Глава 11

Как все Миры не могут обойтись без Перевозчика, так и каждый из Миров не обходится без своего Стража или даже нескольких. В момент описываемых событий и в нашей части нашего Мира жил и действовал свой Страж, призванный Мирами на место предыдущего. Пригодность и целесообразность — вот два критерия, по которым призываются живущие на службу Мирам, это абсолютное правило. Во всем остальном они могут различаться до противоположности. Вот и сменивший своего предшественника в нашем Мире был совершенно не похож на него по своим чисто человеческим качествам. Другого склада был человек. Но конечно, как это бывает у Стражей, в начале своей работы он учился. Его учили.

Всякий раз это бывало по-разному.

То вдруг, словно сотканное из тысяч крошечных деталей, миллионов штрихов, появлялось изображение лица, которого никогда прежде не видел, человека, с которым не встречался, но теперь начинало казаться, будто знакомы всю жизнь, и надо непременно его найти, и как можно скорее. Мучительное ощущение не отпускало, обращаясь в нестерпимый зуд действия, которое разум понимать отказывался. Облегчение наступало с первыми же предпринимаемыми шагами. Стоило лишь… ну, хотя бы выйти из дому с мыслью, что отправляешься на поиски. Внизу, по пути к стоянке, где он держал свою «Вольво»,

начинало приходить понимание, куда примерно нужно отправляться, в какую сторону ехать. За рулем это понимание превращалось в уверенность. И он ехал, и находил, и удивлялся. Сначала.

Бывало, его охватывала тяга к путешествиям. К поездке в совершенно определенную точку страны. Он никогда не знал заранее, куда ему захочется отправиться, и со временем приспособил держать под рукой Большой географический атлас России. Он перелистывал его и на какой-то странице чувствовал: то! Карта будто сама разрасталась, приближаясь к глазам, и буквально через считанные минуты он уже знал, в какой именно пункт отправится на этот раз. И за кем.

Случалось, прямо посреди белого дня начинали одолевать смутные видения каких-то иных мест, улиц, домов, пейзажей, призрачно ложащиеся на те, в которых он пребывал в настоящий момент. Поначалу пугающие, они очень быстро выказали свою полную безвредность и отчасти даже управляемость — усилием воли и мысли он научился отодвигать их в сторону, уменьшая, как переводится на маленький экранчик в углу главного изображения картинка параллельной программы в продвинутых телесистемах. Однако если он немедленно не начинал действовать, чтобы разобраться, определить, что ему показывают и где это может находиться, картинка самовластно вырастала, захватывая все большее и большее количество площади в его поле зрения. Он был вынужден подчиняться, и это, нужно отметить честно, было совсем не трудно. Как всегда, едва он начинал сам, ему тут же шли на помощь. Вдруг подворачивалась соответствующая страница справочника, приходило собственное воспоминание или, что чаще, какое-то внезапное озарение.

Несколько раз приходили письма от неизвестных адресатов. Короткие строчки указаний, отпечатанные, вытесненные, коряво написанные от руки. Он не сумел сохранить ни одного. Письма исчезали. Были телефонные звонки с разными голосами.

Детали складывались, пейзажи вспоминались, билеты всегда оказывались заказаны заранее.

Он имел счета в двух банках и карточку АСКО. Не Бог весть какие суммы, но они вдруг стали возрастать. Ежеквартальные поступления, как будто выплата стабильных дивидендов. Поразмыслив, он не стал поднимать вопроса об их источнике. Забросил все свои дела, свернул бизнес, полностью перешел в подчинение захватившим его неведомым силам, объяснения которым также не искал.

Это было похоже на негласную договоренность, тайный пакт, в котором стороны соблюдают взаимный интерес, ни в коем случае не переходя неназванных вслух, но хорошо ощущаемых границ.

Он увлекся. Ожидал следующих «сеансов» с нетерпением и азартом, гадая, в какую форму выльется новый контакт с запредельным и — что не менее важно — какой цифрой он будет обозначен в следующем поступлении.

И были новые собирающиеся пред ним образы, были имена и адреса, были письменные приказы, шепот в телефонной трубке, колдовски расширяющаяся, вбирающая панорама карты, озарения, были кусочки головоломки, обрывки зрительных воспоминаний и впечатлений, которые вдруг складывались в целое, в нужное, в то, чего от него хотят.

Вот только снов не было. Он вообще никогда в своей жизни снов не видел. Такого склада был человек.

В своей психической вменяемости он не сомневался. Слишком быстро ему сделалась ясна цель его поисков, которую преследовали управляющие им. Потому что всякий раз усилия его приводили к встрече с назначенным ему субъектом, разговором под тем или иным предлогом или просто так, «по ошибке», и для субъекта это заканчивалось… Понятно.

Собственно, самый факт его не особенно трогал. Гораздо важнее было то, что с точки зрения законности никаких претензий к нему лично предъявлять было не за что.

Он никому не рассказывал — по понятным причинам. Но ему и потребности в этом не ощущалось. Он, и только он был орудием высших сил, мечом Немезиды, волей Провидения, символом Божественной десницы, играющей смертными по своей, высшей воле.

А потом он получил власть во всей полноте. Он сам стал способен определять, кому еще оставаться, а кто должен уйти. То, что прежде «передавалось» ему, стало частью его существа. Он сделался почти… да что там — равен богам в решении людских судеб. Так он считал. Поднялся и встал вровень с высшими, которые избрали, научили и приняли его. Сами они теперь были ему не нужны, как и никто из жалких смертных, пребывание среди которых все более тяготило его, отмеченного знаком избранности. Но он был терпелив. Он понимал, что за первыми шагами последуют новые. И не ошибся.

Лишь одно мешало насладиться абсолютным могуществом — его взгляд, несущий Неотвратимую Предопределенность (так он именовал то, чем одарили его высшие силы), еще не был по-настоящему смертелен. Отчего-то он действовал не на всех, а лишь на тех, на кого — прежде — ему указывали, и на тех, кого теперь он, руководствуясь так и не постигнутыми им самим признаками, выделял из общей массы.

И свершилось. Высшие окончательно поверили в его послушание, его преданность, в его обращенность. Он обрел разящий без промаха, без исключения, на кого бы ни направил, любого в этом Мире, взгляд. Теперь никто не сможет безнаказанно встать на его пути. Он — высший суд, он — альфа и омега, он — сам выносит приговор и его исполняет.

Сомнения? Они не посещали его. Власть всегда была выше морали. Тем более врученная высшими. Он волен распоряжаться ею, иначе бы она просто не была ему дана.

Непрерывно растущие поступления на счета он однозначно воспринимал как знак поощрения, педантично осведомляясь в банке, где перевел текущий счет на срочный, о своевременности приходящих довложений. Такой был человек: как бы он ни был отмечен высшими сегодня, всегда нужно думать о завтрашнем дне, а этот банк давал на полтора процента больше.

Он не злоупотреблял врученной силой, но и не видел особых причин стесняться в ее использовании. Он ни на миг не забывал, во имя чего она получена, и прилежно продолжал искать и находить, и в этих случаях даже не приходилось делать ничего более. Все происходило по старой схеме. Нашел, встретился, взглянул в глаза. Он не хотел, чтобы заронилось и сомнение в его готовности идти указанным путем. Он слишком долго заслуживал свою теперешнюю свободу и власть над каждым.

Свободу и Власть.

Он был уверен, он ощущал их. Он был счастлив. Он ими упивался.

Некоторые события 5–6 ноября 1997 года. (Начало, введение времени «Ч»)

Клиники, приемные врачей-невропатологов, частные кабинеты психоаналитиков (в англоязычных странах прижилось сленговое — «шринки», усеченное от «высушивающий мозги») захлебываются пациентами. Небывалый наплыв. У всех жалобы на навязчивую галлюцинацию, повторившуюся дважды.

Телефонные линии, сеть Интернет, все виды коммуникаций перегружены. Идет неистовый обмен информацией. Интенсивность заметно падает после второго «удара тьмы» — термин бульварных газет.

Из крупнейших международных агентств лишь «Дабл-ю-И-Ти» дала сообщение сразу после первого «удара».

Остальные либо выжидали, либо сами еще не оправились. Радиостанции, телекомпании региональных и местных уровней, а также малых стран разразились криками буквально через несколько минут.

Катастрофы на транспорте, промышленных и добывающих предприятиях, несчастные случаи, связанные с потерей внимания людей, в большей степени коснулись Восточного полушария, где был день.

Время первого «удара» — 10 часов 17 минут по Гринвичу, время второго — 14 часов 59 минут, 5 ноября.

Глобальные системы слежения передали на свои командные пункты одномоментный сбой программ. Визуальные датчики зафиксировали то же, что видел каждый в любой точке планеты, если у него были открыты глаза. Однако работающие в гораздо более широком диапазоне приборы подтвердили, что аналогичная же картина могла бы наблюдаться, умей человеческий глаз охватывать весь волновой спектр.

Все обсерватории, где на данный момент производились наблюдения, зарегистрировали разовое смещение излучений объектов в красную сторону спектра. В Джэксоновской обсерватории Сьерра-Невады не прошла классическая демонстрация допплер-эффекта: звезда Сириус вместо полагающейся скорости удаления 75 километров в секунду перепрыгнула на порядок больше.

Командир экипажа станции «Мир» на срочный запрос ЦУПа: «Да, длилось не более десяти-двенадцати секунд… Ребята подтверждают, у всех. Сейчас все в порядке, все штатно. Земля, что это могло быть?»

Резкое увеличение числа преступлений в ночь с 5-го на 6-е. Особенно затронуты крупные города и поселения, места скученного проживания людей. Преступления не носят организованного характера. Не поддающиеся объяснению акты насилия, вандализма, разрушений, поджогов, подрывов. «Теперь все равно пропадать!» — ответ шестнадцатилетнего убийцы, расстрелявшего из автомата павильон автобусной остановки с ожидающими пассажирами в час пик.

Резкое увеличение числа самоубийств в ночь с 5-го на 6-е. «Я не хочу с ужасом ждать конца, который неизбежен!» — записка выбросившейся из окна женщины тридцати двух лет. Домохозяйка, мать двоих детей, всегда отличалась уравновешенностью.

Если бы социологи и психологи имели впоследствии время собрать и cопоставить информацию, подобная иррациональная мотивация была бы ими отмечена в восьмидесяти процентах случаев этой волны насилия и суицида, что вслед за терминаторной границей дня и ночи прокатилась по планете.

Но они не имели такого времени, и факт остался не проанализирован.

Паника на биржах: Гонконгской, Нью-Йоркской, Токийской, Мадридской, Московской, Лондонской, Бомбейской и других. Почти всюду операции прекращены к утру 6-го.

Население сельских районов спокойно.

После второго «удара» отреагировали военные. Силы в воздухе, соединения кораблей и подводные лодки, находящиеся на боевом дежурстве, перешли в состояние повышенной готовности. Снята блокировка и задействован первый — дозорный — эшелон космического базирования. Генеральные штабы и стратегические командные пункты сменили режим функционирования на единичку ближе к «положению-один». Одновременно заработала оперативная связь для определения ситуации, степени ее санкционированности.

