вопрос Карт Анджел, сбивая с ног еще одного из преследователей. Больше их с Ником никто не трогал. Сам Управник чувствовал только ярость. Попадись ему сейчас Мак! От Силача кучка тряпок осталась бы. На Кузнечной почти уже никого не было. Издали слышались звуки последних запирающихся ставень и ворот. Не только из прохожей части, но и вдоль заборов снег был истоптан и изрыт.
— Как они побежали! Ник, с чего бы это?
Ник Чагар был занят тщательным свертыванием удивительного плаща.
— Но я это Городу припомню, Ник! Ни один — ты заметил? — ни один не осадил наглеца! Или они заодно с ним? Согласны? В любом случае — все! Больше они Карта Анджела в Управниках не получат! Пусть ставят, кого хотят! Миса, Скригу, деда Мугу, Кагу Сивую, кого угодно!
— Нам, наверное, стоит идти к тебе. Проведать на всякий случай.
— А мы куда! Вот за домом Флипов есть короткий проход. Ник, ты сражаешься как никто. Где ты обучился таким приемам? Кто научил?
— Представь себе, сам. По книгам. Я не шучу.
— Н-ну…
— Давно. Там, у себя в Хижине.
— Доспехи у тебя богатые. С собой из Хижины тайком притащил?
— Я и сам не беден. А схроны с добром кое-каким повсюду есть.
— Ну да, ну да.
Они прошли улицу и короткий переулок. Никого, как вымер Город. В одном месте из щели в заборе высунулась морда облезлого сиу.
— Ник, это плащ Роско? Я хочу сказать, ты в нем как будто наполовину невидим был. То ты есть, то тебя нет. Плащ всех разогнал? Так?
— Вот как? Я подозревал, что-то такое должно быть.
— Это… колдовство, Ник?
Ник Чагар коротко рассмеялся. У него никак не восстанавливалось дыхание после схватки и после бега с Ярмарочной площади, и сейчас от быстрого шага по взрыхленному снегу.
— Я не молод, Большой К. В мои годы колдовством заниматься как-то несерьезно.
— Совсем необязательно было меня закрывать собственным телом, — пробурчал Управник. — Не мальчик тоже, уж как-нибудь бы справился. Хотя я тебе, конечно, благодарен.
— Справился он… А ну бы зацепило? По Управнику уж промахов они бы не дали, у него колдовского плаща нет.
— До смерти бы не убили. И не такое видели. Подумаешь, пара лишних дырок в шкуре…
— Вот этого Управнику К. сейчас совершенно не надо. У Управника Города, Карт, будет сейчас очень много дел.
— Да? И каких же? Сворачивай, видишь, вон уже и пришли. Ну ты только глянь, а у нас никого на улице!
Мой приказ бы так выполняли. Слушай, Чагар, верниплащ, я им народ распугивать стану. Эй, Ник, а что ты там говорил насчет Анджи? Где ты ее видел? Что ей делать среди охотников?
Ник Чагар второй раз вытер высокий лоб и лысину, на которых проступили крупные капли пота; на щеках и ниже они замерзали. Его ответ прозвучал неуверенно:
— Понимаешь, я только краем рассмотрел. Мне показалось, что это она. А потом там все задвигалось, и уже было ни до чего. Спроси-ка у своей ребятни, — вдруг посоветовал он.
Карт Анджел взялся за дверную колотушку из берцовой кости чапана.
— У моих? Ладно, спрошу. Но как все-таки разбежались с площади! До единого! Как хочешь, Чагар, а ты все же колдун! Или Роско этот с его плащом… Да что они там, уснули! — Последнее относилось к домашним. — Ведь слышат же, что я стучу, не кто-то! — И он снова повторил удары — два, один и еще два.
Ник Чагар повернулся, взглянул на Карта Анджела с удивлением и недоверием.
— Карт, ты ничего не увидел, когда началось там, на площади? И сейчас ничего не видишь? Не услышал, что кричали люди?
— О чем ты, Ник?
Ник Чагар, все еще недоверчиво поглядывая на Карта Анджела, ничего не ответил, а лишь поднял руку, указав прямо над собой. Управник отчего-то не сразу смог оторвать глаза от блестящего налокотника, вывернувшегося углом. На металле отчетливо выделялись ямки и борозды более яркие, свежие. Потом посмотрел в небо.
Над Городом висел посторонний предмет. Он был белым, ослепительно белым. От него шло сияние, или так просто казалось на фоне туч, которые продолжали свой нескончаемый бег. Без теней, как плоский, белее снега круг, наложенный на колеблющиеся серые полосы, он был страшен до непонятности. Не определить, далеко он или близко. Какова его величина. Мозг отказывался верить и осмысливать видимое.