Вечерние новости в Восточном полушарии, ночные и утренние в Западном уже полны сообщений и попыток комментариев. Основной рефрен: не стоит поддаваться панике, подождем выводов ученых. Одинаково бодрые лица ведущих, вне зависимости от их цвета — белого, черного, кофейного или желтого.

В среднем количество летальных исходов от сердечно-сосудистых заболеваний и кризов подскочило в эту ночь на треть. Пик, как всегда, пришелся на предрассветный час — от четырех до пяти утра. Предыдущий же час, называемый «часом рождений», с трех до четырех, принес человечеству вполовину меньше младенцев, чем диктовала выведенная годами статистика. Однако и этот факт отметить не успели.

Страны, народы и расы не имели значения. Проворачиваясь в новые сутки, планета словно окатывалась ливнем забвения жизни. Это касалось не только вида Хомо сапиенс.

6-е, полдень по местному времени. На пляж близ Сан-Диего, северная часть побережья Калифорнии, сто миль от Лос-Анджелеса, выбросилась стая дельфинов, не менее полутора сотен голов. Усилия спасательных служб, волонтеров и местных жителей оказались тщетны: животные вели себя агрессивно, противились всем попыткам отогнать их обратно в океан. Достигнув берега, почти сразу умирали. До того как спасатели решились на применение пуль-шприцев с обездвиживающим зарядом, эта участь постигла около двух третей стада.

Снотворное оказалось малоэффективным. Вскрытие резюмировало остановку сердца во всех случаях.

«Зачем, зачем они это сделали?!» — Мэгги Диксон, чернокожая, сорок один год, в желтом пластиковом плаще, с мертвым дельфиненком на руках. (Съемка «Л.-А. -Монинг ньюс-Ти-Ви».)

Это был единственный отмеченный людьми случай.

В течение последующих двух часов массовые самоубийства китообразных произошли: в Северном полушарии — в глухом лабиринте островков пролива Гекаты на западном побережье Канады (горбачи), в Чешской губе (стадо белух); в Южном полушарии — глубокой ночью на Южной Георгии (касатки), на двух необитаемых островках группы Окленд, южнее Новой Зеландии (три семьи кашалотов — самцы, одиннадцать самок, два детеныша).

Берега озер и малых рек канадских провинций Саскачеван, Альберта, Манитова шевелились, и вскипала вода от сотен тысяч бросающихся в нее леммингов — грызунов из семейства полевок.

Ночь мешала видеть аналогичные явления на тундровых речках от Печоры до Лены.

Из прибрежных зон островов Океании, где добываются лангусты, начался повальный исход этих ракообразных. Целые поля усов-антенн, колеблясь и раскачиваясь, уходили от своих песчаных и коралловых пастбищ в гибельные глубины, чтобы затеряться там навсегда. Люди так и не узнали этого.

Кения, национальный парк Найроби. Несколько слоновых стад обнаружили признаки непонятной и стремительной болезни. Сбившись в тесные

группы, слоны замирали на несколько часов, затем разбредались кто куда, причем явно полностью потеряв ориентировку, как будто их настигла слепота, отказали обоняние и слух. К ночи 6-го животные стали умирать.

Пустыня Калахари, черные, так называемые «песчаные» слоны — та же история. Мясо черных слонов — единственная, за исключением людоедства, пища живущего здесь племени.

В гниющей жаркой влаге сельвасов на правых притоках Амазонки взрывно мутировал один из видов шистосоматозных червей — трематод, до этого поражавший лишь зеленых мартышек. Одномоментные очаги мутации охватили территорию средних течений Пуруса, Мадейры и частично Тапажоса. Паразитируя в кровеносных сосудах, где самки отладывают яйца, мутант начал вырабатывать вирус, разрушающий генное строение клеток, прежде всего — иммунной системы. Мутировавшие трематоды оказались способны приживаться на любом хозяине из высших приматов, то есть и на человеке. В виде спор вирус мог разноситься самым легким и страшным путем — по воздуху. Разгадать и найти действенное противосредство люди бы не смогли, однако новая чума, уже XXI века, развиться не успела.

Но она появилась.

Всплеск религиозного безумия фанатиков-исламистов в Пакистане.

Акции, вакханалии, внеочередные мистерии сатанинских сект на юге США, в Центральной Европе, в Западной Украине.

Колдуны вуду на Новой Гвинее объявили о наступлении «времени вуду», когда восстанут из могил и придут к людям зомби всех поколений их предков.

Патриарх Московский и Всея Руси, проведя консультации с тремя из пяти постоянных членов-иерархов Синода, поручил подготовить обращение к верующим, к православным и иных конфессий.

В кругах, близких к курии Ватикана, прошел слух, что ожидаемая энциклика Папы начнется не со слов: «Beati possidentes» («Счастливы обладающие»), а — «Ex nixilo nixil» («Из ничего ничто»).

Политики ведущих стран повели себя сдержанно. Были сделаны звонки по прямым линиям. Практически сразу выяснившийся глобальный характер феномена почти полностью снял подозрения в провокациях соперников. Военных успокоили к концу суток 5-го ноября. С официальными выступлениями никто не торопился.

Генеральный секретарь ООН отдал распоряжение главе Научного комитета при Совете Безопасности подготовить мнение и прогнозы комитета к очередному заседанию СБ, а само заседание предложил представителям стран-участниц провести тремя днями раньше намеченного прежде срока.

Кен Хостен, президент Международного союза спиритов: «Мы всегда знали потусторонний мир и общались с ним. Теперь это знание коснулось каждого из живущих. Нам еще предстоит — если это только возможно — осмыслить и понять, что хотели донести нам явившиеся оттуда силы». (Короткое интервью получено в аэропорту Софии. Хостен прибыл в качестве почетного гостя на Шестой конгресс феноменалистов, проводимый в Болгарии, в Стара-Загоре.)

Капитан первого ранга Николай Чудинов, начальник специального отдела военных астрологов, созданного при Генеральном штабе ВМФ, Санкт-Петербург: «Нет, возможность чего-то подобного ни по одной из линий, что на сегодняшний день находятся у нас в работе, не просматривалась. Астрология — это наука, такая же, как любая другая. Точная наука. Пока никаких обоснований с научной точки зрения я лично дать не могу». (В ответ на запрос о сути явления. 6-е ноября, 16.30 по Москве.)

Отпустив такси, Олег посмотрел на часы. 16.35. Наверняка убежали вперед минут на пять-десять со вчерашнего полдня, когда он переставлял последний раз. С этим ничего нельзя было поделать: механические часы независимо от марки, конструкции и фирмы-производителя, едва очутившись на его запястье, начинали спешить примерно на час за трое суток. Электронные вообще отказывались служить через неделю. Вместо нужных цифр загорались сплошные восьмерки и все, какие есть, значки. Или вовсе пропадала индикация. Или «просаживалась» батарейка. Насколько Олег знал, каждый из них, пятерых, имел в своей частной жизни подобного рода досадные мелочи. Ничего не оставалось, как каким-то образом уживаться с ними.

Он прошел по дорожке вдоль глухих заборов, за которыми в глубине притаились особняки. Кое-где на деревьях еще оставалось по нескольку ржавых листьев. Здесь были дубы, попадались лет ста и больше. Поперек проезда висел шлагбаум — двутавровая балка, крашенная полосато, и он обогнул ее. В мокром снегу под балкой виднелось множество следов шин.

«Вот мы все и в сборе, — подумал он. — По тревоге. Последний раз это было… да, в марте девяносто первого. Пантелей уговорил нас собраться «по государственному делу особой секретности и важности». Ни много ни мало — речь шла «о судьбе России», как он выразился. Тогда еще можно было нас поймать на этот крючок. Меня, по крайней мере, можно. Ну, мы и выдали не только ситуацию в целом, но и необходимое оснащение «Белого дома». Это Аланчик специалист. Старался на пару с Пантелеем. После августа Пантелей жаловался, что сделано так ничего и не было.

Осень девяносто третьего они предсказывали уже без меня. И без Аланчика. И уж конечно, без Антонины, у которой опять было сумасшедшее увлечение.

Центр у них здесь какой-то или НИИ? Роман своего не упустит…»

Вместо того чтобы позвонить, Олег постучался в железные ворота ручкой длинного черного зонтика. Следящие камеры передали на экран в помещении с внутренней стороны забора изображение немолодого плотного мужчины в черном немодном пальто.

Вопреки ожиданию, дверь открыл сам хозяин.

— Извини, любезный, мелких нет, — не преминул сказать колкость Олег. — У тебя забастовка секьюрити?

— Проходи, — буркнул Роман. — Все в сборе, тебя ждем. Машину тебе подарить с шофером, или так и будешь своим ходом всюду опаздывать?

— Я вижу, что все в сборе.

У крыльца особняка, задвинутого за частокол корявых дубовых стволов, стояло несколько автомобилей. Среди иномарок только одна «Волга». Черная, со сдвоенной выхлопной трубой, что говорит о форсированном движке, скорее всего от «Форда».

— Нет, вот сюда, — сказал Роман. Там лабиринт, запутаешься. Когда ты запомнишь?

— Приглашай почаще.

— По поводу или без повода?

— Лучше без. Поменьше б таких поводов.

— Согласен. Слушай, компатриот с христианскими идеями, ты бы сам поменьше страдал о судьбах России по пути ко мне. Умный какой, вспомнил, как тут Пантелей про «колумбийский вариант» распространялся. Что в результате к власти приходит самый крупный мафиози. С Коржаковым они перед первым путчем были, ну! Я тебя посреди поселка засек, от тебя перло, как… я не знаю что. Поаккуратней, коллега, здесь вы среди своих, зевать не рекомендуется.

— А что, разве у нас не такой вариант?

— Пока нет. Но будет. Не говори об этом Пантелею. Вон все, а я на кухне пригляжу еще разочек.

Олег проводил взглядом фигуру Романа, чьи короткие ноги казались еще короче из-за длинной меховой жилетки. Роман был похож на маневрирующую проворную танкетку. Подобравшись, Олег вошел в малую гостиную с накрытым столом и горящим камином.

В кресле перед каминным экраном Антонина невнимательно слушала что-то рассказывающего ей Алана. У Антонины была иссиня-черная копна волос, всегда взбитая и забранная сзади в пучок, много щек и губ, сложение толкательницы ядра и очень белая, прозрачно-фарфоровая кожа. По обыкновению вся унизана перстнями, цепочками с амулетами и брелоками. Изящный Алан на ее фоне казался еще тоньше.

Олег сильнее напряг свою психозащиту. Способностями Романа (Олег сильно подозревал, что во многом приобретенными с помощью внешних усилителей: психотронные бустеры разрабатывали у Рогожина, а Роман-то с ним был дружен) Антонина не обладала, но общее отношение, цвет ауры, окраску направленных на нее ментальных потоков вполне могла определять. Алан был гораздо сильнее.

…,…!..! — выдал изящный Аланчик трехэтажную фиоритуру. Как Олег и догадывался, это было концовкой матершинного анекдота, до которых Алан был большой охотник и мастак.

— Не слыхала, — сквозь смех говорила Антонина, протягивая Олегу свой опустевший бокал, — нет, такой еще не слыхала, новенькое! Олежек, плесни мне, пожалуйста… Благодарю, профессор! Аланчик принес на хвосте сумасшедшие анекдоты!

— Мне расскажут? — Олег налил и себе.

— Специальные, — важно сказал Алан. — Только для дам. Как поживаете?

— Как все. Жду, чем все это закончится.

— Ну, похоже, теперь недолго осталось, вы даже не успеете соскучиться, профессор.

Олег привычно улыбнулся шутливому обращению. Оно, кстати, соответствовало действительности, но тому решению ВАК Новосибирского университета уж два десятка лет минуло. И полтора десятка — как он оставил кафедру. Не по своей воле. Вынужден был.

— Святой Мишель де Нотрдам на текущий девяносто седьмой пророчествовал падение шести великих корон. Все толкователи сходятся, что это Англия, Франция, современный Израиль, почему-то Ливия и, может быть, Россия. Гм, это пять. Значит, еще кто-то.

— Америка, — томно подсказал Алан, помешивая свое вино золоченой ложечкой. — Несколько катренов описывают, как ее «зальет массой вод». Параллельно существуют переводы, где описывается нашествие азиатов на Европу, а добрая Америка вступит в войну в марте девяносто восьмого и начнет с морских эскадр врага. Она «пожжет их неведомым огнем». Перл-Харбор. Уже было. Сент-Мишель прокинулся на полсотни лет. Мелочь.

Олег поджидал своей очереди вступить в игру. У них было принято таким образом пикироваться, чтобы поднасолить Антонине, которая в силу неведомых убеждений своей непостижимой женской души истово верила и обожала Нострадамуса.

— А на девяносто восьмой он обещал исцеление «каждого мужчины, каждой женщины, каждого ребенка», — сказал Олег, — что бы это могло быть? Вакцина против СПИДа? Или универсальные противозачаточные пилюли?

— Возможно, поголовная стерилизация? — подхватил Алан. — Но нет, он, конечно, имел в виду победу над раком.

— Вам никакая стерилизация не нужна, — сказала Антонина, — от вас и так проку с гулькин хрен.

— А кто набирает себе гвардию, как сама Екатерина Великая? Ты сегодня что-то без своих красавцев.

— Олежек, не трепись, а? Народ, как ему и положено, — сидит в людской. — Участвуя в делах по освобождению заложников и видя перед глазами все эти ужасы, Антонина завела себе штат личных тело-

хранителей и никуда не выезжала без сопровождения звена из трех, а то и четырех. Парни бывали на подбор — высокие, ражие. Не переходящие границ замечания на эту тему Антонина воспринимала спокойно. Ей, кажется, даже импонировало.

— А где наш Пантелей? Машину я видел.

— Роман допустил их в свой тронный зал. Демонстрирует новую программу для посетителей. У него там имидж поменялся.

— Их? С Пантелеем кто-то еще?

— Прошу знакомиться, — сказал Роман, вводя в гостиную высокого человека в патриархальной черной тройке. — Mapaт Сергеевич примет сегодня участие в нашей встрече. Пантелеймон Григорьевич и я пригласили его на свой страх и риск, полагая, что с вашей стороны, друзья, возражений не последует.

Антонина скривила полные губы, но промолчала. Алан продолжал забавляться с ложечкой, но от Олега не укрылось, что он быстро, как это делают матерые уголовники, уколом зрачка в зрачок, взглянул на Марата Сергеевича. Тот улыбнулся, слегка поклонился. Если ауры всех присутствующих вследствие поддерживаемой каждым защиты от остальных несли нейтральные пастельные тона, то от Марата исходило ровное белое свечение, имеющее в центре сплюснутый черный диск. Как снимок солнечной короны в период спокойного Солнца.

— Марат Сергеевич — директор Института тонких взаимодействий, — выдвинулся из-за его спины громадный Пантелей, — и постоянный член Консультативного совета при Президенте.

— Для начала прошу за стол, друзья. В столовой все готово.

За обедом о пустяках уже не говорили, и поскольку к подлинной цели их встречи переходить никто не спешил, во время десерта — печеной дыни — над собравшимися висело прочное и мрачное молчание.

Олег наслаждался блюдами. Закуски и напитки у Романа были отменные. Из всех обедающих только новый Марат Сергеевич оставался внешне невозмутим и даже слегка беспечен. Олег ловил взгляды, которыми нет-нет да и постреливала в Марата Сергеевича Антонина. Алан также пытался подобраться к нему, но изнутри. Олег это чувствовал. Что греха таить, он и сам несколько раз попытался проникнуть за этот черный экран и потерпел полное поражение. Пантелей двигал челюстями, уткнувшись в свою тарелку. Роман нервничал, даже выпил две рюмки водки.

«Этот так здорово прикрытый Марат — посторонний. Зачем Роману, да еще и Пантелею, звать его? — подумал Олег, прихлебывая лимонный сок. — Кто его прикрывает? Пантелей? Сам? Не может быть, я бы о нем знал. Мы все бы знали, существуй еще кто-то с таким потенциалом. Кандидат в нашу команду, где каждый сам за себя?»

— Друзья! — сказал Роман, откладывая салфетку. Приборы убраны, на столе кофе, коньяки, персонал удалился. Олег с удовольствием закурил, получив разрешение от поморщившейся Антонины.

— Друзья, чтобы без лишних слов приступить к делу, сообщаю, что предложенная нами встреча состоится через два часа. Гость в сопровождении нашего человека готовится выехать, они связывались с нами в семнадцать.

— Говорили, что это будет утром, — сказал Алан, — чем вызвана задержка?

— Сидим тут весь день как привязанные, — поддержала Антонина, — что, у меня других дел нет? Тошнит уже от твоего шампанского.

— Задержка вызвана не по нашей вине. Наш человек докладывает, что сам прождал гостя, который только что прибыл. К сожалению, с ним мы вынуждены применяться к его условиям. Кстати, об условиях. Некоторые из присутствующих еще не в курсе, поэтому сообщаю, что Гость — предлагаю окончательно принять это обозначение — затребовал в качестве предварительного шага от нас сведения о местонахождении «второго», того, о котором нам все известно и который опасности для нас не представляет.

— Есть что-нибудь новое о нем, я имею в виду — о Госте? — осведомился Алан.

— Пожалуйста. — Повинуясь ли сигналу от невидимой кнопки, нажатой Романом, или, быть может, выдрессированный так, что откликается на беззвучный зов своего патрона, секретарь внес черный бювар, раздал всем по паре сколотых листков с выполненным на принтере фото и текстом. — Материалы помог подготовить любезно предоставивший свои банки Марат Сергеевич.

— Не слишком много там сохранилось, — впервые услышал Олег его голос.

— Да, информация стирается, — кивнул лобастой головой Роман.

— Так это что же, — сказала, перебросив листки, Антонина, — он и нас собирается… вот так вот, горло перегрызть? Да мои ребятки его в капусту со ста метров посекут. Ты этим хотел нас напугать, Роман? Как он это делает вообще? Маньяк какой?

— Тосечка, он напугался больше нашего, — сказал Олег, стряхивая пепел с крепчайшего «Голуаза». Свои сигарки он все же курить тут не решался. — К сведению: я тоже.

— По остаткам сохранившихся данных, а также по данным, которые мы имеем о «втором», можно предположить смысл их деятельности здесь. Отсортировка, отбор и устранение… неугодных, мешающих, чем-то не устраивающих кого-то, кто посылает Гостей сюда, к нам.

— Очищение, — предложил продолжающий играть в отстраненность Алан.

— Да, мотивы нам неизвестны. Выяснить их — одна из причин, заставивших меня настаивать на этой встрече. Невозможно дольше нам оставаться в неведении.

— Ромочка, — заломила черную бровь Антонина, — ты — и в неведении?

— Вам только что дали материалы. Там подробно описано то, каким образом до меня доходит информация о его очередном посещении. Только постфактум. Выбрать ее из астрала при любой глубине погружения, пока он находится здесь, невозможно. Пример. Наша встреча отодвинулась по той простой причине, что Гость отсутствовал в нашей действительности. В нашем времени и пространстве. Он пребывает здесь физически. После его ухода, в момент ухода, «включается» вся цепочка сопровождавших его, вызванных им событий. До этого момента в астрале ее не существует, хоть в реальном времени события и последствия уже имеют место. Таким образом мы можем видеть лишь уже необратимые последствия, на которые не в состоянии повлиять. В этом корень вопроса. Последние недели я постоянно настроен на Гостя.

Роман говорил правду. Вчера в седьмом часу вечера, когда Михаил вошел в телефонную будку на углу рядом с трамвайным кругом у метро «Университет» и исчез из нее, Роман почувствовал сигнал и сейчас же «включился», чтобы узнать подробности нового посещения Аггела, считать новый «след». Дотошный Олег, что находился рядом безотлучно, выспросил все и сегодня отправился в город, на улицу Старый Гай. Он прогулялся вдоль торгового центра, где смог уловить подробности, заставившие его содрогнуться. Он даже поднимался к процарапанной Филипповыми когтями двери. В квартире за дверью «след» Михаила остался отчетливо, как яркая вспышка на блеклой фотографии. Такие вспышки, тоже, впрочем, со временем гаснущие, остаются после особенно сильных всплесков эмоций у источника. Филипп глухо гавкнул из запертой квартиры. Олег задумчиво покинул это место.

Он очень старался составить собственное мнение, с кем же им приходится иметь дело. У него ничего не получалось.

— Судя по вашим впечатлениям, профессор, Гость — еще и ликантроп? — прикрывая зевок, промолвил Алан. — Человек-волк. Что-то в этом роде. Человек ли? Волк ли? Что вы говорите?

Олег стиснул зубы, на язык попали табачные крошки. Ох этот Аланчик! А сам тоже хорош — позволил себе отвлечься, потерять нить. Имея Алана под боком, ни на миг нельзя терять сосредоточенности — пролезет в волосяную щель, из пятерых самый тонкий восприимец ментала, когда тот хоть едва приоткрыт.

Учитывая то, что подавляющее большинство людей не только не владеют хотя бы примитивными навыками психической обороны, но и не имеют о ней вообще никакого представления, понятно уважение и суеверный страх перед Аланчиком крупнейших воротил наркобизнеса среднеазиатских стран, прежде входивших в состав СССР. Среди этих мафиози Аланчик имел легендарную кличку Рентген.

— Не думаю, что все так просто, — ответил за Олега Роман. — Самое неприятное для всех нас то, что Гость — кто бы он ни был — вернулся. И возвращаться продолжает. Днями я уже знакомил вас в деталях с прошлогодними событиями. Теперь нам в точности известно о его гибели в конце прошлого года…

— Мнимой.

— О нет, самой настоящей. Факт зафиксирован, и не только свидетельскими показаниями, протоколами и прочим. Существует даже место захоронения, и там действительно лежат его останки. Проверено.

— Но информация стирается?

— Кое-что мы все же сумели отыскать и сохранить, — сказал Марат Сергеевич. — У себя в институте мы работаем и в этих направлениях тоже. Пантелеймон Григорьевич обратился ко мне лишь в августе, поэтому многого, разумеется, мы не спасли.

— Необходимые оперативные мероприятия также помог осуществить Марат Сергеевич, — прогудел Пантелей.