— Ник… — прохрипел враз севшим голосом Карт Анджел. Он вспомнил крики, и как люди падали на снег, вцепившись в волосы, пряча лица в ладонях.
Сами собой подогнулись ноги.
— Это они, Ник, слышишь, они! Клубки огня и пара…
— Нет, — деловито сказал Ник Чагар, раздергивая какие-то застежки на своем панцире. — Это еще нет… Успокойся, Карт, это всего-навсего «шарик», на котором прилетал Роско. По-моему. Твоя Солнечная описала мне его именно так. Роско снова здесь, и можно сказать, нам повезло. Хотя бы в этом.
Дверь, заскрипев, приотворилась.
— Отец! Отец!
Карт Анджел крупно сглотнул.
— Да! Открывай, Юмти, не бойся, это только мы с дядей Ником.
Один из сыновей Управника, Юмат Анджел, старший после Свана, отвел тяжелую створку. Мгновение помедлив, Большой К. шагнул в проем. Оттуда уже донеслось:
— А не может он нас сверху чем-нибудь таким… а, Чагар?
— Отец, там мама…
— Что еще?
— Ломились охотники. Пьяные все. Мама их прогнала, но они… нет, нет, она жива, только ей сильно попало по голове. Вскользь, но…
— Час от часу! Что это тут валяется?
— Один из них. За ним придут, сказали. Пришлют кого-нибудь из его дома. А что на улице?
— На площадь нужно было ходить. Анджи вернулась?
Ник Чагар не услышал ответа. Он стоял у входа в дом Управника Анджела. Снег вокруг был грязен и рыхл. Выходящая из-под запертых ворот набитая санная дорога — темная от чапиной мочи и навоза. И над прижавшимся к земле, утонувшим в метели, упертым с одного боку в стену Горы испуганным Городом с испуганными людьми замер посланник от неведомого неба. Пальцы Чагара теребили застежку. Губы шептали беззвучно.
«Ну же. Я столько ждал кого-нибудь из вас. Я верил. Не я один, каждый Чагар до меня, — мы все верили и знали, что когда-нибудь вы появитесь. Придете снова. Мы сохранили память о вас и готовы вас принять. Идите. Иди сюда, иди, Роско, слышишь? Иди ко мне!»
Круглое белое пятно, такое правильное, какого быть не может и не бывает, слегка качнулось. Ник заметил не сразу, потому что не было ориентиров.
«Шарик» двинулся…
Теперь видно, что он относительно близко, невысоко. Должно быть, выбрался из облаков и завис прямо над самой площадью.
А теперь идет к нему.
«Ну, ну! Давай! Иди, Роско, иди!..»
Совершив неясный полуповорот, полунырок, белый круг дернулся, застыл на мгновение и внезапно устремился все быстрее и быстрее отвесно вверх. Спрятался в тучи, и они поглотили его. Как будто ничего не было.
Ник Чгтар разжал стиснутый кулак и некоторое время тупо смотрел на оторванную застежку. Значит, Роско — если это был он — отчего-то не захотел, уже показавшись, остановиться в Городе-под-Горой.
«Где же Солнечная?» — с удивившим самого себя спокойствием подумал Чагар. И понял, что не ошибся, заметив Анджелку среди охотников. И еще понял, что стояла она там не по своей воле.
…Ее тащили, уложили на мягкое. Это было уже в каком-то помещении, скорее всего просто в доме. Пахло тут мужчинами. Брага, жвачка, пот, нечистые шкуры на ложе.
— Чего она бормочет?
— Я не слушал. Как эта штука появилась…
— А ты послушай. Мак спросит. Велел все слушать.
— А, твой Мак!..
— Не акай, а слушай да запоминай, тебе говорят.
— Ладно… Э, брага тут есть?..
Она бормотала об обжигающих и убивающих, о Старших и Новых, и о том, что никто не придет в Город. Потом за сомкнутыми веками она увидела, как вокруг Города из темноты и бурлящей метели собираются целые рои бело-синих огней и бросаются, и гонятся за людьми. И было это снова пропитано высшим блаженством пополам с болью и ужасом. Потом Город горел, и ничего уже не оставалось…
…Чагар слишком поспешно ушел с безлюдной улицы, поэтому не видел, как пригрезившееся унесенной в чужой дом Анджелке начинается наяву.
Первые шары огня всплыли по всей окружности Города, разметав сугробы. Пар ударил вверх к тучам, и его закрутило ветром в живые спирали и полотнища. Ближе всех оказалась Охотничья окраина, и огненные сгустки неспешно потянулись по ней.