— То, что смерть Гостя подтверждена на обычном уровне, еще ничего само по себе не говорит. А вот то, что она закреплена в астрале, в чем вы могли убедиться самостоятельно, когда я дал вам координаты входа…

— Это тоже ничего не говорит. — Антонина презрительно скривила губы. — Можно подумать, вам никогда не приходилось иметь дела с… с подобными явлениями. В конце концов, когда я работаю со своими медиумами, вызывая ушедших… Не вижу разницы.

Роман переглянулся с Олегом. С Антониной именно поэтому было очень трудно находить общий язык. Обладая огромной суггестивной силой, она начисто отметала всякую теорию, не желая вникать, разбираться и делать выводы. Суггестики и инсайта — «прямого видения» — ей за глаза хватало для собственной коммерческой деятельности. Глубже она смотреть не желала.

Называемое в просторечии спиритизмом или, иначе, «разговором с духами» действие становится возможным только в случае, если «дух», «душа» еще не сделалась принадлежностью единой Над-системы, именуемой, также для простоты, мировым астралом. Причем совершенно безразлично, сколько времени прошло здесь, среди живущих. Ведь для «душ» времени не существует, для них есть только состояние. «Связанное» — в носителе, теле, «свободное» — без него. «Принятое» и «непринятое» — это уже свидетельство ее взаимоотношений с астралом…

Но если сущность оказывается «принятой» (людям в Мире никогда не узнать, что это означает и как выглядит), закрепленной в непредставимых слоях, сюда ей не появиться, не возвратиться ни под каким видом.

Гость же — возвращался.

Зачем… или за кем?

Олег незаметно поежился, чуть кивнул Роману. Что, мол, тут сказать? Объяснять Антонине, что не стоит гнать коня по кочкам ночью, он отчаялся.

— Конечно, — вдруг густо сказал Пантелей, — я не ручаюсь за абсолютную точность, но «Мир магии, мир сверхъестественного прекрасен тем, что дает возможность многие проблемы и беды предотвратить, а если вы уже… э-э… столкнулись с трудностями, то исправить их». Или — преодолеть, не помню. Тоня, я не очень наврал?

— Что ты имеешь против моей рекламы?

— Упаси Бог, ничего. Но, по-моему, Роман хочет сказать, что с Гостем у нас брезжит шанс самим убедиться, так ли прекрасен тот мир? Я правильно тебя понимаю, Роман? Все твои экивоки, что ты плетешь нам едва не полгода?

— Совершенно точно.

Снова повисло нехорошее молчание. «Конечно, — подумал Олег. — Табу. Никто не хочет называть вслух то, чем мы в сути своей занимаемся и чем это может быть чревато. Если не воевать, то хотя бы отсидеться в одиночку. Как мы привыкли».

— Послушайте, коллеги, — сказал он. — Мне кажется, мы уклоняемся. Нет смысла гадать, поскольку уже через час мы сможем выяснить… ну, что сможем. Гость недаром идет на встречу с нами, думаю, он и сам имеет что нам предложить.

— Или всех нас, разом, — сказала обидевшаяся на Пантелея Антонина. — Если мы так уж мозолим ему глаза. Только вы имейте все в виду, с моими ребятками не шутят. Против них лекарство, как против атомной бомбы, — падать головой от взрыва и тихо ползти на кладбище. Я их специально проинструктировала.

— Надлежащие меры все приняты, — заверил Роман.

— Я думаю, каждый из нас проинструктировал своих, — сказал Алан, непринужденно улыбаясь.

Роману непроизвольно вспомнился телохранитель изящного, чтобы не сказать тщедушного, Алана. Монголоид двухметрового роста, с обводами броненосца и переливчатый, как ртуть. Сейчас он сидел через стену воплощением Будды, а когда Роман водил Алана по комнатам и залам особняка, гигантский Будда не то чтобы ходил по пятам, а как бы возникал за плечом хозяина, стоило тому остановиться. Самого движения Роман не улавливал.

— Вынужден заранее принести извинения, — продолжал Алан, — но не могу не задать свой вопрос. Мне не совсем понятна роль господина…

— Богомолов, — немедленно кивнул Марат Сергеевич. — Прошу прощения, что сразу не представился полностью.

— …господина Богомолова в намеченном рандеву. Мы выяснили собственные цели, приняв за рабочую версию заинтересованность Гостя именно нами, как ведущими специалистами, занятыми… определенной деятельностью, причем заинтересованность эта должна иметь активно отрицательный характер. То есть предположили, что мы ему чем-то мешаем. Ну, или от кого он там действует, посланцем кого является. Как это принято у интеллигентных людей, обойдемся в наших построениях без громких имен и терминов, которыми на протяжении веков человечество отчего-то ужасно любило пугать самое себя. Мы с вами и так понимаем, о чем речь. Кто — или что — подразумевается. Меня, кстати, никогда это не трогало.

Лично я не считаю, что Гость может быть всерьез опасен таким людям, как мы. Но я подчинился мнению большинства. Мы решились на эту встречу. В какой-то степени обострение, но Роман прав, иначе Нам не расставить окончательные точки над любимыми буквами. — Алан усмехнулся. — Но то мы. У нас, простите, шкурный интерес. А господин Богомолов? Он был представлен с серьезными титулами. Каков мотив его появления? Научная любознательность? Или, Пантелей, ты снова попытаешься нас рекрутировать? В этом случае, если к нам обращаются как, повторяюсь, к специалистам, не имеющим аналога в стране, и без преувеличения будет сказать, что и на планете, то — это сделка. А мы еще не слышали предлагаемых условий.

Сразу скажу, — Алан тонко улыбнулся, — если они нам не подойдут, мы вправе попросить господина Богомолова уважить наш конфиденс. Дельце-то все-таки почти родственное. Семейное.

— Спиноза, — проворчал Пантелей.

Олег подумал: «Алан-то каков. Ни за что не поверю, что он думает то, что говорит».

— Вопрос задан, надо отвечать. — Богомолов откинулся на спинку прямого кресла, на жилетке мелькнула часовая цепочка платиновым белым блеском. — Мой интерес, конечно, не такой шкурный (кивок Аланчику), но позиции наши вполне сходятся. Уважаемых присутствующих беспокоит вероятность того, что Гость направлен впрямую на них. Это можно понять. Нас же, наш институт и вообще некоторые круги, скажем так, которые я представляю, интересует сущность Гостя как таковая. Мы ведем свои исследования, которые не всегда носят сугубо прагматический характер. Скорее это сбор информации, накопление статистики. В какой-то степени отслеживание и перекрытие каналов утечки. С некоторых пор выполнение последней задачи на должном уровне сделалось затруднительным. Я не говорю сейчас о чисто объективных процессах, сопровождающих наш всеобщий бардак, когда открываются, попадая даже в прессу, сведения, принципиально не имеющие права быть достоянием широких масс…

— Государственная безопасность? — с нескрываемым пренебрежением спросил Алан. Олег тоже испытал разочарование. Этот уровень они прошли давным-давно.

— В очень малой степени, — отвечал Марат Сергеевич. — Этим вопросом заняты (небрежный жест) те, кому положено. Я сейчас говорю именно об идеях и подтверждающих их фактах, которые могут оказать и уже оказывают необратимое воздействие на то, что называется массовым сознанием, а еще более — на лежащее за гранью сознательного.

— Хорошо, — сказал Олег, почувствовав прилив хорошо объяснимой злости, — назовем вещи своими именами. Да, существуют, всегда существовали запретные знания, закрытые области, прикосновение к которым ничего доброго не сулило. Предположим, мы, здесь присутствующие, именно этим на свою голову и занимаемся сдуру, от алчности или любопытства своего неуемного…

— Олег! — Роман предостерегающе поднял руку.

— Да подожди ты! Ставить точки над буквами, так все. Я же вижу, куда он гнет. Марат Сергеевич желает присутствовать при эксперименте, в котором нам отводится роль подопытных собачек. Хирург уже на подъезде, он ждать себя не заставит, а уважаемый господин советник, как лицо нейтральное, составит точную лабораторную запись, упрячет в папочку и задвинет в самый дальний шкаф во избежание утечки информации.

— Вам не приходит в голову, что я рискую разделить общую участь?

— Риск — благородное дело. К тому же это ваша прямая обязанность. Коллеги, разве вы не поняли, какие именно круги представляет господин Богомолов? Спасибо тебе, Пантелей, представил наконец.

Алан и Антонина встретились глазами с Романом, трое посмотрели через стол на раскипятившегося Олега, а затем все взгляды устремились ко все так же невозмутимому Богомолову.

Каждый из них четверых (про Пантелея Олег сказать все же затруднился бы) имел лишь в той или иной приближенности представление о существовании структуры, призванной хранить тайны, когда-то доверенные людям, от самих же людей. На всем протяжении человеческой истории ей придумывались разные именования, приписывались небывалые дела. До того как понял, что гораздо насущнее и в конечном счете интереснее раскапывать настоящее, Олег скопил два шкафа архивов. Они так и пылятся у него почти десяток лет, неотпираемые. Что бы Олег, язвя, ни говорил Роману, как бы ни трунил над «прагматиками» от паранормального, лежалая мудрость шкафов, чем глубже он погружался в нее, тем меньше видел возможностей применить. Или по-настоящему приходит иная эпоха, другое состояние, и прежние решения в ней не работают?

«Мы — испуганные темнотой детишки, — думал Олег, поглядывая на примолкших остальных, — мы — чуть-чуть, слегка приручившие огонь, научившиеся подавлять собственный визг от его раскрывающихся опасных жгучих бутонов, широко размахиваем горящими головнями на потеху и зависть притаившихся за озаренным кругом, в темноте степи боязливых сородичей. Разве наша заслуга, что наши глаза устроены чуть не так, как у них, и могут выносить вблизи слепящее пламя? Что кожа наших ладоней грубее и не ощущает ожогов? Упрятанный под пеплом огонек все равно доберется до живой плоти, а степь вокруг полна сухой травы…

Что, по всему судя, уже случилось, недаром мы так упорно молчим о том, про что уже сутки кипят-заливаются все СМИ.

Молчим — но слетелись в Романову миллиардную мраморную келью без звука против. А Пантелей привел Богомолова, который знал о нас и о нашем Госте аж с августа, а явился знакомиться только сегодня. Плевать в конце концов, чего он там себе хочет с нас поиметь. Я к рекламе не стремлюсь, это пускай Антонина волнуется, если круги Богомолова сочтут ее образ жизни чересчур вызывающим. Символ черного солнца с огненной короной. Четвертое-пятое тысячелетие до Рождества Христова, святилища Хнума в Междуречье и Древней Ассирии. Еще — чрезвычайно редко — попадалось рядом с изображениями Ба — души — птички с человеческой головой на фресках и высеченных в камне надписях на пирамидах и вообще в Древнем Египте».

— Не понимаю, чем, собственно, может помешать мое присутствие, даже если предположить, что мои цели таковы, как обрисовал уважаемый Олег? — Марат Сергеевич Богомолов в холоде и незыблемости мог поспорить с айсбергом, о который вместе с «Титаником» раскололась человеческая гордыня. — Но они… не таковы. Смею вас уверить. Я исповедую гораздо более широкие взгляды, чем элементарное введение запретов и закрытий на направления, пусть даже содержащие прямую угрозу стране и человечеству в целом. Чтобы запрещать что-либо, надо составить об этом всеобъемлющее представление, а я его пока не имею.

«Ничего не подтверждая, он ничего и не отрицает».

Олег покосился на Алана. Алан выглядел довольным, как кот, который только что поймал жирную мышь и пообедал ею. С чего бы?

— Здесь прозвучало слово «второй». Это чрезвычайно интересно и важно. В курс дела я посвящен и не могу не задаться резонным вопросом: если предварительным условием Гостя была информация о «втором», то не «второй» ли есть его настоящая, главная цель? Встреча его, я так понимаю, «первого» со «вторым» — вот что он преследует здесь. Тогда ваши волнения с большой вероятностью могут быть сняты. Или хотя бы отодвинуты.

— Быть у Гостя целью побочной, неглавной — тоже сахар не большой, — сказал Роман.

— А что же ваша главная цель? — до невозможности упрямо вел свое Алан. Вцепляясь, он никогда не отпускал человека. Изысканность и томность у Алана соседствовала с крошащим кости прикусом питбультерьера. — Что значит — Гость как таковой? Как это понимать? Вы намереваетесь задержать его? С нашей помощью? Гость ликвидирует нас, вы — его, оба очага напряженности нейтрализованы. С обеих овечек по две шкурки. Учись, Роман.

— А так и понимать, что нам нужен он сам. Он — и «второй». И прежде всего нам необходимо узнать их критерии отбора. Гостя, когда он был «первым», и «второго» — сейчас. Кое-чем поделился Роман Петрович. Кое-что я имел и сам. У меня тоже есть контакты с одним… одной работавшей по Гостю группой.

— Свести Гостя и «второго» — это и была моя идея, — сказал Роман, обращаясь вроде бы ко всем, но глядя на Олега.

— То, что это совпадает с его собственными намерениями — если совпадает, — мне лично не очень нравится, — вставил слово хмурый Пантелей. — Они могут сговориться. Тогда…

— Да что вы, е… вашу мать, думаете! — вступила наконец Антонина. «Как, бедная, столько молчать вытерпела?» — мелькнуло у Олега. — Чего рассусоливаете? Свести их — милое дело. Только от нас подальше. А там и!.. — Антонина по-мужски рубанула воздух ребром ладони. — Приходи, кум, париться. Мои мальчики их как два пальца. Чего его сюда-то звали, на кой он тут?

— Тосечка, даже в варварские времена, когда за наши невинные игрища вместо гонораров в валюте нас ожидал бы костер, а перед ним чрезвычайно неаппетитный процесс дознания, и тогда, прежде чем человека протыкать железками, спрашивали имя хотя бы.

— Олежек, не гони волну. О чем вы с Аланом говорили, что за слово — ли…? При чем тут волк?

— Не волк, Тосечка. Человек, способный превращаться в волка. Оборотень. Ликантроп.

— Профессор, вам действительно стоило бы поделиться с нами, что вы разнюхали такого, что вернулись, будто жабу проглотили? Опишите, а лучше дайте взглянуть нам самим. Приоткройтесь слегка, от вас не убудет. Мы не станем гоняться за неприличными образами вашего подсознания. За себя я — обещаю.

— Простите, не поверю, — кривовато улыбнувшись, сказал Олег. — Этого быть не может. Ты, Аланчик, не удержишься. А описать — пожалуй. Только он не ликантроп, он гораздо страшнее. Роман, а «второй», ты же на него все время настроен, «второй»… как?

— Да, — сказал Роман, Отрываясь от своего занятия чертить по скатерти. — «Второй» — тоже.

Марат Сергеевич пронзительно глянул на склоненную лобастую голову Романа. Как в прицел посмотрел.

Не успел он «проявиться», как его увесисто толкнули в спину. Возмущенный женский голос посоветовал не лезть внаглую. Михаил огляделся, еще чувствуя боль в левой стороне лица, которой прижимался к Тэнар-камню.

Вокруг была плотно протискивающаяся в коридорах меж тентами и лотками толпа. С неба валил мокрый снег, залепляя обилие развешанного и разложенного товара, откладываясь на полотнищах прозрачной пленки, которыми продавцы его укрывали.

Густая грязь под ногами. Из десятка мест несется разноголосая попса. Его опять толкнули, и он! включился в общее движение. В таких местах не толкают нарочно, надо только не выделяться из текущей массы.

«Забавно, никогда еще меня сразу в народ не выкидывало. А никто ничего и не заметил. Где умный человек прячет лист? В лесу. Где прячет камень? На морском берегу».

Он определился сразу: закругляющийся бок Центрального стадиона, что поднимался над головами и рамами с вещами, было трудно не узнать. Михаилу стало жарко в короткой очень теплой джинсовке со стриженой овчиной внутри, В карманах, ощущался бумажник, еще что-то, «сбруя» лямками лежала под курткой на плечах и спине, кобура упиралась в подмышку. Он подавил мальчишеское желание вытащить и посмотреть, чем его на этот раз одарили. Крупное что-то. Угостившая тычком дама попала точно в футляр, заложенный в тайник на спине. Шарфик белый — это как закон, иного нам вроде и не по чину.

— Витя, пойми, я видел, видел сам. Я там был, понимаешь?…

Михаил оглянулся на голос, показавшийся знакомым. Толпа вынесла его к ларькам напитков, за стоячим круглым столиком один молодой мужик что-то доказывал другому. Второй был одет поприличней, первый явно опускался. Между разгоряченными лицами — пустые и полупустые бутылки дешевого пива «Балтика», беленькая, в которой уж едва треть, немудреная и скудная закусь. По-старорежимному, на газетке, не в одноразовых аккуратных тарелочках с пластмассовыми ножами и вилками.

Все это Михаил рассмотрел, завернув к столику рядом. Раскрутил проволочку и вынул пробку из «Старопрамена», взятого, чтоб не выделяться. Прихлебывая, слушал.

— Там… этого не объяснишь. Там все другое. И — такое же. Я теперь хожу вот так, среди людей, и нарадоваться не могу. Надо побывать там, чтобы оценить. Сегодня вот — снег, грязь, а мне радость. С людьми незнакомыми знакомлюсь — радость. Там, знаешь, Витя, тоже люди, тоже мучаются, но совсем не то. У нас тут перспектива, а там… Знаешь, я какой раньше был космополит? Житель земного, шара, гражданин Вселенной! А вернулся, не поверишь, березку увидел — прослезился. Траву целовал, землю. Нашу, понимаешь, мою…

— Ты в загранке, что ль, был? — спросил толстомордый Витя, подливая беленькой. Михаил заметил, что — только в свой стаканчик.

— Эх, Витек, не хочешь ты понять. Никто вы не верите. Слушай стихи. «Исчезнем мы — а Миру хоть бы что! Не станет нас — а Миру хоть бы что! Люби свой день под теплыми лучами, исчезнет все — а Миру хоть бы что…» Гиясаддун Абуль Фатх ибн Ибрахим Омар Хайям. Девятьсот лет назад.

— Ты по какому профилю-то, Колян? Где в загранке был, в какой стране? Гастробайтером, что ль?

— В загранке… гастробайтером… Людей я лечил. Тут. Раньше. А там, где был, там, оказывается, тоже надо было лечить. Только не людей — души. Там людей нет…

— Ты ж говоришь, есть, только другие? Колян?

Колян в драной вельветовой куртке присосался к «Балтике», а Витек выплеснул в свой стакан водочные остатки. Быстро оглянувшись, выпил, зажевал;

ребрышком воблы. Снег падал и падал. Михаил, прихлебывая, смотрел, не отрываясь, на вельветового Коляна, его растрепанный чуб с большим выстригом.

— Там черные скалы, там черная Река, и все там черное или серое. Как пыль. Я говорю — мне не верят. И — холодно там, чертовски холодно. Один человек только был, и тот не человек. Огромный, безмолвный, страшный… Он нас всех через Реку-то. А меня отпустили. Зачем? Кому нужно то, что я рассказываю? А мне говорят — иди расскажи. Зачем? Кому вам это нужно? Тебе нужно, Витек?

Толстомордый покачал пустой бутылкой.

— Колян, у нас — того. Баки сухие, переходим на бреющий полет.

— Сейчас, это мы сейчас, — закопошился по карманам куртки Колян. На столик между объедками, в жижу под ногами полетели бумажки. Витек быстро собрал деньги.

— Я беру еще две, и пошли к Надьке. Лады, Колян? Тут менты… ну их. Нормально, две? Пошли.

— Нормально, Витек. Пошли. Я вам еще расскажу. Я буду рассказывать, пока вы мне не поверите, вы все тут. Пока вы не поймете, как тут у вас здорово. У нас. У нас! Понимаешь, у нас, Витек! Деньги — тьфу, я еще получу… завтра. Эх, Витя, как же здорово, что можно говорить: «завтра», «вчера», «в следующем году». Вы поймете. Думаете, зачем я с половины Перехода возвратился сюда? Думаешь, мне сильно хотелось?…

— Колян, ты в переходах, что ль, зашибаешь? Я тогда тебя с Леликом познакомлю, он тоже наподобие — с анекдотами выступает, травит. Башляют нормально. Ты деньги-то не роняй, лучше мне отдай, целее будут…

Михаил следил, допивая пиво, как они уходят в толпе — Витек, поддерживающий Коляна. «Знаешь, Витя, а Мария там осталась. Мы ведь вместе с ней… по десять упаковок тетралюминала… через Реку…» Их заслонили люди.

Перевозчик не испытывал ни малейшего желания подойти к этому Коляну. К Врачу, которого он проводил у Тэнар-камня. Он вообще не испытывал ничего, кроме брезгливости. Самому странно. Хотя нет, вот, пожалуйста, — после пива почувствовал определенный позыв. Начал пробираться сквозь народ, который все торговал и торговал под вопли колонок.

«Человек — душонка, обремененная трупом». Пари, что Эпиктет выдал это, не задумываясь. Где ж тут заведение?…

Сквозь тонкую стенку туалета, что помещался в высоком вагончике, Михаил услышал звуки идущей позади вагончика то ли купли-продажи, то ли тихой разборки. Он не особо улавливал, пока там не охнули, не затопали почему-то сразу в две стороны быстрые разбегающиеся подошвы. «Здрасьте, не хватало! — Он разом представил осевшего в грязь пырнутого. — Мужик. Девчонка хоть единожды, да завизжала бы. Как хотите, а я изображаю пропажу свидетеля».

Пацан в дешевенькой, но опрятной болоньевой курточке шмыгал носом, рассматривая веер ровно нарезанных бумажек, с обеих сторон обрамленных серо-зелеными купюрами. Михаил испытал облегчение.

— «Кинули» вас, молодой человек?

— Ага.

— Не пользуйтесь посредничеством незнакомых граждан в обменных операциях. Такие операции незаконны.

— Мне надо-то было двести долларов. Они «лимон» заломили. Дешево. Я думал, чего за такие деньги не взять. А они… Пацан шмыгнул носом.

— Гм, уместней было бы наоборот. Ты «зелень» на родные бы менял. Баки-то тебе зачем?

— Значит, надо было. Чего теперь, разве найдешь. Пойду я.

Пацан пустил по ветру «кукольные» бумажки, две банкноты спрятал в карман. Михаил поймал его за ворот.

— Чего? Чего?

— С такими номерами, молодой человек, тебе знаешь где выступать? В богадельне для придурков. Пахан по фамилии Станиславский так про тебя и сказал: «Не верю!»

Михаил, который хотел лишь подшутить над шкетом, разыгрывающим свой номер ненатурально и Бог знает для какой надобности, потянул парнишку к себе, Чтобы дернуть за ухо и отпустить на все четыре. Тот запротивился, из-под куртки у него выскользнул, шлепнулся в грязь сверток в пластике. Деньги. Десятитысячные. Много. Михаил шевельнул ногой. Очень много.

— Это не мое! — завизжал шкет. — Это ихнее! Я не трогал, поднимать не буду! Командир, себе забери, только пусти!

Михаил не стал закрывать высунувшуюся из-под мышки пистолетную рукоятку.

— Колись, окурок, ничего тебе не будет. Чего за номер тут прокрутил? С кем? Заплачу за правду, — вынул бумажник, открыл. Ого, порядочно. Протянул шкету полета баков.

Он и сам не знал, зачем ему этот пацан. Тяну я время просто. Цепляюсь за любые возможности хоть на чуть отложить предстоящее».

Пацан подозрительно поглядел, купюру взял. Вновь шмыгнул. Кажется, у него просто из носа текло.

— …так и делаешь. Я сразу смотрю — если он через палец считает, это лучше, больше, значит, может, даже половина суммы будет. А когда пачку дают, да в резинке, — только сверху да снизу доллары, остальное точно — бумага.

Мальчик Стасик уплетал бифштекс с кучей гарниров — тут были и картошка, и морковь, и шампиньоны; ни одного блюда в ряду, выставленном под тентом-обжоркой, Стасик не пропустил — и разъяснял Михаилу сущность своей операции. Секрет был прост, как тряпка: Стасик всучивал рубли, отпечатанные на цветном принтере. Доллары же для снаряжения «куклы» бывали, конечно, настоящие.

— Ты ж так недолго продержишься. Риску море, навару пшик.

Уразумев комбинацию, Михаил хохотал минут десять, как безумный, а теперь испытывал такую легкость, что готов был кормить Стасика хоть супом из акульих плавников, но он в обжорках на рынке в Лужниках не подавался. Нет, вы подумайте, вор у вора!

— А я недолго и буду. На каждом вещевом — один раз. Около «эксченджей» опаснее. Тут они и сами удрать спешат.

— Кто они?

— Мошенники, конечно. Валютные аферисты. Михаил снова переломился пополам от смеха, так что подпрыгнула и уехала вбок панорама Воробьевых гор, которые отсюда были совершенно открыты.

— Это брат выдумал.

— Ну, молодцы, молодцы, что говорить. А теперь пора мне… Я…

что-то не так ты должен был что-то увидеть сейчас и не увидел что-то что здесь было всегда

— На хорошем принтере твоя фанера, — Михаил прищелкнул по оттопырившейся куртке Стасика, — золотой должна быть. Рентабельность — слыхал про такого зверя?

— А брат работает на нем…

— Все равно завалитесь вы, ребятки, не сегодня-завтра. — Михаил неуверенно осматривался. Что же? Деревья, фонарные столбы с ребристыми динамиками, здание стадиона за спиной, гомон рынка позади, осветительная мачта, как гигантский штык пробившая из-под земли асфальт…

— Вы мне как платить станете? Раз в месяц или понедельно? Лучше понедельно. Как в Штатах. А могу и за каждое отдельное дело.

— В Штатах понедельно во времена Тома Сойера платили, — сказал Михаил машинально. — Погоди, дружок, за что тебе платить?

— Вы же меня информатором берете? Берете ведь? Я многих знаю. Где кто чем промышляет. В лицо в основном, но я покажу…

— Стасик, — сказал Михаил, — ты очень хороший и правильный мальчик. Ты знаешь, что такое занятие называется стукачеством?

— Это называется добровольный помощник правоохранительных органов.

— А знаешь, что с такими добровольными помощниками делают криминальные элементы?

— А вы меня защитите.

— Стасик, ты не за того меня принимаешь. Я заезжий турист. Итс май ласт визит ин ёр экселенц кэпитэл-сити…

Михаил осекся. Над Воробьевыми горами на той стороне Москвы-реки не торчал шпиль Университета. Едва-едва различалась нитяная коробочка верхушки большого трамплина вровень с кромкой Смотровой площадки, а дальше, до самого рыхлого серого неба — ничего. Ну вот…

— Стас, сто баков за консультацию. Посмотри туда. Ничего особенного не замечаешь? Что-нибудь лишнее, новое, чего раньше не было, или, наоборот, чего-то не хватает?

Старательный Стасик, наморщив лоб, несколько раз повернул голову направо и налево.

— Нет, все на месте, ничего не прибавилось, не убавилось. Ландшафт без изменений.

— Любо-дорого с тобой, схватываешь на лету и рапортуешь отчетливо. Ну а Университет? Где он? МГУ. Высотка. Гордость минувшей эпохи. Разве ему не полагается стоять вон там?

— Университет? Так ведь он, это… в центре. Около Манежа, с «Националем» рядом. Тут его никогда не было.

— Так, ясненько. А как же станция метро? Станция есть такая? По этой линии, по красной? «Спортивная», «Ленинские горы», а за ними — «Университет». Так?

— Да нету такой станции. И Ленинские горы закрыты. — Стасик чуть отодвинулся. — Вы правда, что ли, турист?

— Правда, — сказал Михаил, лихорадочно думая о другом. Его, в общем, не очень потрясло. Он был готов.

— Гуд бай, Стасик. Хэв э найс дэй. Что-то меня не в ту сторону тянет… Спасибо, ты мне помог. Передай брату, чтоб выдумал чего-нибудь получше. С кистенем в подворотню. Или пусть на хакера выучится, если очень умный, оно прибыльнее.

«Станции метро нет, значит, и выходов с нее нет. Выходов нет — мог и весь район измениться. Изменился район — изменились и дома. И квартиры. И Инка… Вот что значит отлынивать от работы, пес».

— Сто долларов, — лаконично напомнил Стасик. — Ведь я ответил.

— А умыл бы я тебя вон в той луже? — Не станете. Люди вокруг, я на помощь позову. Я маленький.

— Маленький, у тебя полна пазуха того, подделка чего преследуется по закону. Там написано, даже не очень мелко.

— Ничего у меня нет. — Стасик распахнул полы курточки. — Есть немного долларов, но это не запрещено. Они настоящие.

Михаил увидел, оглянувшись вокруг, несколько больших пластиковых ведер для мусора. Пакет с деньгами в каком-нибудь из них. Когда успел, спрашивается.

— Вы слово дали, — сказал смиренно пай-мальчик Стас.

— Ну, с тобой базар фильтровать надо. — Михаил положил перед ним две бумажки. — А все-таки, не отдал бы я?

— У меня уже есть пятьдесят. И… я почти уверен был. У вас лицо хорошее, доброе. В психологии тоже приходится разбираться, — добавил он, солидно пряча деньги. — Так мы не договоримся насчет работы?

— Не договоримся, уж извини.

Он чуть было не брякнул шоферу: «К метро «Университет». Хотел сказать: «К цирку», но здесь тоже можно было наколоться. Велел ехать на Ломоносовский. Адрес удивления не вызвал, таксист даже уточнил, куда на Ломоносовском. «Отсюда ехать — будет налево. Я покажу».

— Михаил, о Господи!

— Ну, ну, Инесс. Подумаешь, небольшая заминка, чуть припоздал.

В машине он увидел, сколько времени.

— Михаил Александрович… — Игнат поднялся из кресла. — Вы не вышли на связь, я не мог усидеть один. После всех событий…

— Каких событий?

— Михаил, по телевизору только и говорят. Газеты…

— Мир в волнении, Михаил Александрович. Инна ничего не говорит, но, может быть, вы поясните?

— Мы тебя ждали, ждали. Я извелась просто. Ждать, знаешь, хуже нет.

— Есть. Хуже — догонять. Я знаю. Игнат, никогда не поминайте всуе слово «мир». Слишком оно многозначно. Там собрались? Отлично, можете передать, мы едем. Но сперва… назовите мне, где находится Университет. Территориально в городе.

— На Ленинских… на Воробьевых горах. — Инка.

— Моховая. — Игнат. Пояснил: — Я журфак заканчивал. — И с удивлением посмотрел на Инку.

— Вот так, Инесс. Нет Университета на Воробьевых. И не было никогда. Никто не помнит, кроме нас с тобой. Знакомая ситуация, угу?

— Кроме нас с тобой… — растерянно проговорила за ним Инка.

— Михаил Александрович, подождите, я чего-то не понял?

— Игнат, сколько в Москве высоток? Этих, сталинских? Навскидку, быстро.

— Пя… пять.

— Теперь пять. Две жилых, две гостиницы, МИД, а Университета, что последним возводили, — пшик. Стерся. Будто проект только на бумаге остался, как

и те, что похерены в связи с почившим вождем. Нет, Игнат Владимирович, это не заскок, шизофрения мне, к сожалению, не грозит.

— А почему — Университет? — быстро спросила уже освоившаяся Инка. — Вот просто нет его — и все? Его одного?

— А почему левое ухо первым отрезают? Потому что два сразу чересчур, а с какого-то надо начинать. Кто сказал — его одного? В Нью-Йорке, может, «Эмпайр» пропал, в Париже — Эйфелева башня, у нас — райцентр Задрищинск в Урюпинской области, в географии — остров Тасмания, с неба — созвездие Персея, из математики — теорема Евклида… В информвыпусках вам об этом не скажут. Знаете пример для дошколят — если пока ты спал, все предметы выросли в десять раз, все-все, и ты тоже, то, проснувшись, ты ничего и не заметишь. Ладно, меня это сейчас не интересует. Собирайтесь, собирайтесь, закройте рты. Упрел я уже, жарко.

— Выйдите на кухню. Оба. Мне переодеться надо. Ты прикид пока сними свой модный.

— Не хочу.

На кухне Михаил сказал:

— Игнатий Владимирович, прекратите смотреть на меня как на недобитую вошь. Что у вас с Инкой было — то прошло. Хватит, может, страдать и ревновать? Особенно пред неминучим ликом, — осклабился, — кошмарных потрясений?

— С чего вы взяли, Михаил Александрович? Я спокоен.

— А! — Михаил откровенно хмыкнул. — Ну-ну. Вы прихватили — я просил?

— Конечно. Одну минуту. — Игнат вышел, не глядя в сторону комнаты, вернулся со свертком. — Пожалуйста.

Михаил освободил от вощеной бумаги старенький «вальтер», проверил, сунул в карман вместе с запасной обоймой. «А пусть Игнатий думает, что знает, как я вооружен». Движением локтя пощупал кобуру — уже знал, что там «беретта». Пятнадцать патронов в рукояти, шестнадцатый в стволе. Он и жаркую куртку не снимал поэтому. Вспомнил вопрос, который давно занимал его. Второстепенный вопрос, ненужный и к делу не относящийся, но Михаилу было любопытно.

— Игнат, все хотел узнать. Вы в деревню к тому брату ее сами ездили?

— Нет, конечно, когда бы я успел. Я читал протокол осмотра. Чрезвычайно интересный документ. Начать с того, что в подполе его избенки-развалюхи двадцать три килограмма золота обнаружили. Никаких изделий — только монеты, слитки, по весу не стандартные, без клейм и реквизитов. Вагранка. Маленькая литейная мастерская.

— Скупой рыцарь? А переливал зачем? Аффинирование в домашних условиях, как когда-то в Китае чугун варили? Действительно интересно. О! К случаю. На удивление, и источник могу назвать. Письмо Христофора Колумба к королю Фердинанду. «С помощью золота можно не только делать все, что угодно, в этом мире, с его помощью можно извлечь души из чистилища и населить ими рай».

— По нему идет работа. Если хотите, я могу узнать точнее.

— Не стоит. Герой не нашего романа. Забудьте. Коллекционер-оригинал, мало ли их. Один собирает трубки, другой — этикетки, третий — сушеные человеческие головы, четвертый — имеющие хождение монеты…

Михаилу доставляло удовольствие валять дурака перед Игнатом. Он оставил попытки разобраться в причине, отчего Игнат вызывает у него такое странное будоражащее чувство тревоги и смутного раздражения. Настанет время — само прояснится, причем время это близко. Он так чувствовал. И ощущение опасности снова зашевелилось в нем. Ну, да последнее — не удивительно.

— Я готова. — Инка в комнате уже накидывала полушубок.

Из приоткрытого ящика под телефонной полкой торчал белый уголок. Михаил вытянул ящик, перебрал кипу телефонных счетов. Все коды были через десятку. Америка — страна мечты:

— Пользуешься горячей линией клуба свободной любви и живой страсти? Ого, на сколько тут! Хоть бы оплачивала вовремя.

— Отдай, это тебя не касается!

Скомкав, Инка пихнула счета обратно; Михаил, конечно, понятия не имел, код какого города за океаном указан в счетах, но во всех после «десятьодин» цифры были одни и те же. Он улыбнулся.

— Я поставил машину дальше, — сказал Игнат, когда они спустились. — Сейчас подгоню, — Отошел.

— Можно не ехать с вами? — Инка нерешительно взялась за дверцу «Чероки».

— Это еще почему?

— Мне кажется, я видела… ну, видела, понимаешь? Такое… обрывки. Заснеженное поле, небо, развилка дорог, мост через неширокую речку. Машины едут туда и сюда. Сегодня утром, я наполовину не проснулась. Тебя видела, только ты был… ты не был… ты был не…

— Понятно. — Михаилу показалось, что шагни сейчас он к Инке, та шарахнется от него с криком.

— Не знаю, — шепнула Инка. — Не могу сказать.

— Ты хочешь снова отправиться на Усачевку?

Инка кивнула.

— Годится. Садись, отвезем сперва тебя. Если Игнат и удивился, то держал свое удивление при себе. На его тонкую ранимую натуру Михаилу все больше делалось наплевать. Не мальчик, перетопчется.

Золотая шапка храма Спасителя встала впереди, когда они вывернули на проспект Вернадского. Она будто была не из золота, а красной меди, тусклая в сером свете гаснущего дня. Снег перестал. На бордюры и перила ограждения он налип толстыми бесконечными колбасами. Они были еще свежие. Рекламы «Метаксы» на каждом столбе соперничали со снежными дорожками по протяженности.

— Но это не хуже, чем красные флаги, — пробормотал Михаил, — И не лучше.

— Что ты?

— Число-то сегодня, а? Предпраздничный день. Хочешь музыку?

— День как день. Последний день Помпеи. А музыку — ты же не любишь?

— Смотря какую.

Чистый женский голос без слов сплетался с печалью скрипок и рассыпным звоном далеких колокольцев на краю света, мелодия, почти несуществующая, плыла и растворялась в самой себе; грусть редкого солнечного луча над унылой равниной была в ней, вздох холодных зеленых лугов под мелкими белыми облачками, прилетевшими с океана.

— Саунд-трек. Основная тема из новой телеверсии «Женщины в белом» по Коллинзу. В вашем Мире недавно прошла премьера по английскому телевидению.

— Михаил, мне страшно с тобой.

— Извини. Я знаю. Постараюсь тебя все-таки поменьше пугать. Да не смотри ты по сторонам, даже если заметишь какие-то отличия, обсудить этот вопрос в ближайшем будущем не с кем. Я не в счет.

Они проехали через Москву-реку, и Инка убедилась собственными глазами. Да Михаилу и самому хотелось приглядеться получше. Никаких признаков огромного раскинувшегося вширь и вздымавшегося вверх здания. Ровное черное море облетевших деревьев. Стаи ворон. Парк? Далеко за ложбиной, за Сетунью — мелкая россыпь белых жилых застроек. Купола над Парком Победы Михаил не рассмотрел. И он пропал?

— А мы не бредим с тобой? Вдруг все именно так, как должно быть. Прав Игнат и все остальные, кому не заметно никаких изменений, искажений, для кого не существовало ни этого шпиля на Ленинских горах, ни моего интерната, ни…

— Ни тебя? Пустое. Ты существуешь, существуют твоя память и твое «я». Это конкретные и — пусть меня распнут — материальные субстанции. Поверь, в этом Мире есть подобные тебе, кто в эту минуту так же мучается над вопросом — что происходит? В чем неправильность, в них ли, в самом Мире?… Вот видишь, сам Игната остерегал и сам склоняю направо и налево.

— А…, где они? Такие, как я? Ты можешь их определить, как это ты сказал — почуять? — спрашивая, Инка перегнулась к нему, заглядывая в лицо.

— Я объяснял, — сказал он с ноткой раздражения. — Я уже не Страж. Ничего чуять не могу. Я… о! — ревизор и инспектор. Найду ослушника, покараю, на его место быстренько замену пришлют, а мне — «льготную путевку на месяц в Теберду», как в одной песенке тоже поется.

— Никогда я фантастику не любила…

— Ну, не Алексан Сергеич, ясное дело.

— Мне кажется, я начинаю тебя немножко понимать. Ты как будто маскируешься, защищаешься от… от Мира, может быть, — про него надо говорить с большой буквы, да? В том, что говоришь и делаешь, все — правда, только тебе очень трудно, и ты пользуешься таким… нарочно облегченным тоном. Да, Миша? Тебе тоже нелегко?

«От себя самого я прячусь, — подумал он, сворачивая с проспекта. — А вот если не ошибаюсь насчет разнообразной девочки Инны Аркадьевны Поповой, то ей вскоре самой доведется убедиться, каково это — когда приходится пользоваться нарочно облегченным тоном. По всем признакам, ее будущее определено.

Воистину, Инка, я со всей искренностью сочувствую тебе».

Игнат на своей «шестерке» болтался где-то позади, он не следил за ним. Слова Инки, ее голос размягчали, и Михаил не расслышал звякнувшего где-то глубоко-глубоко внутри звоночка тревоги.

— Миша, Зверь мой… Ты можешь еще раз «обернуться»? Для меня. Я хочу посмотреть… Как это у тебя делается? Ты сразу после должен уйти? Через сколько?

Звоночек, тренькнув раз, притих, и Михаил без опасения разъяснил Инке механизм, по крайней мере, как это соотносится с его сроком пребывания в Мире и своими обязательствами, чтобы он мог возвращаться.

— Останови, я начну отсюда. У меня обязательно получится, Миша, я чувствую.

Высоко над ними, на валу железнодорожной насыпи медленно полз состав. Пряничные стены и главы монастыря полиняли в сумерках.

— Наверное, ты прав. Наверное, что-то такое

есть в этом месте, в этом районе Москвы. Плохо, что мы так мало знаем, ведь было же что-то с кем-то и прежде, до нас. С тех пор, как ты рассказал про меня, про моих…

— Ты считаешь, я сделал это напрасно?

— Нет. Теперь нет. Я думаю о них, и мне легче. — Во многия знания — многия печали. Некоторым достаточно просто чувствовать.

— Думаешь, спасет? — Улыбка чуть тронула полные сочные губы. Михаил перегнулся через межсиденный валик, взял Инкино лицо в ладони, поцеловал.

— В глазах твоих, как в омутах, — тонуть да и только.

— А ты впервые поцеловал… так. Мне не кажется? Это так и есть? Безо всякой страсти-похоти, то есть я хочу сказать — не она главное?

— Может быть. — Он уже раскаивался и в порыве, и в словах. — Только как же это без страсти? Так не бывает. Зачем тогда?

— Мои глаза лучше Дашкиных? Ты случайно про нее не навоображал? Девочка-одуванчик, да? Это ты зря. Могу рассказать…

— Ладно, ладно, будет тебе еще похоть. Блуд пощекочем.

— Не надо грубостей, они сейчас не прозвучат. Смотри, Игнат за нами прямо к стеклу прилип. Позови, хватит ему подглядывать. Пусть объяснит, куда вы все-таки едете, чтобы я знала. И где потом встретимся.

Обговорив и уточнив все — Игнат продолжал быть прямым и насупленным, — Михаил уже собрался двинуться вслед за развернувшейся «шестеркой». Инка задержала его. Снова ее симпатичная рожица светилась заносчивым нахальством.

— Левое ухо отрезают первым, потому что так с руки удобнее, — сказала она — Если, конечно, не левша.

— Никакие они у тебя не омуты, — ответил Михайл. — Плоские и блеклые, как две стеклянных пуговицы.

Инка показала ему язык.

Сиренево затлели фонари-кобры. Здесь, в тупиковом углу проездов, было мало машин, а еще меньше людей. Сознавая, что делает неразумное, Михаил догнал на «Чероки» шагающую вдоль темной, крашенной суриком стены кладбища Инку, для чего ему пришлось пересечь дорогу к противоположной кромке.

— Держи, — протянул через стекло «вальтер». — Сообразишь?

Ничуть не удивившись, Инка умелым движением сунула пистолет в сумочку.

— Как-нибудь.

— Осторожнее, Инесс, и… постарайся. Понимаешь?

— Я буду осторожна. И я постараюсь, езжай, Зверь.

Воспользовавшись тем, что она стояла совсем близко, он высунул руку до плеча и, задрав короткий подол дубленки, ущипнул за зад.

— Последнее слово всегда останется за мной, Инесс!

Джип с визгом повернул на короткой дуге, умчались его огни. Инка передернула плечами, решительно направилась через маленький сквер к метро. Ей ничего не надо было стараться почувствовать, увидеть здесь. Она уже знала, где состоится встреча, столкновение первого Зверя со вторым. Совсем не там, о чем сказала Михаилу. Но и описанную ею картину Инка, признаться, тоже видела, да только не могла определить, к чему она относится.

Инка спешила. По уговоренности с Михаилом, у нее было лишь четыре часа свободных, и то если не случится ничего непредвиденного. А там, куда она поедет, не обойтись без длинной чинной беседы. «С чаями и вареньями», — подумала Инка, злясь.

Вообще страшновато, конечно, идти вот так, напрямик, не по освещенным тротуарам, но, во-первых, она тут все знала, каждый закуток, а во-вторых, не так уж и поздно. Тяжесть пистолета в сумочке придавала уверенности. Инка любила оружие.

В кабинете, куда Роман пригласил их угостить настоящими «Коронами», все четверо обменялись взглядом, который и заядлый оптимист не счел бы радостным и жизнеутверждающим. Олег от «Короны» отказался, вынул любимые «Партагос».

Он принялся рассматривать миниатюру на стене против стола хозяина. Вживе он видел ее всего второй раз, а первый — несколько дней назад, когда впервые переступил порог Романова кабинета. Тем не менее гравюра, заключенная в круглую рамку из драгоценного палисандра, была ему прекрасно знакома. Композиция в стиле Мориса Эшера, изображающая сливающихся друг с другом двойников. Или сиамских близнецов, не понять. Как не различить границ между плоскостью и объемом.

Рискнув, Олег чуть «приоткрылся», чтобы воспринять исходящую, возможно, от картины энергетику. Но картина молчала. Правая фигурка была светлее, более освещена льющимся откуда-то из-за ее спины бледным, неживым светом. Тени лежат так, что создается впечатление, будто источников света тоже два.

— Профессор, вы неосторожны, — невзначай мурлыкнул Алан. — Я же тут.

Олег мысленно чертыхнулся.

— Мы так и будем молчать о главном? — спросил, глядя в стол, Роман. — Олег, ты мне говорил: мы, де, канарейки, первыми ощутим газ, хлынувший в шахту. Нам первыми сдыхать. Что ты теперь скажешь? Кажется, и без канареек обошлось, а сдыхать все равно нам? Что говорят твои теории? Они о чем-нибудь говорят? Чем вызвано это извержение? Меня достало именно как взрыв, как удар! Какой-то болван-газетчик запустил верное словцо… Теперь у меня — все! Я больше ничего не вижу. Не вижу, не чувствую, не могу! Я выдохся. Нет, это Гость сломал меня. Олег, ты не верил, сомневался, что так будет. Теперь это ждет всех нас, помяните мое слово.

Бугры на куполообразном, сократовском лбу налились кровью. Руки Роман держал на столе перед собой, и хотя в голосе его были ярость и отчаяние, в общем, казалось, он способен держать себя в руках. Олег переглянулся с Пантелеем. С последствиями того, что Роман способен натворить, выйдя из себя, стоило считаться.

— А-а, ты нас позвал, чтобы всем поровну досталось? — протянул Алан с притворным пониманием.

— Ты всерьез надеешься справиться с Гостем, Пантелей?

— Конечно, — прогудел Пантелей. — Вы, дорогие мои, все-таки кустари. Не представляете себе, сколькие конторы я задействовал. Справимся. Насчет вчерашнего… думаю, для нас всех это было неожиданностью, не стоит, Алан, винить Романа. Ему, кажется, хуже нашего сейчас. Не уверен, совпадет ли моя картинка с вашими, но для меня это были змеящиеся трещины, пронзившие все поле информации. (Пантелей придерживался несколько иной, традиционной, более «научной» терминологии.) Они возникли сразу, постепенно начали расширяться, не меняя рисунка, и лакуны меж ними были для меня непроницаемы. Второй «удар» попросту стер их, и картинка восстановилась.

— Полностью? — быстро спросил Олег. — В первозданном виде?

— Я не прозванивал на всю глубину, но в первом восприятии — полностью. Да если бы и было какое-то несоответствие, это сразу бы ощутилось. Сам знаешь, как бывает.

Да, это чувствуешь безошибочно Ноющий зуб, соринка в глазу, камешек в ботинке. Натертая мозоль, запевший где-то в другом углу комнаты ненавистный комар — когда бессонницами тишина, и ты ловишь, ловишь этот звук на самой грани, хочешь спрятаться от него и одновременно зачем-то надо тебе его уловить, понять, есть он, висит один в замершем пространстве, или это твоя галлюцинация?

А у нас, у таких, как мы, это не так. Не одна комната — тысяча залов, тысяча тысяч анфилад, проносящихся друг в друге, коридоры, что перетекают один в другой, как двойники на Романовой круглой гравюре. Не соринки в глазу — тысячи слезящихся глаз, и мы чувствуем каждый из них, и различаем их, и каждая слезинка имеет свой отдельный вкус. В мягкие жернова сфер, что вращаются, вложенные в большую меньшая, попадает множество чужеродных камешков, и все их по отдельности мы ощущаем скребущей помехой, и большинство из них неподвластны нам.

Нет, не расколотое поле льда, не звездчатая трещина в зеркале — у меня это был луг, необозримый цветущий луг, и все яркие разнотравные цветы на нем вдруг поникли, закрылись, почернели. Небо над лугом… странно, я даже в снах никогда не вижу неба, а тут — подернулось марью, огненные сполохи пролетели по нему, будто страшные беззвучные молнии сухих гроз, что случаются в застойное, нестерпимое лето, в самое пекло. Меня словно насильственно отключили от сверхвосприятия, которое, сколько себя помню, так же естественно для меня, как дыхание. Я понимаю Романа, бедный Роман, если все так, как он говорит. Наверное, то же ощущают рыбы, выброшенные на Сушу, или когда мы вынимаем их из садка, тесного бассейна с прозрачной стенкой и отвратительной хлорированной, режущей жабры водой. Из последней тюрьмы — на твердый, скользкий от предсмертной слизи твоего товарища поддон весов; гирьки звякнут по ту сторону; качнется стрелка, определит твой вес, твою цену за все, что ты успел прожить; конец.

А потом цветы вновь распустились, и их, как прежде, было бессчетно много, и я не могу узнать, столько ли их, сколько было до.

— Благодарю, Олег, — серьезно сказал Пантелей, — Мы поняли, как это было у тебя, не надо говорить вслух.

— Да, — подтвердил Алан, — очень эмоционально. Я даже хотел пустить слезу, но… передумал.

От неловкости за себя Олег бросил окурок сигарки и тотчас закурил новую. По негласным правилам в их среде, теперь была очередь Алана поделиться своим. Однако по тем же негласным правилам, он мог этого и не делать.

— Итак, наши предварительные потери — временно выбывший из строя Роман. Тоню я отодвигаю. Хватит, что она твоим Богомоловым занялась. Для чего ты его притащил?

— Я все же связываю напрямую факт появления Гостя и, будем говорить пока так, необъяснимой флуктуации, которая имела место. Я еще не все вам сказал, но будьте уверены, черт знает что творится не на одной Земле. И «кокон», — Пантелей усмехнулся, — трещит по всем швам. Сам с Рыжим вчера на Вторую дачу укатили. Отсиживаться.

— Забегали они там у тебя? Марат из-за этого появился?

— Ох, до чего ты въедливый, Алан. Вчера чуть война не случилась, а тебя какой-то Марат Сергеич волнует. К нам с минуты на минуту высокий Гость пожалует, а тебе чуть поделиться не хочется. Пусть Марат между нами и Гостем встанет, чем лихо?

— Ты можешь внятно ответить, откуда он? — спросил Олег.

— Честно — не могу. Ты видел, как он закрывается. Про «никтовцев» — так его контору называют-я давно слышал, под крышей вояк живут, а лично знаком не был. Вышел на меня сам, через неделю после того, как ты, — поникшему за своим столом Роману, — позвонил.

Алан сказал, прямо-таки лучась от самодовольства:

— А ведь я, братья-славяне, лапнул его чуток. Покуда коллега профессор выступал со своими пылающими обличениями.

— И что? — По неподдельному интересу, прорвавшемуся у Пантелея, можно было убедиться в искренности его слов, что он ничего не знает о Богомолове. Роман поднял голову. Олегу тоже сделалось интересно.

— А ничего, все, что нам говорил, — правда. Больше я ничего не успел. Сверхнормалью из него не тянет, а откуда защита такая — Бог весть. Человек как человек. Вульгарис. Травматический остеохондроз позвоночника, тринадцатый позвонок деформирован. Склеротические бляшки в сосудах, аденома простаты, камнеобразовательный процесс в печени в начальной стадии. Подозрение на опухоль в мозгу. И весь анамнез, господа.

Аланчик в былые годы, едва открыв и начав развивать свой дар, подвизался с невероятным успехом на ниве дистанционной диагностики. Многие из его нынешних друзей-мафиози были пользованы им еще начинающими бандитами, когда сами встречали караваны с опием на афганской границе, выжигали маковые и конопляные поля конкурентов и сбивали вертолеты охотящихся за ними пограничников.

Телефон, старенький, горбатый, — Олег, увидя, спрашивал Романа, чем ему дорог допотопный аппарат, — телефон среди богатой могучей электроники на столе разразился дребезгом. Роман поднял трубку: — Да, пропустите. — Положил. Движения его были неторопливы. — С ворот. Пойдете в холл сразу посмотреть или тут подождете?

— Я не помешаю? — Легок на помине, в кабинет, полный дыма сигар, заглянул Марат Сергеевич со своим остеохондрозом и аденомой.

— Не помешаете, разумеется. Гость только что прибыл, мы идем его встречать.

— О, вот как? Тогда, конечно, что ж… Вы знаете, мне пришло в голову занятное соображение. Мы так уверенно говорим, что сами назначили ему эту встречу, а вдруг она стала возможна только потому, что он, а не мы, захотел этого?

Один за другим вышли они из кабинета, и никто ничего не ответил Марату Сергеевичу. Да он, похоже, ответа и не ждал. Стоял, вежливо пропуская. Слегка улыбался, как удачной остроте.

Проходя, Олег посмотрел на гравюру. Двойники все так же превращались один в другого, мучительно затягивая своё бесконечное действо. Невозможность его завершения подчеркивала тонкая техника гравюры. Олег запомнил, что различить их можно только по степени освещенности на картине. Так оно и было сейчас, но теперь значительно светлее была другая, левая от зрителя фигура.

Левая, а вовсе не правая, как Олег видел это четверть часа назад.

— Неплохо, — сказал Михаил с одобрением, оглядывая с крыльца фасад из взбегающих вверх линий. — А то настроят гробов с позолотой в четыре этажа. Одобряю.

— Я тут впервые, — сказал Игнат.

— Тогда ты веди, — Михаил — одному из встретивших охранников, старшему, должно быть. — Но невежливо, хозяин сам бы мог поспешить. Не одобряю.

Михаил даже не оглянулся вокруг, чтобы осмотреть территорию, подъезды и подходы. Это было не нужно. Он уедет отсюда спокойно и без помех.

Самое странное, о чем он думал сейчас. Он думал:

«Палуба была забита. Пожалеешь о Ковчеге с его тремя ярусами. Я подержал раскрытую руку над черным деревом румпеля. Мне казалось, что стоит чуть приглядеться, и я различу проникающие нити токов, идущих от тела Ладьи в мое тело».

Охранник распахнул парадную дверь особняка, и вместе с открывшимся проемом, отчего-то угольно-черным, а не освещенным, как можно было ожидать, лампами холла, на Михаила, на охранников, на Игната, на особняк, на спускающихся по лестнице и на ожидающих внутри дома, на Инку где-то в квартире, обставленной ярко, богато и нелепо, стиснув зубы сносящую хлопотливую суету вокруг себя, на весь этот Мир тьма пришла в третий раз.

«Перевозчик коснулся руля. Он и Ладья стали одним целым».

Назад: Глава 10

Дальше: Глава 12